Михаил Ямпольский
Возвращение Левиафана: Политическая теология, репрезентация власти
и конец Старого режима.
Дистанцирование и репрезентативность возникают тогда, когда, по выражению Норберта Элиаса, происходит «монополизация физического насилия» в руках централизованного государства. Если в «обществе воинов» (выражение Элиаса) индивид легко применял физическую силу, а господин властвовал с помощью кулака в самом прямом смысле слова, то при переходе к придворному обществу уровень межличностного насилия резко падает. Прямое выражение силы подменяется цивильностью и этикетом контроля над эмоциями. Насилие становится прерогативой монарха, который лично не может осуществлять свою власть во всех уголках государства. Он репрезентируется как власть и сила, всегда способная к насилию. Таким образом, знаковый режим репрезентации отвечает характеру той социальной структуры, в которой он возникает.
Идея репрезентации власти, конечно, восходит к средневековым представлениям о том, что папа является наместником Бога на земле — vicarius Christi, и к принципу римского права plena potestas в применении к средневековым корпорациям. Внутри церковной иерархии эта идея получает практическое развитие в форме папских легатов, которые направлялись папой из Рима для решения различных вопросов. Легаты в той же мере репрезентировали папу, в какой папа — Христа. Через своих легатов папа мог присутствовать всюду. При этом легат не обладал, как считалось, собственной властью, но лишь той властью, которую ему делегировал папа. Он действовал от имени папы, как его эрзац, как его репрезентация.
Эта система делегирования, репрезентирования власти была позаимствована у Ватикана светской властью и превратилась в институт королевских комиссаров. Комиссары радикально отличались от иных чиновников, чьи прерогативы определялись их должностью, кругом обязанностей и компетенцией. Комиссар же выполнял личное поручение суверена (комиссию). Выполняя это поручение, он обладал всей властью суверена, которая при этом как бы не принадлежала ему самому. Воден так определял власть комиссара:
Так же как Комиссар не имеет никакой власти до момента получения и принятия поручения, поручение длится до тех пор, пока оно не отозвано или, во всяком случае, покуда Комиссар не знает, что оно отозвано 1.
Самым существенным в деятельности комиссаров было то, что, получая права, равные по объему правам государя (правда, в рамках определенного поручения), они были способны приостанавливать действие закона, вести войны (вместо короля) и даже объявлять того или иного человека вне закона. То есть власть комиссаров, как бы им не принадлежащая, была действительно репрезентированной властью суверена. Карл Шмитт, посвятивший специальное исследование институту комиссаров, пришел к важному выводу:
В конце концов, чтобы осуществить революцию, превратившую Государство государств в абсолютистское Государство, необходимо было использовать комиссаров действия. <...> Исполнительный комиссар стал инструментом абсолютизма в деле ликвидации феодальных привилегий 2.
Комиссар — это физический агент, который позволяет воле суверена и его закону как бы эманировать из центра и пронизывать собой все общество. Он — выражение репрезентации и одновременно носитель силы суверена.
-------------------------
1 Bodin Jean. Les six livres de la Republique. P., 1993, p. 271-272.
2 Schmitt Carl. La dictature. P., 2000, p. 71-72.
* * *
В «Богословско-политическом трактате» Спиноза предложил свою версию возникновения политического суверенитета, которая, на мой взгляд, могла возникнуть только в период господства картезианства и которая отражает эту амбивалентность. Спиноза задался вопросом: каким образом происходит смешение светской власти с властью Бога, к которой «цари» постоянно возводят свое право? В качестве примера Спиноза рассматривает иудеев после исхода из Египта, когда они никому не были подчинены и потому вновь вернулись в состояние естественного права, предшествующее всякому общественному договору.
Итак, — пишет Спиноза, — находясь в этом естественном состоянии, они по совету Моисея, к которому все имели величайшее доверие, решили не переносить своего права ни нa кого из смертных, но только на Бога...3
Таким образом, царем евреев стал Бог, а еврейское царство стало воистину царством божьим. В таком государстве не было, естественно, различий между гражданским правом и религией. Все были равны перед Богом, и режим этот назывался теократией. В создавшемся государстве евреи
...на первый раз все одинаково приступили к Богу, чтобы выслушать то, что он хотел повелеть; но при этом первом посещении они до того были поражены страхом и с таким испугом слушали говорящего Бога, что думали, будто наступает их последний час. И вот, исполненные страха, они снова обращаются к Моисею: «Вот мы слышали Бога, говорящего в огне, и нет у нас основания желать умереть, конечно, этот великий огонь нас пожрет; если опять нам придется услышать голос Бога, то мы, наверное, умрем. Итак, ты ступай и слушай все приказания Бога нашего, и ты (а не Бог) нам будешь говорить. Всему, что Бог тебе скажет, мы будем повиноваться и выполним это». Этим они ясно уничтожили первый договор, и свое право советоваться с Богом и толковать его повеления они безусловно перенесли на Моисея; ведь здесь они не обещали, как прежде, повиноваться всему, что Бог скажет им самим, но тому, что Бог скажет Моисею...4
В первом договоре народ оказывается перед лицом Бога. Бог обладает двумя взаимосвязанными качествами. С одной стороны, он — носитель невероятной силы, такой, которая приводит иудеев в ужас и прямой контакт с которой для них невыносим. При этом, будучи носителем всей полноты мысли, «бесконечности», он говорит так, что евреи не могут постичь смысла его слов. Вместо изъявления его воли они прочитывают знак собственной смерти. Бесконечность тут дается действительно как ужасающая неопределенность.
Тогда евреи «подписывают» второй договор, с Моисеем, который ставит между бесконечностью и Богом переводчика и позволяет конечному существу занять место бесконечного Бога. Так возникает монархия, которая как бы вырастает из теократической демократии (все равны перед Богом) в результате подмены одного суверена другим. По выражению Этьена Балибара, «Второй договор, перенося власть на Моисея, показывает, что место Бога (vicem Dei) должно быть метафорически занято одним или несколькими людьми, исполняющими функцию суверена».
То, что место Бога может быть занято пророком, означает, что Бог удаляется от народа, его присутствие ослабевает. Абрам Хершель в своей книге о пророках Израиля пишет, что пророки активны в области событий, нарушающих постоянство присутствия, постоянство действующего закона или справедливости (mishpat): «Бог не просто постоянно и для всех доступен и может быть найден тогда, когда человек этого пожелает. Существует альтернатива присутствию Бога, а именно Его отсутствие. Бог может удалиться и отойти от истории (detach Himself from history). Будучи свидетелем ошеломляющего присутствия, пророк предсказывает отсутствие».5 Пророк воплощает в себе мистическую диалектику присутствия-отсутствия Бога, которая позволяет ему замещать Творца, быть его «комиссаром» и одновременно носителем всей полноты его силы.
------------------------------
3 Спиноза Бенедикт. Богословско-политический трактат // Спиноза Б. Об усовершенствовании разума. М.; Харьков, 1998, с. 324.
4 Там же, с. 424.
5 Herschel Abraham J. The Prophets. N.Y., 1962. Vol. 2, p. 211-212.
Бог как бесконечность, разумеется, не может обладать местом. Место возникает тогда, когда Моисей замещает Бога, в тот момент, когда он начинает симулировать Бога как суверена в своей неполной, ограниченной суверенности. В этот момент бесконечность становится точкой проекции, точкой, куда опрокидывается точка зрения. В тот же момент, когда бесконечность замещается неопределенностью. Бог — Государем, место как геометрическая фикция незаметно подменяется местом как протяженностью. Если Бог не занимает никакого места, то
Способность Моисея занимать место Бога отражает то, что Альфред Норт Уайтхед назвал принципом «простого местоположения» (simple location), характеризующим науку и культуру XVII века. Уайтхед так определяет этот принцип:
Сказать, что фрагмент материи имеет простое местоположение, означает, что выразить его пространственно-временные отношения можно, утверждая, что он находится там, где он находится, в определенном ограниченном (define finite) регионе пространства и на протяжении определенной ограниченной временной длительности. 6
Иными словами, материи приписывается совершенно безотносительное и неизменное место, которое, в свою очередь, предполагает статическую неизменность самого размещенного в пространстве и времени объекта. Поскольку само понятие такого материального объекта, как и места, — абстракции, Уайтхед называет понятие «простого местоположения» результатом опространствливания умозрительных понятий и «Заблуждением Неуместной Конкретности» (Fallacy of Misplaced Concreteness). Но именно такое приписывание абстракции, каковой являются власть или Бог, конкретного пространственного местоположения лежит в основе принципа подмены и узурпации, о которых говорит Спиноза. Если согласиться с Уайтхедом, мы имеем прямой перенос «заблуждения неуместной конкретности» из области науки и философии XVII века в область политической теологии.
-------------------------
6 Whitehead Alfred North. Science and the Modern World. N.Y., 1925, p. 57.
Принцип неуместной конкретности в репрезентативной системе, моделью которой является древнееврейская теократия, балансируется утратой места власти, о которой специально пишет Бубер в связи с пленением ковчега завета филистимлянами, описанным в Первой книге Царств. По мнению Бубера, пленение ковчега было решено самим Богом израильтян, который хотел разрушить центр культа и соответственно касту священнослужителей-жрецов, заменив их бродячими пророками-наби. Эта политическая революция выражала изменения в функционировании власти. Бубер объясняет:
У священника, как и у его аналогов — колдуна, заклинателя, — решающее движение идет от человека к области божества (или духов и сил), в то время как у nabi нечто спускается из божественной сферы к человеку: dabhar, или ruah, logos, или pneuma, слово или дух 7.
Речь идет, по существу, о создании в пророках своего рода системы комиссаров новой абсолютной власти, которую в данном библейском эпизоде начинает воплощать Самуил. Система подмены места власти, имеющей характер «неуместной конкретности» «наверху», становится системой подвижных комиссаров, «не имеющих места» (как и в абсолютистском государстве XVII века) «внизу».
«Неуместная конкретность» позволяет не только перенос власти из абстрактной точки на тело, она позволяет через материализацию места осуществить материализацию самого абстрактного принципа власти — силы. Бог властвует не только потому, что евреи передают ему власть над ними. Он является носителем неограниченной силы, которая и приводит его подданных в смертельное смятение. Когда Моисей замещает его, он не может предъявить евреям силы, которой не обладает. Моисей — всего лишь один из множества, и, по существу, его суверенитет, его сила возникают от совокупной воли самих евреев. Но главное, что придает ему призрак силы, это место Бога, которое он занимает.
Еще одним существенным следствием картезианского рационализма было сведение всего сущего к мыслимому в формах геометрии линий, фигур и равномерных движений. У Декарта любая количественная бесконечность сводится к геометрии, а любое движение — к траектории. Декарт, конечно, был не одинок в своем геометризме, который так или иначе связывается с пространствами классицизма и барокко. Этот геометризм свидетельствует о
----------------------------
7 Buber Martin. The Prophetic Faith. N.Y., 1960, p. 64.
том, что власть в XVII веке начинает все больше связываться с замещением места Бога, а не с реальной манифестацией силы. При этом сила — potentia, — как мы помним, это способ взаимоотношения Бога с материей, выражающийся прежде всего в поддержании ее существования. Сила у Декарта как бы растворена в законе. Лейбниц был, конечно, прав, когда критиковал Декарта за пренебрежение силой, без которой невозможно никакое конкретное физическое движение. Вспомним, что Луи Марен считал силу основополагающим фактором в репрезентации власти. Сила же проникает в абсолютистскую репрезентацию именно через место. Занимать место Бога, то есть вписываться в геометрическую пространственную структуру власти, и значит иметь силу. Сила в политической репрезентации оказывается функцией геометрии, обмена местами и проекций взгляда.
Согласно Спинозе, дальнейшая эволюция власти у евреев шла по пути отделения власти священников, имевших право толковать волю Бога, от власти светских правителей, наделенных прерогативой править, но не издавать законы. Так, начальник над войском Иисус «один имел право спрашивать совета у Бога при новых обстоятельствах (но не как Моисей, один в шатре или скинии, а через верховного первосвященника, которому Бог давал ответы)...» 8.
Первоначальная симуляция власти у Спинозы происходит в одиночестве и втайне. Место Бога скрыто от окружающих, ибо в нем происходит загадочная первоначальная подмена суверенов, дающая максимальную власть Моисею, власть, которой никогда более не обладали его преемники: «Ибо он [Моисей] никому не дал права советоваться с Богом наедине и где ему угодно, а следовательно, никому не дал власти, какую сам имел...»9
Эта тайная подмена суверенностей, обмен силой — это и подмена первичной силы (еще близкой к символическому) структурной фикцией, замена первичного носителя силы (Бога) на метазнак ноля, геометрическую точку. Но это и противоположный процесс подмены абстракции, не имеющей места бесконечности (Бога), на тело, имеющее место и протяженность. Боссюэ прямо пишет о монархе как о «наместнике Бога», сидящем не на своем, но на божественном троне, на его месте:
Государи, таким образом, действуют как наместники Бога, его заместители (lieutenants) на земле. <...> Вот почему, как мы видели, царский трон — это не трон человека, но трон самого Бога. «Бог избрал Соломона, сына моего, сидеть на престоле царства Господня над Израилем». И еще: «И сел Соломон на престоле Господнем, как царь» 10.
Отмечу использование Боссюэ слова lieutenants, то есть дословно «занимающие место», применительно к государям.
---------------------------------
8 Спиноза Б. Цит. соч. С. 426-427.
9 Там же. С. 427.
10 Боссюэ цитирует 1-Паралипоменон, 28:5 и 29:23
Роберт Филмер в своих «Наблюдениях о "Политике" Аристотеля» (1652) буквально определял королевский суверенитет как узаконенную традицией узурпацию. Он писал:
Первый узурпатор имел, как было сказано, лучший титул, так как владел по воле Бога. Когда же узурпатор оставался у власти так долго, что знание о его праве наследования утрачивалось всеми подданными, властвующий узурпатор начинал восприниматься подданными как законный наследник, и они слушались его, как отца...
Вольней в «Руинах» (1791) по-своему использует «теорию узурпации» Спинозы. Спиноза вводит свои рассуждения о Моисее вопросом о царях, «которые в былое время узурпировали власть», потому что монархия для него — это симуляция, это именно узурпация власти Бога. Вольней подхватывает эту тему:
Священные узурпаторы в других странах <...> злоупотребляли доверием невежд. В полумраке своих храмов, за алтарной завесой, они заставляли своих богов действовать и говорить: они производили оракулы, делали чудеса, заказывали жертвоприношения, собирали приношения, предписывали пожертвования; и под именем теократии и религии государство оказывалось во власти страстей священнослужителей.
Узурпаторы у Вольнея — это всегда люди, занимающие место Бога, узурпация — результат подмены божественного пантократора человеческим сувереном. Отсюда тот же, что и у Спинозы, мотив завесы, занавеса (шатра), скрывающих узурпатора от глаз людей и одновременно вводящих мотив театра, обмана, иллюзии.