Русская культура в 18 веке

Сальникова Анна

Дипломная работа по истории

“Русская культура в 18 веке”

РГУ Натальи Нестеровой

Москва, 2000

КУЛЬТУРА В СЕРЕДИНЕ И ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ
XVII
В.

1 Просвещение и наука

Восемнадцатый век в области культуры и быта России — век глубоких социальных контрастов, подъема просвещения и науки. Недоросль Митрофанушка и гениальный Ломоносов, лапти с зипунами и роскошь туалетов императрицы, курная изба и великие творения русских архитекторов — все это существовало в одно и то же время, отражая разный уровень культуры эксплуатируемых и господствующих классов.

Просвещение

а грани XIX в. в России числилось 550 учебных заведений и 62 тыс. учащихся. Эти цифры показывают подъем грамотности в России и вместе с тем ее отставание по сравнению с Западной Европой: в Англии в конце XVIII в. насчитывалось в одних только воскресных школах более 250 тыс. учащихся, а во Франции количество начальных школ в 1794 г. доходило до 8 тыс. В России же в среднем училось лишь два человека из тысячи.

Социальный состав учащихся в общеобразовательных школах был чрезвычайно пестрым. В народных училищах преобладали дети мастеровых, крестьян, ремесленников, солдат, матросов и т. д. Неодинаков был и возрастной состав учащихся — в одних и тех же классах обучались и малыши и 22-летние мужчины.

Общераспространенными учебниками в училищах были азбука, книга Ф. Прокоповича “Первое учение отрокам”, “Арифметика” Л. Ф. Магницкого и “Грамматика” М. Смотрицкого, часослов и псалтырь. Обязательных учебных программ не было, срок обучения колебался от трех до пяти лет. Прошедшие курс учения умели читать, писать, знали начальные сведения из арифметики и геометрии.

Немалую роль в развитии просвещения в России сыграли так называемые солдатские школы — общеобразовательные училища для солдатских детей, преемники и продолжатели цифирных школ петровского времени. Это — наиболее рано возникшая, самая демократическая по составу начальная школа того времени, обучавшая не только чтению, письму, арифметике, но и геометрии, фортификации, артиллерии. Не случайно во второй половине XVIII в. отставной солдат наряду с дьячком становится учителем грамоты и в деревне и в городе — вспомним отставного сержанта Цыфиркина, честного и бескорыстного, тщетно пытавшегося обучить Митрофанушку “цыфирной мудрости”. Солдатские дети составляли основную массу студентов Московского и Петербургского университетов. К типу солдатских принадлежали также национальные военные школы, открытые во второй половине XVIII в. на Северном Кавказе (Кизлярская, Моздокская и Екатериноградская).

Второй тип школ в России XVIII в.— это закрытые дворянские учебные заведения: частные пансионы, шляхетские корпуса, институты благородных девиц и т. д., всего более 60 учебных заведений, где обучалось около 4,5 тыс. дворянских детей. Хотя в шляхетских корпусах (Сухопутном, Морском, Артиллерийской, Инженерном) готовили главным образом офицеров для армии и флота, они давали широкое по тому времени общее образование. В них учились первые русские актеры братья Волковы и драматург Сумароков; ученики участвовали в спектаклях придворного театра. Сословными учебными заведениями были и благородные пансионы — частные и государственные: Смольный институт благородных девиц, Благородный пансион при Московском университете и т. д. Из них выходили хорошо образованные дворяне, воспринявшие идеологию своего класса. Эти учебные заведения пользовались наибольшей финансовой поддержкой правительства: на один Смольный институт отпускалось 100 тыс. руб. в год, в то время как на все народные школы давалось по 10 тыс. руб. на губернию, да и эти деньги шли не только на народное образование, но и на нужды “общественного призрения” — больницы, богадельни и пр.

К третьему типу учебных заведений относятся духовные семинарии и школы. Их насчитывалось 66, в них обучалось 20 393 человека (имеются в виду только православные школы). Это были также сословные школы, предназначаемые для детей духовенства; разночинцев в них, как правило, не принимали. Главной задачей этих школ была подготовка преданных церкви и царю священников, но воспитанники семинарий получали и общее образование и нередко становились проводниками грамотности в своих приходах. Небольшое количество (около двух десятков) специальных школ (горные, медицинские, штурманские, межевые, коммерческие и др.), а также основанная в 1757 г. Академия художеств, представляли четвертый тип учебных заведений. Хотя в них училось всего около 1,5 тыс. человек, они играли важную роль в подготовке специалистов, в которых Россия тогда особенно нуждалась.

Наконец, подготовка специалистов велась и через университеты — Академический, учрежденный в 1725 г. при Академии наук и существовавший до 1765 г., Московский, основанный в 1755 г. по почину Ломоносова, и Виленский, который формально был открыт лишь в 1803 г., но фактически действовал как университет с 80-х годов XVIII в. Студенты философского, юридического и медицинского факультетов Московского университета, помимо наук по своей специальности, изучали также латынь, иностранные языки и русскую словесность.

Московский университет был крупным культурным центром. Он издавал газету “Московские ведомости”,имел собственную типографию; при нем работали различные литературные и научные общества. Из стен университета вышли Д. И. Фонвизин, позднее А. С. Грибоедов, П. Я. Чаадаев, будущие декабристы Н. И. Тургенев, И. Д. Якушкин, А. Г. Каховский.

Необходимо трезво оценивать результаты развития просвещения в России в XVIII в. Дворянская Россия имела Академию наук, университет, гимназии и другие учебные заведения, а крестьянский и мастеровой люд страны в массе оставался неграмотным. Школьная реформа 1786 г., так широко афишированная правительством Екатерины II, была народной только по имени, а на деле носила сугубо классовый характер. Нельзя забывать, что идеи “Просвещения” были “девизом царизма в Европе”[1]
. Однако гений народа смог проявиться не благодаря политике “просвещенного абсолютизма”, а вопреки ей. Это особенно наглядно видно на примере М. В. Ломоносова.

М. В. Ломоносов
и русская наука

ет необходимости подробно рассказывать о жизни М. В. Ломоносова: со школьной скамьи каждый знает о том, как этот сын рыбака-помора тайком от родителей ушел с обозом в Москву, претерпел тяжкую нужду и лишения, но наук не оставил, а стал первым русским академиком, основал Московский университет и, по меткому определению А. С. Пушкина, “сам был первым нашим университетом”. Это был ученый энциклопедических знаний, один из основоположников современного естествознания, физик, химик, астроном, геолог, историк, поэт и лингвист.

Появление такого гиганта науки, как Ломоносов, в условиях крепостной России нельзя объяснить простой случайностью, капризом природы, прихотью судьбы. Предшествовавшее развитие русского общества подготовило великие достижения XVIII в., когда русская наука, освобождаясь от пут средневековья, переживала своеобразное Возрождение. Ф. Энгельс характеризовал Возрождение как эпоху, “которая нуждалась в титанах н которая породила титанов по силе мысли, страсти и характеру, по многосторонности и учености”[2]
. Русская наука XVIII в. тоже нуждалась в таких титанах, и не случайно именно в Российской академии прославили свои имена открытиями мирового значения физик и химик Ломоносов, математики Эйлер и Бернулли.

Исследования ученых-иностранцев, приглашенных в Петербургскую академию, способствовали развитию русской и мировой науки. Но не их грудами и не усилиями “просвещенной монархини” была создана русская наука. Она создавалась русским народом, людьми “разного чина и звания”. Крестьяне М. В. Ломоносов и М. Е. Головин (математик), солдатские дети И. И. Лепехин, С. П. Крашенинников и В. Ф. Зуев были в числе первых русских академиков; токарь Навигацкой школы А. К. Нартов, гидротехник и строитель калмык М. И. Сердюков, первый русский теплотехник, создатель “огнедействующей машины”, солдатский сын И. И. Ползунов, “нижегородский посадский человек”, механик Академии наук И. П. Кулибин — вот подлинные творцы науки и новой техники в крепостной России.

Значительны были достижения русской научной мысли, и среди них особенно выделяются гениальные догадки и открытия М. В. Ломоносова. Опираясь на живую практику, на опыт, материалистически оценивая все явления окружающего мира, Ломоносов стремился к глубоким теоретическим обобщениям, к познанию тайн природы. Он развил атомно-молекулярную гипотезу строения вещества и стал одним из родоначальников химической атомистики и физической химии. Универсальный закон сохранения материи и движения, открытый Ломоносовым, имеет огромное значение для всего естествознания, равно как и для материалистической философии. Труды Ломоносова в области геологии дали правильное объяснение причин поднятия материков и горообразования, вековых колебательных движений Земли; ученый заложил основы сравнительно-исторического метода в геологии. От глубоких недр Земли, “куда рукам и оку досягнуть возбраняет натура” и куда приходится “проникать разумом”, Ломоносов обращается к далеким звездам; мировое пространство, “обширность безмерных мест” влечет его к себе и как ученого и как поэта. Открытие Ломоносовым одним из первых атмосферы на Венере привело к созданию новой науки — астрофизики; изобретенная им “ночезрительная труба” получила в наши дни применение в мире морских биноклей и прожекторных труб.

М. В. Ломоносов выступил в качестве ученого-новатора также и в области наук общественных. Он не был профессионалом-историком, но его исторические труды по праву занимают видное место в русской науке. Он боролся с теорией Байера и Миллера о норманском происхождении Руси, на основе критического изучения исторических источников создал обобщающий труд “Древняя Российская история”, в котором писал, что не с призвания варягов начинается история нашей Родины, а что русский народ и язык простираются в “глубокую древность”[3]
. Русская история дана Ломоносовым на фоне истории всеобщей.

Реформа русского стихосложения, начатая В. К. Тредьяковским, завершена Ломоносовым, который тесно связывал вопросы поэзии с развитием русского языка. Им созданы учебники по риторике и грамматике, он подготовил реформу русской стилистики, осуществленную впоследствии А. С. Пушкиным. Ломоносов много сделал и для развития русского искусства. Он возродил забытое с XII в. искусство мозаики, способствовал выдвижению таких видных художников и скульпторов, как Ф. С. Рокотов и Ф. И. Шубин.

Труды Ломоносова намного опередили его время; все величие научного подвига этого “архангелогородского мужика” было осознано в полной мере значительно позже. Но и при жизни Ломоносова труды его получили известность за границей, он был избран членом Шведской и почетным членом Болонской академий наук. Великий математик Л. Эйлер назвал его “гениальным человеком, который своими познаниями делает честь настолько же академии, как и всей науке”.

Ломоносов не был одинок. Открытия ряда русских ученых составили золотой вклад русской науки в мировую. Основоположник русской минералогической школы, сын придворного музыканта В. М. Севергин много сделал для развития идей Ломоносова в минералогии и геологии. Трудами русских ученых в XVIII в. была исследована Сибирь. “Описание земли Камчатки” С. П. Крашенинникова было переведено на четыре европейских языка. Имена С. И. Челюскина и братьев Лаптевых навечно остались на географических картах Севера нашей Родины. Исследования выдающегося натуралиста, путешественника и этнографа И. И. Лепехина открыли для русской науки богатства Поволжья, Урала и Сибири. Кратка, но выразительна характеристика из его жизнеописания: “Ума был быстрого, в суждениях тверд, в исследованиях точен, в наблюдениях верен”.

Академия наук в 60—70-х годах провела пять экспедиций, обследовавших огромные территории. Для того чтобы яснее представить себе деятельность этих экспедиций и их значение для науки, остановимся на одной из них, руководимой академиком И. И. Лепехиным. В 1768 г. экспедиция направилась по течению Волги в Астрахань, обследовав Оренбургские степи, повернула к северу вдоль Уральского хребта, проникла в район Вычегды, на Северную Двину и добралась до Архангельска. Пройдя по побережью океана, она через Олонецкий край в декабре 1772 г. вернулась в Петербург.

Экспедиция вела тщательные записи, которые легли в основу “Дневных записок” Лепехина. Мы находим здесь описание животного и растительного мира, рудников и заводов, достопримечательностей городов и сел, обычаев и быта народов. Свое исследование Лепехин снабдил рисунками. Имя академика Лепехина сделалось известным не только в России, но и за границей. В 1767 г. он получил ученую степень доктора медицины в Страсбургском университете, в 1776 г. стал членом Берлинского общества испытателей природы. “Записки” Лепехина были, не в пример многим другим научным сочинениям того времени, написаны на русском, а не на латинском или немецком языке. Лепехин занимался и педагогической деятельностью. В течение 16 лет он состоял инспектором академической гимназии и отдавал много времени и сил заботам о ее учениках. Разрабатывая материалы своей экспедиции, Лепехин в то же время исполнял в Академии наук ряд других обязанностей: он был членом комиссии для издания переводов, вел академическое издание сочинений Ломоносова, участвовал в составлении этимологического словаря.

Во второй половине XVIII в. закладываются основы научной биологии в России. В 1793 г. вышел первый в Россиимедицинский журнал — “Санкт-Петербургские врачебные ведомости”.

Вторая четверть XVIII в. является временем становления исторической науки в нашей стране. Начинается собирание и издание исторических источников. Крупнейший дворянский историк этого времени В. Н. Татищев работает над своей “Историей Российской”, в которой делает попытку связно изложить события русской истории с дворянской точки зрения. Работой Татищева пользовался в уже упоминавшейся “Древней Российской истории” М. В. Ломоносов, из нее исходил и М. М. Щербатов, создавая в 70-х годах XVIII в. свою “Историю Российскую от древнейших времен”. “История” Щербатова проникнута стремлением возвеличить дворянство, оправдать крепостное право и дворянские привилегии. Напуганный Крестьянской войной под предводительством Е. И. Пугачева, автор осуждает народные движения, хотя и понимает неизбежность их. Другой дворянский историк — И. Н. Болтин, вдумчивый и проницательный ученый и критик, занимался историей не только дворянства, но и купечества, духовенства, ремесленников. В своих трудах он возвеличивал крепостнический строй, самодержавную власть царя и власть помещиков над крепостными.

Наука в России XVIII в. развивалась как часть науки мировой. Русские ученые не только творчески воспринимали достижения западноевропейских ученых, но и сами оказывали все возрастающее влияние на мировую научную мысль. Общий уровень развития науки в России был ниже, чем в Западной Европе, но тем большее значение приобретает каждое новое ее достижение. Издания Российской Академии наук были известны ученым других стран. За рубежом внимательно следили за научной жизнью Петербурга. Когда трагически, от удара молнии, погиб русский физик Г. В. Рихман, в Германии, Англии и Франции появились отклики на его смерть с описанием опытов покойного.

Почетными членами Петербургской академии были избраны выдающиеся деятели зарубежной науки — философ-материалист Д. Дидро, французский естествоиспытатель Ж. Бюффон, американский ученый и революционер В. Франклин.

Однако успехи русского просвещения и науки не стали достоянием трудовых масс. Массы были оторваны от достижений культуры, жили далекими от нее интересами. Самодержавие боялось распространения знаний. “Черни не должно давать образования, поелику она будет знать столько же, сколько вы да я, то не станет повиноваться нам в той мере, в какой повинуется теперь”,— писала Екатерина II фельдмаршалу П. С. Салтыкову.

Свои общественно-политические взгляды и художественные представления народ выражал в устном творчестве и прикладном искусстве.

2 Русская литература и искусство

Творчество трудового народа

ятежное поэтическое творчество неизменно сопутствует народу на протяжении всей его истории, являясь художественным откликом на крупнейшие события действительности. В различные эпохи народное творчество принимало разные формы. Для XVIII в. характерно возникновение новых тем и образов, вызванных к жизни изменившимися историческими условиями.

Центральное место в устном народном творчестве XVIII в. занимают песни и предания о Пугачеве. Недаром А. С. Пушкин ценил в них “печать живой современности”. Эти песни создавались в ходе боев восставших с Царскими войсками. Народ видит в Пугачеве не “государственного вора, изверга, злодея и самозванца”, как именовали его царские манифесты, а народного царя, крестьянского заступника и мстителя. В народных преданиях Пугачев — богатырь, герой-полководец, кровно связанный с народом и противостоящий дворянству; он стал во главе восставших, которые

...задумали дело правое,

Дело правое, думу честную:

Мы дворян господ — на веревочки,

Мы дьяков да ярыг — на ошейнички,

Мы заводчиков — на березоньки.

Народ не поверил даже смерти Пугачева — настолько велика была уверенность в его силе. Подвиг Пугачева воспет не только русскими: башкиры, мордва, татары, удмурты видели в нем выразителя народных чаяний. Вместе с Пугачевым в башкирских песнях прославлен и его соратник Салават Юлаев.

Кроме песен о Пугачеве, в XVIII в. пользовались популярностью ранее созданные песни о Разине, о “добрых молодцах, вольных людях”. Такова знаменитая песня “Не шуми, мати зеленая дубравушка”.

В XVIII в. продолжали широко бытовать традиционные жанры народного творчества — былины, сказки, пословицы, поговорки, бытовые песни и т. д. Нельзя считать случайностью, что в XVIII в. были записаны пословицы, отражающие представление о воле: “воля господину, а неволя холопу”, “воля неволи не хочет”, “в поле-воля”.

В рукописную демократическую литературу XVIII в. проникли произведения народного творчества, которые не могли быть напечатаны из-за цензурных рогаток. Таков “Плач холопов”, который выразительными сравнениями раскрывает “свирепство” бар и подневольное положение крепостных. “Куда бы ты ни сунься — везде господа”, — горестно восклицает неизвестный автор “Плача”; смерть — вот единственное избавление от тяжелой судьбы. Трудная жизнь голодающих дворовых отразилась в крестьянской “Повести пахринской деревни Камкина”. То жалоба, то горький смех сквозь слезы слышатся в рукописных пародиях на официальные документы. В “Глухом паспорте” автор с горечью говорит о невозможности беглому крестьянину найти работу; нищета толкает его на путь грабежа и разбоя. Тяжкая солдатская служба ярко описана в рукописных повестях солдатского происхождения — в пародийной челобитной к богу и в “Горестном сказании”. Народная сатира проникает и в лубочные листы — такова картинка “Бык не захотел быть быком”, где в иносказательной форме выражаются мечты народа о социальной справедливости.

Основные мотивы устной народной драмы — резкое обличение царя-злодея (драма “Царь Максимилиан”), насмешка слуги над разорившимся дворянином (“Мнимый барин”), призывы к расправе над дворянами (“Лодка”). Этот жанр устного народного творчества отразил в доходчивой игровой форме классовые противоречия того времени.

Русский демократический театр XVIII в. также показывал дворян и церковников в их истинном неприглядном виде, сатирически разоблачал глупость судейского чиновника, алчность и невежество чужеземного доктора-шарлатана, дурость и спесь барина-тунеядца. Для народного театра характерны резкий гротеск в обрисовке характеров, выразительность жеста и диалога, частая импровизация текста с использованием общеполитических и местных житейских тем. Эти народные представления послужили одной из национальных основ русской бытовой и сатирической драматургии второй половины XVIII в.

Художественные вкусы трудового народа находят яркое воплощение в произведениях прикладного искусства. В творениях народных мастеров встречаются изображения народного быта, сатирические зарисовки представителей правящих классов, сказочные образы, растительный и геометрический орнамент.

Украшались резьбой или росписью прялки, ткацкие станки и т. д. Расписные детские игрушки XVIII в. в гротескной форме высмеивают жеманную, изнеженную барыню, самодовольного купца, модника-вельможу. Изображения животных и птиц (петуха, сокола, коня, лебедя и т. д.) можно найти на всевозможных предметах бытового обихода, мебели, пряничных досках и т. п. Бедна была посуда крестьянина, но как любовно расписаны глиняные и деревянные чаши и ковши, какой тонкой резьбой покрыты берестяные туеса и деревянные шкатулки, сколько строгого вкуса вложено в узорные ткани, тонкие кружева и красочные вышивки!

Культура правящих классов. Классицизм

усская культура второй половиныXVIII в. отражает черты подымающейся нации. Возрастает общественная роль художественной литературы, которая постепенно теряет прежний анонимный и рукописный характер. Передовые писатели выступают активными борцами за идеи просветительства; возникают первые литературные журналы.

Главное содержание культурного процесса середины XVIII в. — становление русского классицизма, идейной основой которого была борьба за мощную национальную государственность под эгидой самодержавной власти, утверждение в художественных образах могущества абсолютной монархии.

Хотя русские писатели и художники обращались к опыту опередившего их в развитии западноевропейского классицизма, они стремились придать этому течению черты национального своеобразия. Хорошо об этом сказал Ломоносов: “Чтобы ничего неугодного не ввести, а хорошего не оставить, надобно смотреть, кому и в чем лучше последовать”.

В отличие от западноевропейского классицизма, в русском классицизме, полном пафоса гражданственности, были сильны просветительные тенденции и резкая обличительная сатирическая струя.

В литературе русский классицизм представлен произведениями А. Д. Кантемира, В. К. Тредьяковского, М. В. Ломоносова, А. П. Сумарокова. А. Д. Кантемир явился родоначальником русского классицизма, основоположником наиболее жизненного в нем реально-сатирического направления — таковы известные его сатиры. В. К. Тредьяковский своими теоретическими трудами способствовал утверждению классицизма, однако в его поэтических произведениях новое идейное содержание не нашло соответствующей художественной формы. Это было достигнуто в жанре торжественной и философской оды М. В. Ломоносовым, для которого и эта форма и обращение к монарху были поводом для пропаганды идеи общенародного культурного прогресса.

По-иному традиции русского классицизма проявились в сочинениях А. П. Сумарокова и его школы (М. М. Херасков, В И Майков Я. Б. Княжнин и др.), которая защищала идею неразрывности интересов дворянства и монархии. Сумароков положил начало драматургической системе классицизма. В трагедиях он под влиянием действительности того времени, часто обращается к теме восстания против царизма, например в политической трагедии “Дмитрий Самозванец”. В своем творчестве Сумароков преследовал общественно-воспитательные цели, выступая с проповедью высоких гражданских чувств и благородных поступков; “свойство комедии - издевкой правитьнрав”, - писал А. П. Сумароков.

С 70-х годов XVIII в. русский классицизм в литературе переживает кризис; обострение социальных противоречий и классовой борьбы приводит к проникновению в литературу новых тем и настроений. Так, республиканские мотивы появились в трагедии Я. Б. Княжнина “Вадим Новгородский”. Но в то же время гражданская тематика оттесняется любовной лирикой. Из ведущего литературного направления классицизм становится литературой узких реакционно-крепостнических кругов.

Классицизм завоевывает господствующее положение в архитектуре и изобразительном искусстве. Он определил облик Петербурга, где строили В. И. Баженов, А. Д. Захаров, А. Н. Воронихин, а также иностранные архитекторы — Г. Камерон, Д. Кваренги и др. Русские архитекторы успешно решали важнейшие задачи градостроительства; их постройки отличаются ясностью и логичностью замысла: строгость и лаконизм сочетались в их творчестве со стремлением к монументальным торжественным образам. Особо следует отметить старое здание Библиотеки имени В. И. Ленина (б. дом П. Е. Пашкова) в Москве — высшее достижение творчества Баженова, блестящий образец классицизма, совершенный по архитектурному образу и изобретательности в убранстве. Патриотической гордостью, идеями триумфа и мощи России проникнуты ансамбли и общественные здания, созданные русскими архитекторами второй половины XVIII в., например здание Сената в Московском Кремле (М. Ф. Казаков), Таврический дворец в Петербурге (И. Е. Старев). Величественная простота и оригинальность композиции совмещаются в них с компактностью объемов, светлой окраской, богатством отделки фасада здания и ограды.

Характерной чертой русского классицизма в скульптуре была теплота, человечность. Достаточно взглянуть на надгробие Н. М. Голицыной в Донском монастыре работы Ф. Г. Гордеева, чтобы почувствовать возвышенную печаль и мудрую сдержанность тихой скорби, выраженные с величайшей искренностью. Русские мастера создали образцы монументальной скульптуры, отличающиеся величественным характером, гуманизмом образов, лаконичностью и обобщенностью. Один из самых замечательных памятников этой эпохи — памятник Петру I работы Э.-М. Фальконе. Он был иностранцем, но созданный им монумент должен рассматриваться в рамках русской культуры, предопределившей оценку Петра I и трактовку его скульптурного образа. Фигура Петра, простершего вперед руку, ритмически связана с конем, а все изваяние — с мощным постаментом, каменной скалов весом в 80 тыс. пудов. Глубина мысли, героическое истолкование образа, патетичность художественного замысла делают “Медного всадника” поэзией истории, символом великого исторического призвания России.

Классицизм нашел отражение и в исторической живописи. Обращают на себя внимание полотна А. П. Лосенко “Владимир и Рогнеда” и “Прощание Гектора с Андромахой”, картина Г. И. Угрюмова “Испытание силы Яна Усмаря”. Однако в живописи сказалась больше ограниченность классицизма — отвлеченный идеальный характер образов, условность колорита, подражание позам и жестам античных образцов.

Русский театральный классицизм, сложившийся к середине XVIII в., был заложен драматургией Ломоносова и Сумарокова, утвердивших национально-патриотическую тематику и просветительское направление в театре. Распространение классицизма в театральном искусстве связано с возникновением в Петербурге в 1756 г. государственного публичного профессионального театра во главе с русским актером Ф. Г. Волковым. Крупнейшими актерами русского театрального классицизма были также И. А. Дмитревский, П. А. Плавильщиков, Т. М. Троепольская. Их игра отличалась тонким мастерством в раскрытии страстей и мыслей, выразительностью декламации. Мастер большого сценического темперамента, Ф. Г. Волков оставил по себе память вдохновенного художника в героических образах свободолюбивых персонажей трагедии Сумарокова, не сходивших со сцены в то время.

Сентиментализм

лассицизм не был единственным течением дворянской культуры в век Просвещения. На смену ему пришел сентиментализм. Он принес с собой внимание к чувствам и интересам простого человека, преимущественно из “среднего” класса. Трагедию заменили “слезная мещанская драма” и комическая опера. Возвышенный язык трагедийных героев перестает волновать слушателей, с восторгом встречающих “смешение в действиях забавы с горестью” и обливающихся слезами над чувствительными повестями. Создатель жанра сентиментальной повести и сентиментального путешествия в русской литературе, Н. М. Карамзин стремился передать тонкие и глубокие переживания простых людей. Однако в своих произведениях он в консервативном духе рисовал идиллические отношения между помещиками и крестьянами. Н. М. Карамзин боялся выступлении крестьян, призрака французской буржуазной революции XVIII в. и потому примирялся с крепостнической действительностью.

Влияние сентиментализма отразилось и в архитектуре, особенно парковой,-с различными “гротами уединения”, таинственными, скрытыми в полумраке беседками, в стилизации “дикой” природы. Одна из работ агронома и дворянского мемуариста А. Т. Болотова так и называется: “Некоторые общие примечания о садах нежно-меланхолических”. Большинство усадеб XVIII в. было создано при участии или по проектам крепостных архитекторов и садоводов.

В живописи сентиментализм сказался в “чувствительных” сюжетах, в приторно-слащавой трактовке крестьянских образов, в пасторальной обрисовке природы. В картине М. М. Иванова “Доение коровы” все внимание художника сосредоточено не на крестьянах (его образы на них и не похожи!), а на кротких овечках, на идиллической картине мирной сельской жизни. Глядя на это полотно, нельзя подумать, что оно написано в 1772 г.— в преддверии Крестьянской войны. Сильны сентиментальные темы и в творчестве пейзажиста С. Ф. Щедрина, писавшего традиционные “ландшафты со скотиною”, крестьянскими избами фантастической архитектуры и идиллическими “сельскими увеселениями” пастухов и пастушек.

Одним из видных сентименталистов в портретной живописи был В. Л. Боровиковский. Созданные им женские образы (например, портрет М. И. Лопухиной) полны нежных элегических чувств и идиллических настроений.

Основоположником сентиментализма в русском театре является актер В. II. Померанцев. Театр 70—80-х годов XVIII в. часто обращался к пасторальным операм и комедиям. Таков “Деревенский праздник” Майкова, на котором умиленные крестьяне хором поют: “Много мы имеем в поле и живем по нашей воле, ты нам барин и отец! ”

Таковы же и “слезные драмы” Хераскова с душераздирающими сценами и идиллическим концом, с вознаграждением добродетели и обличением порока.

Сентиментально-идиллическая “чувствительность” проникла и в музыку. Романс “Стонет сизый голубочек” (слова И. И. Дмитриева, музыка Ф. М. Дубянского) надолго пережил своих создателей, продолжая и в XIX в. тревожить сердца купчих и мещаночек.

Сентиментализм в русской культуре возник в период формирования новых, буржуазных отношений в недрах феодально-крепостнического строя, и его борьба с классицизмом была отражением глубоких социально-экономических процессов. Поэтому при всей политической ограниченности сентиментализма он был течением прогрессивным для своего времени.

Реалистические тенденции русской культуры

орьба сентиментализма с классицизмом не исчерпывает всего содержания русской культуры второй половины XVIII в.Наряду с сентиментализмом (а чаще в сочетании с ним) все больше выявляются реалистические тенденции русской культуры, условно называемые “просветительским реализмом”. Они с наибольшей активностью и последовательностью выражали протест против феодальной идеологии.

Острая критика существующего строя, беспощадная ирония и насмешка над правящими классами, обличение невежества, паразитизма и жестокости дворянства, несправедливости и продажности суда и чиновников — вот что несли с собой художественные произведения подобного рода.

По своей обличительной направленности, по широте изображения общественных недостатков первое место в литературе 60—70-х годов занимает творчество Д. И. Фонвизина. Начиная от ранней политической басни-сатиры “Лисица-казнодей”[4]
, раскрывавшей подлинную суть самодержавия и добродетелей императрицы Елизаветы, и кончая “Бригадиром” и “Недорослем”, Фонвизин — один из идеологов русского Просвещения— во всех своих произведениях метко и зло осмеивал бар, восставал против жестокостей крепостничества, призывал ограничить власть помещиков над крестьянами. Реалистические основы творчества Фонвизина преодолевали условные правила классицизма.

Смелым новатором в области художественной формы, ломающей привычные каноны классицизма, выступил и Г. Р. Державин, произведения которого свидетельствуют о неуклонном нарастании реалистических элементов в русской поэзии.

Творчество одного из крупнейших русских ваятелей — Ф. И. Шубина также носило сугубо реалистический характер. Сын черносошного крестьянина, талантливый самородок, он оставил нам блестящую галерею скульптурных портретов. Здесь элегантные холодные аристократки (бюст М. Р. Паниной) заслуженные полководцы (бюст 3. Г. Чернышева), представители рождавшейся в то время интеллигенции. Многогранность творчества Шубина особенно наглядна при сопоставлении бюста М В. Ломоносова (он изображен без парика, рот тронут откровенно печальной усмешкой, грусть и горечь пронизывают весь его облик) и страшного в своем беспощадном реализме скульптурного портрета императора Павла I — с пышными императорскими регалиями и болезненно-уродливым, жестоким лицом дегенерата.

Замечательными скульпторами были Ф. Г. Гордеев, И. П. Мартос, М. И. Козловский — создатель памятника А. В. Суворову и статуи “Самсон” (Петродворец).

Сильны реалистические тенденции в творчестве портретистов-живописцев Ф. С. Рокотова, мастера глубоко правдивого и поэтически взволнованного изображения человека, и Д. Г. Левицкого, сумевшего поднять портрет на уровень подлинно большого искусства. Но ярче всего они проявились в бытовом жанре — в работах И. А. Ерменева и М. Шибанова.

Сын придворного конюха, И. А. Ерменев, выдающийся художник-жанрист XVIII в., запечатлел на одной из своих акварелей бытовую сцену. У рыночного навеса в окружении крестьян сидят и поют слепцы. Молчаливы углубленные в себя слушатели: глубоко задумался, насупив брови, один, озлоблен и раздражен другой, весь обратился в слух третий. Что-то притягательное, расшевелившее их далеко запрятанные тяжелые думы есть в пении нищих слепцов — нарастающий народный ропот с жестокой правдой воплощен художником в этом произведении. “Крестьянский обед” Шибанова, написанный в самый разгар пугачевского восстания, правдиво и любовно передает сцену крестьянского быта, лица крестьян и народные костюмы. Крестьяне изображены здесь как люди нравственной силы и под игом крепостничества сохранившие ясный ум, сердечную доброту, душевную и физическую красоту. Пленяет фигура молодой матери, ее исполненное нежности лицо. Большая внутренняя теплота согревает всю картину. Шибанов отражал лишь торжественные, праздничные стороны быта крестьян, однако он был первым, кто поднял крестьянскую тему в живописи и создал произведения большой впечатляющей силы.

Испытывавшая влияние Запада, творчески осваивавшая опыт западных мастеров, культура XVIII в. была тесно связана с русскими национальными традициями. Защита национальных основ входит существенным элементом в идеологию русского освободительного движения и революционного просветительства.

ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ
XVIII
В.

3 Охранительные идеи господствующего класса

ногое повидала Грановитая палата Московского Кремля. Под ее расписными сводами происходили приемы иноземных посольств. Среди парчовых и бархатных шуб бояр появлялись люди в тюрбанах и пестрых шелках Востока, в кружевах, атласах и сукнах Запада. Иван Грозный отпраздновал в ней взятие Казани и принимал посольство Ермака, здесь шумела ассамблея по случаю Полтавской победы.

Осенним днем 1767 г. в палате шло заседание Уложенной комиссии и князь М. М. Щербатов “с крайним движением духа” говорил о заслугах дворян. Обращаясь к России, он восклицал: “То верные твои чада, древние российские дворяне! Они, оставя все и жертвуя своею жизнию,— они тебя освободили от чуждаго ига, они приобрели тебе прежнюю вольность”[5]
.

Заслуги дворян восхвалялись в Грановитой палате не раз и до этого. Новым было то, что свой ораторский талант, образование и остроумие князь М. М. Щербатов был вынужден использовать, чтобы отражать все нараставшие атаки на сословные права и привилегии дворянства. Купцы, разночинцы, крестьяне все решительнее выступали против дворянского землевладения и крепостного права. Все сильнее звучало обвинение дворян в том, что из-за их произвола большинство народа обречено на нищету, истязания и бесправие, сельское хозяйство дает меньше, чем может и должно производить, промышленность, торговля и города развиваются медленно, а страна остается экономически и культурно отсталой.

Начав с умеренной и непоследовательной критики отдельных наиболее грубых черт крепостнических порядков, передовая общественно-политическая мысль во второй половине XVIII в. постепенно шла к отрицанию крепостничества. При этом пересматривалось отношение к самодержавию, развитию промышленности и распространению просвещения.

Противоречия социально-экономического развития в сочетании с влиянием идей западноевропейского просветительства привели к тому, что с середины XVIII в. в русской общественно-политической мысли возникло новое направление. Будучи связано с потребностями буржуазного развития, оно выражало отчасти интересы крепостных крестьян. Почти на полтора столетия в центре оказался вопрос о крестьянстве и крепостном праве.

Однако в обществе продолжали господствовать идеи и теории, отстаивавшие незыблемость самодержавно-крепостнического строя. Им была обеспечена поддержка государства. Они усиленно пропагандировались в манифестах, сенатских указах, на страницах книг и журналов, с церковного амвона, со сцены, с университетской кафедры. Против них и выступило начавшее формироваться в середине XVIII в. новое направление, которое постепенно выходило за рамки феодальной идеологии и наполнялось буржуазным, антикрепостническим содержанием, все более решительно выступая на защиту угнетенного народа.

Публицистика М. М. Щербатова

аиболее ярким представителем идеологов дворянства являлся уже упоминавшийся князь М. М. Щербатов. Это была колоритная фигура. Богатый ярославский помещик, с гордостью называвший себя “Рюриковичем”, прекрасно образованный, владелец большой библиотеки, он хорошо знал французскую философию и литературу, обладал ораторским и полемическим талантом. Оттесненный на второстепенные роли новым служилым дворянством и фаворитами, он был готов по любому поводу критиковать действия Екатерины II и ее окружения, в самых мрачных красках рисовал положение страны, давал убийственные характеристики императрицы и ее двора. Щербатов выступил в Уложенной комиссии в роли лидера дворянских депутатов, а после ее роспуска возглавил Герольдмейстерскую контору и одну из коллегий, получил звание сенатора. Автор многотомной “Истории Российской с древнейших времен”, он опубликовал ряд исторических документов, после восстания Пугачева написал “Краткую повесть о бывших в России самозванцах”. Вместе с тем он выступал с многочисленными “рассуждениями”, “мнениями”, “записками”, адресованными Сенату и коллегиям. Но большинство его работ отнюдь не предназначалось для правительственных учреждений и печати, так как содержало критику политики и законодательства Екатерины и могло распространяться только в рукописях.

Наиболее показательно сочинение Щербатова “О повреждении нравов в России”, в котором описаны роскошь, фаворитизм, произвол и казнокрадство, царившие при русском дворе. Двору должны были следовать и дворяне, и в этом Щербатов видел причину разорения многих дворянских родов. Он хотел вернуться к “простым нравам” предков. Хотя он стоял на реакционных позициях, но проведенный им “строгий разбор дворцового разврата” (Герцен) был так ярок, что книга выглядела как обвинение не только Екатерины и ее окружения, но и всего самодержавно-крепостнического строя. Эта ее особенность сто лет спустя привлекла внимание А. И. Герцена, издавшего в лондонской Вольной типографии это произведение Щербатова вместе с радищевским “Путешествием”.

В своих взглядах Щербатов исходил из идеи о решающей роли дворянства и особенно старой родовитой знати как в истории России, так и в ее современной жизни и в ее будущем. Он понимал, что господствующее положение дворян основано на монопольном праве владения землей и крестьянами, и не допускал возможности нарушения этого права или отмены какой-либо дворянской привилегии. “Сохрани меня боже и подумать,— восклицал он на одном из заседаний Уложенной комиссии,— чтобы в такое время, когда милость и правосудие царствуют на престоле, дворянство, вместо приобретения каких-либо прав, могло что-либо из оных утратить!”[6]

По мнению Щербатова, о предоставлении крестьянам земли не могло быть и речи. Он уверял, что “российские крестьяне, хотя есть рабы своим господам, но в большинстве случаев довольны своими помещиками”, которые будто бы пекутся о них, как о детях. Поэтому, продолжал Щербатов, “что бы ни говорил естественный закон, оставим лучше крестьян в том состоянии, в котором они пребывают в течение нескольких столетий”. В России “земледельцев следует понуждать к работе”, иначе они “впадут в беспрерывную леность”. Эта мысль завершается выводом, что крестьянин тем богаче, чем больше помещик берет с него оброка и чем больше заставляет его работать на барщине[7]
.

Для подъема земледелия Щербатов считал необходимым отдать помещикам государственных и экономических крестьян, создать взамен рекрутской системы “войска поселенные”. Он полагал, что только дворяне могли владеть фабриками, перерабатывающими сельскохозяйственное сырье. Изображая из себя защитника крестьян, он отстаивал их право заниматься ремеслом и торговлей, но, конечно, только с разрешения помещика и только зимой, в свободное время.

Выдавая себя за поборника просвещения, Щербатов в тоже время утверждал, что даже “малое просвещение” крестьян может привести к “вящим заблуждениям и к духу неподданства”, так как “ежели подлой народ просветится и будет сравнивать тягости своих налогов с пышностью государя и вельмож, тогда не будет ли он роптать на налоги, а, наконец, не произведет ли сие и бунта?” “Вышнее просвещение” должно остаться привилегией дворян.

Щербатов критиковал самодержавие. По его мнению, оно еще мало сделало для расширения прав дворянства, потому что жалованная грамота дворянству сохраняла власть коронной администрации, вместо того чтобы полностью передать ее уездным и губернским дворянским организациям. Самодержавию, управлявшему страной с помощью бюрократического аппарата, он противопоставлял самодержавие с Боярской думой, выступал за передачу власти в руки родовитой олигархии.

Общественно-политические идеалы Щербатова наиболее полно выражены в его “Путешествии в землю Офирскую”. Это произведение — не что иное, как утопический роман, изображение идеальной, несуществующей страны, куда попадает после кораблекрушения шведский офицер. Но эта вымышленная страна является лишь преобразованной согласно с идеалами Щербатова дворянской, крепостнической Россией. В “земле Офирской” население разделено на замкнутые сословия, где большинство людей — рабы, находящиеся в полной зависимости от “сословия благородных”. “Благородные” пользуются исключительным правом владения землей и крестьянами, занимают все посты в учреждениях и армии. Система военных поселений освобождает страну от рекрутчины, создает постоянную армию и обеспечивает быстрое подавление “внутреннего беспокойства”. Во главе управления стоят “вышнее правительство” и “совет вельмож” из представителей замкнутой касты аристократов, наделенных огромными привилегиями. Монарх находится под их постоянным контролем и не имеет права самостоятельно решать ни одного вопроса.

“Философ на тоне” и его окружение

деологи правящей группы дворянства понимали, что в новых условиях необходимы и новые приемы сохранения самодержавно-крепостнического строя. Они отказывались от характерной для Щербатова апологетики крепостничества и рядились в одежды последователей и учеников французских просветителей. Но они извращали просветительские теории, выхолащивали их антифеодальную направленность и использовали их для целей, диаметрально противоположных тем, которые ставили Вольтер, Дидро и Руссо.

Екатерина II заявляла, что “Дух законов” Монтескье стал ее настольной книгой, из которой она переносила целые страницы в свой Наказ. Вскоре после дворцового переворота 1762 г. императрица звала Дидро приехать в Петербург для завершения публикации “Э

нциклопедии”, изданию которой во Франции препятствовало королевское правительство. Несколько позже она приглашала д'Аламбера поселиться в России и взять на себя воспитание ее сына, наследника престола Павла. Начиная с 1763 г. Екатерина ведет оживленную переписку с Вольтером, в которой именует его своим “учителем”. Гримм становится ее доверенным лицом. Императрица советуется с просветителями относительно ведения государственных дел, посылает им дорогие меха и коллекции золотых монет, оказывает денежную помощь. Французские просветители провозглашают ее “северной Семирамидой”, воспевают ее “просвещенный” ум и создают вокруг нее нужную ей рекламу.

Но выдавая себя за сторонницу идей Просвещения, Екатерина II привлекала их для обоснования целесообразности самодержавно-крепостнических порядков. Она утверждала в Наказе, что самодержавие является лучшей и единственно возможной формой правления, так как “всякое другое правление не только было бы в России вредно, но и вконец разорительно”. Цель самодержавия — внедрение в подданных “разума вольности”, направление их действий “к получению самого большого ото всех добра”, охранение “безопасности каждого гражданина” и подчинение всех одним законам.

“Мудрец на троне” знал, что говорил и делал. Под “вольностью” понималось позволение делать только то, что разрешали законы, а они закрепляли всевластие дворян и полное бесправие крестьян. Последним оставалось утешаться тем, что “рабы и слуги существуют от сотворения мира” и это “богу отнюдь не противно”, что они должны своих господ, и притом не только добрых, “но и не нравящихся им, любить и почитать”, повиноваться им “от всего сердца”, все их приказания и повинности “охотно, верно и в надлежащее время исправлять”[8]
.

Общественно-политические взгляды Екатерины отличались от щербатовских не столько целями и содержанием, сколько тактикой и формами защиты крепостничества, своей мнимо-просветительской оболочкой. Но и это различие сохранялось лишь в первое десятилетие ее царствования.

После Крестьянской войны, революций в Америке и Франции взгляды императрицы Екатерины постепенно сближаются с идеями Щербатова. Единственно, что их по-прежнему разделяет,— это вопрос о размерах власти монарха, о месте аристократии в государстве.

По примеру царицы ее приближенные, многие представители дворянской интеллигенции, владельцы тысяч “душ”, вступали в переписку с французскими просветителями, величая себя “усердными почитателями” и “верными последователями” их учения. Граф А. П. Шувалов прославился в Европе своими дружескими связями с энциклопедистами; они называли его “северным меценатом”, а Вольтер посвятил ему свою трагедию “Олимпия”. Не меньшей известностью у энциклопедистов пользовался князь Д. А. Голицын, на средства которого в Гааге печаталось первое издание запрещенного во Франции сочинения Гельвеция “О человеке”. Во дворце читались, переводились и обсуждались сочинения Монтескье, Вольтера, Руссо. Ради приятного препровождения времени придворная знать сообща переводила последнее произведение Мармонтеля “Велизарий”, вызвавшее во Франции резкие нападки со стороны королевской власти. Наиболее политически заостренная девятая глава этого сочинения, посвященная монархам, была переведена самой императрицей.

Отдельные дворяне в условиях начавшегося разложения феодального строя ставили вопрос о некоторых социальных реформах. Граф Н. И. Панин высказывался против “ничем не ограниченной помещичьей власти”, сенатор И. П. Елагин ратовал за предоставление крестьянам земли в потомственное пользование, князь Д. А. Голицын рекомендовал передать крепостным право собственности на имущество, считая, что это “может только принесть пользу и существенные выгоды государству”.

Однако в умах большинства помещиков идеи Просвещения приобретали черты, более соответствующие их крепостнической идеологии. Князь М. М. Щербатов, изучая “Естественную политику” Гольбаха, брал из нее только то, что могло служить для обоснования необходимости олигархического строя. Защищая преимущества феодально-крепостнических порядков, он ссылался на Монтескье, который, по его мнению, “связи между помещиками и их подданными [в России] похвалял”. Генерал И. Н. Болтин привлекал Руссо, чтобы доказать несвоевременность изменения этих порядков. Перефразируя высказывания великого философа-демократа, он писал, что “прежде должно учинить свободными души рабов, а потом уже тела”. Искажение взглядов Руссо особенно ярко выразилось в педагогической теории И. И. Бецкого, выдвинутой им взамен общеобразовательной системы Ломоносова.

В последней трети XVIII в. реакционные настроения в дворянских кругах значительно усилились. Когда осенью 1773 г., отвечая на давно полученное приглашение, Дидро, наконец, приехал в Петербург, он нашел “северную Семирамиду” в пылу борьбы с народным движением под водительством Пугачева. Ему не нужно было много времени, чтобы убедиться в несвоевременности своего визита. После ряда встреч с Екатериной II редактор “Энциклопедии” пришел к выводу, что “глаза философа и глаза самодержца видят вещи по-разному”. Начатые им переговоры с уполномоченным императрицы И. И. Бецким относительно переиздания “Энциклопедии” в Петербурге скоро зашли в тупик из-за двойной игры Бецкого, которого философ охарактеризовал “нерешительным сфинксом”. Для безмятежного увлечения русских дворян буржуазными философами время прошло.

Вслед за правящими кругами и значительная часть дворянской интеллигенции в страхе отошла от учения французских просветителей и обрушилась на него с беспощадной критикой. И. П. Елагин, участвовавший в свое время в философских развлечениях императрицы, говорил теперь, что только “благодать божия... не попустила... ни Вольтерову писанию, ни прочихтакназываемых новых философов и энциклопедистов сочинениям вовсе преобратить мою душу проповеданиями их”[9]
.

4 Передовая общественная мысль в России. Формирование русского просветительства

Общественно-политические взгляды М. В. Ломоносова

редставителем передовой русской общественной мысли, выходившей за рамки официальной дворянской идеологии, был М. В. Ломоносов, показавший своей многогранной деятельностью, какие творческие возможности народа скованы крепостничеством. Он выступал за ускорение экономического развития России, желая, чтобы она встала вровень с передовыми странами Европы. Пути для этого он видел в более полном использовании природных ресурсов, в развитии крупной промышленности, основанной на применении достижений науки и техники, в росте населения, в облегчении повинностей и рекрутчины.

До нас дошло далеко не все литературное наследие Ломоносова, и о его общественно-политических взглядах мы вынуждены судить по его одам, “словам”, письмам. “Слова” произносились на торжественных заседаниях Академии в присутствии двора и предварительно просматривались президентом и академической канцелярией, а оды и письма были обращены к императорам и их окружению. В безобидном по названию стихотворном послании И. И. Шувалову “О пользе стекла” Ломоносов не только создает подлинный гимн в честь науки, но и рисует потрясающую картину рабского труда и бесчинств колонизаторов в Америке. Эта картина не могла не напомнить русскую крепостническую действительность, тем более, что слова “раб” и “крепостной” употреблялись тогда как синонимы.

Ломоносов настойчиво требовал, чтобы положение человека определялось не титулом, не заслугами предков, а его собственными делами. Нужна была поморская “упрямка славная” и большое презрение к “персонам высокородным”, чтобы в письмах к всесильному фавориту Елизаветы заявлять, что не намерен быть шутом не только у вельмож, но и у самого бога.

На взгляды Ломоносова оказали влияние теория “просвещенного абсолютизма” и мужицкая вера “в хорошего царя”. Не понимая, что самодержавие превратилось в реакционную силу, он возлагал надежды на реформы сверху.

Буржуазная направленность взглядов Ломоносова отчетливо выступила в вопросах просвещения, которому он, как и все просветители, придавал решающее значение. В области образования Ломоносов выдвигал буржуазный принцип бессословной школы и требование обучения крестьян. “В университете тот студент почтеннее, кто больше знает. А чей он сын, в том нет нужды”,— смело утверждал он и добился того, что первый в России университет стал бессословным учебным заведением, рассчитанным на “генеральное обучение” разночинцев. Преподавание в университете на русском языке вместо латинского также было продиктовано стремлением разрушить сословную школу и сделать образование более доступным народу.

Ломоносов требовал запрещения всякого вмешательства церкви в дела науки и просвещения. Московский университет, в отличие от всех университетов мира, по его настоянию, не имел богословского факультета.

Взгляды Ломоносова складывались на рубеже двух этапов в истории русской общественно-политической мысли. Отсюда их внутренняя противоречивость. Непонимание органической связи между самодержавием, крепостничеством и отсталостью страны, объясняющее отсутствие прямых высказываний против феодальных порядков, идеализация Петра I и его преобразований сближали Ломоносова с Татищевым, Кантемиром, Прокоповичем, Посошковым. В то же время буржуазная, антидворянская направленность деятельности Ломоносова пробивала дорогу рождавшемуся русскому просветительству и способствовала формированию антикрепостнического направления общественно-политической мысли.

Критика крепостничества

рошло всего несколько лет после смерти Ломоносова, как представители этого нового направления выступили с открытой критикой крепостничества.

Солдатский сын, питомец Академии, продолживший образование за границей, Алексей Яковлевич Поленов (1749— 1816 гг.) в работе “О крепостном состоянии крестьян в России”, представленной на конкурс Вольного экономического общества, исходил из общих положений французских просветителей. Крепостнической теории об извечном существовании рабства он противопоставлял положение о том, что свободные крестьяне были насильственно превращены в крепостных. Невозможно поверить, писал Поленов, чтобы свободные люди добровольно “предпочли рабское состояние благородной вольности и тем вечно себя посрамили, а потомство свое сделали несчастливым”. Крестьяне, от которых зависит “наша жизнь, наша безопасность и наши выгоды... лишились всех почти приличных человеку качеств”. У них отняли право собственности и заставили работать на других, их продают “и больше жалеют скот, нежели людей”, производя “человеческою кровию бесчестный торг”[10]
.

Крепостного крестьянина Поленов сравнивал с свободным тружеником, который сам распоряжается плодами своего труда, работает усердно, расширяет свое хозяйство, хорошо одевается и питается, создает семью, производит товары для продажи, обогащается сам и обогащает государство.

Как и французские просветители, Поленов утверждал, что крепостничество приведет страну к гибели, доведенный до отчаяния крепостной крестьянин выступит с решительным протестом.

Первым критиком крепостничества в Лифляндии был Иоганн-Георг Эйзен (1717—1779 гг.) — пастор в приходе Торма, а позже профессор экономии в елгавской Петровской академии Курляндского герцогства. Эйзен написал на немецком языке обширную работу, в которой доказывал, что барщинный труд не только непродуктивен, но задерживает развитие земледелия, промышленности, торговли и городов. Эйзен предлагал отменить крепостничество и отдать крестьянам в собственность их земельные наделы. Он познакомил со своим проектом придворное окружение Петра III и Екатерины II. Императрица в 1764 г. разрешила Эйзену опубликовать в Петербурге на немецком языке часть труда. Эйзен принял участие в конкурсе, объявленном Вольным экономическим обществом, на тему о праве крестьян на собственность, но его радикальные взгляды не встретили поддержки. В ряде своих работ Эйзен продолжал разрабатывать вопрос об отмене крепостничества в Лифляндии. Однако его надежды на реформы сверху не сбылись.

Под влиянием французской буржуазной революции конца XVIII в. в Прибалтике появились еще более радикальные сочинения. Весьма прогрессивными воззрениями отличался валкский, позднее елгавский адвокат Людвиг Кенеман. В 1790 г. он написал труд “Соображения, достойные внимания”. После безуспешных попыток опубликовать его он вместе со своими сторонниками стал распространять это произведение в рукописных списках.

Кенеман был приверженцем Руссо и Марата. Он резко критиковал французскую “Декларацию прав человека и гражданина” 1789 г., возмущаясь тем, что во Франции горсточка зажиточных людей захватила власть и выдает себя за всю нацию, отстранив 19,5 млн. французов только за то, что они не имеют собственности. Кенеман критиковал также буржуазное понятие свободы отмечая, что пока существует имущественное неравенство, “естественной свободы” не будет. Под “естественной свободой” Кенеман понимал право каждого человека быть сытым, одетым и не нуждаться.

Крестьянский вопрос в Уложенной комиссии

езкая критика помещичьего произвола, протесты против захвата земель и закрепощения государственных крестьян, против несправедливостей в судебных и административных учреждениях раздавались и на заседаниях Уложенной комиссии. Выступления дворянских депутатов Г. С. Коробьина, Я. П. Козельского, крестьянских депутатов И. Чупрова, И. Жеребцова, казака А. Алейникова и др. были актами большого гражданского мужества, ибо их оппонентами были генералы, князья и сенаторы. Императрица меньше всего была склонна допускать обсуждение положения крестьян и крепостного права на заседаниях комиссии. Во главе ее она поставила князя А. А. Вяземского и А. И. Бибикова, незадолго до этого жестоко расправившихся с волновавшимися помещичьими и приписными крестьянами. Оба они не остановились бы перед тем, чтобы заставить наиболее “непослушных” депутатов сложить с себя депутатские полномочия.

В выступлениях депутатов, осуждавших крепостничество, проводилась мысль о том, что “невольническое рабство” является несчастьем для крестьян, что на Украине оно “привело бедный малороссийский народ почти в крайнее угнетение и разорение” и принесло ему “крайнее отягощение, нестерпимые налоги и озлобление”. Побеги крестьян, по их мнению, вызывались не ленью, склонностью к пьянству и другими пороками, как утверждали крепостники, а действиями помещиков, которые “несносны земледельцам, вредны всем членам общества и государству пагубны”. На обвинения крестьян в “пьянстве, лености и мотовстве” Козельский ответил, что крестьянин “разумеет и вперед знает, что все, что бы ни было у него, то говорят, что не его, а помещиково”. Самый трудолюбивый человек “сделается нерадивым во всегдашнем насилии и не имея ничего собственного”[11]
. Ликвидировать побеги можно не жестокими наказаниями крестьян, а работой “вольной и не томной”. По мнению Козельского, повинности не должны превышать двух дней в неделю, а Поленов утверждал, что для выполнения крестьянами повинностей на землевладельцев вполне достаточно и одного дня. Управление крестьянами надлежало передать их собственным выборным.

Однако позиция прогрессивных депутатов и участников конкурса была непоследовательна и внутренне противоречива. Защищая интересы крестьян и предлагая меры улучшения их положения, они, по меткому выражению Г. В. Плеханова, “споткнулись о порог”, которым был вопрос “о личной зависимости крестьян”[12]
. Первым попытался перешагнуть этот порог белгородский однодворец Андрей Маслов. По его мнению, помещики “безмерно отягощают крестьян”, которые “каждый день беспосредственно на их работе находятся”. Помещик “того не думает, что чрез его отягощение в крестьянских домах дети с голоду умирают; он же веселится, смотря на псовую охоту, а крестьяне горько плачут, взирая на своих бедных, голых и голодных малых детей”.

От этой “пагубы” крестьян не спасут ни отделение их земли от помещичьей, ни регламентация их повинностей, ни расширение их имущественных прав. Единственный выход Маслов видел в лишении помещика права на труд крестьянина, в передаче земли крестьянам, в уничтожении всякой возможности вмешательства помещика в их экономическую деятельность. Землевладельцам следует оставить только часть податей, собираемых государством с сельского населения. В этом случае помещиками “никто обижен не будет... и крестьяне от невинных бед все избавиться могут законом”[13]
.

Депутаты Уложенной комиссии и участники конкурса не выступали с требованием немедленной ликвидации крепостничества. Они лишь предлагали меры по его смягчению, ограничению и постепенному изживанию. Но даже и эти предложения были отвергнуты, а конкурсные работы оказались в архиве.

Просвещение и передовая русская общественная мысль

ем не менее открытое обсуждение крестьянского вопроса, составлявшего главное содержание классовой борьбы в России, придало русской общественной мысли политическую заостренность. Публичное порицание крепостнических порядков свидетельствовало о глубоких изменениях, которые происходили в недрах феодального общества, оповещали о начинавшемся его разложении. Конечно, передовые люди России 60-х годов XVIII в. не могли предвосхитить будущее и их требования по крестьянскому вопросу не предусматривали революционных методов. Они прежде всего были людьми эпохи Просвещения и видели путь к общественно-политическим преобразованиям в распространении науки и знаний, в совершенствовании разума.

В этих целях представители молодой демократической интеллигенции еще на студенческих скамьях начинали трудиться над переводами полезных книг. Эти занятия они продолжали и будучи уже канцелярскими служащими в Сенате или учителями в учебных заведениях. Своими переводами они приносили посильную помощь делу распространения и демократизации знаний; их усилиями великие ученые, мыслители, писатели различных стран и времен заговорили на русском языке. В условиях того времени, когда оригинальных произведений отечественной литературы было мало, переводы приобретали черты самостоятельных произведений переводчиков, в которые они вкладывали свои думы.

Помимо различных учебных пособий и обобщающих научно-популярных работ, переводились произведения древних классиков, гуманистов эпохи Возрождения, английских философов-материалистов и, наконец, современных французских просветителей.

Сочинения французских просветителей ходили по рукам среди студентов Петербурга и Москвы, ими увлекалась столичная дворянская молодежь. Переведенные на русский язык еще в 60-х годах, они издавались для широкого читателя. Своим содержанием эти сочинения расшатывали устои феодального мировоззрения. “Религия, понимание природы, общество, государственный строй — все было подвергнуто самой беспощадной критике; все должно было предстать перед судом разума и либо оправдать свое существование, либо отказаться от него”[14]
.

Состав переводимых в России книг свидетельствует об интересе русских читателей к социально-политическим и философским идеям французских энциклопедистов.

Прежде всего русские переводчики обратились к знаменитой “Энциклопедии”, объединившей на своих страницах почтивсехфранцузских просветителей. С 1767 по 1777 г. было переведено и издано отдельными сборниками более 400 статей, среди них — наиболее важные философские и политические сочинения, определившие собой идейное направление “Энциклопедии”: “Политика” “Политическая экономия”, “Правление”, “Деспотическое правление”, “Ограниченная монархия”, “Демократия”, “Самодержцы”, “Тиран”, “Узурпатор”, “Естественное право” и др. Переводчиками этих статей были преимущественно канцелярские служащие Сената, воспитанники Петербургского академического и Московского университетов: Я. П. Козельский, И. Г. Туманский, С. Башилов, И. У. Ванслов и др.

Исключительное значение для русских современников имели сочинения Вольтера. Изложенные в простой и доходчивой форме, они были особенно понятны рядовому читателю. В последней трети XVIII в. было переведено на русский язык и издано около 60 произведений Вольтера; некоторые из них стали в России почти так же популярны, как и во Франции. Издатель “Словаря исторического” В. И. Окороков объясняет увлечение трудами Вольтера тем, что автор вложил в них “любовь к смертным и ненависть к утеснению”.

Наряду с сочинениями Вольтера в России выходили и произведения других энциклопедистов. В 60-х — начале 70-х годов на русском языке были изданы: “Дух законов” Монтескье (в переводе протоколиста Сената В. И. Крамаренкова), драматические произведения Дидро (в переводе сенатского канцеляриста И. Яковлева), “Разговоры Фекиона” Мабли (в переводе секретаря Коллегии иностранных дел А. Курбатова) и др. Особое внимание привлекал Руссо; его страстная пропаганда демократических идей, изложенных с подлинным художественным мастерством, нашла отклик у русских читателей. Н. И. Новиков считал Руссо писателем, обретшим “славнейшие в нашем веке человеческие мудрости”, а Я. П. Козельский сравнивал его с “высокопарным орлом, который превзошел всех бывших до него философов”.

Крестьянская война 1773—1775 гг. обострила враждебное отношение правящих кругов к идеологии передовых представителей русской интеллигенции. Возрос надзор за их общественной и научной деятельностью. Под особый контроль были взяты переводы и издания книг. Поэтому со второй половины 70-х годов снизилось количество публикуемых переводов сочинений энциклопедистов.

Новиковский период в истории просвещения

осле роспуска Уложенной комиссии главной трибуной передовой общественно-политической мысли стали сатирические журналы Н. И. Новикова “Трутень” и “Живописец”, издававшиеся им в 1769—1773 гг. Не выяснено, кто писал отдельные статьи: Новиков, Фонвизин, Радищев или неизвестные нам авторы, поэтому целесообразно рассмотреть новиковские журналы в целом. Предшественники Новикова критиковали крепостное право в экономическом и юридическом плане. Новиковские журналы показали его аморальность, его разлагающее влияние как на крестьян, так и на помещиков, которые, привыкнув пользоваться даровым трудом, видят в крестьянах лишь рабочий скот, превращают истязание их в развлечение, сами становятся “хуже зверей” и “недостойны быть рабами у своих рабов”.

Новиковские журналы дали целую галерею портретов помещиков. Одни из них требовали, чтобы крестьяне “и взора их боялись”, другие утверждали, что “крестьяне не суть человеки” а “крепостные рабы”, которые только для того и существуют, чтобы “претерпевая всякие нужды, работать и исполнять волю помещика исправным платежом оброка”. Третьи гордились своим правом за всякий пустяк “всем людям кожу спустить”, четвертые восхищались жестокостями при выколачивании оброков и умением получать “барашка в бумажке”.

Екатерина II запретила крестьянам жаловаться па помещиков. В связи с этим новиковский “Трутень” опубликовал потрясающие по силе и достоверности “копии с крестьянских отписок и помещичьего указа”, которые звучали как общерусская челобитная крестьян. В деревне неурожай, падеж скота, населению угрожает голодная смерть и уже осенью “многие пошли по миру”, но крестьяне должны внести подати, отдать помещику оброк, заплатить бесконечные штрафы. Неплательщиков “на сходе сек[ут] нещадно”, продают их жалкое имущество и снова “каждое воскресенье сек[ут]”, хотя и знают, что “им взять негде”[15]
.

Новиковские журналы много места отводили обличению произвола и взяточничества в административных и судебных учреждениях, где сидели “дворяне без ума, без науки, без добродетели и воспитания”. Резкая критика крепостнических порядков, смелая полемика с Екатериной и разоблачение ее политики были причиной непрерывных репрессий, которые обрушивались на новиковские издания. Новиков неоднократно вынужден был менять форму критики, названия журналов. Летом 1773 г., накануне Крестьянской войны, издание их было запрещено.

В ряде вопросов буржуазная направленность общественно-политических взглядов Новикова выступала еще отчетливее. В многочисленных изданиях той поры, когда он стоял во главе типографии Московского университета (1779—1789 гг.), Новиков подчеркивал значение “коммерции” в жизни общества и утверждал, что для ее развития наиболее благоприятен республиканский строй. Он публиковал статьи, в которых осуждался деспотизм, ведущий страну к бедности и упадку, доказывались преимущества свободы экономической деятельности и свободной конкуренции.

Новиковские издания этого времени подробно информировали читателей о ходе революционной войны Америки за независимость и открыто выражали симпатии к американцам, боровшимся за свободу. Особое внимание уделялось тому, как в молодой республике решался вопрос о рабовладении; осуждалась работорговля и приветствовалось ограничение рабства в Северных штатах.

Еще более показательны характеристики в новиковских изданиях “славных людей нынешнего столетия”. В их числе нет ни одного деятеля, связанного с монархией и крепостничеством. Ими оказываются Монтескье, Вольтер, Рейналь, Руссо, Франклин, Адаме, Лафайет, Вашингтон — идеологи грядущей французской революции. Главной заслугой Вашингтона автор считал провозглашение республики, которая будет “прибежищем свободы, изгнанной из Европы”. Выступления журналов Новикова свидетельствовали о его определенной симпатии к республиканскому строю, почти не оставлявшей места для веры в “просвещенного монарха”.

За несколько месяцев до французской революции правительство отобрало у Новикова университетскую типографию, а сам он два года спустя был отправлен Екатериной без суда в Шлиссельбургскую крепость.

С. Е. Десницкий

дним из первых пытался выйти за рамки идеалистического понимания истории человечества профессор Московского университета С. Е. Десницкий (умер в 1789 г.). Исторический процесс он связывал с развитием производительных сил, разделением труда и изменением форм собственности. В этом отношении суждения Десницкого опережали взгляды современных ему французских просветителей; в противовес теории “общественного договора” он связывал возникновение государства с имущественным неравенством.

Десницкий противопоставлял феодальной собственности и феодальному государству буржуазную собственность и буржуазный строй. Он осуждал крепостное право, ссылался на Англию, где отсутствуют “политические препятствия” для развития сельского хозяйства, где оно “производится добровольно... с несказанным рвением, успехом и совершенством”. Десницкий доказывал необходимость преобразования политического строя России, предлагал учредить в качестве высшего законодательного и судебного органа выборный сенат из 600—800 членов, обязанность которого состояла бы в разработке новых законов и установлении налогов, в контроле за доходами и расходами государства, в решении вопросов мира и войны. Сенат должен был действовать непрерывно и находиться “безотлучно при монархе”, его члены должны были избираться па основе имущественного ценза.

Буржуазная направленность взглядов Десницкого выражалась в предложении уничтожить сословные привилегии и установить формальное равенство всех граждан перед законом, отделить административную власть от судебной, ввести независимый, бессословный, гласный и равный для всех суд с адвокатурой, присяжными заседателями и государственными прокурорами. Власть в городе, по его проекту, передавалась учреждениям, купеческим по составу.

Десницкий требовал равноправия всех народов Российской империи, равноправия женщин с мужчинами, прекращения религиозных преследований, устранения вмешательства церкви в государственные дела, в вопросы науки и просвещения. Говоря о преимуществах английских порядков, он вместе с тем не идеализировал буржуазную Англию, с которой был хорошо знаком, так как учился в университете в Глазго под руководством “отца классической политической экономии” — Адама Смита. Десницкий писал, что в Англии нет подлинного народовластия, что там правят “миллионщики”, у которых “даже и самое правосудие может быть нечувствительно на откупе”.

Предлагая план изменения политического строя России, Десницкий все свои надежды возлагал на реформы сверху, боялся крестьянских восстаний и предостерегал, что не следует давать крестьянству повода к проявлению неповиновения.

Масонство

воеобразной формой идеологического наступления реакции было масонство, возникшее как антипод рационализму века Просвещения: разуму противопоставлялась мистика, материалистическому пониманию законов природы — алхимия и кабалистические толкования. Масонство стремилось увести современников от социально-политических вопросов, которые ставили перед ними идеологи молодой буржуазии. Говоря о равенстве людей, масоны переносили это понятие в абстрактный мир; они много рассуждали о гуманности и просвещении, но гуманность ими понималась как “вспомоществование”, а просвещение — как средство для воспитания “доброго христианина” и “покорного подданного”. На место феодальных норм морали они выдвигали свои столь же реакционные, но по форме более соответствовавшие духу времени.

В России масонские ложи приобрели особое значение и силу в 70-х — 80-х годах, когда в них хлынула широким потоком дворянская интеллигенция. Конечно, притягательной силой для них были не мистический ритуал и не алхимические опыты, а масонское учение о религиозно-нравственном совершенствовании, о послушании и братстве людей всех сословий. Этим они хотели заменить идеи общественного равенства и классового антагонизма, воскрешавшие в их памяти крестьянские волнения. Видный масон тех лет И. В. Лопухин писал в 1780 г., что французские просветители “разум свой соделывают орудием погубления людей... В какое несчастие повергся бы человеческий род, если б удовлетворилось их пагубное желание и если б могли подействовать змеиным жалом начертанные книги их”. Тогда, говорит он, крестьяне вышли бы из повиновения и не совершали больше “человеколюбивые дела”, т. е. перестали бы производить хлеб для дворян[16]
.

Среди масонов удивительно уживались набожность с вольнодумством, просветительство с крепостнической идеологией. Именно эта особенность масонства привела к тому, что при общей его реакционной направленности в нем порой возникали и развивались прогрессивные начинания. Известно, что в окружении московских розенкрейцеров 80-х годов развернулась огромная для своего времени просветительская деятельность Н. И. Новикова, принесшая широкому читателю сотни новых общеобразовательных книг и переводов классиков мировой культуры. И тем не менее масонство отрицательно сказалось на развитии передовой общественной мысли в России. Это видно хотя бы на примере того же Новикова: в 80-х годах, когда он уже стал масоном, из его изданий почти полностью исчезли острые общественно-политические вопросы, которые он так смело ставил в своих журналах в конце 60-х - начале 70-х годов.

5 Революционные общественно-политические взгляды

А. Н. Радищев

осстание Пугачева, европейская просветительская мысль, уроки революционной войны в Америке и революционная ситуация во Франции способствовали возникновению в русском просветительстве революционного направления. Этот перелом в истории русской общественной мысли связан с А. Н. Радищевым (1749-1802 гг.), с его знаменитой книгой “Путешествие из Петербурга в Москву”. Радищев писал, что крестьянин “заклепан в узы” и “в законе мертв”. Дворяне заставляют крестьян “шесть раз в неделю ходить на барщину”, взимают с них непосильные оброки, лишают их земли, применяют “дьявольскую выдумку” — месячину. Помещики истязают крестьян “розгами, плетьми, батожьем или кошками”, сдают в рекруты, ссылают на каторгу, “продают в оковах как скот”. Ни один крепостной крестьянин “не безопасен в своей жене, отец в дочери”[17]
. Помещики оставляют “крестьянину только то, чего отнять не могут,— воздух, один воздух”. Из этого Радищев делал вывод о необходимости “совершенного уничтожения рабства” и передачи всей земли крестьянину — “делателю ее”.

Еще дальше своих предшественников Радищев пошел в понимании связи между крепостничеством и самодержавием. Самодержавие защищает интересы вельмож и “великих отчинников”, в органах управления и судах царят крепостнические порядки. Он первым среди русских мыслителей подчеркнул, что религия и церковь являются одним из важнейших орудий угнетения народа.

Радищев твердо верил, что после революционного уничтожения крепостничества из крестьянской среды скоро бы “исторгнулися великие мужи для заступления избитого племени; но были бы они других о себе мыслей и права угнетения лишенны”. Радищев наполнил понятие “патриотизм” революционным содержанием. Настоящим патриотом, по Радищеву, может считаться лишь тот, кто всю свою жизнь и деятельность подчиняет интересам народа, кто борется за его освобождение, за установление “предписанных законов естества и народоправления”.

По Радищеву, “самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние”. Он утверждал, что истина и справедливость не живут в “чертогах царских”, что одежды царя и его приближенных “замараны кровью и омочены слезами” народа, поэтому тщетны надежды просветителей на “мудреца на троне”. Мысль Радищева шла дальше: “Нет и до окончания мира примера, может быть, не будет, чтобы царь упустил добровольно что-либо из своей власти”[18]
.

Своими произведениями “Письмо другу”, “Беседа о том, что есть сын отечества”, “Житие Федора Васильевича Ушакова” и “Путешествие из Петербурга в Москву” Радищев готовил читателей к восприятию идеи о необходимости революции. В оде “Вольность”, наиболее важные строфы которой он включил в “Путешествие”, Радищев выступил с подлинным гимном в честь будущей победоносной революции. Как величайший праздник человечества он рисует день, когда “возникнет рать повсюду бранна”, будут “ликовать склепанны народы” и торопиться “в крови мучителя венчанна омыть свой стыд”. Праздником будет день, когда победит восставший народ.

После революции и казни царя, по мысли Радищева, на престол “воссядет народ” и воцарится вольность - “вольность дар бесценный источник всех великих дел”. Он высоко ценил Кромвеля за то, что тот научил, “как могут мстить себя народы”, и “Карла на суде казнил”.

Издавая “Путешествие из Петербурга в Москву”, запрещенное в России, Герцен писал о его авторе: “....Он едет по большой дороге,
он сочувствует страданиям масс, он говорит с ямщиками, дворовыми, с рекрутами, и во всяком слове его мы находим с ненавистью к насилью - громкий протест против крепостного состояния”[19]
.

Требуя полного освобождения крестьян, указывая на революционный путь к нему, Радищев не исключал при этом и путь реформ сверху. В этом не было ни отступления от своих основных взглядов, ни проявления либеральных иллюзий и колебаний. Он имел в виду реформы, которые не укрепляли бы существующий строй, а ослабляли бы его, ускоряли его гибель. Он разработал план постепенного осуществления мероприятий, которые должны завершиться “совершенным уничтожением рабства”.

Однако Радищев мало верил в то, что помещики, эти “звери алчные, пиявицы ненасытные”, согласятся на проведение реформ или что их осуществит монарх. Он грозил помещикам что “рабы, тяжкими узами отягченные, яряся в отчаянии своем разобьют железом главы” своих ненавистных господ[20]
.

Радищев считал, что революция – не пустая мечта: “Взор проницает густую завесу времени, от очей наших будущее скрывающую. Я зрю сквозь целое столетие”,— писал он.

Екатерина II понимала, какую опасность для самодержавно-крепостнического строя представляет критика крепостничества, сочетающаяся с провозглашением революционных идей, одобрением стихийных крестьянских бунтов и выступлением с революционной программой.

С именем Радищева связан особый этап революционной, республиканской мысли в России. Идя “вслед Радищеву”, затравленному самодержавием[21]
, радищевцы — его современники и последователи — приняли эстафету из его рук и передали ее поколению Пестеля и Рылеева, Грибоедова и Пушкина. Если плеяда великих французских просветителей идеологически подготовила буржуазную революцию в Западной Европе, то Радищеву выпала великая честь выступить идеологом начинающегося революционного движения в России.

Французская буржуазная революция и русская общественная мысль

дни, когда во Франции вооруженный народ штурмовал Бастилию, в России Радищев печатал свое “Путешествие из Петербурга в Москву”. Тогда же Я. Б. Княжнин завершал свою последнюю трагедию “Вадим Новгородский”, явившуюся вершиной дворянского свободомыслия. Яков Борисович Княжнин (1742—1791 гг.), дворянин, в течение долгих лет преподавал русскую словесность в Сухопутном шляхетском корпусе и был автором многих трагедий. В своем “Вадиме” он дал образ республиканца, противопоставляя его “просвещенной монархии”. В отличие от Радищева народ в трагедии Княжнина изображен как пассивная сила. Тем не менее со страниц “Вадима”, так же как и “Путешествия из Петербурга в Москву”, хотя и по-разному, звучали призывы к борьбе с самодержавием.

С первых же дней революции во Франции ее лозунги и дела захватили многие умы в России. Современники рассказывают, что “революционные события были ежедневным предметом разговоров и жарких споров о принципах и их изложении, и невозможно было не принимать в них участия”[22]
. Революционные журналы, книги и брошюры проникали в Россию. Они вызывали живой интерес в дворянских особняках и гостином дворе, в казармах и университетских аудиториях, в столицах и провинции. Вдумчивые наблюдатели замечали, что “прелести Французского переворота” не только до Украины, но и “до глубины самой Сибири простирали свое влияние на молодые умы”[23]
. В Яссах, например, при штаб-квартире князя Потемкина офицеры стали выпускать еженедельный листок “Вестник Молдавии”, где печатались сообщения о революции во Франции. В Тобольске учителя народного училища на страницах издаваемого ими журнала помещали статьи на революционные темы: о правах человека, о Национальном собрании, о конституции 1791 г. Известиями из Франции интересовались в Пензе, в Кременчуге, в Семипалатинске, в Саратове.

Французская революция вначале была принята русским обществом чуть ли не с единодушным одобрением. Передовые дворянские круги, в частности, увидели в событиях во Франции путь к “просвещенной” монархии, горячо ратовали за насаждение “добродетели”, за “равенство чувств” людей всех сословий, за гражданское достоинство, оставляя в стороне вопросы общественно-экономических преобразований.

Но разгоравшаяся на Западе заря революции постепенно отрезвляла дворянские головы. Сообщения о городских и крестьянских выступлениях во Франции, о сожженных замках воскрешали в памяти русских помещиков грозный призрак Крестьянской войны под водительством Пугачева. В событиях во Франции они видели претворение в жизнь тех дум, которые, по яркому определению Радищева, они читали “на челе каждого из... крестьян”. Один вологодский помещик заметил, что “все крестьяне имеют оставшегося от времени Пугачева духа — дабы не было дворян”, и добавил, что это и есть дух “безначальства и независимости, распространившийся... по всей Европе”. Отголоски “великого страха” докатились и до русских дворянских усадеб, где, по выражению помещика А. Карамышева, содрогались, глядя “как старый свет спознакомляется с новым”. Масон И. В. Лопухин писал в этой связи, что он охотно отказался бы от всех своих крестьян, лишь бы “никогда в отечество наше не проник тот дух ложного свободолюбия, который сокрушает многие в Европе страны”[24]
.

Развитие событий во Франции усиливало опасения представителей привилегированного класса. Победы революционных армий на полях войны, свержение монархии и казнь короля, установление якобинской диктатуры не оставляли больше места для дворянских иллюзий. Все более очевидной становилась пропасть, отделявшая “старое” от “нового”, путь к которому неизбежно шел через революцию. Приближавшийся кризис феодально-крепостнической идеологии даже в ее “просвещенной” форме приводил в отчаяние ее носителей. “Век просвещения! Я не узнаю тебя — в крови и пламени не узнаю тебя — среди убийств и разрушения не узнаю тебя!”[25]
. В этих словах Карамзин выразил в какой-то мере чувства и думы большого числа дворян.

Правительство Екатерины II встало на путь открытой реакции. Радищева сослали в Сибирь, Княжнин был брошен в тюрьму, где он, по-видимому, и умер в 1790 г. Новиков в начале 1792 г. был заключен в Шлиссельбургскую крепость сроком на 15 лет. Во имя защиты “цивилизации” и “порядка” подвергались заточению свободомыслящие люди, свирепствовала цензура. В своих посланиях к европейским монархам Екатерина призывала их к постовому походу” против “якобинского варварства”. Подавить “французское безначалие,— писала она,— значит приобрести себе бессмертную славу”.

Иначе воспринимались революционные события во Франции передовыми демократическими кругами русской интеллигенции, которые в своих стремлениях отражали интересы и нужды трудовых слоев населения. В огне революции во Франции рушились те самые феодальные устои, против которых стихийно боролось русское крестьянство и против которых выступали лучшие люди России. Французская революция как бы подтверждала на практике жизненность идей Радищева; она способствовала становлению в России революционной идеологии, развившейся как протест против русской самодержавно-крепостнической действительности.

Дела Тайной экспедиции, сохранившие протоколы допросов, показания свидетелей, раскрывают среду, в которой зрела русская революционная мысль. В Петербурге, например, у некоего разорившегося купца Степана Еркова собирались люди различных профессий, в том числе землемер в отставке Федор Кречетов, который говорил о необходимости свергнуть “власть самодержавия, сделать либо республику, либо инако как-нибудь, чтобы всем быть равными”. В Петербурге же, в кругу мелких коллежских канцеляристов велись разговоры о том, что “русские находятся под тяжким игом самодержавного тиранства” и что “было бы очень хорошо, если бы Национальный конвент додумал о способе избавления Франции от такого врага (как Екатерина II.— автор), а людей русских от тиранства”. На Украине мелкий служащий из обедневших дворян Степан Познанский спрашивал окружавших его лиц: “на что нам коронованные головы, на что нам магнаты”, и предлагал с ними поступить так же, “как во Франции с ними сделали, а мы в то время будем равны и вольны”. Эти требования и надежды говорят о тех революционных выводах, к которым пришли русские передовые люди в дни наивысшего подъема французской революции. Наметились истоки революционно-демократического течения, определившегося в русском освободительном движении в XIX в.

[1]
К. Маркс
и Ф. Энгельс
. Сочинения, т. 22, стр. 24.

[2]
К. Маркс
и Ф. Энгельс
. Сочинения, т. 20, стр. 346.

[3]
М. В. Ломоносов
. Полное собрание сочинений, т. 6. М.-Л., 1952, стр. 178.

[4]
Казнодей – проповедник.

[5]
Сб. РИО, т. 4, стр. 193.

[6]
Сб. РИО, т. 8, стр. 59.

[7]
“Чтения ОИДР”, 1861, т. 3, отд. V, стр. 102-104

[8]
“Наказ Екатерины II”. СПб., 1907, “ 11, 13, 15, 16, 32-35.

[10]
“Археографический ежегодник” за 1958 г., стр. 413, 416, 419, 420, 428.

[11]
Я. П. Козельский.
Философические предположения…, СПб., 1768, стр. 90-91.

[12]
Г. В. Плеханов
. Сочинения, т. XXI, стр. 269.

[13]
Сб. РИО, т. 32, стр. 513-517.

[14]
К. Маркс
и Ф. Энгельс
. Сочинения, т. 20, стр. 16.

[15]
“Трутень”, лист XXVI, октября 20 дня. – “Сатирические журналы Н. И. Новикова”, М.-Л., 1951.

[16]
И. В. Лопухин
. Рассуждение о злоупотреблении разума некоторыми новыми писателями и опровержение их вредных правил. Соч. россиянином. М., 1780, стр. 5-7.

[17]
А. Н. Радищев
. Избранные сочинения. М., 1949, стр. 79, 80, 120-121, 198, 226.

[18]
Там же, стр. 3, 100-102, 13-14.

[19]
А. И. Герцен
. Собрание сочинений, т. XIII. М., 1958, стр. 273.

[20]
А. Н. Радищев
. Избранные сочинения, стр. 217, 221.

[21]
Возвращенный Павлом I из сибирской ссылки Радищев, надломленный и обманутый демагогическими жестами Александра I, покончил с собой 11 сентября 1802 г.

[22]
Д. Н. Свербеев
. Записки, т. 1. М., 1899, стр. 411.

[23]
В. Н. Карамзин
. Сочинения, письма и бумаги. Харьков, 1910, стр. 62-63.

[24]
Я. Барсков
. Переписка московских масонов XVIII века. Пг., 1915, стр. 24.

[25]
“Аглая”, кн. II. Изд. Николая Карамзина. М., 1795, стр. 68 и сл.

Слов:	11664
Символов:	93204
Размер:	182.04 Кб.

Название реферата: Русская культура в 18 веке