«Оптика физическая» и «оптика интеллектуальная»: С.И.Вавилов и Эмиль Жебар
Гаврюшин Н. К.
Что общего у Афин и Иерусалима? Что общего у французского медиевиста и русского физика?..
В 1947 г. президент Академии наук СССР Сергей Иванович Вавилов (1891-1951) поставил на полку своей библиотеки очередное приобретение – книгу французского академика Эмиля Жебара (1839-1908) "Монахи и папы"1.
Спустя без малого полвека, 18 июля 1994 года, в букинистическом магазине на ул. Качалова (Малой Никитской) ее случилось приобрести одному библиофилу из Института истории естествознания и техники, с 1991 года носящего имя С.И. Вавилова.
Не будь на титульном листе выразительной надписи "С.Вавилов, Москва, 1947 г.", а на обороте обложки – экслибриса, о котором речь впереди, притягательность этой книжки была бы куда скромнее... Хотя Жебар и член Института, сказать, что имя его широко известно, наверное, трудно... Как научное сочинение, "Монахи и папы" при беглом просмотре не впечатляет – практически отсутствует научный аппарат, а для беллетристики оно кажется слишком специальным...
Приобретение книги, как известно, – отнюдь не гарантия того, что она будет прочитана. Сколько неразрезанных томиков кочует из библиотеки в библиотеку на протяжении многих десятилетий! Только публикация "Дневников" С.И.Вавилова2 побудила нового владельца к неспешному чтению "Монахов и пап" и открыла ему подлинные достоинства этого сочинения...
Эмиль Жебар – искренний, чуждый кликушества католик, с тонким чувством юмора, великолепный стилист, психолог, и большой знаток изящных искусств. В юности ему довелось близко ощутить дух Древней Греции и восточного христианства. Дело в том, что по окончании обучения в лицее родного города Нанси он поступил по французскую школу в Афинах, о времени обучения в которой позднее напишет проникновенные воспоминания3.
Первые работы Жебара посвящены исключительно классической античности. Это его диссертация "О различных образах Улисса у древних поэтов" (1860)4, "История поэтического чувства природы в греческой и римской античности" (1860)5, "Пракситель. Опыт истории искусства и греческого гения от эпохи Перикла до АлександраМакедонского" (1864), "Опыт о жанровой живописи в античности" (1869).
Книгой "Об Италии. Опыты критические и исторические" (1876) Жебар открыл новую тему своего творчества, посвященную религиозной жизни и культуре средних веков и Возрождения. Ей была посвящена целая серия работ, из которых назовем: "Истоки Ренессанса в Италии" (1879)6, "Новые исследования по истории иоахимизма" (1886), "Итальянский Ренессанс и философия истории" (1887), "Вокруг тиары" (1894), "Италия мистическая. История религиозного возрождения в средние века" (1890), "Флорентийские новеллисты в средние века" (1903) "Флоренция" (1906), "Сандро Боттичелли и его эпоха" (1907), "Микеланджело – скульптор и художник" (1908).
В 1877 исследование Жебара "Рабле, Ренессанс и Реформация" было отмечено премией Французской Академии. В нем Жебар впервые попытался раскрыть мировоззрение автора "Гаргантюа и Пантагрюэля" как религиозного скептика и прямого предтечи вольнодумцев эпохи Просвещения. Эта точка зрения быстро завоевала широкое признание и стала своего рода unlieucommun... Правда, в XX веке была аргументирована и совершенно иная оценка, согласно которой Рабле – духовный преемник Эразма Роттердамского, и гомерический хохот и сальные шутки его героев – совсем не основание для вывода об апостасии медонского священника7.
Книга о Рабле стала и своего рода отправной точкой для экскурсов Жебара в эволюцию жанра героикомического рассказа. Они оформились в книги "От Улисса до Панурга" (1902) и "От Панурга к Санчо Панса" (1911)8.
Надо еще заметить, что Жебар порой погружался и в весьма специальные социологические экскурсы, захватывавшие и правовую, и экономическую тематику. Например, ему принадлежит исследование об усыновлении, опекунстве, легитимизации незаконных детей, коммерческом сообществе и экспроприации собственности в общественных интересах9.
Но безусловно доминируют в творчестве Жебара мотивы античности, искусства и религии Средних веков и Ренессанса, во многом между собой переплетающиеся...
Как важный штрих следует добавить, что Жебар был страстным книголюбом и охотно участвовал в организации библиофильских изданий; его тексты иллюстрировались известными художниками – Альфонсом Муха10, Жаком Туше11, Адольфом Жиральдоном12, Сержем Соломко13). В частности, книга Жебара о Боттичелли была выпущена специальным тиражом в 300 нумерованных экземпляров...
Страстным библиофилом был и С.И.Вавилов. "У меня друзей кроме книг нет", – записывает он 9 февраля 1913. "Если бы не было книг – жить бы почти не стоило бы. Книга лучше музыки, живописи, любви и вообще жизни. Я покупаю книги без удержу, иногда даже страшно становится и грустно".14 "Книги, замечательные книги, – пишет он в своем дневнике 13 мая 1945 г. – Как жаль, что с ними, умирая, придется расстаться". "Охота за книжками" его нравственно поддерживает, чтением их он порой просто спасается.15 В апреле 1950-го он погружается в чтение специфически библиофильского издания – Uzanne, Octave (1852-1931). Capricesd’unbibliophile. Paris, 1878. 8?16.
31 декабря 1946 он ходит "по комиссионным и книжным лавкам". Возможно, как раз тогда или чуть позднее ему попались "Монахи и папы"...
Что мог знать С.И.Вавилов о Жебаре к моменту приобретения книги? Возможно, раньше он встречал русские переводы книг "Сандро Боттичелли"17 и "Мистическая Италия"18, но не менее вероятно, что его просто интересовала сама тема, без какой-либо связи с автором... Религиозные интересы были совсем не чужды президенту АН СССР. И они, как и у французского академика, находились в неразрывной связи с искусством, эстетическими переживаниями...
"Красота, старина, наука, религия – общая у них тайна", – записал Вавилов еще 22 октября 1916 года.
В книге Жебара "Монахи и папы", вышедшей первым изданием в 1896, четыре очерка. Первый, "Душа монаха в 1000-м году", посвящен автору хроник, "летописцу" Раулю Глаберу – не особенно оригинальному, а именно типичному. У него почти на каждой странице Жебар находит "бессознательное манихейство19, параллельное действие Бога и Сатаны"20, "интеллектуальную болезнь", которая была своего рода "эпидемией"...
"Средние века, – пишет Э.Жебар, –опьяненные сверхъестественным, применяли к видению вещей весьма своеобразную интеллектуальную оптику (выделено мной – Н.Г.). Чрезмерная озабоченность чудесным, игнорирование всякого экспериментального закона, нездоровое искание тайны, эта вера, что достижимый чувствами объект есть образ или знак, угроза или обещание, что видимое имеет смысл только соразмерно невидимому, которое оно покрывает вуалью, непроницаемой для черни, но прозрачной для очей докторов или святых, все эти эксцессы идеализма исказили тогда инструмент познания, и следствие этого извращения проявилось в злоупотреблении символом у наиболее утонченных мастеров схоластики, поэзии и искусства"21.
Образ "интеллектуальной оптики", конечно, не мог ускользнуть от внимания директора Оптического института. Он внимательно читал эти страницы, и, можно полагать, в целом разделял их пафос, который, однако, ошибочно было бы толковать как отвержение всякой мистики и всякого символизма.
И самому С.И.Вавилову отнюдь не чужды были "отголоски" средневекового умонастроения, посещающие самых трезвых верующих и даже мнящих себя вовсе безрелигиозными. В его дневниках неоднократно встречаются размышления о собственных снах, видениях наяву. Можно считать их аберрацией "интеллектуальной оптики", но невозможно игнорировать.
Так, лейтмотив дневниковой записи от 3 апреля 1940 г. – "мистика чисел", "странный, эволюционировавший до Бога человек, которого можно уничтожить без следа гриппом"; 18 ноября того же года в своем отражении в стекле он узнает брата Николая – "словно привидение", и это оказывается "страшно"; 29 августа 1941 "во сне видел Николая, исхудавшего, с рубцами запекшейся крови"; 7 октября 1945 ему видится во сне "живой Николай, появившийся в Академии"22; 21 ноября его занимает "странная двойная жизнь" – во сне и наяву, и "две памяти"; 18 мая 1940 в поезде он "первый раз в жизни видел музыкальный сон".
По воспоминаниям жены, С.И. Вавилова, "музыкальные сны" он видел часто23. И сны эти, несомненно, носили религиозно-мистический характер.
С музыкой в его сознании связывается подлинное религиозное призвание человека, она – как бы голос Самого Творца: "Первый раз за последний месяц, – записывает он 30 августа 1941 г., – по радио слышу: настоящая музыка Моцарта, и сразу обретается человеческое достоинство"24. О баховском концерте сказано совершенно откровенно: "Концерт органный Баха (Гедике). Словно голос Бога"25.
Вспомнинаются невольно "Дневники" В.А.Жуковского, в которых есть такие слова: "Я назвал бы каждое прекрасное чувство, каждую высокую, сердцем внушенную, мысль – Богом! Не Он ли говорит в них душе человеческой: Я здесь! и как в такую минуту не отвечать ему: верую, Господи!"26.
Музыка для Вавилова – иное измерение бытия. 2 февраля 1944 он слушает в Большом театре "Иоланту" и "Шопениану", и придя домой записывает: "Словно заглянул в четвертое измерение... Искреннее, совсем не фальшивое, доходящее до душевного дна – только музыка". 18 ноября 1945 по поводу органного концерта Гедике повторяет: "Совсем другое измерение".
Эти отголоски и симптомы мистических и религиозно-эстетических переживаний С.И.Вавилова нуждаются еще в дополнениях и уточнениях. В них есть несомненные отражения тех явлений средневекового мировосприятия, которые занимали внимание Э.Жебара, но сводить их к фанатизму и мракобесию было бы по меньшей мере странно...
Возвратимся к книге "Монахи и папы". Эмиль Жебар, вслед за хронистом Раулем Глабером, но в иной тональности, в качестве некоторого противовеса средневековой эпидемии "идеализма" и "интеллектуальных аберраций" отметил секту, которая состояла из "образованных, неверующих, приверженцев Империи, врагов папы". Ее метрополией была Флоренция... Глобар определял идеологию этой секты как "ересь Эпикура"...
"Во времена великих битв между гвельфами и гибеллинами, при гогенштауфенах и до Бонифация VIII, – пишет Э.Жебар, – эпикуреизм был воинственной доктриной – событие, которого вовсе не предвидел Эпикур; разные Фаринаты27 и Кавальканти28 сражались против Церкви, глумясь над адом, доходя даже, если верить Бенвенуто д’Имола29, до крайнего атеизма"30.
Весь этот абзац на стр. 47 принадлежавшего С.И.Вавилову экземпляра книги отчеркнут теми же чернилами, какими сделана и владельческая запись на титульном листе... Именно в этом, юбилейном 1947 году выйдет в издательстве АН СССР при прямом участии и с послесловием С.И.Вавилова издание поэмы Лукреция "О природе вещей", а в Приложении к нему – "Письма" Эпикура...
Что же, отнести на таком основании Э.Жебара и С.И.Вавилова к эпикурейцам?
Но они ни в коей мере не были атеистами, и не могли видеть материнское гнездо безбожия в обожаемой обоими Флоренции... Эпикуреизм являлся для них необходимым противовесом, противоядием против аберраций умозрения, своеобразной рихтовкой "интеллектуальной оптики".
В отношении католика Э.Жебара аргументы в данном случае излишни. Но и что касается Вавилова, достаточно привести слова из его дневника, записанные после посещения площади в Ленинграде, где помещался институт его брата Николая: "Если бы в эти стены вновь вселить душу и Бога, – все было бы понятно. Сейчас нет. Призрачный, внутренне противоречивый организм – "материалистический призрак". Ходил около квартиры, в ней еще не был. Жутко. Где же дом? Смотрю – почти воскресение из мертвых"31.
Однако выводы о религиозном умонастроении С.И.Вавилова – впереди. В них не последнее место будет занимать Флоренция...
Родина Данте запала ему в душу с 20 лет32. Вавилову позднее даже казалось, что "больше всего" он "сделал бы, вероятно, где-нибудь во Флоренции среди книг, старины и благородной красоты"33. В 1910 он, возможно, и не знал, что этот город был центром "эпикурейской ереси"... Вавилову вообще очень хотелось пожить той жизнью, которая суждена была автору "Монахов и пап" и монографии о Флоренции 34.
Флоренция обоим ученым казалась не только центром интеллектуальной трезвости, но и своего рода символом религии творчества, раскрытия смысла живой веры...
Самой тяжелой болезнью, аберрацией "интеллектуальной оптики" средневековья, согласно Эмилю Жебару, было "затмение самого человеческого ума", историю которого проследил в своей хронике Рауль Глабер, "не подозревая, что сам оказался ее наиболее жалкой жертвой"35.
Церковной альтернативой Глаберу у Жебара выступает образованный монах Герберт, будущий папа Сильвестр II (999-1003). Человек широко образованный, чуждый как мистицизма, так и папистических амбиций, он намеревался в союзе с Оттоном III, в котором видел "нового Константина&qu
"В нем, – отмечает Жебар, –вера и философская мудрость никогда не сталкиваются, стоик и книжник не докучает вопросами епископу, поскольку он включен в простосердечную традицию Отцов, с таким милым изяществом примирявших Символ Веры и права мысли. Он неустанно перечитывает Боэция, Сенеку и Цицерона, и иногда, сам того не ведая, наталкивается на Эпикура, о котором ничего не знал"36.
Итак, некая доля эпикурейской закваски была и у папы Сильвестра II, который в свое время занимался под руководством арабских ученых математическими и техническими науками... И он оказывается своего рода общим духовным пращуром Э.Жебара и С.И.Вавилова...
Религиозное миросозерцание С.И.Вавилова, как уже нетрудно догадаться, испытывает притяжение двух различных полюсов. С одной стороны – это мистические видения, переживания общения с иным миром или иным измерением, с другой – эпикурейское трезвение и созерцательность.
Созерцательность – вообще наиболее привлекательная сторона в эпикуреизме, и не случайно так охотно порой цитировали Лукреция христианские авторы, начиная с Лактанция. Для Рабана Мавра (9-10 века) автор "О природе вещей" – авторитет в области космологии. Своеобразный эпикурейский квиетизм никак не тождествен гедонизмому, но скорее может сближаться со стоицизмом.
Наряду с созерцательностью как жизненный идеал перед С.И.Вавиловым стояла его прямая противоположность – творчество. "Созерцание и творчество – два для меня неизбежных слова", – записывает он 1 января 1916.
Так между почти стоической созерцательностью и творческими порывами осуществляется религиозное самоопределение его личности.
На отдельных страницах дневника он пишет, что ему "хочется тихой, быстрой и незаметной смерти"37, отмечает у себя "полное замирание желания жить", мечтает о "незаметном переходе в небытие"38; говорит, что "надо тихо жить и тихо умирать"39. Последняя запись, за четыре дня до кончины, о музыке Генделя (т.е. "ином измерении") и тихой смерти...
В подобных состояниях он исповедует подлинно христианское смирение: "Постепенно исчезает самолюбие и эгоизм. Безо всякого удивления, безошибочно угадываю и вижу эгоизм окружающих, желание меня "использовать", и к этому эгоизму отношусь совершенно снисходительно, как к биологической неизбежности"40.
Но наряду с созерцательностью и квиетизмом С.И.Вавилова постоянно посещают деятельные, творческие импульсы, игнорирование которых он вменяет себе в грех: он переживает "ощущение грешника, не выполнившего главное"41.
Противоположность творческому призванию человека его угнетает как как утрата достоинства богоподобной личности, когда "из субъекта" он становится "объектом"42 или "предметом неодушевленным"43, "превращается "из человека в предмет"44. Тогда он спохватывается: "где же моя душа?"45.
Творчество для Вавилова и есть путь спасения души. "Может спасти только научное творчество", – записывает он 24 марта 1946. Это – одна из его излюбленных, стержневых тем. 6 января 1915 Сергей Иванович вносит в дневник: "О чем прошу Бога? Прежде всего о научном вдохновении".
Надо заметить, что идеал науки С.И.Вавилов видел именно в бескорыстном, никак не опосредствованном формальными достижениями творчестве. Образцом ему казалась Мария Кюри: "полная незаинтересованность во внешнем успехе, умение отгородиться от этого успеха и удовлетворенность в себе самой"46.
Именно отсюда порой прорывающееся у Вавилова разочарование даже в науке из-за ее подчиненности утилитарным задачам. "У науки, конечно, только практические цели, и в конце концов бессмысленен спор об "основах".
Руки опускаются. Город с его домами, памятниками, петербургскою красотой кажется гробом повапленным, а люди – мертвецами, еще не успевшими залезть в гробы"47. И – "неужели горилла с урановой бомбой?"48.
Только воспоминания о произведениях искусства, поэзии приносят ему "тихую радость и удовлетворенность"49.
Из немногих "богословских" рассуждений С.И.Вавилова надо остановиться, пожалуй, только на одном.
"Снова мысль о человеке, становящемся богом благодаря разуму своему. Но это, пожалуй, настоящее единственное доказательство бытия божьего"50. Поспешные эволюционистские выводы из этого тезиса сразу покажутся наивными, если вспомнить, что согласно Фоме Аквинскому "мышление Бога есть его сущность" (Summacontragentiles, I, 45)51...
В христианской религии в сфере внимания С.И.Вавилова, несомненно, периодически оказываются внешние обрядово-календарные мотивы, само упоминание которых служит для него знаком прикосновения к глубочайшей тайне бытия, отчасти и данью памяти матери. Так, 18 января 1943 г. в Йошкар-Оле он записывает: "Сегодня крещенский сочельник". Запись 29 апреля 1945 г. помечена указанием: "Вербное воскресение". В ней знаменательные, хотя и не до конца внятные слова: ""Пивзавод" на месте собора, восстановленная церковь на здании со сломанной маковкой.... Все-таки, вероятно, Й[ошкар- О[ла спасла"52.
Вавилов сознавался, что в нем живет большое "историческое" чувство, которому он не находил разумного оправдания, и все равно любил "архивы, старые книги, старые вещи, воспоминания. Как будто бы это большое"53.
А это ведь и в самом деле большое, только в ином, религиозном измерении, в которое научилась проникать музыка, но до которого еще не развился вполне "научный разум"...
Об экслибрисе
В юношеские годы вдохнувший атмосферы "Серебряного века", С.И.Вавилов, скорее всего, уже тогда познакомился с творчеством швейцарского художника Феликса Валлотона (1864-1925), который в России приобрел особую популярность своими иллюстрациями к сборнику литературно-критических эссе Реми де Гурмона "Книга масок"54.
Было бы очень смело предположить, что свой экслибрис С.И.Вавилов заказал непосредственно у художника во время одной из своих заграничных поездок. Скорее всего, он просто заимствовал гравюру (подписанную, как обычно, инициалами F.V.55), дополнив ее своим автографом.
P.S. Тему "оптики физической" и "оптики интеллектуальной" вполне логично можно было продолжить сравнением взглядов свящ. Павла Флоренского, автора "Обратной перспективы"56 и академика Б.В.Раушебаха. Оно напрашивалось уже в середине 1970-х, когда Борис Викторович начал выступать со своими докладами и статьями о пространственных построениях в древнерусской живописи.
Однажды на семинаре акад. Б.А.Рыбакова по древнерусской культуре один историк науки, быть может, несколько прямолинейно, задал Раушенбаху вопрос: считает ли он, что всякое зрение уже есть умо-зрение?
Ответ, понятное дело, был уклончивым ("я занимаюсь только математической стороной вопроса"), поскольку ни в малейшую конфронтацию с официальной идеологией Раушенбах не хотел ввязываться.
Спустя лет пятнадцать мы встретились с ним на лекции в Московской духовной академии (тогда он сказал, что является кальвинистом), а на обратном пути из Загорска в Москву долго говорили о русской религиозной философии...
И тем не менее, когда в книге "Постскриптум" Б.В.Раушенбах поведал о своем переходе в православие через повторное крещение57, было чему удивиться, и вновь сказать себе: какая многоплановая, многомерная это проблема: "оптика физическая" и "оптика интеллектуальная"... Хотя первая в конечном счете все-таки остается не чем иным, как квантитативным и обезличенным сегментом второй...
Список
литературы
1. Gebhart, Emile, membre de l’Institut. Moines et papes. Essai de psychologie historique. Deuzieme ed. Paris: Librairie Hachette et Cie , 1897. 307, 8 pp. 80 (11x17 см.). Размер экслибриса 7x10 см. Переплет п/кож. Можно предположить, что в магазин ее сдал сын Вавилова Виктор Сергеевич (1921-1999).
2. Вавилов С.И. "У меня талант сомневаться в том, в чем совершенно нельзя сомневаться": Из дневников 1909-1916 гг. // Вопросы истории естествознания и техники. 2004, № 1. С. 3-17; Вавилов С.И. "Мысль об эволюции мира – единственное абсолютное, за что еще можно держаться сознанием" (Дневники 1939 – 1951 гг.)//ВИЕТ, 2004, № 2. С. 3-52. В дальнейшем ссылки на эту публикацию даются по дате дневниковой записи.
3. Gebhart, E. Souvenirs d'un vieil Athe?nien. 3-me ed. Paris: Bloud & Сie, 1911.
4. De Varia Ulyssis apud veteres poetas persona. Thesim proponebat Facultati litterarum parisiensi Aemilius Gebhart. LutetiaeParisiorum: apudA. Durand, 1860, 8 ? , 53 pp.
5. В качестве некоего курьеза приходится отметить, что в фундаментальной книге Д.Морне на параллельную тему (Mornet, Daniel. Le sentiment de la nature en France de J.-J.Rousseau a Bernardin de Saint-Pierre. Essai sur les rapports de la litterature et des moeurs. Paris: Librairie Hachette et Cie, 1907. 573 pp.) работа Э.Жебара даже не упомянута...
6. Несомненно, что отчасти она явилась реакцией на знаменитую книгу Я.Буркхардта "Культура Италии в эпоху Возрождения" (1860), причем прежде всего со стороны религиозной.
7. См.: Febvre L. Le Probleme de l’Incroyance au XVIe siecle. La Religion de Rabelais. Edition revue. Paris: EditionsAlbinMichel, 1962, XXVII, 547 pp.
8. По-видимому, вышедшей посмертно, так как более ранних изданий в библиографиях не встречается.
9. Gebhart E. De adoptionibus et adrogationibus. – Legitimation et reconnaissance des enfants naturels. – De la conciliation. – Societe de commerce. – Expropriation pour cause d'utilite publique (1861).
10.Mucha, Alphonse Marie (1860-1939).
11. Gebhart E. Le Mariage de Panurge. Illustrations de J. Touchet. 1929.
12. Giraldon, Adolphe Paul (1855-1933).
13. Русский художник (1855 – 1928), с 1910 г. жил и работал в Париже. См.: Gebhart E. Au son des cloches (1898). Illustrations de Serge de Solomko (1919) ; Gebhart E. Les Trois rois, conte d'Epiphanie, nombreuses illustrations en couleurs de Serge de Solomko.
14. 16 июня 1914.
15. 23 марта 1941, 6 июля 1943.
16. ВИЕТ, 2004, № 2. С. 48. В данной публикации (или в оригинале?) инициал автора отражен неверно. Одну из книг этого автора иллюстрировал А.Жиральдон (Uzanne O. La reliure moderne: artistique et fantaisiste; illustrations reproduites d'apres les originaux par P. Albert-Dujardin et dessins allegoriques de J. Adeline, G. Fraipont, A. Giraldon ; frontispice de Albert Linch ), оформлявший также книги Жебара.
17. Жебар Э. Сандро Боттичелли. Биография-характеристика. / Пер. с фр. В.А.Ляцкой. С 8-ю рисунками СПб. 1911.
18. Жебар, Э. Мистическая Италия. Очерк из истории возрождения религии в средних веках. Пер. с фр. СПб: Типография А.Пороховщикова, 1900. (Переиздана в 1997 г. в Томске).
19. Любопытно привести здесь устное высказывание одного современного церковного ученого, профессора-архимандрита X.: "Церковь осудила манихейство, но в себе самой его до конца не преодолела".
20. Gebhart, E. Moines et papes, p. 26.
21. Ibid., p. 29.
22. Ibid.: cтр 5:, 7, 30.
23. ВИЕТ, 2004, № 2. С. 47.
24. Там же, с. 11.
25. Там же, с. 14.
26. Жуковский В.А. Полное собрание сочинений и писем. Т. XIII. М.: 2004, с.133.
27. Фарината дельи Уберти (†1266) – глава флорентийских гибеллинов, т. е. сторонников империи. В 1283 г. судом инквизиции "подражатель Эпикура" Фарината посмертно осужден как еретик.
28. Кавальканти, Гвидо (1259—1300), основатель "сладостного нового стиля в итальянской поэзии, философ.
29. Рамбальди де Имола (RambaldideImola), Бенвенуто деи (1338-90) – итальянский историк, один из первых исследователей и комментаторов "Божественной комедии" Данте.
30. Gebhart E. Moines et papes, pp. 46-47.
31. 20 мая 1944.
32. 15 августа 1910.
33. 28 апреля 1945.
34. GebhartE. Florence. Paris: H. Laurens, 1906. 160 pp., ill.
35. Gebhart E. Moines et papes, p. 8.
36. Ibid. p. 60.
37. 6 июля 1943.
38. 14 ноября и 12 декабря 1943.
39. 27 сентября 1950.
40. 20 ноября 1940.
41. 2 февраля 1944.
42. 10 марта 1940.
43. 18 сентября 1940.
44. 3 июня 1945.
45. 9 мая 1946.
46. 8 июля 1939.
47. 14 августа 1940.
48. 7 августа 1945.
49. 26 марта 1940.
50. 13 августа 1945.
51. Фома Аквинский. Сумма против язычников. Кн. I. Пер. Т.Ю.Бородай. М., 2004. С. 217.
52. 29 апреля 1945.
53. 1 января 1945.
54. Гурмон, Реми де. Книга масок. Пер. фр. <СПб.>: "Грядущий день", 1913.
55. Имеется каталог гравюр и литографий Валлотона: Valloton, Maxime – Georg, Charles. Felix Valloton. Catalogue rasonne de l’oeuvre grave et lithographie. Geneve. EditionsdeBonvent, 1972, 285 pp., ill.
56. См. об этой работе, в частности: Гаврюшин Н.К. Русское богословие. Очерки и портреты. Нижний Новгород: Глагол, 2005. С. 260 сл.
57. Раушенбах Б.В. P.S. Постскриптум. М.: Пашков Дом, 1999. С. 113.