Введение
Во взаимоотношениях искусства с политикой несколько уровней. Первый, как бы наиболее бросающийся в глаза, манифестируемый и, вроде бы, воспринимаемый без ненужной траты на всякие там художественные ухищрения – это тот, который объявляется как самоназвание художников: политически-ангажированный художник. На поверку это оказывается зачастую просто либо жанрово-стилистической ориентированностью, либо явлением художнической позы, прямого отношения ни к какой политике не имеющим. Скорее, ближе к идеологической ангажированности – так это уже зона и культурно-эстетических претензий, амбиций и реализаций. Мы, конечно, не говорим о прагматике, т.е. использовании какими-либо политическими организациями и политиками каких-либо произведений искусства в своих целях. В другом смысле, искусство, конечно же, как всякая социокультурная деятельность совпадает с политикой в ее властных амбициях и стремлениях навязать свое право и исключительность. В данном случае поведенческие политики и художники зачастую совпадают, зачастую спутываемы обществом, да и сами довольно-таки часто спутывают рамки, границы различных зон и служений политики и искусства, объявляя себя и объявляясь в чуждых зонах в большинстве случаев – это все-таки амбиции художников быть политическими лидерами в добавку к культурно-эстетической доминации. И последнее, но не в последнюю очередь, художник все-таки вполне Член человеческого содружества и одной из идентификационных его групп наряду с семьей, дружеским кругом, религиозной общиной, землячеством и соседями, кругом профессионалов, является и политическое сообщество или социо-национально-политически ориентированные группы. Так что, если рассматривать искусство в его модельной чистоте социокультурных функций, эстетических и поведенческих экстрем, то оно вполне самодостаточно и имеет собственные, ни с чем другим не спутываемые, не имитируемые и незаменимые функции. Если же рассматривать художника, как агента, медиатора и реализатора этих функций-то он, конечно, слаб, нечист и полон всевозможно антропологической мути. Можно печалиться над этим, можно делать вид, что этого не существует и как бы экзистировать в небытийных частотах, а можно принять это как данность, тематизировать это, делать на это поправки, деконструировать это и являть как проблему и трагедийный пафос существования в модусе высказывания и невозможности высказывания».
1. «Авангардное искусство» и политика
Вообще-то сложно называть нефигуративное искусство «авангардом», поскольку оно старо как мир. Мужчины перед охотой изображали диких зверей, вполне реалистически, но в ритуальных целях, дабы обеспечить успех будущего предприятия. Женщины, между тем, украшали посуду и одежду орнаментом. Так, вероятно, появилось разделение искусства на «реалистическое» и «условно-декоративное». И, вплоть до настоящего времени, к первому направлению, в целом, более склонны мужчины, ко второму женщины. Но, авангард 20 века отличает от орнамента отсутствие ритма. То есть данное направление представляет некую помесь реализма и орнамента. И возник он, как своего рода «мутация» в очень напряженный исторический период накануне и во время Первой мировой войны и Революции (хотя его появление подготавливалось всем развитием изобразительного искусства в 19 веке). Тогда существование авангарда было оправдано, как выражение духа времени. Сейчас (собственно, начиная с пятидесятых годов прошлого века) картина иная. Художники-авангардисты стимулируются искусственно, путем мощнейшей рекламной поддержки и значительных финансовых вливаний. Без этого авангард захирел бы очень быстро, а подавляющее большинство его адептов занялись бы чем-то другим (но тоже дающим прибыль). Совершенно очевидно, что в наше время называть авангард нонконформистским искусством можно лишь по недоразумению. Дело обстоит с точностью до наоборот. Интересны некоторые исторические подробности. В послевоенный период, Япония добилась сенсационных успехов в развитии своей высокотехнологичной промышленности. Соответственно, японская элита сказочно разбогатела. Но на стране стояло клеймо побежденного агрессора. Чтобы стереть его и войти в мировую (точнее, западную) элиту, необходимо было разделить ее ценности, в том числе и из области художественного вкуса. Японцы обратились к западным искусствоведам, те посоветовали скупать Ван Гога. Естественно, по законам рынка цены на картины сумасшедшего голландца резко подскочили. В прошлом десятилетии мы имели удовольствие наблюдать забавный казус. Картину Ван Гога «Подсолнухи» японцы приобрели за рекордную по тем временам сумму – 22 миллиона долларов. А, вскоре, вроде бы выяснилось, что ее написал не несчастный безумец (которому и не снились такие гонорары) а лечивший его врач, также баловавшийся живописью на досуге. Непредубежденному человеку совершенно ясно, что подобную картину мог написать кто угодно, ибо никакой художественной ценности она не представляет. Ван Гог был посмертно раскручен, так как писалась «новая история искусств» и голландец был встроен в нее в качестве «предтечи авангарда». Впрочем, он был психологически близок новым культуртрегерам, поскольку также был пропитан негативным, жизнеотрицающим мироощущением. Только модус данного мироощущения может быть разным. Один мечется, страдает и гибнет, а другой пользуется репутацией «жизнелюба». Последний ценит лишь то, что можно «съесть, выпить и поцеловать».
2. Творческие люди и политика
В большинстве своем творческие люди ежели и направляют свои стопы по скользкой и извилистой политической тропе, так это не потому, что у них помимо творческих дарований есть еще и политические призвания. А идут они не в последнюю очередь потому, что рассчитывают на свою известность. Будучи любимцем публики легче набрать голоса избирателей, потому как народ, опять-таки в большинстве своем, в выборе руководствуется, прежде всего, симпатиями-антипатиями к творческой личности. И тут опять возникает интересный момент. В творческой личности, будь то актёр, например, видят не саму личность, а созданные им образы героев на экране телевизора. Ну и за музыкантов там, поддержат потому, что творчество нравится, а дальше этого зрить никто не станет.
А так вот… я не против совмещения творчества с политической деятельностью. Но тут я подчеркиваю – таких людей, которые могут для себя четко провести черту между творчеством и политикой – раз-два и обчелся.
Я думаю, что чем дальше деятели искусства находятся от властьимущих, тем лучше для них. Я думаю, что на творчестве пагубно сказываются именно заигрывания с властью.
Если вести речь именно о физическом уничтожении, то, конечно, власть может уничтожить человека. Примеров тому великое множество. Сколько у нас деятелей искусства уехало за рубеж из-за травли, из-за равнодушия к ним.
Наверное, никому не нравится, когда человек кроме политики ничего другого в жизни не видит. Когда политика становится основной темой его творчества, как-то это надоедает. Но с другой стороны, когда все вокруг молчат, когда все столпились на одном краю лодки, кто-то должен действовать с большей силой на другом краю лодки, чтобы привести ее в равновесие.
Так вот… мне неприятно, когда показывают какие-то встречи наших деятелей искусства (например, фигуристов) с нашим президентом, и все там подобострастно и глупо расплывают
а) Следует ли творческим людям непосредственно заниматься политикой, в частности, избираться в органы местного и федерального управления?
Вообще, если говорить, так сказать, об идеале – когда творческая личность идет в политику с какой-то действительно благородной целью и средствами ее осуществить-то почему бы и нет. Но, по правде сказать, я такого не видела. Политика по большей части – это возможность ворочать большими деньгами и большими возможностями, которые преимущественно и привлекают людей, хотя все декларируют борьбу за прекрасные идеи. Посему в таком случае политика – это своеобразный род деятельности, отнимающий время, усилия, требующий определенных человеческих качеств. А потому, на мой взгляд, если талант обратился в политику, таланта от него не останется.
б) Допустима ли агитация за того или иного политического деятеля людьми искусства?
За деятеля – пожалуй, нет. Все по той же причине – у нас сильно уж разделены «деятели» и принципы, которые они якобы продвигаю. И активная агитация за «деятеля» или против него для меня свидетельствует либо о личный связях деятеля искусства с «деятелем», либо о денежных расчетах, которые между ними происходят.
Бывают, как мы знаем, такие моменты, когда в стране случается конфронтация, скажем так, двух основополагающих политических линий, как было у нас во время революции. И тогда неминуемо какие-то политики четко занимают одну сторону, какие-то – другую. И тогда поддержка соответствующего политика как бы синонимична поддержке продвигаемых им идей. Но это и людьми понимается, что агитируют за идею, а не за говорящую голову.
в) Компромиссы с властью губят людей искусства или же спасают?
Сложный вопрос… Сложный в смысле многогранности его проявлений. С одной стороны Русский Рок как явление, возрос именно на почве конфронтации, правда, не политической… Скорее идеологической, общекультурной, но это все сильно связано.
С другой, есть сейчас полно аляповатых протестов, которые белыми нитками шиты, что их задача – попасть в какую-то модную струю.
Что до взаимодействия… Всегда неминуемо какая-то часть творческих личностей будет на службе государства. Потому что государство вынужденно к ним, людям искусства прибегать, так как это единственный способ держать связь с людьми. И далеко не всегда такое взаимодействие губительно. Взять тот же советский период. С одной стороны, довольно однообразные сладкозвучные опусы, но, извините, их уровень не идет ни в какой сравнение с тем, что сейчас зачастую вырастает из «свободы».
Если мне не изменяет память, Леонардо да Винчи тоже заказы монархов выполнял. Гениальности ему это не убавило… Так что тут всегда по-разному, наверное…
3. Политическое в современной литературе
Современная литература стоит перед лицом полной утраты политической (если не вообще гражданской) проблематикой (в традиционном ее понимании) эстетической актуальности. Связано это, думается, с крайней ограниченностью как сопрягаемого с этой проблематикой позиционного репертуара, едва ли не сводящегося к выбору между одой и инвективой, так и задействуемых языковых ресурсов. Постмодерн, стремящийся сделать зыбкими и проницаемыми границы между дискурсами, предоставляет, казалось бы, новую возможность для политики быть предметом искусства, хотя бы и опосредованно (поскольку подлинным предметом рефлексии художника выступает не реальное политическое лицо или событие, а абстракция политического дискурса). Я имею в виду такое искусство, которое работает, главным образом, с созданием имиджей и установкой рамок, меняющими статус текста, – собственно говоря, именно с такой работой чаще всего соотносится в России понятие «постмодернизм». В общем и целом, однако, эта новая возможность парализуется специфически российским обстоятельством: чрезвычайно низким культурным уровне, как отдельных политических фигурантов, так и всего политического процесса. Практически все действующие российские политики (не говоря уже о персонажах недавнего прошлого российской политической сцены) выглядят сами по себе как дурная пародия на политиков, как готовые персонажи, поэтому дальнейшие манипуляции с этими конкретными образами или абстрагированными их характерными чертами оказываются эстетически малоэффективными. В этом смысле, скажем, известный цикл Тимура Кибирова «Жизнь К.У. Черненко», ярко манифестировавший такой подход, не только открыл, но и фактически закрыл его (и даже это произведение в свое время вызвало нарекания в некоторой прямолинейности – сама фигура Константина Устиновича настолько красноречива в своей бессловесности, настолько выразительна в своей невыразительности, что никакое усугубление этих ее характеристических черт не воспринимается как художественно важное). Пожалуй, здесь осталось место только для наиболее радикального жеста: прямого включения выступления кого-либо из политических лидеров в соответствующий контекст в качестве литературного произведения (и то подобная идея уже была вербализована Михаилом Жванецким, предложившим Владимиру Жириновскому отделение в своем концерте). И это притом, что обращение к конкретным, хоть как-то индивидуализированным субъектам текущей политики является художественно наиболее выигрышным: политическое сознание рядового российского избирателя достигает абсолюта в своей дремучести и безличности, работать с ним, так сказать, некуда. Обреченность таких попыток хорошо иллюстрируется их прагматической неуспешностью: довелось, например, быть свидетелем (в 1991 году) восторженной реакции прокоммунистической аудитории на совершенно издевательское стихотворение Владимира Кругликова «Освободите Янаева!»
Заключение
Политизация неизбежна для позиции интеллектуала, но это подразумевает не однозначное согласие с одной из политических программ или концепций, а критическое, практически ориентированное политическое сознание, способность понимать социальные отношения в контексте их политических противоречий и угадывать нюансы возможных перемен. Политизация, тем более, неизбежна, поскольку в эпоху технической воспроизводимости, то есть в новейшее время, в современную для него эпоху, с утратой подлинности в творческой деятельности кардинально изменилась социальная функция искусства: она стала основываться на политике. А потому и позиция исследователя, художника и писателя должна политизироваться.Интеллектуальные и нравственные ресурсы представителей искусства эксплуатируют сейчас в своих интересах различные политические и экономические группировки. Настало время консолидации политической воли для выражения интересов искусства в целях сохранения, воспроизводства и развития общества в целом.
В целом можно сказать, что политическая сфера, политическая жизнь, будучи относительно самостоятельной формой человеческой жизни, органически связана сложными функциональными взаимосвязями со всеми остальными формами общественной жизнедеятельности, в том числе и с искусством.
Список используемой литературы
1. Юрий Бореев. Эстетика, издание 2. Издательство политической литературы. Москва 1975
2. О.В. Дивненко. Эстетика. Издательский центр «Аз» Москва 1995
3. Козлова О.Н. Социальный мир искусства // Соц. Гуманитарные знания 2002 №4 с. 77–90