Аристотель и начала политической науки
Точной даты и конкретных обстоятельств создания “Политики” и “Афинской политии”, принадлежащих перу исполина античной мысли Аристотеля, мы не знаем и, увы, не узнаем—ignoramus et ignorabimus. С того времени прошло более двух тысяч лет, и граница эта отодвигается все дальше. Но это не единственное затруднение, с которым сталкивается исследователь научного наследия великого грека: за двадцать три столетия о нем написаны горы книг. В конце XIX века общая библиография Аристотеля, составленная сотрудниками Национальной библиотеки в Париже, насчитывала ни много ни мало 3742 работы. В конце же текущего века такого рода попытка даже не предпринималась. Кроме того, по единодушному мнению переводчиков и комментаторов, тексты самого ученого представляют зачастую загадку из-за своей лапидарности, фрагментарности, разбросанности. Правда, историческая реконструкция предоставляет средства, дающие возможность в какой-то мере преодолеть трудности, восстановить с достаточной полнотой его жизнь и взгляды. Но прежде следует убедиться в том, верна ли общая постановка проблемы, вынесенная в заголовок.
Если иметь в виду узкое истолкование начал политической науки как политологии, то упоминать Аристотеля с ними едва ли оправданно. Политология в тесном значении слова сложилась в ответ на практические потребности переживаемой эпохи, рост масштабов и значимости происходящих политических процессов и явлений. Ей присущи собственные методы и приемы, свой понятийный аппарат, язык и, может показаться странным, своя идеология. Есть, разумеется, и особый объект внимания. В инструментальном смысле политология изучает специфическую политическую материю, политические классы и элиты, кланы и клики, партии и движения, политическое лидерство и лицедейство, бюрократию и риторику, политическое поведение — активное, пассивное и определяемое всевозможными “измами”, политический строй и режим, символику и эмблематику, настроения и чувства и т. п. У политологии автономная предметная основа, функциональная направленность, логика и структура, свои цели и задачи. Raison d'etre современной политологии определили специализация отраслевых дисциплин, глобализация политики и универсализация ее проявлений, причастность к политике так или иначе всех и каждого в отдельности.
Но существует и более общая система политического знания, иное, более широкое понимание данного культурного феномена. И в этом случае сочетание имени Аристотеля и политической пауки, ее основ не только уместно, но и единственно верно. Здесь античный мудрец выступает “отцом политической науки”, а последняя предстает фундаментальной, синтетической пра - или протонаукой. Отдельные робкие догадки о ней можно найти в мифологических представлениях Древнего Востока. Стихийно зародившаяся, интуитивная и во многом наивная политическая мысль “созревает”, получает законченное концептуальное оформление в условиях античной Греции.
Если уместно такое сравнение, то можно сказать, что политическая наука, подобно блистательной богине Афродите, также имеющей восточное происхождение, выходит из морской пены предположений и заблуждений у берегов Эллады. Как и общегреческая всенародная заступница, политическая наука могла даровать людям изобилие на земле, успешное решение житейских проблем, безопасный курс государственного корабля в политических бурях. Подобно богине любви и красоты, появлявшейся в сопровождении свиты усмиренных ею диких зверей—львов, волков, медведей, политическое знание, основанное на этических принципах, могло укротить кровожадную дикость и звериные страсти, переполнившие человеческие души. Становление политической науки, обретение ею развитых форм, содержательной глубины стали важнейшим условием развития античной культуры и одновременно ее блестящим результатом.
Политология в широком смысле необходимо вырабатывается у всех народов, не только достигших экономического довольства и известной классовой дифференциации, но прежде всего одолевших вполне заметную ступень исторического самосознания. Она особенно значима для тех наций, которые продвинулись дальше других в решении вопросов власти, политики, государства, права, для тех, кто страстно стремился постигнуть и во многом постиг “политический смысл”, “политическую природу” явлений и процессов и тем самым указал одно из магистральных направлений гуманитарного знания и науки об обществе остальным нациям.
Такого рода толкование политической науки заставляет расценивать ее в качестве продукта и показателя интеллектуального взросления человечества, достигнутого уровня духовной культуры. В этом смысле ее называют “политической философией”, при этом она занимается не только поиском общих начал, связей и закономерностей, принципов и норм, но и лежащей в их основе конкретной государственно-правовой реальностью, политическими институтами, фактами политической жизни. Греки предложили и соответствующую сложности предмета методологию политической науки — сравнительную и ретроспективную, диалектическую и гностицистическую, созерцательную и опытно-эмпирическую как наиболее эффективный инструмент проникновения в сущность политического. Заимствованная всеми народами мира, она доказала свою надежность и спустя тысячи лет. Но не меньшая заслуга антиков состоит в сформировании ими устойчивой социальной потребности в политической культуре.
Широко известны имена людей (не обязательно политиков), на этой благородной ниве успешно подвизавшихся. “Ограничиваясь одним народом”, Гегель перечисляет в качестве “подобных светлых примеров великих умов, возвышающихся над обычным уровнем, Гомера, Пиндара, Эсхила, Софокла, Платона, Аристотеля”. Последним в этом хронологическом “звездном” списке стоит Аристотель. Он как бы устанавливает “планку” исследования на максимально возможной высоте. Немеркнущей заслугой перед всем человечеством останется его вклад в формирование и развитие политической науки, в строительство величественного здания античной политической культуры. В чем ее характерные черты и особенности?
Уже упоминалось, что догадки и озарения в области политического знания случались и на Востоке. Но там политическая идеология основывалась на совершенно особой, внеправовой основе, место закона с незапамятных времен заняли здесь ритуал, традиция, обычай.
В странах Дальнего Востока право вообще исключалось из числа социальных регуляторов. На Ближнем Востоке право, исходящее от государства, существовало, но его значимость зависела от соответствия его норм другим универсальным правилам, “идеальному” праву, изложенному в священных книгах: Ведах, Талмуде, Коране. Наоборот, на античном Западе политическое сознание связывалось с самых азов с правовым началом, с самоценностью закона, а зародившаяся там юриспруденция определялась как “наука о вещах божественных”, отметим—на первом месте, “а также вещах человеческих”.
На Востоке сохранение и восстановление гармонии в отношениях между людьми, человеком и природой признавалось существенно более необходимым, чем уважение к “искусственно придуманному” закону или “абстрактному” праву. Последнее выполняло большей частью орнаментальную роль: человеку не полагалось настаивать на своих правах, ибо долг каждого — стремиться к согласию и забывать о себе в интересах всех. В античности же царило убеждение (впоследствии его унаследовала Европа, все страны континентальной правовой системы) в том, что высшая справедливость коренится именно в законе, что право является искусством добра, равенства и справедливости.
На Востоке политическая мысль застыла, не сформировавшись, поскольку застыло все, все оставалось неподвижным, стабильным, консервативным, закрытым: от политики автаркии, “глухих” границ до “закрытой”, иероглифической письменности. Зашифрованность средств выражения вела к стратегемности (от — военная хитрость) мышления, а подчеркнутое почитание, уважение к старшим — к культу предков, невозможности им “прекословить”, менять порядки, введенные “от века”. В античных странах все в движении, очевидна динамичность государственных форм, политико-правовых отношений, законодательства; все открыто, законопослушание и высокий уровень правосознания — норма жизни, пиетет и благоговение вызывают не седины и борода (хотя и, так сказать, геронтофобией не страдали), а закон; отношения, основанные на неравенстве (старший — младший, воспитатель — ученик, сановник — подчиненный), сменяет общение равных, дружба; пассивная, безропотная почтительность уступает место самостоятельности и инициативности, целой гамме настроений, где есть насмешливость и ирония, критичность и возражение, сомнение и восхищение. Состязательность, дискуссионность обеспечивали диалогичность и открытость мышления — необходимые условия развития и распространения политической культуры.
Самобытность и исключительная плодотворность форм политической жизни в античности основывались на собственном, принципиально отличном от Востока типе цивилизации — не письменно-бюрократической, а устной, ороакустической (от лат. Orare — говорить, греч. Χουστεον — слушать). Отсюда проистекает оригинальная, неповторимая природа древнегреческой демократии, которая и могла-то зародиться только в Элладе. До сих пор вызывают удивление и восхищение ее благородные идеалы и принципы, прямой и непосредственный характер, всеобщее участие в принятии политических решений, в государственном управлении, равноправие в самом что ни на есть широком смысле: например, исономия (ίσονομία) — право выдвижения законопроекта, исэгория (ίσηγορία) — равное для всех граждан право выступать в Народном собрании, исократия (ίσοχρατία) — равновластие, равноправность. Можно перечислять целый ряд прав, полномочий и обязанностей, оставшихся немым укором в понятиях и терминах, о которых в условиях “прогрессивной” и “развитой” демократии конца XX века и не помышляют.
Политический менталитет древних греков имеет много общего с политическим сознанием древних римлян благодаря общности происхождения (от арийцев), одним лингвистическим корням, одинаковым стадиям экономического и культурного развития, одному образу жизни, сходным бытовым и государственно-политическим формам. Однако и здесь есть существенные особенности, вытекающие из различий духовной жизни, миросозерцания, религиозных, эстетических, этических норм, воззрений на семью и государство, умственного строя, влияния разного рода факторов — стратегических, военно-политических, хозяйственных и даже географических.
В Греции созревание политической мысли, политических процессов и на базе этого политической науки произошло раньше, чем в Риме. Греция играла роль интеллектуального, духовного, культурного лидера по отношению к “италиотам” (ιτάλιωτης), κак греки называли римлян. На Апеннинском полуострове и Сицилии треки устраивали свои колонии, а не наоборот. Греция оставалась раздробленной, в то время как Рим успешно территориально укрупнялся. В Греции общее приносилось в жертву частному: нацией жертвовали ради общий, общинами — ради отдельных лиц, партикуляризм отдельных племен возобладал над коллективными интересами. В Риме, напротив, многое, если не все, приносилось на алтарь государства, доминировало государственное начало; здесь отвергались идеалы созерцательной, праздной жизни, ценилась полезная конкретная деятельность, искусство силы одерживало верх над силой искусства. Древний Рим создавал своды законов, кодексы, они отвечали на вопрос: что делать? Древние греки разрабатывали политическую науку, которая отвечала на вопрос: почему следует делать так, а не иначе?
Греция оставила человечеству политическую теорию, опыт и идеалы непосредственной демократии, политическую модель власти с активным участием народа. От Рима остались конкретные государственные учреждения, правовые механизмы и процедуры, законодательство, правовые принципы и понятия. Греция—это политическая идеология, это наука и искусство (τέχνη) σправления людьми, политическое знание (σοφία), политическое самосознание и воспитанность (παιδεία), отличающая культурных эллинов от варваров, наконец, это мудрецы философы и политические стратеги. Рим
— это институты представительной, законодательной, исполнительной, юрисдикционной власти, это государственные деятели, юристы. Греция, поэтичная и романтичная, разработала политическую культуру. Рим,
верный своему сухому рационализму, истолковал оформившееся политическое знание в более практическом смысле, присвоил ему более точно отражающее его содержание имя культуры (cultura — возделывание, воспитание, образование) и распространил по всему миру — urbi et orbi.
Античную политическую культуру (термин вошел в научный оборот много-много позже появления самого феномена) невозможно “спутать” ни с какой другой. Для нее свойственна необычайная широта мышления. Людям, приученным к классовой доминанте в политике, производственным отношениям в социальном анализе, к тому, что все познание коренится в материальном опыте, что объективная действительность постигается с помощью чувств, трудно воспринять принципиально иную, более масштабную позицию: зачем человек живет, достаточно ли ему удовлетворять постоянно растущие потребности для счастья, в чем оно?
Политическое сознание древних греков космологично и вместе с тем связано с этикой, нравственной верой в божество, подчиняется закону справедливости, которая разлита в космосе, природе и распространяется на личную жизнь человека. Можно говорить о его монистичности, т. е. слитности духовного и телесного, гармонии души и разума, единстве добра и красоты, что, кстати, подтверждается и терминологически. Например, все прекрасное и добротное: нравственное совершенство и добропорядочность, законопослушание и правдивость, честность и благородство — греки называли одним словом “каллокагатия” — χαλοχάγα ία ξт χαλλος — красота телесная и духовная и άγαυος—
хороший в физическом и нравственном отношении. Нерасчлененная целостность мировоззрения проявилась и в единстве понятий формы и содержания, материального и ментального, божественного и человеческого. У греков идеальный логос (λογος —
закон, слово, смысл, соразмерность) соединяется с реальным миром χοσμος — μир, все мирское, земные блата, порядок, в том числе порядок государственный, политическое устроение) и заставляет задумываться о “вечных” вопросах, включая вопрос об этических пределах науки, политической науки, об ответственности за последствия научных изысканий, политических действий. А что такие пределы существуют и нежелание с ними считаться наказуемо, свидетельствовала окончившаяся печально попытка Прометея превзойти мудрость богов или Икара пренебречь существующими нормами поведения.
Среди важнейших свойств политического мировоззрения древних греков — его “доброкачественность”, гуманизм, исторический оптимизм, дух разумности и жизненности, уверенность в торжестве добра над злом, опора на силу разума. Причем торжество разума не как абстрактного и холодного практицизма, а начала, предполагающего другие формы духовного освоения мира. Наука стала у них неотъемлемой частью культуры, залогом ее прогресса. Сформировалась научно-философская структура знания—рационалистическая, космогонистическая, одновременно поэтическая и мифологическая. Большое внимание уделялось научной методике, логике, теоретической математике. Собственно говоря, греки и изобрели науку: математику, биологию, философию. Только после того, как Аристотель создал логику, дал “технику мышления” — “искусство мыслить” в свою очередь сделало возможным настоящее искание научной истины: постановку принципиальных научных проблем, поиск закономерностей, классификацию научных фактов, совмещение научных выводов с практической деятельностью.
Древнегреческие мыслители высказали фундаментальные идеи, определив магистральное развитие европейской цивилизации. Они “завещали” их разработку на следующих этапах мировой истории: во времена утвердившегося христианства, на рубеже Нового времени, в эпоху Просвещения, на века и века вперед — это можно со всей уверенностью констатировать на пороге третьего тысячелетия. В каком бы направлении ни шел научный поиск, его непременным условием остается верность античным заветам, необходимости нравственного совершенствования, чувству человеческого достоинства, морального долга. Остается примером одухотворенность представлений древних греков, сила их сознательного выбора, красота как внешнее выражение внутренней нравственной силы, свобода как необходимость духовной жизни.
Все эти особенности мировоззренческой платформы античных греков, естественно, самым серьезным образом повлияли на их политическое сознание. В чем же его характерные черты?
Политика для древних греков есть выражение социальной культуры, это общественно полезное творчество. По Платону, и здесь Аристотель вполне согласен со своим учителем, политика — это активная человеческая деятельность, имеющая целью достижение общего блага и удовлетворение социальных потребностей людей, направляемая теми, кто владеет высшим, “царским искусством” управления в рамках законности. Главный смысл политики — предотвращение социальных конфликтов, происходящих от противопоставления бедности и богатства, злоупотребления властью, крайностей демократии.
Важнейшей в политической теории является ее этическая сторона. Этика выступает основой политики. У Аристотеля окончание “Никомаховой этики” не случайно и есть пролог “Политики”. Право, правосудие у него и есть законное, справедливое, добродетельное. Он против резкого имущественного расслоения, но и против утопического, механического уравнения собственности. Сократ считал главным добиваться наиболее нравственного поведения, учить воздерживаться от несправедливых поступков. Торжество добра над злом расценивалось греками как высшая справедливость, как основа общественной нравственности, без которой нет правопорядка и авторитетности закона, законопослушания, правосудия. Такое понимание справедливости устраняло необходимость насилия, принуждения и позволяло ограничиваться воспитанием, образованием, социально-культурным воздействием (пайдейа).
Политический менталитет греков, выстроенный по строгим меркам нравственности и культуры (в данном случае не суть важно рабовладельческой), имел строгую государственническую направленность. Иными словами, содействовать такому воспитанию человека, которое помогало бы превращению его в сфере нравственности и политики в гражданина. Этимология термина “политика” недвусмысленно указывает на органическую связь его с городом-государством (πολις), с
гражданством (πολιτεία),
с умением управлять государством ([πολιτευμα
), с государственной, политической наукой (πολιτιχη έπίστημη
). Ясно, что уже тогда среди важнейших целей политической науки выдвигалась цель способствовать эффективности государственного управления, ликвидации питательной почвы страшного социального зла—коррупции, симптомы которой появились, причин бюрократизации государственных служб, появления государственно-правового нигилизма и негативизма.
Древнегреческая политическая культура глубоко социальна. Она — хранительница общечеловеческих идеалов и ценностей, представляет в обществе начало разумное, организованное в правопорядок, оказывающее превентивное противодействие любым социальным конфликтам, угрожающим всякого рода этническими, классовыми, национальными катаклизмами, девальвирующими или разрушающими основополагающие социальные завоевания. Зачастую политическая культура — единственное, что противостоит угрозе социального хаоса, политико-правового произвола, хроническим болезням демократии.
Политическая культура древних греков по-настоящему человечна. Она имеет человеческую природу, идет от человека, через человека к человеку, она соответствует людским понятиям и нравам, она посильна человеку и вообще имеет смысл только в условиях человеческого общения. И в этом смысле политика как искусство управления людьми понималась древними греками еще и как антропономика (άνθρωπονομιχη). В центре ее стоит человек, на что указывал еще Сократ и с чем были согласны и Платон и Аристотель. Но в литературе указывается не только на антропоцентризм античной политической науки, но и на антропологизм, и на антропософизм, и на антропоморфизм. Однако в вей нет религиозного аскетизма, сектантского фанатизма, теократической “пропитанности” всех социальных связей
и отношений, отсюда утверждение философской доминанты политико-правового сознания, демократизм в общественной и государственной жизни. Отсюда красота и сбалансированность, гармоничность политической теории (άρμονία — правильное, красивое соотношение всех частей в одном целом, их соразмерная связь).
С учетом человеческой природы античную политическую мысль называют гедонистической (от греч. Ήδονή — наслаждение), но применительно к вкладу Аристотеля в основы политической науки ее точнее определить как эвдемонистическую (от греч.εΰδαιμονία — счастье, блаженство), ибо, по Аристотелю, счастье есть не просто удовольствие, продленное во времени, а наслаждение, предполагающее самоограничение, аскезу. Платон подчеркивает, что счастье человека состоит отнюдь не в удовлетворении всех без разбора потребностей, не в том, чтобы иметь больше и лучше других, ибо общество потребления — это тупик.
Антропоморфизм и обожествление среды, свойственные античной политической теории, тоже требуют известных оговорок. Мир греческих богов — это идеализированный человеческий мир, где люди как бессмертные боги, а боги подобны смертным людям. В представлении же Гераклита бог есть сила, разлитая в природе. Религиозность древних греков сочеталась с сугубой практичностью, человек оставался мерой вещей (Протагор). Впрочем, не удовлетворенные собственным пантеоном, по свидетельству апостола Павла, греки задолго до христианства воздавали жертвы “неведомому Богу” (Деяния, 17, 24).
Особенность политической культуры греков в тщательной разработке принципиальных позиций философии права. Сократ, Платон, Аристотель —отцы-основатели философии права. Они поставили ее фундаментальные проблемы, дали модели решений. Аристотель как бы завершил ее античный этап в Греции. Сократ подчеркивал ценность права как общеобязательного минимума нравственности. Он решал проблему индивидуальной справедливости и справедливости, выраженной в законе, учил, что законопослушание есть гражданский долг первостепенной важности, условие существования законности и правопорядка. Платон подчеркивал общеобязательность права в политическом общении, поскольку оно выражает божественную мудрость, позволяет подойти к решению проблемы совмещения индивидуальной добродетели и социальной справедливости. Собственно, ту же проблему решает и Аристотель — проблему соотношения свободы и необходимости, должного и допустимого, уравнительности и дифференциации. Он дает свою конструкцию правового регулирования: гражданские, трудовые, семейные отношения государство .регулирует с помощью уравнительной справедливости, а отношения между обществом и человеком, государством и гражданином — с помощью распределительной, т. е., иными словами, он указал на базу деления права на публичное —частное, к чему и придут позднее в Риме.
В традициях древнегреческой политической культуры немало особенностей. Но, пожалуй, главную составляли люди, ее идеологи. Сократ, не написавший ни строчки, находился всегда с народом и в народе — на базарной площади, в собрании, на улицах. Он постоянно вел диалоги с каждым: простолюдином и магистратом, едва грамотным ремесленником и искушенным философом, Сократ выполнял роль социального фермента, поднимавшего как на дрожжах правосознание сограждан, задавал высокую планку правовой культуре, выжигал иронией ростки правового нигилизма, аполитичности, антиобщественные взгляды. Его ирония — не только склад насмешливого ума, но и проявление критического подхода. Он подчеркивал, что политическая мудрость есть результат напряженных занятий, усилий разума. Он строго относился к себе (знаменитое “я знаю, что ничего не знаю”), по резко выступал и против поверхностного знания софистов, будучи уверен в том, что полузнание в политике может принести большие беды городу-государству. Не случайно от “полиса” происходит и “πολιτεία” —политика и “πολεμος” — βойна. Учитель Платона и Аристотеля заявлял, что политикой не занимается, ибо неискусен, выступал против доктринерства, политического честолюбия, корысти и, по-видимому, предвидел опасность абсолютной политизации общества.
Подобную функцию в Риме выполняли римские юристы, но они консультировали население по конкретным вопросам права. В Афинах “учителями жизни” выступали ученики Сократа Платон, Аристотель, другие мыслители. Не ко всем из них судьба оказалась благосклонной: Гераклит из Эфеса, Демокрит из Абдер ушли в мир иной без надежды на признание, Сократ оказался приговоренным к смерти, Платона постигла неудача в практической политике и реализации своего проекта идеального государства. Протагор, Анаксагор спасались бегством из Афин. А что с Аристотелем? Он подтвердил общее правило или стал исключением?
Великий Аристотель прожил чуть более шестидесяти лет. По историческим (да в сущности и по человеческим) меркам — одно мгновение. Он сверкнул как метеорит па ночном небе людского заблуждения, но многие и многие годы тянется за ним своеобразным шлейфом аристотелеведение. В “метеоритном хвосте” идут свои процессы: временами случаются вспышки дискуссий, но “пыль веков” охлаждает остроту споров и умеряет яркость былых красок. Уникальные факты и открытия, блестящие озарения безжалостное время низводит до общих мест и научных банальностей. И, наоборот, расхожие, безосновательные утверждения силой многократного повторения подчас приобретают благородный оттенок аксиомы. Случаются субъективизм и модернизация в истолковании событий, а порой и откровенные идеологические штампы. Так, мыслитель, находившийся с детства и до конца своих дней в фаворе царей и владык мира, обзавелся ореолом гонимого несчастливца. Женатый дважды фактически на рабынях, друживший с бывшим рабом, потом вольноотпущенником, завещавший вольную своим рабам, он однозначно и прямолинейно выдается супостатом, ортодоксальным идеологом и защитником рабства. Противоборства и столкновения, принцип состязательности — агон (αγων — борьба), пронизывавший все стороны античного общества от спорта и театра до, разумеется, политики, расцениваются как удары судьбы, персонально направленные против ученого. Мудрому наблюдателю жизни, аналитику и философу, отнюдь не стремившемуся к обременительным должностям судьи или магистрата, сочувственно пеняют, что он — иноплеменник в Афинах, пришелец, метек с ущербными правами. С настойчивостью, достойной лучшего применения, повторяется тезис об условиях упадка и кризиса, в которых жил и творил Аристотель, забывая, что это не означает кризиса его творчества. В упадке и кризисе находилась афинская непосредственная полисная демократия, но Аристотель и не претендовал на лавры практического государственного деятеля, он развивал греческую политическую культуру, разрабатывал политическую науку, обеспечив им заоблачный взлет и процветание.
Научная биография Аристотеля в книге из серии “Жизнь замечательных людей” (1960 г.) предваряется стихотворением Посидипа “О жизни”:
В жизни какую избрать нам дорогу? В общественном месте —
Тяжбы да спор о делах, дома — своя суета;
Сельская жизнь многотрудна; тревоги полно мореходство,
Страшно в чужих нам краях, если имеем мы что,
Если же нет ничего, — много горя; женатым заботы
Не миновать, холостым — дни одиноко влачить,
Дети — обуза, бездетная жизнь — неполна; в молодежи
Благоразумия нет, старость седая слаба.
Право, одно лишь из двух остается нам смертным на выбор:
Иль не родиться совсем, или скорей умереть.
В принципе подобная поэтическая иллюстрация жизнеописания Аристотеля оправданна и уместна, ибо он сам изучал законы поэтического искусства (трактат “Поэтика”), лично не без успеха занимался стихосложением, строки, созвучные Посидипу, цитирует в одном из диалогов (“Евдем”). Гекзаметры поэта, возможно, передают психологическую атмосферу того времени. Однако лирический пессимизм, в котором пребывал современник Аристотеля, совсем не обязательно считать идеологическим выражением экономического и социального упадка конца V — начала IV века до н. э. в Аттике или зеркалом внутреннего настроя самого ученого. Кстати, элегические (έλεγος —
жалоба, плач) настроения свойственны поэтам, писавшим и до и после Аристотеля, хотя бы Леониду Тарентскому или Феогниду:
Ныне несчастия добрых становятся благом для низких
Граждан; законы теперь странные всюду царят;
Совесть в душах людей не ищи; лишь бесстыдство и наглость,
Правду победно поправ, всею владеют землей.
Мудрый и уравновешенный законодатель Солон тоже сокрушался о недостойном поведении сограждан, поскольку “...правды священный закон в пренебреженье у них”.
Думается вместе с тем, что к Аристотелю больше подходят, как ни парадоксально, не минорные стихи его современника Посидипа, а их более оптимистический парафраз, сочиненный много спустя Метродором и озаглавленный также “О жизни”:
В жизни
любая годится дорога. В общественном месте —
Слава и мудрость в делах, дома — покой от трудов;
В селах — природы благие дары, в мореплаванье — прибыль,
В крае чужом нам почет, если имеем мы
что.
Если же нет ничего, мы одни это знаем; женитьба
Красит очаг, холостым — более легкая жизнь.
Дети — отрада, бездетная жизнь без забот. Молодежи
Сила дана, старшие благочестивы душой.
Вовсе не нужно одно нам из двух выбирать — не родиться
Или скорей умирать: всякая доля блага.
Действительно, именно для Аристотеля оказалась “всякая доля блата”. Ему совсем не свойственна, по отзывам сотоварищей, мировая космическая скорбь его современника Платона или предшественника Гераклита Темного из Эфеса. Выступать с элегиями, жаловаться Аристотелю было некогда — он сосредоточенно, ежечасно и каждодневно работал, некому — ни у кого не существовало большего авторитета, чем он сам, не на что — он обладал всем, о чем может мечтать ученый, и, наконец, не в его правилах, о чем свидетельствуют факты его биографии, его собственные поступки.
В “Похвалах божественной мудрости” Александр Некам (XIII век) называет Аристотеля “учителем Афин, вождем, главой и славой Вселенной”. Очевидно, что осознать важность и значимость вклада в науку может не обязательно кто-то через полторы тысячи лет, но и сам ученый, находясь в добром здравии. Нет большого смысла сгущать “идеологизм” мотивов или обострять “классовость” точки зрения для оценки вполне благополучного жизненного и творческого пути теоретика и педагога, признанного и уважаемого при жизни, хотя и имевшего по той же причине немало завистников и недоброжелателей. Его воспитанники — а что может доставить большее удовлетворение для учителя, чем успех своих учеников, — достигли многого. Теофраст (υεος — αог, φραστήρ — σказатель, вожатый, советник), полностью оправдав значение своего имени, стал другом, сотрудником и преемником Аристотеля, более тридцати лет верой и правдой продолжал его дело. Схоларх (σχολή — школа, άρχή — βласть) —руководитель, ректор Ликея с 322г. до н.э., он превратил его в научно-образовательный центр национального масштаба, куда сотнями стекалась молодежь со всех уголков Эллады. Распространяться о другом воспитаннике Аристотеля, Александре Македонском, означает ломиться в открытые двери: о нем знает каждый. Отметим только, что первостатейный военачальник и стратег вошел в историю и как выдающийся государственный ум, политик, дипломат и ученый.
Аристотель — его имя (άριστος) переводится с древнегреческого как “самый лучший”, “отличнейший”, “знатнейший” — действительно первый, “самый лучший” сын древней Эллады, “самая всеобъемлющая голова среди древнегреческих философов”, “вершина античной философии”, по известной оценке К. Маркса. Однако употребить превосходные степени уместно и в описании его развесистого генеалогического древа. Будущий учитель Аристотеля Платон отличался знатностью происхождения. Но основатель собственной перипатетической школы и основоположник политической науки мог похвастать не менее глубокими, уходящими в легендарные времена, аристократическими корнями. Он происходил, по преданию, из славного рода Асклепиадов. У Гомера Асклепий — фессалийский князь, сын Аполлона, бог врачевания, обученный этому искусству мудрым кентавром Хироном. В римской мифологии Асклепий переосмыслен в Эскулапа. Лекарем оказался и сын Асклепия Махаон, активный участник Троянской войны. Отец Аристотеля Никомах также работал врачом, придворным врачом македонского царя Аминты II.
Может сложиться впечатление, что Аристотелю не особенно повезло с местом рождения. Городок Стагиры на побережье Эгейского моря, в северо-западной его части, представлял собой небольшую греческую колонию в окружении иллирийских и фракийских племен, находившихся на родовой стадии общественного развития. Он располагался на границе греческой ойкумены, в глухой провинции, жил своей спокойной жизнью, не симпатизируя особенно ни Афинам, ни Македонии. Последняя в начале IV века до н. э. стояла особняком по отношению ко всему эллинскому миру, отличаясь деспотическим правлением, более суровым климатом, более резким наречием, сельскохозяйственным укладом жизни, засильем военно-родовой аристократии во главе с царем. Порядки в столице городе Пелла весьма контрастировали с политическим режимом Афин, Милета, Дельф и даже Спарты с их шумными народными собраниями, многолюдными судами, выборными государственными должностями. Македония выглядела значительно мощнее своих соседей экономически и финаисово. Земельные владения македонской знати не шли ни в какое сравнение со скромными наделами в шесть угеров, полагавшимися крестьянину в греческих полисах или новоселу-колонисту. Ряд побед в боевых стычках и сражениях, одержанных “полуазиатской” Македонией, указывал на ее растущую военную силу.
С учетом этого обстоятельства время рождения Аристотеля— 384 год до н. э.—также на первый взгляд не выглядит оптимальным. Взлет античной государственности к этому времени сменился упадком в таких мировых центрах цивилизации, как Афины, где экономика, торговля, хозяйство бедствовали. В храмах Акрополя оскудевал золотой запас, таял общественный оптимизм, накапливались усталость, апатия, но не в смысле бесстрастный и, невредимость, а. в Значении бесчувственная тупость и равнодушие. Обострились противоборство и соперничество партий и группировок внутри страны. Усилилось противостояние на границах.
Но драматизировать обстановку, очевидно, не следует. Да, неравномерность развития выдвигала Фракию и Македонию. Истощенная демократией, премудрая, но одряхлевшая Аттика передавала, хотя и неохотно, руководство в более крепкие руки. Шел процесс смены политических и государственно-правовых форм, политического сознания. Но греческий Олимп оставался Олимпом, Зевс — Зевсом для всех эллинов. Великолепие “золотого века”, сосредоточенное в Афинах при Перикле, стало как бы растекаться вширь при Филиппах и тем более при Александре Македонских. Высочайший внутренний расцвет сменился столь же высочайшим внешним могуществом. Среди причин неприятия Македонии, возможно, главной выступала психологическая: чувства рафинированных афинян задевались тем, что “полуварвары” выходили в гегемона нации. Но, строго говоря, это те же греки, которых благоприятные условия и особенности исторического этапа, собственная доблесть и самоотверженность, военная удача выдвинули на роль объединителя Греции и победителя Персии.
Дальновидное руководство и государственная мудрость македонцев впечатляли. Они перенесли столицу к морю, резко развили мореходство и торговлю, подняли боеспособность войска, ввели золотую валюту, расширили территорию, пуская в ход одинаково успешно и оружие и деньги. Им удавалось ставить себе на службу даже научные и технические достижения в покоренных городах-государствах. Их представители, снабженные полномочиями—дипломами, сновали по всем странам. Дипломатическая деятельность (διπλόος — δвойной, лукав
Однако будущего философа и политика все это еще прямо не касалось. В молодые лета его больше занимала роскошная южная природа, ослепительная лазурь обращенного на юг Стримонского залива, белые отроги гор, тенистая прохлада померанцевых рощ, цветы и птицы родных Стагир — поэтического уголка с могилой великого Еврипида и “тихим”, впоследствии святым, Афоном. Дни счастливые летели за днями в царском дворце в обществе друга детства, грядущего объединителя и властелина Эллады царя Филиппа II, досуг чередовался с занятиями, учебой, помощью отцу в медицинской практике и подготовкой к тому, чтобы унаследовать его профессию. Но в 369 г. до н. э., когда будущему философу исполнилось всего пятнадцать лет, умирают его родители. Заботы об отроке принимает опекун Проксен, родом из Атарнеи, заменивший ему и отца и мать. Он приобретает книги, прививает вкус к научным исследованиям, учит наблюдать природу, делать гербарии, собирать коллекции. Аристотель сохранил на всю жизнь теплые чувства благодарности, отплатив той же заботой и рачительностью: после смерти Проксена помогал его вдове, усыновил сына Никанора, выдал за него свою дочь Пифиаду.
Поглощенный естественнонаучными изысканиями в дремотных Стагирах, Аристотель тем не менее слышал рассказы об Афинах— культурной столице страны, о ее мудрецах Сократе, Платоне. Он долго размышлял, росло желание учиться в платоновской Академии, слава о которой гремела по всей Элладе. Наконец в 367 г. до н. э. семнадцатилетний юноша покидает семью Проксена и отправляется в путь.
Расположенная на западе города, на некотором удалении от него, в зеленой роще, окружавшей храм мифологического героя Академа (отсюда ее название), — наполненная пением птиц и журчанием источника, с солнечными бликами на мраморе скульптур и обилием цветов, — Академия оставляла неизгладимое впечатление. Она существовала уже около двадцати лет, и здесь же Аристотелю суждено было оставаться также около двадцати лет, сначала слушателем, а затем и лектором. Но сразу познакомиться с ее схолархом не удалось. Именно в то время он уехал во второй раз на Сицилию. Поездка затянулась на целых три года. Возможно, это пошло на пользу Аристотелю. Он постепенно вошел в учебную обстановку, осмотрелся, попытался вникнуть во все сам, а главное, сохранил самостоятельность суждений и критичность подхода, не подпадая под авторитет мэтра, и спокойно готовился к его приезду.
Глава Академии — Аристокл оказался человеком крепкого сложения, с широким лбом и полностью оправдывал прозвание, данное ему еще Сократом, — Широкий (πλάτων). Ρ небрежно переброшенным через плечо плащом — гематионом (сам Аристотель одевался щегольски), меланхоличный и неулыбчивый, он как бы иллюстрировал бытовавшую поговорку: “Грустен как Платон”. Потом они близко сошлись. Шестидесятилетний учитель, находившийся в зените своей славы, стал другом молодого воспитанника, которому не исполнилось еще и тридцати. Надо знать, как в античности высоко ставили дружбу, чтобы понять значение этого обстоятельства. Платон оценил живой, инициативный характер Аристотеля, его интеллектуальные данные, талант, назвав его “чистым разумом”. Сравнивая его с другим выдающимся, но медлительным учеником, Ксенократом, Учитель говаривал: “Первый нуждается в узде, а второй — в шпорах”.
Аристотель глубоко уважал Платона, но был независимым в своих суждениях и не терпел предписаний. Он усиленно занимался, но имел и досуг. Собственно, σχολη θ означает свободное время, праздность, чтение, беседы. Аристотель любил жизнь во всех ее проявлениях, не бросал медицинскую практику, успевал многое...
В жизнеописании Аристотеля трудно привести какой-то свежий поворот: все факты, которые можно было отыскать за сотни лет, найдены, события рассмотрены, документы изучены. Но комбинации этих фактов, а может, и фактиков, их истолкование зависят от “угла зрения”, от авторской позиции, ее аргументированное™. Мы воспользуемся методологическим советом А. С. Пушкина, данным П. А. Вяземскому в ноябре 1825 г. из Михайловского в Москву: “Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением”. Хотя варианты возможны самые разные: дореволюционный (Б. Ф. Литвинова.
Аристотель. СПб., 1892), советский (В. П. Зубов.
Аристотель. М., 1963), зарубежный (А. Боннар.
Греческая цивилизация. М., 1996).
Семнадцать лет, проведенных рядом с Платоном, пролетели незаметно. Обнаружилось своеобразное родство душ. В “Никомаховой этике” Аристотель сознается в том, как морально тяжело истины ради ему критиковать Учителя. До последних дней жизни Платона он сотрудничал с Академией, преподавал логику, риторику, выступал с диалогами. Появились свои ученики. Один из них, раб аторнейского тирана Гермий, особенно талантливый, благодаря своим способностям и дружбе с тираном стал преемником последнего.
В 348 г. до н. э., в возрасте восьмидесяти лет, умирает Платон. Аристотель тяжело переживает смерть близкого человека, откликается стихами на это трагическое событие. По его мнению, Платон доказал своей жизнью и учением, что быть добродетельным и счастливым — это две стороны одного и того же стремления. Аристотель не может более пребывать в Академии. Причин отъезда, видимо, было несколько: изменение обстановки и климата в Академии, где схолархом утвердился недалекий племянник Платона, наследник его имущества. Возможно, стало психологически трудно находиться там, где все, казалось, проникнуто духом Учителя, где везде слышался его голос. Вероятно, к тому времени Аристотель все больше убеждался в бесплодности научного направления, избранного Академией. А может статься, он воспользовался примером самого Платона, который после смерти Сократа счел за благо отправиться в путешествие для расширения кругозора. Так или иначе, Аристотель вместе с Ксенократом выезжает Из Афин, но не так далеко, как Платон, не в Египет и Палестину, а в город Ассос к Гермию на малоазийский берег того же Эгейского моря.
Гермий, правитель города, в прошлом дважды проданный в рабство, затем вольноотпущенник, затем слушатель платоновской Академии, давно звал Аристотеля к себе. Ассос — не Афины, но для ученого главное тишина и надлежащие условия для плодотворного труда. Почти три года длилось безмятежное бытие, определяемое греческим словом “идиллия”: общение, неспешные беседы на научные, политические темы. Обсуждался вопрос и о желательности освобождения всех греческих городов в Малой Азии от персов. Но горе-стратеги сами оказываются жертвами заговора. Гермий гибнет, захваченный врагами. Аристотель тяжело переживает утрату друга, посвящает ему два прочувствованных стихотворения, позже ставит монумент в Дельфийском храме. Он женится на младшей сестре (по другим версиям, на приемной дочери или племяннице) Гермия, Пифиаде, ибо она оставалась одна. Обстановка сгущается. Гнев персидского владыки Артаксеркса готов обрушиться на оставшихся в живых. Ксенократ возвращается в Афины, Аристотель — погостить к другу и ученику Теофрасту на остров Лесбос, где проводит очередное трехлетие. Жизнь постепенно налаживается, жена дарит Аристотелю дочь, которую он нарекает ее же именем. Однако вскоре поступает новое приглашение от самого Филиппа II.
В письме македонский царь и друг детства призывает Аристотеля стать учителем его тринадцатилетнего сына Александра, которому благодаря богам посчастливилось родиться во время жизни Аристотеля. Поэтому следующий, 343 год застает Аристотеля в столице Македонии городе Пелла, где будущий полководец, затаив дыхание, слушает учителя. Тот, казалось, знает все. Он дает читать своему ученику Пиндара, Геродота, Еврипида, приобщая ею к эллинской культуре и прививая интерес к высоким духовным ценностям, который всю жизнь не покидал Александра.
Послание владыки, личная переписка Александра со своим наставником, заботы македонского царя о сборе богатых коллекций редких заморских растений и животных для исследований, восстановление разрушенной Филиппом родины Аристотеля Стагиры по ходатайству философа, поистине царский гонорар, памятник учителю при жизни и т. п. —это несомненные факты самых дружественных отношений между воспитателем и воспитанником.
Через очередные три года, в 340 г. до н. э., Александр волею судеб (гибель отца Филиппа II накануне битвы при Херонее) становится правителем огромной державы. Занятия прекратились, и о них потомкам напоминала лишь шикарная мраморная скамья, на которой сиживали Учитель и ученик. (Скамья оставалась целой еще много сотен лет спустя.)
Аристотель пробыл еще некоторое время в Пелле, доказывая Александру желательность более спокойной политики союза Македонии и Греции. Но “птенец” возмужал. Он очень скоро дал понять, что уже вполне прочно “встал на крыло”, имеет свой взгляд на стратегические вопросы политической и хозяйственной жизни, собственные ориентиры и замыслы. Он не мог удовлетвориться тесными границами панэллинизма, его занимали мировые масштабы.
Итак, после почти двенадцатилетнего перерыва, в 335 г. до н. э., в возрасте уже пятидесяти лет, Аристотель возвращается в Афины. Он подумывал о продолжении научной и педагогической деятельности. Решение укрепилось после прихода депутации афинских граждан, просивших об открытии школы под его руководством. Нашлось и тенистое, ухоженное место в направлении, диаметрально противоположном от платоновской Академии, на юго-восточной окраине Афин. Школа получила название Ликей (Λύχειον) — по названию гимнасия, расположенного рядом с храмом Аполлона Ликейского. Другое имя в будущем всемирно известной школе дала крытая галерея — “перипатос” (περίπάτος), οриспособленная под лекционный зал. Считается, что ее-то вместе с окружающим садом и приобрел состоятельный ученик, а потом коллега философа Теофраст и завещал (к сожалению, без библиотеки и коллекций Аристотеля, по свидетельству Диогена Лаэртия) школе. Такого рода обыкновение случалось сплошь и рядом. Название еще одной популярной философской школы —стоической дала “стойа” (ςτοα — οортик, колоннада), по существу архитектурная деталь.
Другое распространенное объяснение названия учебного заведения, восходящее к Гермиппу (от περιπατεω — οрогуливаюсь), следует признать верным лишь отчасти, в начальный период работы школы. Популярность ее росла необычайно. В бытность схолархом Теофраста (более тридцати лет — с 323/322 по 288/287 г. до н. э.) занятия посещало более двух тысяч слушателей, которые вряд ли могли, “прогуливаясь”, последовать за лектором.
Но это произошло позднее, а пока все трудности лежат на плечах Аристотеля. Он учреждает Ликей, налаживает дело, подбирает преподавателей, продумывает все от учебных планов до концепции и стратегии, сам читает лекции одиннадцать первых, самых сложных сезонов (335/334—323/322 гг. до н. э.).
На протяжении почти пятисот лет существовал этот рассадник (в первоначальном, положительном смысле слова) просвещения, породив новое европейское понятие лицея, послужив прототипом реального современного образовательного института. Вместе с тем аристотелевский Ликей был задуман его основателем не только как высшая школа афинской молодежи. Очень скоро он стал крупным научным учреждением. Можно сказать, что диалогизм, присущий ороакустической античной культуре, проявился здесь в том, что платоновской школе начала противопоставляться плеяда ученых, критически настроенных к платонизму. Очень скоро аристотелевское направление доказало свою продуктивность по отношению к ведущим в то время национальным школам—платоникам в Академии и киникам в Киносарге (Антисфен и др.). По существу детище Аристотеля, Ликей соединял функции высшего учебного заведения с задачами своего рода академии наук, т. е. систематизировал разработку всех областей знания на основе метода своего основателя и координировал научные исследования отдельных подразделений перипатетической школы (последним крупным систематиком и теоретиком до нашей эры был Стратон из Лампсака. Вершина аристотелизма первых веков нашей эры — Александр Афродисийский).
Когда с трудом налаженное дело стало приносить первые положительные результаты, обстановка резко изменилась. В 323 г. до н. э. из Вавилона, который Александр Великий хотел сделать столицей своей сверхдержавы, приходит известие о его скоропостижной смерти в возрасте тридцати трех лет. Поднимает голову антимакедонская партия Демосфена —Ликурга. Аристотелю грозят неприятности. Верховный жрец Элевсинских таинств обвиняет философа в кощунстве: его стихотворение на смерть Гермия квалифицируется как пеан — гимн в честь бога, что не подобало смертным и считалось святотатством.
Опасность, как подтвердилось впоследствии, оказалась преувеличенной, страхи — преждевременными. Но, не дожидаясь возможного разбирательства, Аристотель передает управление Ликеем Теофрасту и отправляется в Халкиду на острове Эвбея на виллу, оставшуюся еще от покойной матери Фатиды. Он покидает Афины, чтобы “не дать афинянам возможности снова провиниться перед философией”. Фраза, повторенная впоследствии многократно во всех биографиях ученого, может быть, косвенно или “от противного” подтверждает высокую значимость политико-правовых процедур, политического сознания, политической культуры в античном мире. При высокой политической и правовой активности населения никакой государственный деятель, как бы высоко он ни стоял, никакой теоретик или идеолог, каким бы авторитетом он ни пользовался, не чувствовал себя свободным от подотчетности или подконтрольности народу. Это была норма тогдашних политических отношений, форма самоочищения и самоукрепления полисной демократии. Трудно найти кого-то из заметных персонажей античной истории, кто не испытал бы на себе данный аспект существовавшего политического порядка. Перикл, признанный лидер и руководитель Афинского государства, вынужден был публично отчитываться за перерасходованные средства на строительстве Парфенона. Солон, легендарный законодатель, уехал путешествовать, обиженный на афинян. “Досталось” и Аристотелю.
Вообще, второй период жизни в Афинах в личном плане для философа и ученого был не самым лучшим. Умерла молодой любимая жена Пифиада (спустя несколько лет Аристотель женится на наложнице Герпиллиаде и родившегося сына назовет в честь деда Никомахом). В это же время обостряется болезнь желудка, беспокоившая его всю жизнь, от которой он и умирает, распечатав-седьмой десяток лет.
В Сикстинской капелле Ватикана на фреске Рафаэля “Платоновская Академия” среди множества фигур выделяются две, стоящие особняком. Их расположение, позы, жесты подчеркивают контраст и противопоставление. Знаменитый художник изобразил “как живых” величайших мыслителей древности Платона и Аристотеля в момент их ученого спора. Зритель, кажется, слышит крылатую фразу ученика: “Платон мне друг, но истина дороже!” Но так ли противоположны они в своих воззрениях? Насколько двинул вперед политическую науку Аристотель по сравнению с предшественниками? В чем новизна и актуальность его идей? Для ответа на эти и подобные вопросы представляется необходимым рассмотреть их теоретические позиции. Их анализ имеет первостепенное значение для оценки научного вклада Аристотеля, уяснения его фундаментальных взглядов на государство, власть, право, для понимания и нащупывания “несущих конструкций” его политической концепции.
Когда Аристотель встал на критические позиции к Платону? На сей счет существуют сейчас в основном две точки зрения. Одна, “генетическая”, немецкого ученого В. Йегера (1923 г.) утверждает, что в бытность свою в Академии Платона Аристотель выступал как ортодоксальный платоник, признавал “отдельность” идей. Но после смерти Платона он, пережив мировоззренческий кризис, начал критиковать теорию идей и затем до конца жизни эволюционировал в сторону естественнонаучного эмпиризма.
По другой точке зрения шведского ученого И. Дюринга (1966 г.), Аристотель с самого начала был противником трансцендентности идей. Наиболее резким тоном он выступал в ранних работах. Наоборот, в его зрелых сочинениях полемический заряд снижается, он по существу возвращается к платоновской проблематике сверхчувственной реальности.
Проблема противоречий между Аристотелем и его учителем становилась предметом научной полемики и раньше. Еще в XIV веке Жан Буридан задавал “Вопросы” к “Политике” Аристотеля. В XV веке Плифон рассуждает “О проблемах, по которым Аристотель расходится с Платоном”. Потом на этой ниве выступали Георгий Схоларий и множество других, определивших целое направление “борьбы платоников и аристотеликов” в Италии XIV — XV веков. Впрочем, в короткой вступительной статье нет возможности не только подробно остановиться на историографии вопроса, но и сносно представить эволюцию политических воззрений самого Великого Стагирита, по поводу которых в мировом аристотелеведении не существует полного единодушия. Но очевидно то, что, будучи учеником Платона с раннего возраста, с семнадцати лет, находясь в тесном общении с ним почти два десятилетия, Аристотель в значительной степени сформировал свои взгляды под благотворным влиянием Платона. Ясно, что их многое роднит. Это прежде всего общая мировоззренческая основа, направленность устремлений, непоколебимая уверенность в конечной победе добра над злом, в триумфе закона и права, в торжестве царства разума и справедливости.
Научное сотрудничество, установившееся еще в годы работы Платона в Академии со своим лучшим учеником, продолжалось, как ни парадоксально, и после его смерти. Платонизм остался в научном, понятийном аппарате Аристотеля. Платон установил в свое время деление понятий, Аристотель разрабатывает логические конструкции с их использованием. В творчестве Платона во всем блеске проявляется характернейшая форма греческой ороакустической культуры— диалог. Аристотель па основе диалога развивает целостную теорию научного доказательства. Солидаризируясь с учителем, Аристотель подчеркивает важность общих начал. Задачу поиска общих оснований выполняет у него не логика, а философия, “метафизика”. Последнюю он называет и “первой философией”, и теологией потому, что ее предметом выступает учение о сущем, о началах и причинах всего сущего.
Аристотель, при всем стремлении преодолеть платоновское учение об идеях, не выходит за границы идеалистического мировоззрения, поскольку первичная форма как понятие выступает у него тем же “смыслом” вещи. Точно так же, как и у Платона, “идея”, “форма” у Аристотеля в равной степени неизменна, вечна и всеобща, хотя, может быть, и теряет в известной степени свою мистическую одушевленность. Логические построения Аристотеля умозрительны в своей основе. “Форма” и “содержание” соотносятся настолько высоко и абстрактно, что деятельность человека, соединяющего “форму” с “содержанием”, отнюдь не является решающей. Не случайно в учении о материи он признает лишь “потенцию”, т. е. ту или иную вероятность материи быть оформленной. Ясно, что при исходной посылке совпадения первичной формы с ее сущностью, составляющей суть бытия в узком смысле слова, материя никак не может стать первичной. Материя представляется лишь материалом, нуждающимся в своем оформлении. Материя в этом случае пассивна, не может быть исходной точкой развития, движения, она сама — объект внешнего манипулирования, внеприродного творческого воздействия. Разумеется, учитель и ученик присутствуют в равной мере в философских конструкциях средневековых богословов. Логически доказывая существование первопричины, схоласты использовали аргументацию Аристотеля в его учении о причинах.
Аристотель следует Платону в утверждении высшего, всеобщего и вечного разума, мыслящего от века, обнимающего все возможные формы вещей. Первенство и главенство формы над содержанием, т. е. материей, души над телом, ума над чувством, права над бесправием и произволом, добра над злом в высшей степени свойственно как первой (метафизике), так и второй (физике) философии Аристотеля. Указанное соотношение переносится им и в философскую область, в отношения этические, политические, государственно-властные.
Подобно своему учителю, Аристотель этике и политике предпосылает помимо логических построений анализ причин и оснований происхождения общественных отношений, взаимодействия человека и общества, человеческой культуры, творчества. Самым высшим выражением человеческой культуры и Платон, и Аристотель полагали политику и общественно полезную политическую деятельность. Точно так же как наиболее полным проявлением практической нравственной философии, т.е. этики, — право, законы и совершенную форму государства. Далеко не случайно Аристотель, как и Платон, утверждает, что самым значительным видом искусства, который по праву может быть назван искусством гениального художника, является искусство политики.
Вообще в проблематике античного общественного сознания первоначально под влиянием Сократа и Платона доминировала этика. И уже от этики Аристотель, как и Платон, переходит к политике, психологии, педагогике, натурфилософии, теории познания и т. п.
С учетом всего отмеченного выше в позициях и идеях Аристотеля и Платона тем не менее наличествуют важные различия. Существует мнение, что первые ростки неудовлетворенности и разочарования молодой Аристотель испытал в начальный период пребывания в Академии. Платон проповедовал созерцательный стиль, конструирование умопостигаемых гипотез, осуждал наблюдения над природой, опытные исследования. Его естественнонаучные взгляды казались Аристотелю, его лучшему ученику, отсталыми даже в его время: гелиоцентризм, огонь, воздух, земля, вода —первоэлементы гармонии, недооценка точного знания, несмотря на девиз Академии, выбитый на ее воротах: “Не знающий математики пусть сюда не входит”. С годами расхождение становилось все большим. Считается, что примерно к рубежу двадцати пяти лет Аристотель становится уже вполне самостоятельным оригинальным ученым, строящим свои выводы на историческом, опытном материале, чем резко отличается от других платоников. Возможно, это и так, но скорее более очевидно то, что Платон —мыслитель радикальный, бескомпромиссный, любит крайности, в трудах —полет фантазии, смелость, изысканный стиль. Аристотель — противник всяких крайностей, сторонник середины во всем, его правило — основательность и обоснованность философских исследований.
Платон апеллирует к боготворческой силе идей, они же для него — опора порядка и гарантия торжества законов, главное — их соответствие божественным предназначениям. Аристотель же апеллирует к здравому смыслу людей, опору правопорядка видит в гармонии, заложенной в природе. Сила разума обеспечивает единство сущего и мыслимого.
Платон — классик идеалов, духовности, после него философия, по образному выражению Уайтхеда, существовала в виде примечаний к Платону. Аристотель больше логик, после него логика не сделала, по высказыванию Канта, ни шагу вперед. Аристотель тоже занимается философией, но не в направлении заоблачного мира идей, а в сторону сближения отвлеченного мышления с опытом, умозрительного познания закономерностей с естествознанием.
В отличие от Сократа и Платона Аристотель видел нравственную добродетель не в правильном знании, а в доброй воле, нацеленной на человеческую деятельность, она зависит от разума, связана с ним, но не тождественна ему. “Ведь в разумной части души зарождается воля, — говорит мыслитель, — а вне основывающейся на разуме — желание и страсть” (О душе, 432о.5). Отстаивая волевое понимание нравственности права, Аристотель по существу утверждает самостоятельность личности и независимость разума от божественной предопределенности, что особенно важно в государственной, политической сфере.
Аристотель подвергает обоснованной критике коммунистический проект идеального государства Платона, в частности за его гипотетическое “монолитное” единство. Последнее, по Аристотелю, недостижимо в принципе, ибо лишь индивид есть “социальный атом” — неделимая частица, а государство есть некая множественность, составная сложность разнородных в своей основе элементов.
В противоположность Платону Аристотель утверждает, что общность владения, учрежденная в коммуне, совсем не уничтожает основу общественного раскола, а, наоборот, многократно ее усиливает. Естественно присущий человеку эгоизм, попечение о семье, забота прежде о своем, нежели общем, — объективная реальность государственного бытия. Отрицающий семью и частную собственность коммунистический, утопический проект Платона лишает необходимой побудительной силы политическую активность человека.
Аристотель не согласен с учителем и в вопросах социальной стратификации, ее критериев и механизма действия. Общественные классы не суть произвольное деление государства, отталкивающегося от свойств души человека, а закономерно возникающий результат общественного расслоения.
Платон невысоко оценивал риторику как “неистинное искусство”, “жонглирование словами”, Аристотель же посвящает ей целую работу, одноименно названную, считает, что надо учить ораторскому искусству, ибо это есть, по его мнению, часть гражданского воспитания. Политика может стать достоянием всех граждан во многом благодаря ораторскому красноречию.
Если Платон занят разработкой современных политических проектов, идеальной конституции, то Аристотель — реалист, он предлагает такую государственную конструкцию из всех существующих и существовавших, которая лучше всего подошла бы в данных условиях для данного народа. Он не считает государством истинной добродетели ни монархию, ни аристократию. Многолетние исследования и накопленный опыт убеждают его в оптимальности политии — конституционной умеренно-демократической республики.
Если же греческие философы-предшественники, начиная с Пифагора и кончая Платоном, утверждали идеально должное, то Аристотель стремился обосновать возможность претворить задуманное в реально сущее.
Энциклопедический характер наследия Аристотеля единодушно отмечается всеми исследователями. Это верно, ибо в нем затронуты все области знания: логика и философия, естествознание и история, математика и этика, литература и эстетика и, что важно в данном случае, политика, государство и право. О чем бы он ни писал, поражает обилие фактического материала. Как правило, это особенно относится к политическим произведениям, над предварительными материалами трудились группы ученых. Однако их обработка, анализ, квалификация и классификация, окончательная оценка оставались за Аристотелем. Его работоспособность впечатляла всех, качество и объемы “научной продукции” — удивляли.
Действительно, написано Аристотелем много, хотя и в этом вопросе есть полярные точки зрения. Одни считают, что все вышедшее из-под пера мыслителя относится к последним годам его жизни, другие, напротив, полагают, что второй период пребывания в Афинах Аристотель посвятил исключительно устному общению, беседам и прогулкам с лицеистами. Современник Цицерона родосец Андроник, придумавший термин “метафизика”, прочно приклеившийся к философским работам ученого, взял на себя труд составить первый систематический указатель сочинений Аристотеля, где фигурировала впечатляющая цифра — почти тысяча свитков. Птолемей Филадельф в одном из первых жизнеописаний Аристотеля (первая его биография была составлена еще в III в. до н. э. Гермиппом) соглашается с этим мнением. Диоген Лаэртский уже в III в. н. э. выделяет из списка “несомненные”, на его взгляд, произведения Стагирита общим количеством не менее четырехсот книг (в современном понимании это могут быть отдельные, логически завершенные их части или главы). Самое последнее отечественное научно-справочное издание (“Анатомия мудрости, 106 философов. Жизнь, судьба, учение”) дает предельно точную величину—двадцать восемь книг объемом в 445 270 строк.
История трудов Аристотеля подтверждает старинную поговорку — habent sua fata libelli — книги имеют свою судьбу. Почти две сотни лет они томились в сыром подвале, в доме наследников Нелея, ученика Теофраста, попадали в жаркие египетские пески. Они веками оставались неизвестными и потом вновь открывались, их продавали, теряли, помещали в музеи (первый раз в Александрийский) и даже “брали в плен” (римский диктатор Сулла перевез рукописи из Афин в Рим в качестве военной добычи в 70 г. до н. э., где они впоследствии были размножены).
История “Афинской политии”, предлагаемой вниманию читателя, явно не лишена налета сенсационности и вообще заставляет вспомнить о чуде. В конце 1890 г. в лондонской “Тайме” появилось известие о том, что среди папирусов, приобретенных Британским музеем в Египте, есть фрагменты из платоновского “Федона”, из “Антигоны” Еврипида, “куски” из Гомера, Исократа, Демокрита, “мимиамбы” (μίμημα—οодражание) Города. Но самое невероятное—обнаружен трактат об афинском государственном устройстве, приписываемый Аристотелю и составляющий часть его знаменитых “Политии”, об утрате которых так скорбели историки и государствоведы. Можно представить себе, какой мощный толчок неожиданно получили аристотелеведение, изыскания в сфере политики, политической культуры, о чем пишет профессор Бузескул в своей книге “Афинская полития" Аристотеля”, напечатанной в 1895 г.
Все написанное Аристотелем принято подразделять на три класса. К первому относятся произведения периода Академии, литературно обработанные, лично отредактированные, опубликованные при жизни автора и названные им “экзотерическими”, т. е., говоря современным языком, научно-популярные, это в основном диалоги. Ко второму классу принадлежат многочисленные выписки, фактология, рабочие, подготовительные материалы для теоретических докладов, коллективные труды его отколы. В третий класс входят научные трактаты разных лет, так называемые пратматии, как бы “лекторские конспекты”, не опубликованные при жизни, предназначенные для себя, “эзотерические” по характеру, записи слушателей.
Все трактаты и диалоги ранней поры погибли, мы знаем лишь в пересказе их содержание. Из более зрелых работ кое-что сохранилось благодаря сухому африканскому климату и было случайно найдено в конце XIX
века, часть трудов существует в сильно испорченном виде. Как правило, дошедшая до нас часть научного наследия принадлежит к третьему классу, за исключением помещенной в настоящем томе “Афинской политии”. Большая и, возможно, лучшая часть сочинений (первый, второй классы и часть третьего, если судить по античным каталогам), к великому сожалению, — тут не обойтись без печально-минорной поты, взятой в самом начале предисловия, — безвозвратно пропала, хотя и остались фрагменты, цитаты, отдельные звенья и элементы в изложении учеников или комментаторов.
Произведения Аристотеля, включенные в данное издание, по своему научному весу и значению, употребляя выражение одного из дореволюционных писателей, “не могут быть поставлены в параллель” ни с каким другим произведением подобного жанра. У произведений, составивших данный том, — “Политика” и “Афинская полития”—своя направленность, свое обоснование, как видим, своя история написания и появления в свет, своя структура. “Политика” чуть больше по объему и разделена на восемь книг, “Афинская полития” состоит из двух частей. Первое—чисто теоретическое исследование, напоминающее “Государство” или “Законы” Платона или те проекты, которые рассматриваются во второй книге “Политики” Аристотеля. Второе — почти конкретно-социологический анализ политических процессов, институтов и государственного строя Афин с VII до V века до н. э. (первая часть) и конца IV века до н. э. (вторая часть), или, как определялось в конце прошлого века, это — “мемуар об афинском государственном устройстве”. Однако и то и другое до такой степени связано с реальной жизнью греческих полисов, настолько “пропитано” духом античной эпохи и одновременно объективно научно, что дает возможность спустя много столетий использовать названные сочинения в качестве не замутненных идеологией, “экологически чистых” источников для уяснения различных сторон государственно-правового бытия, оценки уровня политико-правового сознания индивидов, групп, общества в целом, понимания значимости тогдашней политической культуры.
Представленные в настоящем томе произведения роднятся своей содержательной стороной, проблематикой, глубиной рассматриваемых проблем, присутствующей везде авторской, естественно местами и субъективной, позицией. Гениальный “мыслитель-наблюдатель”, как называет Гегель Аристотеля, и там и здесь совершенно отчетливо подчеркивает, что социальная гармония есть не однотонность, а многоцветие. Цель государства есть счастье, оно невозможно без политического искусства, которое выделяет различные государственные формы и классифицирует их по двум признакам: по числу правящих лиц и по тому, преследуют ли они личную выгоду или общую пользу. Он рассматривает шесть государственных форм: три правильные — монархию, аристократию, политик) и три неправильные — тиранию, олигархию, демократию.
Прежде чем определить государство, Аристотель сначала определяет гражданина, потому что возникновение государства он связывает с инстинктивным стремлением .людей к общению. В основе государства лежит семья, где в зародыше присутствуют все формы правления: монархия — в отношении отца к детям и рабам, аристократия — в отношениях мужа и жены, демократия — во взаимоотношениях детей между собой.
Причины государственных переворотов, указывает Стагирит, — в экономических корнях и стремлении избежать имущественных крайностей. Поэтому при идеально хорошем строе средний класс должен играть первую роль (“Политика”, VI, 9, 8 — 11).
Аристотель открыл естественный, мирный путь образования государства (синойкизм) из сельской соседской общины в городскую гражданскую.
Если для Фукидида полис—люди, мужи, для Платона — воплощение идеи справедливости, то для Аристотеля — это общность, удовлетворяющая стремление к наивысшему благу.
Несмотря на ограниченность экономической основы, полис завещал миру — и это подчеркнул Аристотель—ряд политических идей, ценность которых невозможно переоценить:
— идею культуры, политической, государственной; только народ, имеющий более высокую культуру, основанную на нравственности и гуманных началах, может рассчитывать на выживание (соединение красоты и добра);
— идею гражданственности, куда входили права—обязанности, долг, ответственность, причастность к жизни всей общины, определяющее значение общественного мнения, признание достоинства граждан, без намека на отчуждение: не было ни “я”, ни “они”, а было “мы”;
— идею демократии, впервые в истории представление о возможности управления народа самим собой, включенности каждого в общественную жизнь;
— идею республиканизма, с ее принципом выборности всех органов управления, не допускавшую единовластия, наследственных монархий, деспотий, пожизненных сатрапий, окружавших греков со всех сторон света. Наоборот, греки противопоставили всем коллективность, краткосрочность магистратур, подотчетность, контролируемость должностных лиц.
Разумеется, Аристотель и его учителя сохраняют трезвость и видят отчетливо, что все достоинства полиса существуют на фоне его существенных недостатков: замкнутости, ограниченности демократии, неравенства прав граждан, элитарности политического процесса, разрыва между правами провозглашенными и реально существующими. Поэтому и отношение античных мыслителей к тогдашней демократии малосочувственное — Платон ставил демократию после олигархии, Аристотель предпочитал демократии политик).
В то время когда Персидское царство рушилось под натиском греческой конницы и под тяжелой поступью македонских фалангистов, когда смелый полководец, ведший их, основал мировую державу, было своевременным подвести итог тому, что совершила Эллада, в частности Афины, в области политики. Этот итог подвел Аристотель. Результат гласил: строй Афин вполне удовлетворительный и даже хороший для полиса — небольшой республики, организованной как город (“где территория и население легко обозримы”, по Аристотелю, или составляют 5040 семей, по Платону), но вести политику великой державы в новых исторических условиях афинскому народу не по силам. Он возлагает на себя задачу, которую не в состоянии будет выполнить.
Труды ученого должны были примирить афинян с настоящим, показать читателю, что крики о потере свободы, которые Аристотель ежедневно слышал на площадях, — простые декламации и что по сравнению с прежними временами положение Афин под владычеством Александра в тех скромных границах, которые им отводились, было завидным.
Впрочем, все это не может ни поколебать, ни приуменьшить вклада античных греков в политическую историю — найденных политических форм и разработанных идей — мировой цивилизации.
Современная культурология, политология, социология, государственно-правовая наука, естественно, стоят па иных рубежах, достигли иного уровня, но Аристотель и его учителя, древние греки, обеспечили научную постановку таких общечеловеческих, “вечных” проблем, которые не только не теряют своей актуальности спустя более двух тысяч лет, но и приобретают все большее значение в политическом и социально-культурном развитии человечества.