Сальвадор Дали - король сюрреализма

Сандро Боттичелли

Сандро Боттичелли занимает особое место в искусстве итальянского Возрождения. Современник Леонардо и молодого Микеланджело, художник, работающий бок о бок с мастерами Великого Возрождения, он не принадле­жал, однако, к этой славной эпохе итальянского искусства, эпохе, кото­рая подводила итог всему, над чем трудились итальянские художники на протяжении предыдущих двухсот лет. В то же время Боттичелли трудно назвать и художником - кватрочентистом в том смысле, который принято связывать с этим понятием. В нем нет здоровой непосредственности мас­теров кватрочентистов, их жадного любобытства к жизни во всем, даже самых бытовых, ее проявлениях, их склонности к занимательному повест­вованию, склонности, переходящей порой в наивную болтливость, их пос­тоянного экспериментаторства - словом, того радостного открытия мира и искусства как средства познания этого мира, которое придает обояние даже самым неловким и самым неловким и самым прозаичным произведениям этого этого столетия. Так же как и великие мастера Высокого Возрожде­ния, Боттичелли - художник конца эпохи; однако его искусство - это не итог пройденного пути; скорее это отрицание его и отчасти возврат к старому, доренессансному художественному языку, но в еще большей сте­пени страстные, напряженные, а к концу жизни даже мучительные поиски новых возможностей художественной выразительности, нового, более эмо­ционального художественного языка.

Величавый синтез спокойных, замкнутых в себе образов Леонардо и Ра­фаэля чужд Боттичелли; его пафос - не пафос объективного. Во всех его картинах чувствуется такая степень индивидуализации художественных приемов, такая неповторимость манеры, такая нервная вибрация линий, иными словами, такая степень творческой субъективности, которая была чужда искусству Возрождения.

Если мастера Возрождения стремились выразить в своих произведениях красоту и закономерность окружающего мира, то Боттичелли, вольно или невольно, выражал в первую очередь свои собственные переживания, и по­этому его искусство приобретает лирический характер и ту своеобразную автобиографичность, которая чужда великим олимпийцам - Леонардо и Ра­фаэлю.

Как это ни парадоксально, но по своей внутренней сущности Боттичел­ли ближе к Микеланджело. Их объединяет и жадный интерес к политической жизни своего времени, и страстность религиозных исканий, и неразрывная

- 2 -

внутренняя связь с судьбой родного города. должно быть, именно поэтому оба они, подобно Гамлету, с такой мучительной отчетливостью ощутили в своем сердце один - подземные толчки надвигавшейся катастрофы, другой - страшную трещину, расколовшую мир.

Микеланджело пережил трагическое крушение итальянской культуры Возрождения и отразил его в своих творениях. Боттичелли не довелось быть свидетелем событий, оглушивших великого флорентийца: он сложился как художник значительно раньше, в 70-80-х гг 15 века, в пору, которая казалась его современникам порой рассвета и благополучия Флоренции. Но он инстинктивно почувствовал и выразил неизбежность конца еще до того, как этот конец наступил.

Свою картину "Рождение Венеры" Боттичелли писал почти в то же вре-

мя, когда Леонардо работал над "Мадонной в скалах" (1483), а его душе­раздирающее "Оплакивание" ("Положение во гроб" Мюнхен) современно ран­нему "Оплакиванию" ("Пьета", 1498) Микеланджело - одному из самых спо­койных и гармоничных творений скульптора.Грозный и непоколебимо уве­ренный в себе Давид Микеланджело - идеализированный образ защитника Флорентийской республики - создавался в тот же год (1500) и в той же Флоренции, когда и где Боттичелли писал свое "Рождество", проникнутое глубоким внутренним смятением и мучительными воспоминаниями о казни Савонаролы. в произведениях Боттичелли последних двух десятилетий 15 века прозвучали те ноты, которые значительно позднее, во втором деся­тилетии 16 века, вылились во всеобъемлющий трагизм и гражданскую скорбь Микеланджело.

Боттичелли не был титаном, подобно Микеланджело, и герои его картин не трагичны, они только задумчивы и грустны; да и мир Боттичелли, аре­на его деятельности неизмеримо уже, также как несравненно меньше и ди­апазон его дарования. В годы наибольшей творческой продуктивности Бот­тичелли был довольно тесно связан с двором Лоренцо Медичи, и многие из наиболее известных произведений художника 70-80-х гг написаны им по заказу членов этого семейства; другие были навеяны стихами Полициано или обнаруживают влияние литературных споров ученых-гуманистов, друзей Лоренцо Великолепного.

Однако было бы неправильно считать боттичелли только придворным ху­дожником этого некоронованного герцога Флоренции и расценивать его творчество как выражение взглядов и вкусов его аристократического кру­га, как проявление феодальной реакции в искусстве. Творчество Ботти­челли имеет гораздо более глубокий и общезначимый характер, да и связи

- 3 -

его с кругом Медичи значительно сложнее и противоречивее, чем это ка­жется на первый взгляд. Неслучайны его увлечения произведениями Саво­наролы, в которых наряду с религиозной исступленностью так сильны были антиаристократический пафос, ненависть к богатым и сочувствие к бед­ным, стремление вернуть Флоренцию к патриархальным и суровым временам демократической республики.

Это увлечение, которое разделял с Боттичелли и молодой Микеланджело обусловливалось, по-видимому всем внутренним строем Боттичелли, его повышенной чуткостью к моральным проблемам, его страстными поисками внутренней чистоты и одухотворенности, особой целомудренностью, отли­чающей все образы в его картинах, целомудренностью, которая отнюдь не была свойственна "языческому кругу Лоренцо", с его очень далеко расп­ространявшейся терпимостью к вопросам морали, общественной и личной.

Боттичелли учился у фра Филиппо Липпи, ранние "Мадонны" Боттичелли

повторяют композиционное решение и типаж этого художника, одного из самых ярких и своеобразных мастеров флорентийского кватроченте. В дру­гих работах Боттичелли первого периода можно обнаружить влияние Анто­нио Поллайоло и Верроккио. Но гораздо интереснее здесь те черточки но­вого, та индивидуальная манера, которые чувствуются в этих ранних, по­луученических творениях мастера не только и не столько в характере изобразительных приемов, сколько в совершенно особой, почти неуловимой атмосфере духовости, своеобразной поэтической "овеянности" образов.

"Мадонна" Боттичелли для Воспитательного дома во Флоренции предс-

тавляет собой почти копию со знаменитой "Мадонны" Липпи в Уффици. Но в то же время как и в произведениях Липпи все обояние заключается в неп­ритязательности, с которой художник передает в картине черты своей возлюбленной - ее по-детски припухшие губы, и широкий, чуть вздернутый нос, благочестиво сложенные руки с пухлыми пальцами, плотное тельце ребенка и задорную, даже несколько развязную улыбку ангелочка с лицом уличного мальчишки, - в повторении Боттичелли все эти черты исчезают: его мадонна выше, стройнее, у нее маленькая головка, узкие, покатые плечи и красивые длинные руки. Мадонна Липпи одета в костюм флорентин­ки, и художник тщательно передает все подробности ее одежды, вплоть до застежки на плече; у мадонны Боттичелли платье необычного покроя и длинный плащ, край которого образует красивую, причудливо изогнутую линию. Мадонна Липпи старательно благочестива, она опустила глаза, но ресницы ее дрожат, ей нужно сделать над собой усилие, чтобы не взгля­нуть на зрителя; Мадонна Боттичелли задумчива, она не замечает окружа-

- 4 -

ющего.

Эта атмосфера глубокой задумчивости и какой-то внутренней разобщен-

ности персонажей еще сильнее чувствуется в другой, несколько более поздней "Мадонне" Боттичелли, в которой ангел подносит Марии вазу с виноградом и хлебными колосьями. Виноград и колосья - вино и хлеб ­символическое изображение причастия; по мысли художника, они должны составить смысловой и композиционный центр картины, объединяющей все три фигуры. Аналогичную задачу ставил перед собой и Леонардо. В близ­кой по времени "Мадонне Бенуа". В ней Мария протягивает ребенку цветок крестоцвета - символ креста. Но Леонардо этот цветок нужен лишь для того, чтобы создать ясно ощутимую психологическую связь между матерью и ребенком; ему нужен предмет, на котором он может в одинаковой мере сосредоточить внимание обоих и предать целенаправленность их жестам. У Боттичелли ваза с виноградом также всецело поглощает внимание персона­жей. Однако она не объединяет, а скорее внутренне разобщает их; задум­чиво глядя на нее они забывают другдруга. В картине царит атмосфера раздумья и внутреннего одиночества. Этому в значительной степени спо­собствует и характер освещения, ровного, рассеянного, почти не дающего теней. Прозрачный свет Боттичелли не располагает к душевной близости, к интимному общению, в то время как Леонардо создает впечатление суме­рек: они окутывают героев, оставляют их наедине друг с другом.

То же впечатление оставляет и "Св. Себастьян" Боттичелли - самая поллайоловская из всех его картин. Действительно, фигура Себастьяна, его поза, и даже ствол дерева, к которому он привязан, почти точно повторяет картину Поллайоло; но у Поллайоло Себастьян окружен воинами, они расстреливают его - и он испытывает страдание: ноги его дрожат, спина судорожно выгнута, лицо поднято к небу. фигура боттичеллевского героя выражает полное безразличие к окружающему, и даже положение его связанных за спиной рук воспринимается скорее как жест, выражающий глубокое раздумье; такое же раздумье написано и на его лице, с чуть приподнятыми как будто в скорбном удивлении бровями.

"Св. Себастьян" датируется 1474 годом. Вторую половину 70-х и вось-

мидесятые годы следует расценивать как период творческой зрелости и наибольшего расцвета художника. Он начинается знаменитым "Поклонением волхвов" (ок. 1475 года), за которым следуют все самые значительные произведения Боттичелли. В датировке отдельных картин ученые до сих пор расходятся, и это в первую очередь касается двух наиболее извест­ных картин: "Весна" и "Рождение Венеры", первую из них некоторые исс-

- 5 -

ледователи относят к концу 1470 годов, другие предпочитают более позд­нюю дату - 1480 годы. Как бы там ни было, "Весна" написана в период наивысшего расцвета творчества Боттичелли и предшествует несколько бо­лее поздней картине "Рождение Венеры". К этому же периоду, несомненно, относятся и не имеющие точной даты картины "Паллада и кентавр", "Марс и Венера", известное тондо, изображающее Мадонну, окруженную ангелами ("Величание Мадонны"), а так же фрески Сикстинской капеллы (1481-1482) и фрески виллы Лемми (1486), написанные по случаю свадьбы Лоренцо Тор­набуони (кузен Лоренцо Великолепного) и Джованны дельи Альбицци. К этому же периоду относятся и знаменитые иллюстрации к "Божественной комедии" Данте. Что касается картины Боттичелли "Аллегория клеветы", то в этой связи высказываются самые различные предположения. Некоторые исследователи относят эту картину ко времени "Весны" и "Венеры", то есть к годам наибольшего увлечения Боттичелли античностью; а другие, напротив, подчеркивают морализирующий характер произведения и его по­вышенную экспрессию и видят в нем работу 1490-х годов. в картине "Пок­лонение волхвов" (Уфицци) еще много кватрочентистского, прежде всего та несколько наивная решительность, с которой Боттичелли, подобно Гоц­цоли и Липпи, превращает евангельскую сцену в сцену многолюдного празднества. Пожалуй, ни в одной картине Боттичелли, нет такого разно­образия поз, жестов, костюмов, украшений, нигде так не шумят и не раз­говаривают. И все же неожиданно звучат совсем особые ноты: фигура Ло­ренцо Медичи, гордого и замкнутого, высокомерно молчащего в толпе сво­их оживленных друзей, или задумчивый Джулиано, затянутый в черный бар­хатный камзол. Невольно привлекает внимание и мужская фигура, изящно задрапированная в светло-голубой плащ, который кажется легким, почти прозрачным, и заставляет вспомнить о воздушных одеждах Граций в карти­не "Весна"; и общая гамма цветов с преобладающими в ней холодными то­нами; и зеленовато-золотистые отблески неизвестно откуда падающего света, неожиданными бликами загорающегося то на шитой кайме плаща, то на золотой шапочке, то на обуви. И этот беглый, блуждающий свет, пада­ющий то сверху, то снизу, придает сцене необычный, фантастический, вневременной характер. Неопределенности освещения отвечает и неопреде­ленность пространственного построения композиции: фигуры второго плана в некоторых случаях крупнее, чем фигуры, расположенные у переднего края картины; их пространственные соотношения друг с другом настолько неясны, что трудно сказать, где находятся фигуры - близко или далеко от зрителя. Изображенная сцена превращена здесь в какую-то сказку,

- 6 -

иногда вне времени и пространства.

Боттичелли был современником Леонардо, с ним вместе он работает в мастерской Верроккио. Несомненно, ему были знакомы все тонкости перс­пективных построений и свето-теневой моделировки, в чем уже около 50 лет изощрялись итальянские художники. Для них научная перспектива и моделировка объема служили мощным средством воссоздания в искусстве объективной реальности. Среди этих художников были подлинные поэты перспективы, и в первую очередь Пьеро делла Франческа, в произведениях которого перспективное построение пространства и передача объема пред­метов превратились в магическое средство созидания прекрасного. Вели­кими поэтами светотени и перспективы были и Леонардо и Рафаэль. Но для многих художников - кватрочентистов перспектива превратилась в фетиш, которому они приносили в жертву все, и прежде всего красоту. Образное воссоздание действительности они зачастую подменяли правдоподобным воспроизведением ее, иллюзионистским фокусом, обманом зрения и наивно радовались, когда им удавалось изобразить фигуру в каком-нибудь неожи­данном ракурсе, забывая о том, что такая фигура в большинстве случаев, производит впечатление неестественной и неэстетичной, то есть в конеч­ном счете является ложью в искусстве. Таким скучным прозаиком был и современник Боттичелли - Доминико Гирландайо. Картины Гирландайо и его многочисленные фрески производят впечатления подробных хроник; они имеют большое документальное значение, но художественная ценность их весьма невелика.

Но среди художников-кватрочентистов были мастера, создавшие из своих полотен сказки; их картины, неловкие, чуть смешные, в то же время полны наивного обояния. Таким художником был Паоло Учелло; в его творчестве сильны элементы живой народной фантазии, противополагавшиеся крайностям ренессансного рационализма.

Картины Боттичелли далеки от почти лубочной наивности полотен Учел­ло. Да этого и нельзя было ожидать от художника, приобщенного ко всем тонкостям ренессансного гуманизма, друга Полициано и Пико делла Миран­дола, причастного к неоплатонизму, культивировавшемуся в кружке Меди­чи. Его картины "Весна" и "Рождение Венеры" вдохновлены изысканными стихами Полициано; может быть, они были навеяны празднествами при дво­ре Медичи, и, очевидно, Боттичелли вкладывал в них какой-то сложный философско-аллегорический смысл; может быть, он действительно пытался в образе Афродиты слить черты язычес

кой, телесной, христианской и ду­ховной красоты. Обо всем этом до сих пор спорят ученые. Но есть в этих

- 7 -

картинах и абсолютная, бесспорная красота, понятная всем, именно поэ­тому они до сих пор не утратили своего значения.

Боттичелли обращается к извечным мотивам народной сказки, к образам, созданным народной фантазией и поэтому общезначимым. Разве может выз­вать сомнение образный смысл высокой женской фигуры в белом платье, затканном цветами, с венком на золотых волосах, с гирляндой цветов на шее, с цветами в руках и с лицом юной девушки, почти подростка, чуть смущенным, робко улыбающимся? У всех народов, на всех языках этот об­раз всегда служил образом весны; в народных празднествах на Руси, пос­вященных встрече весны, когда молодые девушки выходили в поле "зави­вать венки", он столь же уместен, как и в картине Боттичелли.

И сколько бы не спорили ученые о том, кого изображает полуобнажен­ная женская фигура в прозрачной одежде, с длинными разметавшимися во­лосами и веткой зелени в зубах - Флору, Весну и Зефира, - образный смысл ее совершенно ясен: у древних греков она называлась дриадой или нимфой, в народных сказках Европы - лесной феей, в русских сказках ­русалкой. И конечно, с какими-то темными злыми силами природы ассоции­руется летящая фигура справа, от взмаха крыльев которой стонут и кло­нятся деревья. А эти высокие, стройные деревья, вечно зеленые и вечно цветущие, увешанные золотыми плодами, - они в одинаковой мере могут изображать и античный сад гесперид, и волшебную страну сказок, где вечно царит лето.

Обращение Боттичелли к образам народной фантазии неслучайно. Поэты круга Медичи да и сам Лоренцо широко использовали в своем творчестве мотивы и формы итальянской народной поэзии, сочитая ее с "изящной" ан­тичной поэзией, латинской и греческой. Но каковы бы ни были политичес­кие мотивы этого интереса к народному искусству, особенно у самого ло­ренцо, преследовавшего главным образом демогогические цели, значение его для развития итальянской литературы отрицать невозможно.

Боттичелли обращается не только к традиционным персонажам народных

легенд и сказок; в его картинах "Весна" и "Рождение Венеры" отдельные предметы приобретают характер обобщенных поэтических символов. В отли­чие от леонардо, страстного исследователя, с фантастической точностью, стремившегося воспроизводить все особенности строения растений, Ботти­челли изображает "деревья вообще", песенный образ дерева, наделяя его как в сказке, самыми прекрасными качествами - оно стройное, с гладким стволом, с пышной листвой, усыпанное одновременно и цветами и фрукта­ми. А какой ботаник взялся бы определить сорт цветов, рассыпанных на

- 8 -

лугу под ногами Весны, или тех, которые она держит в складках своего платья: они пышны, свежи и ароматны, они похожи и на розы, и на гвоз­дики, и на пионы; это - "цветок вообще", самый чудесный из цветов. Да и в самом пейзаже Боттичелли не стремится воссоздать тот или иной ландшафт; он только обозначает природу, называя ее основные, и вечно повторяющиеся элементы: деревья, небо, земля в "Весне"; небо, море, деревья, земля в "Рождении Венеры". Это "природа вообще", прекрасная и неизменная.

Изображая этот земной рай, этот "золотой век", Боттичелли выключает из своих картин категории пространства и времени. За стройными ствола­ми деревьев виднеется небо, но нет никакой дали, никаких перспективных линий, уводящих в глубину, за пределы изображенного. Даже луг, по ко­торому ступают фигуры, не создает впечатление глубины; он похож на ко­вер, повешенный на стену, идти по нему невозможно. Вероятно, именно поэтому все движения фигур имеют какой-то особый, вневременной харак­тер: люди у Боттичелли скорее изображают движение, чем двигаются. Вес­на стремительно идет вперед, ее нога почти касается переднего края картины, но она никогда не переступит его, никогда не сделает следую­щего шага; ей некуда ступить, в картине нет горизонтальной плоскости, нет и сценической площадки, на которой фигуры могли бы свободно дви­гаться. Так же неподвижна фигура идущей Венеры: слишком строго вписана она в арку склоненных деревьев и окружена ореолом зелени. Позы, движе­ния фигур приобретают какой-то странно завороженный характер, они ли­шены конкретного значения, лишены определенной целенаправленности: Зе­фир протягивает руки, но не касается Флоры; Весна только трогает, но не берет цветы; Правая рука Венеры протянута вперед, как будто она хо­чет коснуться чего-то, но так и застывает в воздухе; жесты сплетенных рук Граций - это жесты танца; в них нет никакой мимической выразитель­ности, они не отражают даже состояние их души. Есть какой-то разрыв между внутренней жизнью людей и внешним рисунком их поз и жестов. И хотя в картине изображена определенная сцена, персонажи ее не общаются друг с другом, они погружены в себя, молчаливы, задумчивы, внутренне одиноки. Они даже не замечают друг друга. Единственно, что их объеди­няет, - это общий ритм,пронизывающий картину, как-бы порыв ветра, вор­вавшийся извне. И все фигуры подчиняются этому ритму; безвольные и легкие, они похожи на сухие листья, которые гонит ветер. Самым ярким выражением этого может служить фигура Венеры, плывущей по морю. Она стоит на краю легкой раковины, едва касаясь ее ногами, и ветер несет

- 9 -

ее к земле.

В картинах эпохи Возрождения человек всегда составляет центр компо-

зиции; весь мир строится вокруг него и для него, и именно он является главным героем драматического повествования, активным выразителем со­держания, заключенного в картине. Однако в картинах Боттичелли человек утрачивает эту активную роль он становится скорее страдательным эле­ментом, он подвержен силам, действующим извне, он отдается порыву чувства или порыву ритма. Это ощущение внеличных сил, подчиняющих че­ловека, переставшего владеть собой, прозвучало в картинах Боттичелли как предчувствие новой эпохи, когда на смену антропоцентризму Ренес­санса, приходит сознание личной беспомощности, представление о том, что в мире существуют силы, независимые от человека, неподвласнтые его воле. Первыми симптомами этих изменений, наступивших в обществе, пер­выми раскатами грозы, которая несколько десятилетий спустя поразила Италию и положила конец эпохе Возрождения, были упадок Флоренции в конце 15 века и религиозный фанатизм, охвативший город под влиянием проповедений Савонаролы, фанатизм, которому до некоторой степени под­дался и сам Боттичелли, и который заставлял флорентинцев, вопреки здравому смыслу и веками воспитывавшемуся уважению к прекрасному, бро­сать в костер произведения искусства.

Глубоко развитое чувство собственной значительности, спокойное и уверенное самоутверждение, покаряющее нас в "Джоконде" Леонардо, чуждо персонажам картин Боттичелли. Чтобы почувствовать это, достаточно вглядеться в лица персонажей его сикстинских фресок и особенно фресок виллы Лемми. В них чувствуется внутренняя неуверенность, способность отдаться порыву и ожидания этого порыва, готового налететь.

С особой силой выражено все это в иллюстрациях Боттичелли в "Бо­жественно комедии" Данте. Здесь даже самый характер рисунка - одной тонкой линией, без теней и без нажима - создают ощущение полной неве­сомости фигур; хрупких и как будто прозрачных. Фигуры Данте и его спутника, по нескольку раз повторенные на каждом листе, появляются то в одной, то в другой части рисунка; не считаясь ни с физическим зако­ном тяжести, ни с приемами построения изображения, принятыми в его эпоху, художник помещает их то снизу, то сверху, иногда боком и даже вниз головой. Порой создается ощущение, что сам художник вырвался из сферы земного притяжения, утратил ощущения верха и низа. Особенно сильное впечатление производит иллюстрация к "Раю". Трудно назвать другого художника, который с такой убедительностью и такими простыми

- 10 -

средствами сумел бы передать ощущение безграничного простора и безгра­ничного света. В этих рисунках без конца повторяются фигуры Данте и Беатриче. Поражает почти маниакальная настойчивость, с которой Ботти­челли на 20 листах возвращается все к одной и той же композиции - Бе­атриче и Данте, заключенные в круг; варьируются слегка только их позы и жесты. Возникает ощущение лирической темы, будто преследующей худож­ника, от которой никак не может и не хочет освободиться.

И еще одна особенность появляется в последних рисунках серии: Беат-

риче, это воплощение красоты, некрасива и почти на две головы выше Данте! Нет сомнения в том, что этим масштабным различием Боттичелли стремился передать большую значимость образа Беатриче и, может быть, то ощущение ее превосходства и собственного ничтожества, которое испы­тывал в ее присутствии Данте. Проблема соотношения красоты физической и духовной постоянно вставала перед Боттичелли, и он пытался решить ее, дав язычески прекрасному телу своей Венеры лицо задумчивой Мадон­ны. Лицо Беатриче не красиво, но у нее поразительно красивые, большие и трепетно одухотворенные руки и какая-то особая порывистая грация движений. Кто знает, может быть, к этой переоценке категорий физичес­кой и духовной красоты сыграли роль проповеди Савонаролы, ненавидивше­го всякую телесную красоту как воплощение языческого, греховного.

Конец восьмидесятых годов можно считать периодом, с которого начи-

нается перелом в творчестве Боттичелли. По-видимому, внутренне он по­рывает с кружком Медичи еще при жизни Лоренцо Великолепного, умершего в 1492 году. Античные, мифологические сюжеты исчезают из его творчест­ва. К этому, последнему периоду относятся картины "Благовещение" (Уф­фици), "Венчание Богоматери" (Уффици, 1490 год), "Рождество" - послед­нее из датированных произведений Боттичелли (1500), посвященное памяти Савонаролы. Что касается мюнхенского "Положения во гроб", то некоторые исследователи относят его к концу 90-х годов; по мнению других, эта картина возникла посже, в первые годы 16 века, так же как и картины из жизни св. Зиновия.

Если в картинах 1480-х годов чувствовалась чуткая настроенность, го­товность отдаться порыву, то в этих поздних произведениях Боттичелли, персонажи уже утрачивают всякую власть над собой. Сильное, почти экс­татическое чувство захватывает их, глаза их полузакрыты, в движениях ­- преувеличенная экспрессия, порывистость, как будто они не управляют

более своим телом и действуют в состоянии какого-то странного гипноти­ческого сна.

- 11 -

Уже в картине "Благовещение" художник вносит в сцену, обычно столь идиллическую, непривычную смятенность. Ангел врывается в комнату и стремительно падает на колени, и за его спиной, как струи воздуха, рассекаемого при полете, вздымаются его прозрачные, как стекло, едва видимые покрывала. Его правая рука с большой кистью и длинными нервны­ми пальцами протянута к Марии, а Мария, словно слепая, словно в за­бытьи, протягивает навстречу ему руку. И кажется, будто внутренние то­ки, невидимые, но ясно ощутимые, струятся от его руки к руке Марии и заставляют трепетать и сгибаться все ее тело.

В картине "Венчание Богоматери" в лицах ангелов видна суровая, нап­ряженная одержимость, а в стремительности их поз и жестов - почти вак­хическая самозабвенность. В этой картине отчетливо чувствуется не только полное пренебрежение законами перспективного построения, но и решительное нарушения принципа единства точки зрения на изображения. Это единство точки зрения, ориентированность изображения, на восприни­мающего зрения - одно из достижений Ренессансной живописи, одно из проявлений антропоцентризма эпохи: картина пишется для человека, для зрителя, и все предметы изображаются с учетом его восприятия - либо сверху, либо снизу, либо на уровне глаз, в зависимости от того, где находится идеальный, воображаемый зритель. Своего наивысшего развития этот принцип достиг в "Тайной вечере" Леонардо и во фресках станци делла Сеньятура Рафаэля.

Картина Боттичелли "Венчание Богоматери", как и его иллюстрации к "Божественной комедии", построена без всякого учета точки зрения, воспринимающего субъекта, и в произвольности ее построения есть нечто иррациональное.

Еще решительнее выражено это в знаменитом "Рождестве" 1500-го года, передние фигуры здесь вдвое меньше фигур второго плана, и для каждого пояса фигур, расположенных ярусами, а зачастую даже для каждой отдель­ной фигуры создается свой горизонт восприятия. При это точка зрения на фигуры выражает не их объективное местоположение, а скорее их внутрен­нюю значимость; так, Мария, склонившаяся над ребенком, изображена вни­зу, а сидящий рядом с ней Иосиф сверху. Сходный прием 40 лет спустя применил Микеланджело в своей фреске "Страшный суд".

В мюнхенском "Положении во гроб" Боттичелли угловатость и некоторая деревянность фигур, заставляющие вспомнить об аналогичной картине ни­дерландского художника Рогира ван дер Вейдена, сочитаются с трагичес­кой патетикой барокко. Тело мертвого Христа с его тяжело упавшей рукой

- 12 -

предвосхищает некоторые образы Караваджо, а голова потерявшей сознание Марии приводит на память образы Бернини.

Боттичелли был непосредственным свидетелем первых симптомов насту­пающей феодальной реакции. Он жил во Флоренции, в городе, который в течение нескольких столетии стоял во главе экономической, политической и культурной жизни Италии, в городе с вековыми республиканскими тради­циями, который по праву считают кузницей итальянской культуры Возрож­дения. Вероятно, именно поэтому, кризис Возрождения и обнаружился прежде всего здесь и именно здесь принял такой бурный и такой траги­ческий характер. Последние 25 лет 15 века для Флоренции - это годы постепенной агонии и гибели республики и героических и безуспешных по­пыток спасти ее. В этой борьбе за демократическую Флоренцию, против возраставшей власти Медичи позиции самых страстных ее защитников странным образом совпадали с позициями сторонников Савонаролы, пытав­шихся вернуть Италию ко временам средневековья, заставить ее отказать­ся от всех достижений ренессансного гуманизма, ренессансного искусс­тва. С другой стороны, именно Медичи, занимавшие реакционные позиции в политике, выступали защитниками гуманизма и всячески покровительство­вали писателям, ученым, художникам. В такой ситуации положение худож­ника было особенно трудным. Не случайно поэтому Леонардо да Винчи, ко­торому были в одинаковой мере чужды как политические, так и религиоз­ные увлечения, покидает Флоренцию и, стремясь обрести свободу твор­чества, переезжает в Милан.

Боттичелли был человеком иного склада. Неразрывно связав свою судьбу с судьбой Флоренции, он мучительно метался между гуманизмом кружка Ме­дичи и религиозно-моральным пафосом Савонаролы. И когда в последние годы 15 века Боттичелли решает этот спор в пользу религии, он замолка­ет как художник. Вполне понятно поэтому, что от последнего десятилетия его жизни до нас не дошло почти не одного его произведения.

- 13 -

Список литературы:

И. Данилова "Сандро Боттичелли", "ИСКУССТВО"

изд. "Просвещение" (с) 1969

Е. Ротенберг "Искусство Италии 15 века"

изд. "Искусство" Москва (с) 1967

Jose Antonio de Urbina "The Prado",

Scala publications ltd,London 1988-93