18 декабря 1709 – 25 декабря 1761
Авторы всех мемуаров и документальных свидетельств сходились на том, что Елизавета была необыкновенно привлекательна. Испанский посланник герцог де Лириа в 1728 году писал о 18-летней цесаревне: «Принцесса Елизавета такая красавица, каких я редко видел. У нее удивительный цвет лица, прекрасные глаза, превосходная шея и несравненный стан. Она высокого роста, чрезвычайно жива, хорошо танцует и ездит верхом без малейшего страха. Она не лишена ума, грациозна и очень кокетлива».
А вот свидетельство женщины, причем весьма пристрастной и наблюдательной. Елизавете уже 34 года. Ее впервые увидела будущая Екатерина II: «Поистине нельзя было тогда видеть в первый раз и не поразиться ее красотой и величественной осанкой. Это была женщина высокого роста, хотя очень полная, но ничуть от этого не терявшая и не испытывавшая ни малейшего стеснения во всех своих движениях; голова была также очень красива... Она танцевала в совершенстве и отличалась особой грацией во всем, что делала, одинаково в мужском и в женском наряде. Хотелось бы все смотреть, не сводя с нее глаз, и только с сожалением их можно было оторвать от нее, так как не находилось никакого предмета, который бы с ней сравнялся».
Однако нрав ее не был столь совершенен, сколь совершенной для своей эпохи была ее внешность. Всем известна ее безумная страсть к нарядам и развлечениям. Именно она немало поспособствовала тому, что эта страсть развилась в дворянской среде и среди придворных.
Екатерина писала о дворе Елизаветы (ей, с ее прирожденной немецкой скромностью и умеренностью, трудно было понять и принять этот русский бессмысленный и расточительный порядок): «Дамы тогда были заняты только нарядами, и роскошь была доведена до того, что меняли туалеты по крайней мере два раза в день; императрица сама чрезвычайно любила наряды и почти никогда не надевала дважды одного и того же платья, но меняла их несколько раз в день; вот с этим примером все и сообразовывались: игра и туалет наполняли день».
Во время пожара в Москве в 1753 году во дворце сгорело 4 тысячи платьев Елизаветы, а после смерти ее Петр III обнаружил в Летнем дворце Елизаветы гардероб с 15 тысячами платьев, «частью один раз надеванных, частью совсем не ношенных, 2 сундука шелковых чулок», несколько тысяч пар обуви и более сотни неразрезанных кусков богатых французских материй.
Никто не смел соперничать с императрицей, в особенности это касалось дам. Они не имели права первыми выбирать себе наряды и украшения. Все в империи должно было существовать для красоты наипрекраснейшей из женщин. Ни один купец, прибывший из заморских стран, а особливо из Франции, не имел права продавать товар, пока сама императрица не отобрала для себя нужные ткани и наряды. Она устраивала форменные разборки с теми, кто посмел ослушаться ее приказа. В одном из писем к подданному ее кабинета она пишет: «Уведомилась я, что корабль французский пришел с разными уборами дамскими, и шляпы шитые мужские и для дам мушки, золотые тафты разных сортов и галантереи всякие золотыя и серебряныя, то вели с купцом сюда прислать немедленно...» Но купец, видимо, продал часть отобранного императрицей, потому как она была скупа и вряд ли обещала дать много. И тогда разгневанная Елизавета пишет другое письмо: «Призови купца к себе, для чего он так обманывает, что сказал, что все тут лацканы и крагены, что я отобрала; а их не токмо все, но и единого нет, которые я видела, именно алые. Их было больше двадцати, и притом такие ж и на платье, которые я все отобрала, и теперь их требую, то прикажи ему сыскать и никому в угодность не утаивать... А ежели, ему скажи, утаит, моим словом, то он несчастлив будет, и кто не отдаст. А я на ком увижу, то те равную часть с ним примут». Она даже точно знает, кто мог купить галантерею: «А я повелеваю всеконечно сыскать все и прислать ко мне немедленно, кроме саксонской посланницы, а прочие все должны возвратить. А именно у щеголих, надеюсь, они куплены, у Семена Кирилловича жены и сестры ее, у обеих Румянцевых: то вы сперва купцу скажите, чтоб он сыскал, а ежели ему не отдадут, то вы сами послать можете и указом взять моим».
Современники отмечали необыкновенный вкус императрицы и элегантность ее нарядов, сочетавшихся с великолепными головными уборами и украшениями. Но с годами красота Елизаветы увядала, и она целые часы проводила у зеркала, гримируясь и меняя наряды и украшения. Французский дипломат Ж.-Л. Фавье, наблюдавший императрицу в последние годы, писал, что стареющая императрица «все еще сохраняет страсть к нарядам и с каждым днем становится в отношении их все требовательнее и прихотливей. Никогда женщина не примирялась труднее с потерей молодости и красоты. Нередко, потратив много времени на туалет, она начинает сердиться на зеркало, приказывает снова снять с себя головной и другие уборы, отменяет предстоящие зрелища или ужин и запирается у себя, где отказывается кого бы то ни было видеть».
Он же описывает выход императрицы: «В обществе она является не иначе как в придворном костюме из редкой и дорогой ткани самого нежного цвета, иногда белой с серебром. Голова ее всегда обременена бриллиантами, а волосы обыкновенно зачесаны назад и собраны наверху, где связаны розовой лентой с длинными развевающимися концами. Она, вероятно, придает этому головному убору значение диадемы, потому что присваивает себе исключительное право его носить. Ни одна женщина в империи не смеет причесываться так, как она».
И действительно, наблюдения француза точны, потому что в камер-фурьерских журналах разных лет определяются регламент и внешние особенности костюма для всех придворных. В 1748 году было приказано, чтобы дамы, собираясь на бал, волос «задних от затылка не подгибали вверх, а ежели когда надлежит быть в робах, тогда дамы имеют задние от затылка волосы подгибать кверху». Елизавета не допускала вольностей в костюме для придворных дам и кавалеров. В императорском указе 1752 года надлежало «дамам кафтаны белые тафтяные, обшлага, опушки и юбки гарнитуровые зеленые, по борту тонкий позумент, на головах иметь обыкновенный папельон, а ленты зеленые, волосы вверх гладко убраны; кавалерам кафтаны белые, камзолы, да у кафтанов обшлага маленькие, разрезные и воротники зеленые... с в
Закупками различных материй и галантерейных изысков занимались все без исключения иностранные посланники русского двора, особенное старание должны были проявлять в этом послы во Франции. Императрица в подробностях расспрашивала французского посланника при дворе обо всех новинках в Париже, обо всех новых магазинах и лавках, затем ее канцлер поручал послу в Париже М.П. Бестужеву-Рюмину нанять «надежную персону», которая могла бы подбирать вещи «по приличности мод и хорошего вкуса» и посылать все это в Петербург. Расходы на это шли немыслимые - 12 тысяч рублей. Но сверх того многие агенты еще оставались должны, так как императрица не всегда вовремя расплачивалась.
По воспоминаниям Екатерины II, императрица «не очень-то любила, чтобы на этих балах появлялись в слишком нарядных туалетах», она могла заставить великую княгиню переодеть слишком удачный наряд или запретить надевать его еще раз.
Однажды на балу Елизавета подозвала Н.Ф. Нарышкину и у всех на глазах срезала украшение из лент, очень шедшее к прическе женщины, в другой раз она сама остригла половину завитых спереди волос у своих двух фрейлин под предлогом того, что не любит такого фасона прически, а сами фрейлины потом уверяли, что ее величество вместе с волосами содрала немного и кожи.
Ее фантазии могли поразить любого заезжего иностранца. Екатерина рассказывала, как «в один прекрасный день императрице нашла фантазия велеть всем дамам обрить головы. Все ее дамы с плачем повиновались; императрица послала им черные плохо расчесанные парики, которые они были принуждены носить, пока не отросли волосы». Вскоре последовал указ о бритье волос у всех городских дам высшего света. Каково было всему Петербургу смотреть на эту прискорбную картину? А между тем причина этого была вполне тривиальна - сама Елизавета неудачно покрасила свои волосы и была вынуждена остричься.
Ее страстью были карнавалы, маскарады и балы, о коих тоже следовали специальные высочайшие указы, и приходить на них были обязаны все приглашенные. На маскарадах присутствовали только дворяне, часто до полутора тысяч человек, при входе в зал их осматривали гвардейцы, снимая маски и проверяя лица. Часто устраивались маскарады с переодеваниями, где женщинам предписывалось быть в мужских костюмах, а мужчинам - в женских. При этом не благосклонная к ней невестка замечала, что «вполне хороша была только сама императрица, к которой мужское платье отлично шло…». Это знали все, знала и сама императрица, со времен переворота любившая щеголять в мундире.
Понятно, что правы были те, кто считал, что у Елизаветы было «много тщеславия, она вообще хотела блистать во всем и служить предметом удивления». Мы не касаемся здесь истории жизни этой удивительной женщины и ее политических и государственных успехов и поражений, все было в ее судьбе...
Несомненно лишь то, что, рожденная в день, когда русская армия торжественно входила под звуки музыки и с развернутыми знаменами в Москву после победы в Полтавской битве, она была счастливейшей из женщин империи. Ее отцом был Великий Петр, очень любивший своих дочерей, называвший ее «Лизеткой» и «четвертой лапушкой». Она, согласно представлениям отца, получила хорошее воспитание, знала множество языков и предназначалась Петром, как и все царевны, для укрепления династических связей с европейскими дворами. Петр хотел выдать дочь-красавицу за французского короля Людовика XV или за кого-нибудь из дома Бурбонов, но чопорный Версаль смутило происхождение матери-простолюдинки. До самого вступления на престол Елизаветы ее имя мелькало во многих европейских брачных комбинациях, среди ее женихов числились Карл Август, князь-епископ Любский, принц Георг Английский, Карл Бранденбург-Байрейтский, инфант дон Мануэль Португальский, граф Маврикий Саксонский, инфант Дон-Карлос Испанский, герцог Фердинанд Курляндский, герцог Эрнст Людвиг Брауншвейгский и еще многие, даже персидский шах Надир.
В ожидании женихов Елизавета веселилась, предавалась любовным утехам и ждала своего часа. При Анне Иоанновне у нее был свой двор, слишком отличавшийся от официального двора и по возрасту - все были молодые люди, Елизавете 21 год, Шуваловым по 20 лет, Разумовскому 21 год, Воронцову 16 лет - и по энергичности празднеств, маскарадов, охот и увеселений. Она увлекалась пением и театром.
Елизавете симпатизировали гвардейцы, с которыми она водила тесную компанию, ее считали наследницей Петра, истинно русской принцессой. Взойдя на престол с помощью этих гвардейцев, лично приняв участие в перевороте, она правила Россией двадцать лет. Это было знаменательное двадцатилетие, будто бы дуновение петровских времен, по крайней мере, так казалось сначала. Елизавета была счастлива со своими фаворитами, не только видными мужчинами, но и умелыми правителями; при ней шло крупнейшее строительство самых знаменитых наших дворцов, при ней создавал свои роизведения архитектор Растрелли; она поощряла театр и музыку, ее фаворит Шувалов основал Российскую академию художеств и Российский университет; при ней, наконец, раскрылся гений Михайлы Васильевича Ломоносова, пииты Сумароков, Тредиаковский и Херасков слагали первые российские стихи…
Для нас же важно отметить, что это была российская императрица, женщина необычайной, истинно русской красоты, сумевшая сохранить ее на многие годы.
Ценитель искусств барон Н.Н. Врангель, автор блестящего эссе о «дщери Петровой», описал ее так: «Всепресветлейшая Елисафет», Всемилостивейшая Государыня, «Венера», женщина «с глазами, полными воробьиного соку», богомольная затейница и веселая баловница, ленивая и беспечная, русская во всем Императрица отражает, как зеркало, пряничную красоту пышной середины XVIII века». Но при этом барон и весьма точно определял ее «слабость» в этом «галантном» европейском веке: «Императрица Елисавета была последней русской Царицей еще в «дореформенном» значении этого слова и, как запоздалый дикий цветок, расцвела среди привозных оранжерейных растений. Вся она является таким цельным и милым нам, ныне уже выродившимся, славным типом русского характера, что все, кому дороги национальные заветы, не могут не любить ее и не восхищаться ею».