Владимир Набоков — переводчик "Слова о полку Игореве"
Н.М.Жутовская
Перед добросовестным или, как сказал бы В.Набоков, честным переводчиком ("honest translator"), взявшимся за перевод "Слова о полку Игореве", неизбежно встаёт ряд вопросов, разрешить которые необходимо раньше, чем приступить собственно к переводу. Вопросы эти решаются как исходя из теоретических установок самого переводчика (если таковые имеются), так и исходя из объективно существующих проблем, присущих переводимому тексту. О том, как должно переводить, Набоков задумывался неоднократно на протяжении всей своей творческой жизни, причём его взгляды претерпевали с годами существенные изменения. Мы не станем здесь касаться темы автопереводов Набокова, темы чрезвычайно интересной, но требующей отдельного детального изучения. Что же касается теоретических установок при работе с текстами других авторов, то, размышляя о переводе "парафрастическом" и "буквальном", писатель пришёл к убеждению, что литературное произведение, причём, как прозаическое, так и поэтическое, следует переводить только "буквально", хотя, конечно, буквализм Набокова вовсе не имеет своим следствием появление лексически корявого или синтаксически громоздкого подстрочника. "Выражение "буквальный перевод", как я его понимаю, - пишет он в 1964 году в комментарии к своему переводу "Евгения Онегина", - представляет собою некую тавтологию, ибо лишь буквальная передача текста является переводом в истинном смысле слова". При этом, однако, писатель спешит оговориться: "Прежде всего, "буквальный перевод" предполагает следование не только прямому смыслу слова или предложения, но и смыслу подразумеваемого, это семантически точная интерпретация, не обязательно лексически (относящаяся к передаче значения слова, взятого вне контекста) или структурная (следующая грамматическому порядку слов в тексте). Другими словами, перевод может быть и часто бывает лексическим и структурным, но буквальным он станет лишь при точном воспроизведении контекста, когда переданы тончайшие нюансы и интонации текста оригинала" 1. Анализируемый здесь перевод "Слова" был сделан Набоковым в 1960 году, и нет никаких сомнений в том, что именно описываемый выше принцип был положен в основу этой работы.
Текст "Слова" представляет для переводчика целый комплекс проблем. Прежде всего, то обстоятельство, что оригинал написан на языке XII века, делает необходимым привлечение к работе другого "перевода" - на современный русский. Кроме того, Набоков ни на минуту не забывал, что имеет дело не с самим оригиналом, а с копией, составленной А.И.Мусиным-Пушкиным, без сомнения, требующей некоторых, порой значительных, корректировок. "Тёмные места" "Слова" также требовали определённых переводческих решений, для чего следовало подробнейшим образом изучить существующие к тому моменту трактовки и комментарии. Таким образом, отметим, что все те проблемы, которые довольно легко могли быль отброшены как несущественные при создании перевода-парафразы, настоятельно требовали исследования и, в конце концов, так или иначе были решены "буквалистом" Набоковым.
Конечно, нелепо было бы пытаться перевести "Слово" английским языком XII века, однако придать некоторую архаичность английской версии было необходимо. Здесь Набоков пошёл по пути использования целого ряда архаичных слов и выражений, а также некоторых лексических единиц, имеющих поэтические коннотации, или же отмеченные в словарях как "редкие" и "книжные". Так, например, для слова "песнь" он находит редкое соответствие "laud"; "земля" переводится с помощью "поэтического" слова "sod", а "кровь", пролитая в бою, обозначается другим "поэтическим" словом "gore". Для сравнения можно указать, что в другом переводе "Слова", выполненном Ириной Петровой 2, в тех же местах употребляются слова, принадлежащие нейтральному слою лексики: "tale", "earth" и "blood". Наряду с отмеченными выше, можно отметить использование таким лексем, как "hearken" (поэт., возв. слушать), "morn" (поэт. утро), "eve" (поэт. вечер), "doughty" (уст. доблестный), 'heed" (уст. замечать, заботиться) и др.
Для достижения необходимого стилистического эффекта Набоков-переводчик часто использует приём инверсии, весьма характерный для поэтических текстов английского языка, языка, синтаксис которого отличается фиксированным порядком слов в предложении. Так, сказуемое или глагол-связка (иногда с обстоятельством или дополнением) может оказаться в препозиции к подлежащему: In the field slumbers Oleg's brave aerie: far has it flown! (171-3); none at all shall we touch (338); Pined away have the ramparts of towns (387). В других случаях предикатив или обстоятельство могут предшествовать подлежащему и глаголу: dark it was (422); Early did you begin to worry with swords the cuman land (456-7); Inside out have the times turned (491).
Нет нужды говорить, что стилистическое своеобразие "Слова", определяемое использованными автором разнообразными стилистическими фигурами, является предметом пристального внимания переводчика. Метафоры, сравнения, олицетворения, символы, эпитеты, поэтическая гиперболизация, риторические обращения были адекватно переданы в тексте перевода. Исходному русскому тексту свойственно, кроме того, использование фигуры повтора, параллельных конструкций, столь характерных для фольклора и эпического повествования. Набоков тщательнейшим образом сохраняет их в переводе ("свът свътлый" - "bright brightness"; "Что ми шумить, что ми звенить" - "What dins unto me, what rings unto me" и др.).
Неоценимую помощь в придании английскому тексту нужного колорита, архаичного звучания и поэтичности оказал Набокову другой шедевр европейской литературы, а именно поэмы Оссиана, содержащие, как было замечено Набоковым, несомненные параллели со "Словом". Об этом сходстве говориться в набоковском Предисловии к переводу, а в его комментарии отмечаются наиболее характерные места. Поэмы Оссиана, написанные на гэльском языке, были "переведены" Джеймсом Макферсоном на современный ему английский в 1762 году. Интересное совпадение: работа обоих переводчиков протекала с разницей почти ровно в двести лет. Но совпадения на этом не заканчиваются. Уместно вспомнить, что подлинность как "Слова", так и поэм Оссиана, долгое время вызывала сомнения не у одного поколения филологов. Впрочем, что касается Набокова, то для него в подлинности "Слова" сомнений нет, о чём свидетельствуют рассуждения переводчика в Предисловии и в комментариях; относительно же поэм Оссиана Набоков-исследователь решает для себя этот вопрос путём текстологического сопоставления этих двух произведений и приходит к выводу, подтверждённому, в сущности, новейшими исследованиями. Макферсон действительно опирался в своей работе на подлинные гэльские баллады, хотя и приспосабливал их к литературным требованиям преромантизма, создавая, таким образом, перевод весьма вольный, что, впрочем, было довольно распространённым явлением в ту эпоху. "Парадоксальным образом, - пишет Набоков, - эти совпадения доказывают, не то, что некий русский в восемнадцатом веке последовал примеру Макферсона, а то, макферсоновская стряпня, скорее всего, всё-таки содержит обрывки подлинных древних поэм. Не столь уж нелепым кажется предположение, что сквозь туман скандинавских саг можно разглядеть переброшенные мосты или их руины, связующие шотландско-гэльские поэмы с киевскими". А вот мнение исследователя "оссиановской полемики" и переводчика поэм Оссиана на русский язык Ю.Д.Левина: "В том, что Макферсон был знаком с подлинными преданиями кухулинского и оссиановского циклов не может быть сомнений" 3. Макферсон, конечно, привнёс в тексты этих поэм многое, что соответствовало его собственным представлениям о необходимой поэтичности, приспосабливая свою поэтическую систему к требованиям преромантической эстетики, отсюда все "красивости" и "туманности" макферсоновского слога. И всё-таки, если отбросить отмеченный, кстати, и Набоковым "туман", привнесённый в гэльский эпос Макферсоном, мы обнаружим, что оба произведения действительно имеют общие черты. Правильным, наверное, будет утверждать, что сходство, скорее всего, обнаружится между "Словом" и теми обрывками гэльского эпоса, которые легли в основу творения Макферсона. И ещё одно существенное совпадение - древнейшие сборники, на которых основываются поэмы Оссиана, создавались примерно в то же время со "Словом" и относятся к XI и XII вв. Оба произведения написаны ритмической прозой. Они близки по тематике - как и многие поэмы Оссиана, "Слово&
Те стилистические особенности "Слова", о которых говорилось выше (использование метафор, сравнений, символов, олицетворений, гипербол, риторических фигур), присущи не в меньшей степени и поэмам Оссиана. Естественно, что переводчик Набоков, основываясь на замеченных им параллелях, не мог не использовать в своём переводе некоторые элементы лексики и синтаксиса гэльских поэм, пусть доступных ему лишь в обработке Макферсона. На лексическом уровне это проявилось в использовании многих слов, постоянно встречающихся на страницах поэм Оссиана, для перевода тех лексических единиц, которые довольно часто употребляются безымянным русским бардом. Здесь следует отметить, что Набоков осуществляет такие подстановки с чёткой последовательностью на протяжении всей песни. Приведём несколько примеров. Русск. усобица переводится как strife, одно из ключевых слов в поэмах Оссиана. Комони (кони) - всегда steeds; мъгла - mist; мечи харалужные - steel swards; гремлеши (гремишь) - чрезвычайно распространённое при описании битвы английское звукоподражание clang; стол - throne; пиръ - feast; красныя дъвы - fair maids; утро - morn; высоко - on high. При описании героя, охваченного какими-либо чувствами, Набоковым используется глагол "inthrall (enthrall)". Так, "туга умъ полонила" переводится вполне по-оссиановски: "Greif has enthralled my mind" (Ср. Erin is inthralled in the pride of his <…> soul"). Очень часто в поэмах Оссиана человек (воин) сравнивается со столпом (pillar). Поразительно, что точно такое же сравнение обнаруживается в "Слове". Заметив это совпадение, Набоков, конечно же, включает в свой перевод соответствующий английский эквивалент.
На синтаксическом уровне Набоков активно использует, как уже отмечалось, инверсию, весьма характерную и для поэм Оссиана ("Many are his chiefs in battle"; "Hard is thy heart of rock" и пр.).
Описание окончания битвы Игоря с половцами ("Бишася день, бишася другый; третьяго дни къ полуднию падоша стязи Игоревы") явно перекликается со строками из первой книги Фингала: "Three days we renewed our strife, and heroes stood at a distance and trembled. On the fourth, Fingal says, that the king of the ocean fell". Перевод Набокова: "They fought one day; they fought another; on the third, toward noon, Igor's banners fell".
Известно, какое огромное внимание придавал Набоков звуковому облику слова в своём собственном творчестве, как важно для него всё, что связано с фонетическим своеобразием текста - каламбуры, ассонансы, аллитерации. Как не вспомнить, например, искреннее удивление писателя по поводу того, что критики не заметили двух букв "V", символизирующих его имя Владимир и имя его жены Веры, в названии книги "Conclusive Evidence". С таким же вниманием и тщательностью подходит Набоков и к передаче звукового своеобразия лексики других авторов, в частности автора "Слова".
Пожалуй, наиболее ярко в "Слове" представлена аллитерация. Приведём лишь несколько примеров того, как мастерски передаёт её переводчик: "Луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти" ("Лучше ведь убитым быть, чем пленённым быть") - "It is better indeed to be slain than to be enslaved"; несколько раз встречается в русском тексте "говор галичь" ("говор галок"), что передаётся как "jargon of jackdows".
Здесь следует отметить ещё одну чрезвычайно интересную деталь. Набоков не только передаёт в своей английской версии существующие в русском тексте фонетические стилистические приёмы, но и создаёт звуковую перекличку между некоторыми словами русского текста и их английскими соответствиями, что, естественно, можно заметить, лишь сопоставив оригинал и перевод. Так, для слова "папалома" ("погребальное покрывало") Набоков находит созвучное английское "pall" ("покров", "пелена"), хотя совершенно очевидно, что он мог выбирать из нескольких вариантов. В этой связи интересен и случай перевода выражения "акы пардуже гнъздо" ("точно выводок гепардов"). Всегда столь точный в переводе названий животных и растений, Набоков в данном случае предпочитает звуковую точность смысловой и употребляет английское слово "pard" ("like a brood of pards"), хотя слово это означает не "гепард", а "леопард", животное, хоть и одного с гепардом семейства, но другого вида. Вероятно звуковой облик английского слова "cheetah" ("гепард") никак не мог удовлетворить переводчика в данном контексте. Кроме того, это, возможно, явилось мысленной компенсацией непереданной аллитерации в следующем русском предложении: "Уже снесеся хула на хвалу" ("Уже пал позор на славу") - "Already disgrace has come down upon glory". Наконец, отметим, ещё один случай, когда Набокова настолько увлекла звукопись, что он принёс ей в жертву даже смысловую точность, пойдя при этом наперекор собственным переводческим установкам. О готских красных девах говориться, что они "лелъютъ месть Шароканю", а в переводе читаем: "They lilt vengeance for Sharokan". "Lilt" - это, конечно же, не "лелеять", а "петь, играть, двигаться живо и ритмично". Но поскольку о пении готских дев всё же говорилось в предыдущей строке, едва ли можно упрекать Набокова в данном небольшом искажении, тем более что переводчику удалось привнести в английский текст звукоизобразительный эффект, вызванный теми же согласными "л" и "т" русского слова.
В заключение следует, пожалуй отметить некоторые места, перевод которых, выполненный Набоковым, существенно отличается от версии Д.С.Лихачёва, о чём не упоминается в переводческих комментариях. Так, например, слова Всеволода "А мои ти куряне свъдоми къмети", трактуемые Лихачёвым как "А мои-то куряне - опытные воины", переводится Набоковым как "А мои-то куряне - знаменитые воины (famous knights)". Предложение "жаль бо ему мила брата Всеволода" ("ибо жаль ему милого брата Всеволода") переводится как "беспокоится он (he is anxious about) о милом брате Всеволоде". Одно из "тёмных мест" "Слова" "И схоти ю на кровать, и рекъ" (изд. 1800 г.), прочитываемое как "и с хотию на кров, а тъи рекъ" (изд. 1950 г.) и интерпретируемое Лихачёвым как "[был прибит литовскими мечами] на кровь со своим любимцем, а тот и сказал", переведено Набоковым "[и упал] на кровавую траву [словно?] с любимой (a beloved one) на кровать. И [Боян] сказал". В другом месте вместо чтения Лихачёва "Копия поютъ! / На Дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышитъ" Набоков сохраняет мусинскую разбивку строк на предложения: "копия поютъ на Дунаи. / Ярославнынъ глас слышитъ".
Интересно отметить, что Набоков использует различные английские написания для упоминаемого в исходном тексте слова "Дунай" - традиционное Danube, там, где слово это означает определённое географическое понятие ("затворивъ Дунаю ворота", "суды рядя по Дуная" и "дъвици поють на Дунаи"), и транслитерацию русского слова Dunay в том случае, когда, с точки зрения переводчика, речь идёт не о конкретной реке, а об отвлечённом художественном образе вообще.
Данные беглые заметки не ставят своей целью осветить весь переводческий процесс работы Набокова над "Словом о полку Игореве", шедевре древнерусской литературы, но даже те немногие наблюдения, которые были приведены выше, несомненно, свидетельствуют о необычайно высокой степени художественной и семантико-стилистической точности, достигнутой переводчиком, являющимся в первую очередь идеальным читателем, который сочетает в себе качества тонкого ценителя и знатока русской литературы, а также терпеливого и внимательного исследователя. Сочетание этих качеств с великолепным владением языком перевода и литературы, на этом языке созданной, приводит к убедительному опровержению избитой истины, гласящей: "Traduttore - traditore". "Буквалист" Набоков даже в своих отступлениях от исходного текста остался верен оригиналу и его художественной правде.
Список литературы
Набоков В. Комментарий к роману А.С.Пушкина "Евгений Онегин". СПб., 1998. С. 555.
The Lay of the Warfare Waged by Igor. M., 1981.
Левин Ю.Д. "Поэмы Оссиана" Дж.Макферсона / Макферсон Дж. Поэмы Оссиана. Л.: Наука, 1983. С. 485.