Культура как фактор национальной безопасности России
Пётр Алексеевич Николаев
Внутри культуры происходит постоянный диалог - между ее различными видами. Иногда все они вступали в диалог с религией, признавая тем самым ее большую автономность. Но чем сильнее декларировать самостоятельность религии и особенно ее специфической хранительницы - церкви, тем очевидней выводится религия за пределы культуры в общепринятом смысле, тем менее продуктивным становится названный диалог. Этим, как правило, пользовалась власть, беря церковь под свое политическое влияние.
Так осуществилась секуляризация русской церкви при Петре Первом. Последствия оказались губительны для русского православия. Его церковные служители стали, по существу, частью придворного сообщества и проводниками царской политики. После убийства царя Петра III, совершенного при одобрении его супруги Екатерины, президент Синода Димитрий направил ей одобрительное послание и получил - как дворянин - в благодарность тысячу крепостных душ. Впоследствии целое столетие церковь демонстрировала свою преданность власти самыми разнообразными способами.
До сих пор говорят о конфликте Льва Толстого с церковью, где, якобы, последняя действовала самостоятельно, без постороннего давления. На самом деле, отлучая великого писателя от церкви, синод угождал власти, с которой Л.Толстой к тому времени уже энергично конфликтовал.
В.Розанов, разумеется, прав, говоря, что Толстой был не вполне объективен по отношению к церкви: он не оценил ее заслуг в воспитании праведничества и веры в христианине. Правду Толстого Розанов признает, когда тот критикует церковь за неспособность (да и нежелание) церкви воспитать в русском народе любовь к труду. Со своей стороны философ и писатель осуждает церковь за отсутствие эстетического вкуса и знания, когда церковнослужители поверхностно судили о художественном даровании.
Следует добавить: церковь отнеслась (да до сих пор относится) к Толстому неблагодарно, ибо она в двадцатом веке именно благодаря писателю избавилась от назойливого и, в сущности, аморального обещания верующим рай на том свете. Эта предлагаемая "сделка" - веди себя хорошо на земле и получишь пропуск в рай - оскорбительна для верующих, это унижающее их неверие в их бескорыстие.
В двадцатом веке диалог между культурой и религией не состоялся по общественным и политическим причинам, породившим у светской и религиозной интеллигенции страх. Поэтому писатели и художники не пытались заступиться за гонимых и уничтожаемых священников, предотвратить разрушение храмов. А позднее и церковь, естественно, ничего не стала делать, чтобы помешать политическому "конвоированию художественной культуры, "коллективизации" культурных форм деятельности.
Инерция этого разъединения дошла до наших дней. Церковь радуется, скажем, хуле по адресу все того же Толстого. Стоило прозаику В.Крупину отказаться от толстовской премии, объявив при этом гения русской прозы вероотступником, проклятым Иоанном Кронштадским, как современный литератор, относящийся к сообществу писателей-"деревенщиков", стал преподавателем духовной академии при Московской патриархии.
Современная церковь больше любит власть, чем деятелей культуры и по идеологическим, и по меркантильным мотивам: власть дает немалые возможности для материального благополучия (в частности, отбирать у культуры ее собственность: здания музеев и т.п.), культура не дает ничего, у нее нет льготного таможенного права, милого сердцу церковных хозяйственников, а главное, все время твердит о каком-то объединении, даже межконфессиональном, что уж совсем не с руки русскому православию.
Жив дух той церкви, которую более полутораста лет назад осуждал П.Чаадаев, жаждавший вхождения России в европейский мир, чему препятствовали наши иерархи.
Конечно, некий изоляционизм существует и в западных христианских конфессиях, которые слишком увлекаются самолюбованием и спорами с другими течениями. Даже известный литературовед-теолог, преданный православию, С.Аверинцев говорит: христианство занималось или обличением других, или апологией себя, "объяснялось" со всем миром и с самим собой. "Недаром "боевой", т.е. динамичный, анититрадиционализм и атеизм явился на почве, подготовленной христианской традицией".
Так не может ли возникнуть вражда к идеям объединения, к экуменизму, к атеизму на новом историческом витке человеческого сознания? Нет ли нравственного греха у церкви, подхалимски твердящей старую формулу "Власть от бога" и буквально, примитивно иллюстрирующей ее? (Московская патриархия первой одобрила в 1994 году войну в Чечне)?
А что в экуменизме плохого? Конечно, объединение объединению рознь. В истории человечества, вообще говоря, трудно найти противника объединения людей. Почти каждый лидер декларировал единство не только внутри того образования, которое он представлял (государство, партия, профессиональный цех, творческая группа и т.п.), но и за его пределами. Известно, однако, что слово может иметь разное значение. Так и призыв к объединению на практике мог стать и становился формой трагического разъединения.
Будучи способны удержать своих последователей с помощью веры и страха, такие религии становились центрами политической власти. А уж в этих условиях им легко было стать объединяющими факторами в войнах против других народов.
Так совершался поворот от теорий объединения до практики кровавого разъединения. Одни крестовые походы чего стоят.
Инквизиция - из этого же ряда жесточайшей безнравственности. И православные христиане знали немало недобрых деяний своих иерархов.
Но тот религиозный экуменизм, о котором здесь идет речь, должен быть, наконец, оценен с точки зрения его положительных последствий. С кем есть возможность объединиться, чей духовный, бытовой опыт мог быть учтен, а, возможно, и стать образцовым? Тут открывается необъятный простор. Что дорого в других конфессиях, у других народов?
Даже опыт малых народов и наций, бытовой уклад аборигенов, чьи религиозные верования суть идеальные представления о жизни. Ведь, в сущности, религии и есть идеалы народов. Даже в том случае, когда религиозные вероучения выступают в форме строгих догматов, это не определяет их нетворческий ("догматический") характер, а дает ощущение упорядоченности жизни, что тоже входит в понятие идеала.
Какой благородный символ существует у многих малых народов - круг! Это - единство всех частей священной действительности. Человек воспринимает себя в единстве со всем мирозданием. Это некий высший пантеизм может служить прочной преградой для всяческого разрушения. А если понимание жизни как совокупности кругов считается идеальной схемой гармонии, то идеи распада или конфликта оказываются просто бессмысленными.
Туземные народы, которые признают всеобщую равную, без чьего-либо господства, взаимозависимость - это народы, воспитанные на религиозном и одновременно "экологическом" мировоззрении. Они учат, что к природе надо относиться так же бережно, как и священным Великим Духам, покровителям рода и племени.
Слово "экология" может стать связующим для религиозных деятелей и ученых. На почве экологической опасности, все острее осознаваемой человечеством, возможно объединение тех, кто исповедует веру и защищает интуицию, и тех, кто культивирует разум и логику. Разногласия между учеными и религиозными деятелями здесь не могут носить принципиальный характер. Экологический аспект способствует их сближению и в других областях знаний, что, впрочем, уже происходило не раз в эпоху цивилизации.
Огромное разнообразие религий на всех предшествующих исторических стадиях, сохранившееся до сих пор, - само по себе достояние духовной культуры человечества. И хорошо бы иметь умную информацию о каждом из религиозных путей, избранных народами мира. Об уникальных формах бытия, которые зависят от тех или иных важных особенностей и частных оттенков религиозного убеждения.
Хорошо бы знать о том, как религии функционируют в иных - не собственно религиозных сферах жизни. Здесь можно увидеть зависимость их функций от нравственных и социальных ориентаций людей, использующих религию. Плохие люди отстаивают идею "неприкасаемых" в Индии, обрекавшую миллионы на бесправное, ужасающее существование. Для таких же, как Махатма Ганди, религия служила аргументом в защите социальной справедливости. Выдающийся мыслитель и общественный деятель Востока, Ганди интерпретировал сущность религии, в том числе и индуизм, как ненасильственное сопротивление военно-промышленном гнету.
До сих пор мало известное религиозное течение в Индии - джайнизм никогда не поддерживало войну и даже кастовое обособление, отрицало абсолютизм и всегда предлагало высокие стандарты личной этики. Оно включает в себя своеобразные принципы великодушия и объективности: всякий предмет должен быть рассмотрен со всех сторон: гнев и осуждение могут завершать анализ, но не предшествовать ему.
Буддизм - система "праведных" знаний, которая помогает избежать иллюзий насчет того, что за большим богатством обязательно следует счастье - оно скорее идет за умной, хорошей мыслью, и вообще путь к духовному освобождению человека, по буддизму, идет через мышление.
Давно известно, что тоталитарные режимы или преследовали религии или делали их государственными. Но если религия получала колоссальную поддержку миллионов людей и существовала длительное время, она могла оказывать свое влияние даже на враждующую с ней власть. Такова, например, была судьба конфуцианства. Его основатель утверждал, что обучение нормам нравственности может вывести страну из политического хаоса. Конфуций, впрочем, не избавил общество от хаоса, но лучшие стороны его учения не были отвергнуты в Китае даже таким сильным и беспощадным противником, как Мао Цзедун.
Исторические примеры подобного союза, особенно такие, когда возникали государственные религии, как правило, были отрицательными. Антисемитизм - часть европейской цивилизации, возник в четвертом веке, когда христианство как раз и стало государственной религией. В двадцатом веке мир не возмутился гитлеровским анитсемитизмом (кроме Черчилля и небольшого числа других политических деятелей), Ватикан молчал. В годы холокоста - тотального уничтожения еврейской нации - не католическая церковь помогала евреям, а простые люди. Это, между прочим, еще раз доказывает, что истинная христианская мораль и вера не в храмах, а в сердцах людей. Времена меняются, церковь совершенствуется, но все равно приоритетной остается индивидуальная вера, а не ритуальное богослужение.
В течение многих веков мир был свидетелем конфликтов между религиями, а также внутри одного течения. Они ставили свою трагическую печать на всю жизнь народов.
Интересно указать на духовную практику Востока. Президент Индии С.Радхакришнан одобрял борьбу сикхов против религиозной нетерпимости по отношению к другим верованиям. Это было важно в период борьбы за независимость страны. Приходится с сожалением констатировать, что эта опасная болезнь не изжита в замечательной стране.
Надо развеять предубеждения европейцев, порой поверхностно судящих о восточных религиях, о глубине и тонкости ислама, религии, которая, например, связывает веру и образование как равноправные формы духовного существования. Коран подчеркивает религиозное единство иудеев, христиан и мусульман. Можно лишь выразить сожаление, что иудеи в свое время не признали ислам. Горестно сознавать, что вражда между мусульманами и христианами дает сильно о себе знать и в настоящее время.
Что же касается внутрирелигиозной практики в мусульманстве, то нельзя не заметить, что, например, мусульманский пост в месяц Рамазан объединяет бедных и богатых во всем мире. Целью знаменитого хаджа (паломничества) в Мекку является тоже объединение, хотя бы и условное, всех людей независимо от их сословной принадлежности.
Большие страдания претерпели народы Европы от религиозных несогласий. Всем известны конфликты между западной католической церковью и восточным православием. Современный цивилизованный человек лишь удивится источнику этих конфликтов: более 900 лет главы Западной и Восточных церквей отлучали друг друга от веры из-за несогласий в трактовке Святого Духа. Последствием было разрушение крестоносцами Константинополя в 1204 году. Реформаторство Лютера имело рациональное нравственное зерно - в самом деле, справедливо было усомниться в правильности получения духовных привилегий и заслуг путем пожертвований (индульгенция): вера должна быть бескорыстной. Но и тут возник раскол. Идеалы реформаторов, уводившие от римско-католической церкви, образовали протестантизм, в котором обнаружилось множество различий. Амбициозное заявление о своей единственной правоте, культ того или иного церковного обряда - все это шло не на пользу объединения европейцев.
Для русской православной церкви особенно необходимы и внутреннее согласие и единство с другими ветвями христианства.
Хорошо, что в июне 1995 года в московском Свято-Даниловом монастыре на большой конференции состоялся диалог между разными ветвями христианства (присутствовали также представители ислама, иудаизма, буддизма) и в заключительной декларации было сказан: "Учение Христа требует от нас не только терпения, но и любви, уважения и сочувствия к другой культурной традиции".
И тут возникает вопрос: как старым религиям относиться к новым? Старые религии, выступающие против новых, ведь сами когда-то были новыми. Но они почему-то забывают об этом. Старые и новые течения роднят источники их возникновения: духовные вакуумы в жизни. Прежде были одни, теперь - иные. Многообразные новые направления и группы появляются оттого, что ищут альтернативу духовной пустоте, образуемой индустриальной эпохой. Невозможно отрицать, как уже сказано выше, того, что всегда существуют явления, компрометирующие нормальные духовные поиски, не удивительны и тоталитарные и даже террористические "секты", теософские группы и т.п. Но за пределами крайних, разрушающих мораль образований, которые, по существу, и не имеют права называться религиозными, остальные духовные движения должны рассматриваться с истинно христианским великодушием, без предвзятости, которая порой побуждает и "старую" религию, нетерпимую к инакомыслию, назвать сектантской. Любой малейший признак нетерпимости и следующего за ним изоляционизма несет отпечаток сектанства.
Экуменизму нужно возвратить его родовое значение. Объединение - завет нашей великой отечественной культуры.
Как бы ни был значителен наш национальный духовный опыт (в его положительных моментах), он нуждается в обогащении. Полезен любой пример доброй нравственной практики других наций, народов, религий, культур. Особенно, если сердцевиной иного опыта является идея объединения.
В двадцатом веке было много сказано о культуре. Этот век специализации знаний о мире побуждал уточнять понятие культуры, дифференцировать явление, обозначенное данным словом. Бывало и так, что темные политические силы открыто высказывали к нему свою ненависть. Человеконенавистническая идеология в Германии 30-х годов сделала популярной фразу "При слове "культура" рука невольно тянется к пистолету".
А ведь и такая идеология отвечала идее объединения. Но "морфология" последнего включала лишь два слагаемых: сверхлюди и рабы. Любая форма национал-социализма предполагала такое варварское упрощение. И, как ни удивительно, в эпоху, казалось бы, высокой цивилизации сторонники подобного примитивного объединения наверняка перешли и в двадцать первое столетие. Да и вообще: и сто и двести лет назад плохие люди умело и действенно объединялись для того, чтобы творить скверное дело. Вот почему светлые умы и великие души (у нас - Л.Толстой) провозглашали: важно, чтобы все хорошие люди объединились.
И тут культура в ее универсальном смысле (как первооснова всего мироустройства: политического, социального, духовного, в том числе религиозного) играет главную созидательную роль. Иногда кажется, что политика обречена на безнравственное функционирование, поскольку она обслуживает прежде всего интересы государства, являющегося в свою очередь формой насилия над личностью, что приводит к убогому, нездоровому объединению. Уже несколько лет выразителем подобных интересов выступает у нас интеллигенция, именующая себя "патриотической". Она даже обвиняла русскую словесность девятнадцатого века за ее отношение к русскому народу. Публицист Раш, заявлявший, что основа культуры - в армии, что любой солдат дороже "Войны и мира" Толстого (само сопоставление дико), резко упрекал Гоголя, Достоевского, Толстого за предпочтение в изображении "маленьких" людей, "униженных и оскорбленных", а не военных, которые, якобы, служа государству, только и способны объединить нацию и народ.
Понятно, что подобная "теория" игнорирует общность всемирных интересов и умонастроений. Но есть другие люди и государственные образования. Тот же двадцатый век показал, что на планете много политических режимов, которые базируются на общечеловеческой культуре. Вероятнее всего, они возникли и укрепились не только вследствие благоприятных экономических обстоятельств, а и под влиянием интеллектуальных сил, избравших своим методом терпеливое просветительское разъяснение всеохватного преимущества подлинно культурных ориентаций и критериев.
Многие люди на земле прекрасно осознают, что все люди имеют свою национальную среду, свою социальную психологию и бытовую традицию, воспринимаемую очень суверенно, но если во взаимоотношениях между такими людьми будет доминировать толерантность (в условном смысле - терпимость), то в их объединении и скажется универсальная функция общечеловеческой культуры.
Возникший несколько лет назад в нашей стране религиозный бум может помочь остановить межконфессиональные конфликты, губительные для населения мира. И вовсе не надо ждать, когда какой-нибудь конфликт общемирового уровня побудит к межконфессиональному союзу.
Пример английского города Ковентри, разрушенного в годы Второй мировой войны, где после этого был сооружен храм, в котором поочередно несут службу самые различные религии мира - подобный пример прекрасен объединяющим итогом. И в наше относительно спокойное время теоретический и практический экуменизм жизненно необходим.
О религии говорилось (даже великими мыслителями-атеистами): единственная надежда в исстрадавшемся мире. О художественной культуре тоже можно сказать такими словами. Она была единственным утешением голодным и измученным, служила некоей духовной компенсацией в периоды политико-экономического младенчества и государственной дряхлости, исправляла, говоря словами юного поэта, "боль на музыку" и всегда утверждала самоценность человеческой личности как Божеского создания, более важного, чем все государственные законоположения и формы устройства. И только такая личность и такая культура могут быть интегрированы в мировое сообщество.
Культура и писательские союзы
Союз писателей в форме объединения людей, нуждающихся в социальной защите, - это организация, которая, будучи фактически ликвидированной, уже не сможет полноценно выполнять функции объединения и защиты, ее продуктивное будущее - в объединении по собственно творческим принципам. Напрасно писатели разъединяются и объединяются на основе различий и общности в представлениях о политических вопросах. Литература должна быть озабочена своими автономными задачами, должна думать о самой себе, ибо она самоценна. Тем самым она будет выполнять то, что ей надлежит по природе, а не то, что теоретически и схематически представляемо. Литература всегда указывала промежуточные инстанции, на которых сближаются людские общности. Настоящая литература всегда знает, на каком уровне находится то или иное сословие, выявляя все сословные перегородки. Литература - это самая мудрая философия и самая мудрая социология и потому может и должна осуществлять социальную консультацию. Это случится тогда, когда литература не будет подчиняться внешним обстоятельствам, будет самодостаточна. Литературе, культуре нужно только одно - Свобода. Чем ее больше, тем больше она откроет свои возможности. Строго говоря, остальное ей не очень-то и нужно: она может жить в любых условиях. Культура не может влиять на благосостояние работающих, на урожай или парламентаризм. Она лишь создает то, что мы потом называем нашим духовным миром, от которого в конечном счете зависит все вышеназванное. Духовный мир - высшая форма жизни, благодаря которой люди отходят от того, что, в сущности, является первобытным восстановлением физических сил. Если люди занимаются, поглощая продукты, работают, чтобы эти продукты произвести - это круговорот первобытного человека. К сожалению, многие люди сейчас, по сути, так и живут. Лишь единицы выходят из этого круга, создавая художественные ценности. А люди, приобщившиеся к ним, узнают, что есть высшие формы жизни, а узнав, становятся счастливыми - как собственно люди.
Подведя недавно предварительные итоги векового развития русской литературы (словарь "Русские писатели 20 века". Издательство "Большая российская энциклопедия", 2000г.), мы убедились в том, что в прошедшем столетии Россия оказалась, подобно предшествующему веку, прежде всего страной художественной культуры. Более того, стало ясно, что ни одна сфера нашей духовной жизни (о социальной и материальной и говорить нечего) не может сравниться с литературной.
Чего не хватает нашей интеллигенции? Способности объективной оценки происходящего, а главное, самооценки. Ну, ладно, призывы ко всеобщему покаянию не увенчались успехом. Но сколько можно плакаться: молодежь бежит из науки, которая плохо финансируется, раньше было лучше - вот обычные стенания в наше время в академических кругах. Культура об этом говорит иначе. С.Залыгин, в отличие от своих академических коллег - он тоже академик - в повести "Однофамильцы" устами главного героя говорит: наука экспериментировала над нами - коммунистический опыт, испытания на радиацию (Чернобыль), рыночная экономика. Нравственные критерии писателя выше сетований ученых, у которых маловато саморефлексии. Полагаю, что, если бы ученые прочитали Залыгина, им вряд ли бы понравилось сказанное писателем. Хочу воспользоваться случаем и замечу, что до последнего времени Залыгину чинили препятствия в его попытках дать какому-либо явлению определенную характеристику. В его рассказе "Предисловие" 17-летний юноша говорит: "Что люди без Бога? Но - далее: "А что Бог без людей? В чьем сознании он бы существовал?" В отдельном издании рассказа редакторы эту фразу исключили, вероятно, побоялись огорчить церковь.
Разумеется, наука самоценна, самодостаточна и в этом своем качестве составляет историческую горд
Технократический прагматизм антипрагматичен.
Россия - страна огромной культуры и невысокой цивилизации, страна, где жители деревень по дороге от Петербурга до Москвы живут так же, как и двести лет назад.
Одна из целей словарного издания - показать торжество законов искусства, когда не имеет особого значения, тем более, что за редчайшим исключением они не самостоятельны, а заимствованы. Личный, индивидуальный вклад художника в культуру - его образная система. Надо учиться по писателю, а не у писателя, говорил один умный общественный деятель и драматург 20-го века. Он имел в виду Достоевского, но это положение надо отнести и к героям нашей книги.
Игнорирование названных доктрин - одна из причин нынешнего раскола среди писателей, опасного для современной культуры.
Если бы мы, литераторы, осознавали это, то у нас, возможно, не было бы такой раздробленности, как сейчас, и "партийного" недоброжелательства друг к другу. Словарь ставил задачу писательского объединения. Ведь нынешнее разъединение, по существу, есть продукт необъективного, метонимического мышления, когда часть выдается за целое. Источники конфликтов, как правило, находятся за пределами специфической писательской деятельности, например, так называемые шестидесятники гордятся тем, что были нонконформистами, были, так сказать. в духовной оппозиции к власти. Нынешние же идеологические радикалы, выпускающие печатные издания, которые прямо называются органами все той же пресловутой "оппозиции", просто кричат о своей независимости от власти.
Во всем этом больше фальши, крикливого фанфаронства, дилетантского политиканства, отдаленного от собственного литературного дела. И как один из результатов публицистических упражнений - полная их неправдивость.
Пытаясь создать историю русской литературы 20-го века в биографиях, я и мои коллеги по работе над словарем вынуждены были изучать все подробности этой истории. И что выяснилось? В оппозиции к власти в тех формах, о которых говорят представители названных группировок, были лишь единицы - такие, как А.Солженицын и И.Бродский. И, может быть, еще два-три человека. И все!
Когда В.Аксенов и А.Вознесенский жалуются на то, что их преследовала власть, они лукавят: они сами выпрашивали себе такое "преследование". По существу, они были союзниками власти в играх в оппозицию. Это касается и хрущевского крика в адрес Вознесенского и якобы драматической судьбы участников альманаха "Метрополь". К сожалению для этих писателей энциклопедисты помнят об открытом письме знаменитому А.Н.Шелепину из Политбюро (опубликовано 5 декабря 1962 г. в "Литературной газете") группы писателей, умоляющей "железного Шурика" взять их в помощники по тотальному (конечно, "народному") контролю над всем, разумеется, и над ними самими.
Власть расстреляла в июне 1962 года в Новочеркасске рабочих, а они - "шестидесятники" - через полгода пишут верноподданическое письмо этой власти. К тому же весь их житейский и творческий опыт свидетельствует о неприятии этой интеллигенцией инакомыслия общественного, культурного, религиозного. Скульптор Эрнст Неизвестный в свое время звавший Хрущева, уже оскорбившего новое искусство, посмотрев на его скульптуры, но, однако, бравирующий своей независимостью, оскорбительно отозвался об одной ветви христианства (лепя при этом скульптурное изображение Ельцина на его даче).
Какие имена подписавших: В.Аксенов, А.Вознесенский, Г.Владимов, В.Войнович, А.Гладилин, Р.Рождественский, Б.Слуцкий, плюс, конечно, С.Михалков с А.Безыменским. Вот Хрущев чуть позднее, в 1963 году и воспользовался правом, которое подписавшие добровольно дали власти (карикатурный вариант пушкинской формулы: судить писателя по законам, им над собою признанным) и со своей плебейской стилистикой обрушился на Вознесенского и его товарищей. Получили, что хотели. А ведь знали (о чем поведал недавно Андрей Андреевич, что "у тогдашнего председателя КГБ Александра Шелепина был список на тысячу диссидентов, каждый, естественно, боялся туда попасть". И вот этому человеку "нонконформисты" адресовали верноподданическое письмо. То же и с оппозиционностью писателей из противоположного лагеря. В.Распутин, В.Белов, А.Проханов и многие многие в разное время очень были приближены и приближаемы до сих пор к власти (в президентском совете, в ЦК партии, хотя бы на приеме в кабинете Президента).А как они умоляли власть помочь им в литературных делах. В.Белов жаловался на высоком собрании (кажется, съезде партии): вот мою пьесу одобрили несколько членов Политбюро (Е.Лигачев, В.Воротников, М.Соломенцев), а в ленинградском театре ее не ставят. Ведь срам-то какой. И ведь предпочитают не вспоминать об этом писатели "патриотического направления" (как величают себя авторы этого словосочетания, оскорбительного для всех других писателей). Как известно. крайности всегда сходятся, и вот "западник" В.Аксенов одобряет войну в Чечне, что вызывает восторг в прохановском лагере "славянофилов".
И что должны по всему этому сказать редакторы и авторы литературной энциклопедии? Все это - полная ерунда, ничтожные стоны, политические декларации, воинственные призывы в подобных лагерях. Они - вне литературы, они чужды ей, и люди, отдающие свою умственную энергию этой ерунде, отдают свою жизнь, как говорил мой дед, козе под хвост. Да и мысли, подобные у них - Заимствованные: их мог придумать любой митингующий неуч. Устами своего доктора Живаго Б.Пастернак говорит: "Загадка жизни, загадка смерти, прелесть гения - это пожалуйста, это мы понимали. А мелкие мировые дрязги вроде перестройки земного шара, это, извините, уволте. Это не по нашей части". Вот где ставит себе границу высокая культура, в том числе и художественная словесность. Писатель только тот, кого интересуют эти другие "тайны". И тут между "европейцами" и "почвенниками" куда больше общего, чем трагических различий.
А у Аксенова и у Вознесенского, а уж тем более у Б.Ахмадулиной (добрая душа, тоже подписавшая злосчастное письмо в 1962 году - кто-то, видимо, уговорил), более других приблизившейся к Богу в своей поэзии, немало "тайн" жизни и смерти. А сколько их на некоторых гениальных страницах прозы Распутина и Белова. Даже рангом пониже их А.Проханов, ибо способен писать пошлость вроде: "Шел на Грозный бомбовоз, впереди - Исус Христос" (вот такая, прости Господи, "интертекстуальность") - в своем кабульском "Дереве" и в "Чеченском блюзе", отравленными "мелочами" вроде "перекройки мира", дал сильные страницы о названных "тайнах" и явился писателем.
Почему бы не подумать об объединении писателей на этой, собственно художественной, основе, принадлежащей ярким индивидуальностям, а не партийным группировочкам и толпам? Почему бы не воспользоваться определением Канта "божеского" и "житейского" начал в творческой личности, введенным сравнительно недавно в наш научный обиход писателем и ученым В.Гусевым.
Есть опыт такого объединения, замечательно осуществляемый писателями и учеными в рамках педагогической деятельности в учреждении с интригующим названием "Литературный институт". Там не поощряют студентов к идеологическим конфликтам, а учат распознавать величие человеческого бытия - это в равной степени относится и к выдающемуся поэту А.Ревичу, знающему французскую поэзию не хуже парижан, и к М.Лобанову, следящему за тем, как слышится русская деревенская боль в нашей словесности (мне, не раз бывавшему в Париже, и сыну крестьянина-пастуха, долгие годы проведшему в русской деревне, все это очень близко). Возможно, я бы не отважился руководить нынешним изданием, если бы одинаково не любил А.Твардовского и И.Бродского.
С особой настороженностью, прямо-таки с болезненной опасливостью русские литераторы наблюдают за нынешними процессами в обыденной, деловой и официальной речи. Казалось бы, какое дело до этого нам, занимающимся историей высшего типа национального языка - языка художественной словесности. Но именно потому, что имеешь чаще всего дело с высшей формой речи, особенно остро воспринимаешь названные процессы. Когда властью была объявлена "свобода" в разных модификациях этого понятия, она, эта власть, стала внедрять в общественный обиход слова, ранее не очень популярные. Мы не сразу догадались, какие могут быть последствия таких языковых нововведений. По логике "стреляющего" слова "плюрализм" в 80-е годы можно ходить на зеленый свет, а можно и на красный. Карабах может принадлежать Армении, а может оставаться в Азербайджане. Республики восприняли это как разрешение убивать друг друга. Так начались военные столкновения в стране.
Власть, обновляя отечественную речь, ввела слова "мэр" и "вице-мэр", "спикер" и "вице-спикер", "префект", "имиджмейкер" (как у "них") и прочие терминологические новшества. На провозглашенную сверху свободу Россия отозвалась чудным лингвистическим явлением по имени Виктор Степанович Черномырдин, который сразу же принялся обогащать отечественную речь роскошными выражениями типа:
"Надо уничтожать жертвы катастроф", "Мы скоро будем жить так хорошо, что нам будут внуки завидовать". Бедные жертвы, несчастные внуки! По поводу тех, кто не делает в нашу страну инвестиций, Виктор Степанович сказал: "Схватили за горло и не подходят". Когда кто-то робко заметил автору этих афоризмов, что надо бы точнее выражаться, он храбро отпарировал: "Мне это не надо".
При поступлении в Куйбышевский технический институт он получил одну четверку - по русскому языку, по остальным предметам - тройки. Видимо, не случайно я получил в 1987 году после доклада в Самаре перед областным активом записку: "До Коли будет у нас серая литература?" Видимо, автор записки поехал (поехала) вслед за Черномырдиным в Москву.
Но и речь политиков, которые чуть пограмотнее, тоже хороша. Г.Зюганов: "Я уважаю поэзию Высоцкого" (похоже на фразу "я уважаю горилку"). Его предшественник И.Полозков любил говорить: "Надо излячивать". В Москве есть факты рабовладения. Оно - продукт неосторожной фразы Ю.Лужкова: "Москва - для богатых". Я слышал рассказ рабочего Володи, который ремонтирует вместе с другими квартиру богатенького. Хозяин однажды застал рабочих выпившими и позднее прислал надсмотрщика с пистолетом, который постоянно угрожал работягам своим оружием. В Америке на плантациях негру тоже угрожали. Но ведь плетью, а не пистолетом.
Глядя на сытеньких богатеев, новых хозяев Москвы, я постоянно вспоминаю дневник (февраль 1918 года) А.Блока. Поэт писал: "Я живу в квартире, а за тонкой перегородкой находится другая квартира, где живет буржуа с семейством от него пахнет чистым мужским бельем, его дочь играет на рояли Господи боже! Дай мне силу освободиться от ненависти к нему Он лично мне еще не сделал зла. Но я задыхаюсь от ненависти, которая мешает жить". А уж что мне думать по поводу гигантского стада иномарок, бегающих по Москве, из которых высовываются морды желающих смерти ветеранам войны. Некоторые из них выходят из своих чужеземных автомобилей и тычут своими пистолетами в живот шоферов санитарных машин, если те посмеют им погудеть - по дорожной надобности. Обычная лексика (русская!) у этих иномарочных мордоворотов: ты кто такой, чтобы мне гудеть-то? Жить не хочешь?
Чрезвычайная ответственность за русский язык - на дикторах и обозревателях телевидения, этих каждодневных спикерах информации.
Здесь есть случаи просто удручающие. Например, известная фигура на ТВ - Александр Любимов. Слушать его - мука. Такое чувство, что он вот-вот задохнется от произносимых слов: корявая, спотыкающаяся речь. И так - много лет. И коллег подобрали ему соответствующих. Люди с неопрятными лицами: небритый М.Леонтьев и дико заросший М.Соколов (детей пугать). Первому не дается речь из-за постоянной сердитости, а иногда даже озлобленности по отношению к предмету своего "Однако" (название программы). Соколову же мешает говорить внятно такая растительность на лице, которая позволительна лишь леснику, которому мало приходится говорить с людьми. Догадаться, о чем он ворчит и брюзжит - затруднительно. Что за неуважение к слушателям!
Почему, прежде чем дать водительские права, человека посылают к психиатру, и только он дает согласие на такие права. Таковы требования безопасности на дорогах. Почему в государстве нет Комитета по национальному языку, который давал бы разрешение человеку на занятие постов спикера, премьера, президента, и почему наши вожди ни разу не извинились (подобно президенту Миттерану) перед нацией за свои глубокие ошибки в речи? Или разрушение и оскорбление языка не наказуемо?
А какая неосмысленность переименований: то ли языковая нечуткость, то ли историческая неосведомленность. Чем Екатерина лучше Якова Свердлова, что ее имя дают уральскому городу: оба убийцы. Екатерина даже хуже: она же организовала убийство своего мужа, законного русского царя Петра III. А он убил царя Николая II, правда, уже отрекшегося от престола. Она породила этим злодейским поступком пугачевщину, Свердлов же совершил обычный кровавый акт, характерный для любой революции. Однако город теперь не Свердловск, а Екатеринбург.
Говоря о помощи русскому языку, надо заметить, что дело не только в самом языке, а в той зоне, что обслуживается им. Она связана с русской культурой, нашим социальным обликом, каким бы он ни был - печальным или вселяющим оптимизм. Мы прежде всего этой зоной являемся частью мировой культуры. Поэтому пренебрегать возможностью участвовать в этом общекультурном движении мы не можем. Не так все плохо, как полагают газеты, с бытием нашего языка за рубежом. В сравнительно недавнее время мне довелось открывать курсы русского языка на Мальте, где наш язык входит в список предметов, по которым сдается вступительный экзамен в университет.
Теперь раздаются жалобы: в России стали меньше читать. Справедливо. Однако обольщаться прошлым не стоит. Мы и раньше меньше читали, чем, скажем, в США, где в год производилось 300 кг бумаги на душу населения (у нас - 30). Когда-то путешествуя по Америке, я остановился у одного фермера; мы всю ночь треплемся, тары-бары, а я смотрю: у него бесчисленное количество газет, он получает, оказывается, штук 30 журналов; обычный фермер.
В отношении к образованию американцы идут японским путем. А каков последний? В университете в Токио (где я работал) есть факультет воспитания. По субботам там собираются студенты всех других факультетов и изучают науки по воспитанию. В США был реализован проект, по которому первые два курса обучения студентов были гуманитарные, а потом уж начиналась специализация. Вот так создается гражданское общество. Это ведь студенты США остановили войну во Вьетнаме, авантюру своего правительства. Куда уж нашим студентам, которые особенно в последние годы поставлены в унизительные условия совмещения и борьбы за физическое существование - тут гражданские порывы уничтожаются на корню. Маленькое отступление. Кажется, власть боится студентов (помнит политические события во Франции и США) больше жалующихся шахтеров. В апреле 1995 года на экранах телевидения были показаны бастующие шахтеры Приморья. А потом - выступление премьера Черномырдина, который сказал: это еще ничего - выступающие шахтеры, а вот если будут бастовать студенты? У японцев же еще большая гуманитаризация процесса образования. Там хорошо поняли, что научно-технический прогресс лучше всего осуществляется с помощью именно гуманитарных наук. У нас же - тотальное, в том числе государственное наступление, например, на философию, самую фундаментальную гуманитарную науку: дескать, слишком абстрактна.
Защищать философию приходится не ответственным за образование, а писателям. Ф.Искандер в повести "Человек и его окрестности" пишет об одной известной теории, согласно которой философы должны не только объяснять, а и переделывать мир. Философ, говорит Искандер, который бросается переделывать этот мир, входит в водоворот жизни, но перестает быть объективным. Только сидя на берегу, наблюдая названный водоворот, можно понять происходящее. Кстати, добавлю: в повести хорошо определено назначение интеллигенции - "корректировать, смягчать, очеловечивать отношения государства с народом".
Очень уместен разговор о русской культуре в рамках неправительственных программ. По высшему смыслу, культура, прежде всего художественная, вообще находится за пределами государственных институтов и установлений. Ее продукты чаще всего - результат усилий творческих личностей, вовсе не стремящихся выполнить какой-то государственный заказ. Внутренне, своим пафосом, она как бы отделена от государственных систем, например, юридических: ее приоритеты - нравственные законы, далеко не всегда совпадающие с официальными кодексами и предписаниями. Она, как религия, ближе всего к Богу и, возможно, когда-нибудь общество захочет ее, как церковь, отделить от государства. И в самом деле, если культура, скажем, в лице Л.Толстого заявляет о прекращении всяких войн, то что общего в данном случае между великим писателем и государством?
Конечно, грубость, пошлость, синтаксическая неграмотность - как бы свойства обыденной речи, они, можно сказать, демократичны. Но уж пусть лучше будет антидемократическая элитарность, характерная для прозы
И.Бунина и М.Пришвина, поэзии Н.Заболоцкого и А.Ахматовой. Пренебрежение высшим литературным опытом имеет и весьма конкретные общественные последствия. История с принятием нового гимна страны. проблема не в том, что музыка гимна плохая (она хорошая), а в том, что не захотели прислушаться к голосам даже композиторов (Н.Богословского и др.), просивших представить сначала поэтический текст, на который они бы, подобно Чайковскому, Мусоргскому. Рахманинову написали музыку. Власть не спросила ученых, хотя известно положение Маркса и мыслителей совершенно иных философских направлений: "искусство получает свое окончательное подтверждение в науке". Или гимн - не искусство? Далее. Неужели, говоря о величии этого гимна, о его мобилизующей силе в годы войны, стоило отодвигать в тень главную музыкальную эмблему войны "Священную войну", которая и подымала воинов в атаку? Это глубоко аморально по отношению к ней и по отношению к одному из авторов В.Лебедеву-Кумачу, подарившему стране великие слова, сломавшему себя психически и проведшему долгие месяцы войны в соответствующей казанской лечебнице. И уже звучат снисходительные словечки: "Да, была такая песня, разные были песни, "Синий платочек", например (это один полковник так мне сказал). Нужно ли возвышать одно художественное явление за счет другого? Что же касается участия теперешнего гимна в Победе, вспоминаю строки, написанные в мае 1945 года:
"Все сто столиц кричали вдалеке,
В ладоши хлопали и танцевали,
И только в тихом русском городке
Две женщины как мертвые молчали".
Так вот хочется спросить: неужели это молчание двух женщин, потерявших своих детей на гигантской войне, не заслужило трагически печальной мелодии в гимне? А ведь скорбно молчали 9 мая десятки миллионов. П.Чайковский записал в Первой симфонии плачущие звуки срубленной березы (композитор бежал в Италию, не выдержав картины уничтожения березовой рощи - символа русской красоты; это делали тогдашние "новые русские": им нужна была земля для вилл и особняков). Неужели погибшие на войне, а тем более, еще не преданные земле, не заслужили скорбных звуков? Неужто над телами еще не захороненных северных моряков должны звучать лишь торжествующие звуки? Говорят, что не надо забывать старое, Верно. Но тогда, может быть, нашим государственным гимном должен стать "Плач Ярославны"?
В работе над энциклопедией, посвященной русской литературе 20-го века, многое пришлось вспомнить. Например, письмо Р.Роллана советским писателям в 1932 году: "Помните сцену в изумительном "Антонии и Клеопатре" Шекспира? Накануне большого сражения, которое должно решить судьбу мира и дать власть над ним Октавиану, ночью над лагерем Антония слышится в воздухе таинственная музыка флейты и пение невидимой удаляющейся процессии. Это процессия Диониса, это боги Антония, которые оставляют его, покидают того, кто обречен на смерть Примите их!" Подумалось: может быть, трагические страницы истории нашего отечества в 20-м веке связаны с уходом, уничтожением или насильственным изгнанием наших "муз" из страны? Гигантский мартиролог русских писателей 20-го века - тому свидетельство. Может быть, и огромная страна распалась не потому, что кто-то зимой 1991 года "сообразил на троих" в Беловежской Пуще, а потому, что поэтические летописцы отечественной истории от ее героических вершин до спасительного смеха, от рождественских гимнов до дьявольского "Архипелага", В.Некрасов, А.Галич, И.Бродский, А.Солженицын и десятки, а может быть, сотни художников и поэтов покинули страну. Хочется сказать "сильным мира сего": не обижайте наших "муз", относитесь с особой бережливостью к нашей главной национальной музе - русскому языку и его литературе! Не дай Бог, Роллан и Шекспир окажутся правы. Сохраним надежды на понимание властями места литературы в современном мире, но для себя мы должны сознать его.
Когда грустно смотришь на раздробленные нынешние писательские союзы, среди обнадеживающих моментов (помимо главного, "божеского", творческой близости писателей) есть одинаковое неприятие названных выше пороков культуры и власти в их отношении к национальной эстетике нашей литературы и нашего языка. Это поистине внушает оптимизм. Общими усилиями писательское братство поможет нашему языку. Нашей культуре. И себе!