Дмитрий Менделеев

Сколько химиков до него пыталось привести в систему все многообразие

элементов, которые создали удивительный мир вокруг человека и которые

составляют самое его существо...

Сколько людей поставили ради этого на карту свою жизнь. Многие

понимали, чувствовали, что должна быть такая система - закон природы,

стремились открыть его - и напрасно. Он построил ее один - периодическую

систему элементов. Систему элементов Д. И. Менделеева.

Это был могучий человек, потому что сделанное им под силу только

гиганту. Как ему это удалось? Благодаря чему? Благодаря своему невероятной

силы таланту, благодаря крепости духа, благодаря уверенности в том, что

дело его необходимо.

Он появился в Петербурге тихо и незаметно, преодолев на лошадях

долгий путь из сонного Тобольска, где он родился, до шумной, говорливой

Москвы и чинного, великолепного города на Неве. Да и как иначе мог

появиться в незнакомом большом городе этот голубоглазый юноша, не имеющий

ни знатного родства, ни богатых родителей? Отец его был директором

Тобольской гимназии - должность не бог весть какая доходная, а маленький

стеклянный заводишко, который в основном и стал кормить семью после того,

как отец, ослепнув, вынужден был оставить преподавание, тоже не приносил

большого дохода. И все-таки, когда он сгорелла, это было большим ударом

для Менделеевых. Как-никак четырнадцать душ одних детей...

Митя был младшим и, похоже, самым любимым. В детстве он обладал не

слишком крепким здоровьем, а во влажном петербургском воздухе и вовсе

неважно стал себя чувствовать. Иногда у него горлом шла кровь, и врачи

полагали, что у него началась последняя степень чахотки. Он лежал в

клинике педагогического института, где он учился, когда однажды во время

обхода главный лекарь, думая, что Менделеев уснул, сказал директору: <Ну

этот-то уже не поднимется...> А <этот>, услышав свой приговор, сел на

кровати, достал тетради и тут же погрузился в записи с лекциями.

Институтские друзья сумели устроить для Менделеева аудиенцию у

придворного медика Здекауэра, и тот, прослушав его, деликатно посоветовал

ехать на юг. Правда, Здекауэр дал еще совет-показаться просто так, на

всякий случай Пирогову.

А в Крыму в это время шла война, и Пирогов, засучив рукава,

оперировал с раннего утра и до позднего вечера. За день-десятки ампутаций.

Менделеев много раз видел его издалека, но все не решался к нему подойти.

Пирогов раненым был больше нужен.

Менделеев и думать не мог, что вид Симферополя, города, в общем-то,

достаточно удаленного от линии фронта, может произвести на него такое

тяжелое впечатление. Рестораны работали, гимназии-нет, больниц было мало,

и вокруг города сгрудились палатки с красным крестом. И всюду раненые,

раненые...

Менделеев здесь никого не знал. Пирогов казался недосягаемым. И

выпускник столичного института, приехавший на консультацию, найти себе

дело здесь, конечно, не мог. И он пишет брату в письме: <Юг, который так

влечет тебя, этот юг, поверь, хорош только на севере, да два-три месяца в

году, а то бог с ним...>

Но вот наконец Менделеев перед Пироговым. Великий врач с неожиданной

внимательностью осматривает столь странного здесь пациента и... дарует ему

жизнь! Менделеев навсегда запомнил то, что сказал ему Пирогов: <Нате-ка

вам, батенька, письмо вашего Здекауэра. Сберегите его, да когда-нибудь ему

и верните. И от меня поклон передайте. Вы нас обоих переживете>.

Окрыленный Менделеев несется налегке в Одессу. С ним только то, что

на нем, да денег немного, но все так хорошо, впереди столько дел -

заманчивых и интересных, теперь надо спешить, потому что время, потерянное

в тягостном ожидании, уже не вернуть.

В Одессу у Менделеева направление. Он получил там место преподавателя

естественных наук, у него там небольшая лаборатория, первая своя

лаборатория, и тут же, под рукой - превосходная библиотека.

Здесь, в южном приморском городе, он начинает искать <причину

химического сродства> - то, о чем думал уже давно и чему он посвятит всю

свою жизнь.

Полгода в Одессе, и вот Менделеев вновь в Петербурге. Приехал он не с

пустыми руками: работа, которую он привез - тончайшее и кропотливейшее

исследование по удельным объемам. Это фактически его диссертация. Она дает

ему первую ученую степень магистра. Магистра физики и химии. Менделееву

исполнилось тогда всего двадцать два года.

Это была его первая большая победа. Но победа, радость которой

омрачило горе: умерла Лиза -его любимая сестра, приехавшая вместе с ним из

Тобольска. И вот теперь он остался в Петербурге один. Иногда его тянет

домой-взглянуть на родные места, увидеться с близкими, но эта мечта еще

долгие десятилетия будет мечтой. И лишь на склоне лет, уже всемирно

известным ученым, возвращаясь из экспедиции, он сделает крюк, чтобы

увидеть Тобольск. Это будет недолгое возвращение, но полное разочарований.

А в октябре того же года, когда он стал магистром. Менделеев поразил

всех своих друзей: он защитил вторую диссертацию. Что и говорить - случай

необычайнейший! Ученые не без колебаний приняли второй труд Менделеева,

хотя это и был серьезный вклад в химию стекловарения. Но уж слишком все

это было необычно...

А потом молодой Менделеев на почтовой карете, которую резво катила

четверка лошадей, едет в первую свою командировку - через Варшаву -

дальше, в знаменитый Гейдельберг, в лабораторию патриарха химиипрофессора

Бунзена.

Менделеев верил, что дни, проведенные в лаборатории Гейдельбергского

университета, рядом с прославленным химиком, будут ему полезны, но он

ошибся. Бунзен, занятый своими опытами, встретил молодого русского коллегу

вежливо, но сдержанно. А в лаборатории, где Менделееву выделили место,

было все как нельзя более нескладно: в тесноте толпились студенты, не

хватало посуды, реактивов. Менделеев тотчас понял, что здесь он лишь

потеряет время. С видом глубочайшего сожаления сказал Бунзену, что он

нездоров, поблагодарил за столь радушное гостеприимство и тут же съехал с

университетской квартиры. А вскоре снова в путь. На этот раз - в Париж, к

мсье Салерону - тому самому Салерону, лучше которого никто не мог делать

химические приборы и инструменты. Менделееву нужны были самые точные из

всех точных весов, потому что для его работы не годились другие.

Он вернулся в Гейдельберг, где снял крохотную комнатенку под

лабораторию, и где его уже ждало обеспокоенное письмо попечителя

Петербургского учебного округа - видно, дошли сообщения о выходке с

Бунзеном.

Менделеев ответил: <Главный предмет моих занятий есть физическая

химия>.

Он не спешил домой-и не потому, что не желал видеть город, уже давно

ставший ему родным. Он не спешил потому, что в Гейдельберге ему хорошо

работалось, он чувствовал себя свободным, независимым. И потому еще, что

здесь он обрёл новых друзей.

Иван Сеченов, Александр Бородин, Дмитрий Менделеев - они были тогда

молоды, их имена еще не звучали так громко, но каждый из них уже был

известен своими работами. Все трое с увлечением занимались химией.

Менделеев пытался постичь суть явлений, происходящих на уровне значительно

более тонком, нежели молекулярный, и открыл температуру абсолютного

кипения. Сеченов проникал в химию газообмена в живых тканях, а автор

<Князя Игоря> с упоением возился с пробирками и колбами и к тому времени

был автором нескольких крупных печатных работ по химии.

Трое великих русских. Маленькая <могучая кучка>. Они работали не

покладая рук, а вечерами сходились за чаем, делились всем, что накопилось

за день. Чуть позже, когда к ним присоединился Мечников, они дали клятву,

что, если кому-нибудь из них в жизни будет трудно, все соберутся, чтобы

прийти на помощь. Они сдержали эту клятву.

...А в Гейдельберге они переживали счастливое время. В работе все

ладилось - и поэтому настроение было прекрасным, а отдыхали они тоже

самозабвенно. Бородин часто садился за рояль, а то все разом шли в

соседний городок слушать знаменитый орган.

Вместе с Бородиным Менделеев частенько ходил в горы. Что их влекло...

Разве можно об этом сказать? Им нравилось идти вверх по трудной дороге,

цепляясь за камни, увязая иной раз в грязи и в снегу. А без этого в жизни

чего-то недоставало. Как хорошо Дмитрий Иванович сам написал об этом

Феозве Лещевой - подруге своей сестры Ольги, своей будущей жене. Как его

тянуло тогда к Феозве и как много позже он будет готов отдать все, что

угодно, лишь бы расстаться с ней. Как хорошо он написал ей: <Не забудешь

этой минуты, рад будешь десять верст лезть, чтобы еще раз испытать то же.

А отчего? Я Вам не скажу. Не скажу не потому, что не хочу, нет, сам не

знаю и выдумывать не могу...>

Друзей объединяло не только пристрастие к химии - они были во многом

похожи-с одинаковой страстью отдавались работе, а увлекшись чем-то, с

головой погружались в новое дело. Правда, проявлялось у них это

по-разному. Менделеев весь отдавался страсти и не остывал, пока в нем

тлела хотя бы искра. Он не брался за что-то другое, пока не убеждался в

том, что здесь он узнал и взял все. Он искренне радовался своей близости

с Бородиным, поскольку считал его необыкновенно талантливым человеком и

благодарил судьбу за то, что она их свела.

А Бородин был похож на шумный, сверкающий фейерверк, который он сам

умел готовить и готовил всегда отменно, с любовью. Он отлично писал маслом

и рисовал, умел лепить и гравировать - не говоря о том, что он играл на

многих инструментах, - был химиком и композитором. И как знать, не от этой

ли дружбы с Бородиным пошло потом менделеевское увлечение искусством.

Видимо, все-таки многогранность-это действительно неизбежное проявление

большого таланта. Человек, великий по-настоящему, наверное, не может

вложить в одно русло всю свою силу и весь свой талант. Жизнь, словно бы

опасаясь потерять бесценные крупицы человеческого дарования, не позволяет

ему сделать это.

А в Петербурге Менделеев вдруг ощущает острую радость возвращения. Он

понял, что все годы скучал без этого города. Теперь он не один здесь:

вернулась сестра Ольга. Вместе со своим мужем декабристом Басаргиным она

была в долгой сибирской ссылке. Здесь, в ее доме, Менделеев все чаще

встречается с Феозвой Лещевой - она ему нравится, но он плохо знает женщин

и не уверен в том, что надо следовать совету сестры и жениться. Он хочет

выяснить - смогут ли они с Феозвой понять друг друга, но всякий раз

растерянно умолкает: нет, видно, не пристало спешить, торопить судьбу.

Пусть все складывается так, как есть, без всяких усилий.

Он верит, что так будет лучше. Потом вдруг прилив отчаяния - он

сомневается в себе, в своей избраннице и пишет письмо. Нет, не письмо, а

крик души несется к сестре в Москву (ее увлекли на время дела). А та

отвечает: <Ты помолвлен, объявлен женихом, в каком положении будет она,

если ты теперь откажешься?> И он уступает.

И вот ведь что странно: он был человеком с сильным характером, умел

постоять за себя и не дай бог кому-то его обидеть, а здесь вдруг он

уступил. С чего бы? Он знал, что был влюблен только, а не любил. А вот

женился. Не было же ему безразлично? Наверное, нет. Но он верил, что, если

бы оставил Феозву, для нее это действительно стало б ударом. И вот с

этим-то он смириться не мог. Он не умел причинять боль другим.

Через три года у Менделеевых родился сын. Дмитрий Иванович вкупе с

другом своим профессором Ильиным покупает у разоренного князя небольшое

именьице Боблово, неподалеку от Клина, переезжает туда и с пылом

начинает заниматься сельским хозяйством.

Впрочем, увлечение это не было случайным: Менделеев давно скучал без

природы.

В Боблове ему хорошо. Он много гулял, ездил верхом, хлопотал на своем

опытном поле, а вечерами частенько встречал идущее с пастбища стадо. Он

все это очень любил. Но дело не только в этом. Опыты, которые он ставит,

служат одной цели. Его наука должна сослужить людям конкретную пользу.

Здесь, в Боблове, он воспитывает в себе иное отношение к делу: труд

ученого не должен быть вне связи с практикой. И в самом конце своей жизни

он вспомнит об этих бобловских днях и напишет об опытах: <Они важны для

меня потому, что оправдывают все мое дальнейшее отношение к

промышленности>. Вот, оказывается, когда он начал думать о будущем.

А пока еще он гулял с сыном по просекам, с мальчишеским азартом играл

на лужайке в крокет, возился на току, собирал только что купленную

молотилку. И видно было, что вот здесь, в Боблове, он чувствует себя самим

собой, вольготно и счастливо.

Так думала, глядя на него, его жена. Она думала, что так будет

всегда, что Дмитрий Иванович понял, наконец, где и в чем его счастье. От

одних только этих мыслей волна тихой радости переполняла ее.

Но она ошибалась. В ее муже в то время зрел великий ученый. Он сам об

этом не помышлял. Она этого просто не понимала.

И вновь Петербург. Мысль о химическом сродстве элементов, которая

пришла еще в годы студенчества, опять волновала его. Он был абсолютно

твердо убежден, что непременно должен существовать некий закон-властный,

неумолимый, который и определяет это сродство или различие элементов,

населяющих мир.

Сколько до него было попыток-наивных, надуманных-найти этот закон,

повинуясь ему, расставить все элементы по стройной системе... В то время

химики открыли и <обмерили> 64 элемента, знали их атомные веса, так что

уже был материал для работы. Не было только человека, который сумел бы

проникнуть в эту тайну, лежащую, как казалось, где-то неподалеку и тем не

менее недосягаемую.

Французский химик Шанкуртуа искал закономерность, расположив элементы