(метафора в силовом поле эмблемы)
С.М. Шаулов
Метафоризм и эмблематичность относятся к наиболее привычным и привычно обсуждаемым особенностям барочной поэтики. Однако отличить одну особенность от другой не всегда бывает легко, несмотря на очевидную, казалось бы, разницу. Например, «театр» как понятие, включающее определенные предметные представления («сцена», «занавес», «декорация», «маски» и т.п.), может предстать как эмблема жизни, а выражение «жизнь - это игра» является метафорой. Кроме очевидной смысловой близости, которой могут достигать метафора и эмблема, этот пример демонстрирует и непринципиальность проводимого нередко между ними различия, согласно которому эмблема обычно берется поэтами из готового тезауруса, а метафора всегда изобретается вновь и окказионально (ср.: Зайонц Л.О. От эмблемы к метафоре: феномен Семена Боброва // Новые безделки. Сб. ст. к 60-летию В.Э. Вацуро. М., 1995-1996. С. 51).
По-видимому, важнее все же различие между внутренними структурами осуществляющихся в том и другом случае когнитивных актов. Эмблема изобразительно-предметна и репрезентативна в своей наглядности, она являет собой скрытый за нею смысл. Метафора же, даже взятая, как и эмблема, из готового словника, устремляется к заданному ей смыслу. Иными словами, эмблема - фигуративно статична, метафора - эвристически динамична. Это различие делает возможными специфические внутритекстовые функциональные отношения между ними, рассмотрение которых может представлять несомненный интерес. В рассматриваемом нами случае метафора толкует эмблему, то есть играет роль subscriptio - подписи, разрастающейся до размеров трактата, рождая по ходу и в итоге новые и чрезвычайно значимые эмблемы.
Речь идет о большом стихотворении из наследия Андреаса Грифиуса, которое написано поэтом в полусерьезном состязании с двумя друзьями, предпринятом в память их встречи в местечке Вейхер-Штейн (Weicher-Stein - «мягкий камень»). Объектом поэтических упражнений и стал камень. Игровой характер ситуации подчеркнут причудливыми псевдонимами сочинителей: «Мелетоменус своим достойнейшим друзьям Паламедесу и Фонтанусу» (Gryphius A. Lyrische Gedichte / Hrsg. v. Hermann Palm. T?bingen, 1884. S. 141-146. Сохранена орфография оригинала. Далее в тексте статьи указываются номера стихов.)
Метафорический мотив жизни-игры - из разряда вечных. Искусство, как оно понимается в барокко, заключается в том, как в данном случае выражена заданная метафорой истина. Мотив проходит в этом стихотворении многочисленные риторические превращения и смысловые градации. В первом абзаце предложению друзей, у которых все «играючи» сходит с языка (11), противостоит тягостное (увы, обычное) траурное состояние духа автора, вызванное страданиями отечества. Но он соглашается участвовать в этой игре, чтобы «великолепие» их рифм ярче проступило из «тени» его слов (12-14). Грифиус, таким образом, сразу обозначил отличие своей поэзии от распространенной светской поэтической игры и… принял ее.
Говоря о камне, он не ищет для него сравнений или эпитетов, а, указав на него как на реальное место дружеской встречи и игры (18-20), возвышает его в эмблематический знак - всеобъемлющий и дающий новое измерение «игре»:
Soll dann von jenem stein ich meine meynung sagen, -
<…>
So halt ich, dass er sey ein wahres pr?ffe-zeichen
Und ebenbild der welt, auf der wir blut und leichen
Und ehr' und hab' und stand um ein gewisses ziel,
Ja, wol die seele selbst oft setzen auf ein spiel.
(17, 21-24. Выделено нами - С.Ш.)
Здесь уже вполне обозначилась суть структурного взаимоотношения эмблемы и метафоры. Важно, что «камень» - «тот», данный природой как «подобие» мира, и его истолкование происходит через метафору игры. Далее это соотношение удваивается: сначала детализируется эмблематическое представление камня, а затем неоднократно «проигрывается» мотив игры, периодически замыкающийся на мысль о поэзии - игре, с которой начинается разговор о камне.
Становяс
Смысл этот внятен поэту и, конечно, тем воображаемым адресатам вне мира, обращаясь к которым он просит суда и руководства:
Was urtheilt eur verstand, den kein falsch d?nckel kr?nkt
Von unserm aberwitz? Last uns genauer richten
Von dem ver?bten spiel. Wir d?rfen nichts erdichten.
(48-50).
Последнее «нам не следовало бы сочинять» примечательно: стихи уже поставлены в ряд с дымом и туманом как свидетельство бесплодия мира (26). Теперь поэзия как игровое занятие поставлена в контекст разнообразных проявлений игровой природы мира и человека: следует аллегория играющих времен года - посланцев «четырех княжеств» (53-66), которым затем уподобляется смена возрастов человека, -
Bis anmuth, lust und kraft und kunst und witz vergeht
Und unser uberrest in worten nur besteht,
Die manchen nicht zu wohl, auch nicht zu weise klingen.
(71-73).
Искусство и ум (witz) названы в ряду прочих играющих и преходящих сил и качеств человека, но эта игра, столь же тщетная, как вся жизнь, в «остатке» дает слова. В них и ничтожность, и надежда «быть великим» (75), которая, по Грифиусу, не лучше любой другой призрачной надежды, ради которой на кон ставятся «душа, честь и жизнь» (76) (душа на кону - также принципиальный и повторяющийся мотив, - ср. выше стих 24, - кульминирующий в финале). Аллегорией жизни-игры теперь служит игра в карты, выявляющая все потаенное в человеке (97-111), но никогда не приносящая твердого выигрыша и обязательно заканчивающаяся. Небрежно отброшенная, ненужная колода карт - красноречивая эмблема «отыгранной» жизни (125 и след.).
«Камень» больше не упоминается в стихотворении, но заданная им логика действует неотвратимо. В русле мотива игры кристаллизуются новые аллегории и эмблемы, ведущие в итоге все к той же «тяжести», неотвратимой, как неустранима масса камня, и фокусирующейся в финале на мысли о поэтическом ремесле, ибо посреди глобальной гибельной «игры» и в экстатическом ожидании неизбежного окончательного приговора (людского и Божьего) словесный «остаток» дает последнюю надежду на спасение в числе тех, кто употребил свое «остроумное бытие» (scharfsinnig-seyn, 147) к чести высшего судии.
Стихотворение Грифиуса - одно из проявлений присутствующей в лирике барокко поэтической авторефлексии, еще далекой от интонации иронии, но остро - как трагический конфликт - переживающей противоречие между ограниченными возможностями слова и бесконечностью связанной с ним надежды - между «тяжестью камня» и «легкостью пера», которое отваживается с ним «играть»:
Ein urtheil, das, wenn ichs nur ?berhin erwege,
Mir blitzen durch das hertz und raue donnerschl?ge
Durch mark und glieder jagt, das den erschreckten geist
Ert?ubt und aus der hand die leichte feder schmeist.
Это «легкое перо», «выбитое из руки» мыслью о страшном суде, напряженно стягивает в единство состояние мира и личностный (уже чреватый лирическим героем) житейский драматизм, возводя последний к житийному и становясь - вслед за «камнем», «картами» и пр. - эмблемой творчества на грани, если воспользоваться словами Блеза Паскаля, двух бездн: отчаяния и небытия.