Введение
СМУТА (СМУТНОЕ ВРЕМЯ)
– глубокий духовный, экономический, социальный, и внешнеполитический кризис, постигший Россию в конце 16– начале 17 в. Совпал с династическим кризисом и борьбой боярских группировок за власть, поставившей страну на грань катастрофы. Основными признаками смуты считают бесцарствие (безвластие), самозванство, гражданскую войну и интервенцию. По мнению ряда историков, Смутное время можно считать первой гражданской войной в истории России.
Современники говорили о Смуте как о времени «шатости», «нестроения», «смущения умов», которые вызвали кровавые столкновения и конфликты. Термин «смута» использовался в обиходной речи 17 в., делопроизводстве московских приказов, вынесен в заголовок сочинения Григория Котошихина (Смутное время
). В 19– начале 20 в. попал в исследования о Борисе Годунове, Василии Шуйском. В советской науке явления и события начала 17 в. классифицировались как период социально-политического кризиса, первой крестьянской войны (И.И.Болотникова) и совпавшей с ней по времени иностранной интервенции, но термин «смута» не использовался. В польской исторической науке это время именуется «Димитриада», поскольку в центре исторических событий стояли Лжедмитрий I, Лжедмитрий II, Лжедмитрий III – поляки или сочувствовавшие Речи Посполитой самозванцы, выдававшие себя за спасшегося царевича Дмитрия.
В произведениях многих авторов нашли отражение события Смутного времени.
Глава 1
Смута
Предпосылками Смуты стали следствия опричнины и Ливонской войны 1558–1583: разорение экономики, рост социального напряжения.
Причины Смуты как эпохи безвластия, согласно историографии 19 – начала 20 в., коренятся в пресечении династии Рюриковичей и вмешательстве сопредельных государств (особенно объединенной Литвы и Польши, отчего период иногда именовался «литовское или московское разорение») в дела Московского царства. Совокупность этих событий привела к появлению на русском престоле авантюристов и самозванцев, притязаний на трон с казаков, беглых крестьян и холопов (что проявилось в крестьянской войне Болотникова). Церковная историография 19– начала 20 в. считала Смуту периодом духовного кризиса общества, видя причины в искажении нравственных и моральных ценностей.
Хронологические рамки Смуты определяются, с одной стороны, смертью в Угличе в 1591 царевича Дмитрия, последнего представителя династии Рюриковичей, с другой – избранием на царство первого царя из династии Романовых Михаила Федоровича в 1613, последующими годами борьбы с польскими и шведскими захватчиками (1616–1618), возвращением в Москву главы русской православной церкви патриарха Филарета (1619).
Первый этап
Смутного времени начался династическим кризисом, вызванным убийством царем Иваном IV Грозным своего старшего сына Ивана, приходом к власти его брата Федора Ивановича и смертью их младшего сводного брата Дмитрия. В мае 1590 года из Углича пришла трагическая весть — при странных обстоятельствах погиб маленький царевич Дмитрий. Родственники царевича объявили, что мальчика убили по приказу Годунова. Однако факты говорят о том, что Борис Годунов был непричастен к его гибели. До наших дней дошло подлинное следственное дело о гибели царевича, которое вел один из главных противников Годунова Василий Шуйский. Комиссия под его руководством прибыла в Углич на четвертый день после трагедии и провела тщательный опрос свидетелей. Никаких сомнений в том, что царевич Дмитрий погиб в полдень 15 мая во время приступа эпилепсии. Престол лишился последнего наследника из династии Рюриковичей.
Смерть бездетного царя Федора Ивановича (1598) позволила прийти к власти Борису Годунову (1598–1605), правившему энергично и мудро, но неспособному пресечь интриги недовольных бояр. Неурожай 1601–1602 и последовавший за ним голод стали причиной вначале первого социального взрыва (1603, восстание Хлопка). К внутренним причинам добавились внешние: объединенные в Речь Посполитую Польша и Литва спешили воспользоваться слабостью России. Появление в Польше молодого галичского дворянина Григория Отрепьева, объявившего себя «чудом спасшимся» царевичем Дмитрием стало подарком королю Сигизмунду III, поддержавшего самозванца.
В конце 1604, приняв католичество, Лжедмитрий I с небольшим войском вступил в Россию. На его сторону перешли многие города юга России, казаки, недовольные крестьяне. В апреле 1605, после неожиданной смерти Бориса Годунова и непризнания его сына Федора царем, на сторону Лжедмитрия I перешло и московское боярство. В июне 1605 самозванец почти на год стал царем Дмитрием I. Однако боярский заговор и восстание москвичей 17 мая 1606, недовольных направлением его политики, смели его с трона. Через два дня царем был «выкрикнут» боярин Василий Шуйский, давший крестоцеловальную запись править с Боярской думой, не налагать опал и не казнить без суда.
К лету 1606 по стране распространились слухи о новом чудесном спасении царевича Дмитрия: в Путивле вспыхнуло восстание под главенством беглого холопа Ивана Болотникова, к нему присоединились крестьяне, стрельцы, дворяне. Восставшие дошли до Москвы, осадили ее, но потерпели поражение. Болотников летом 1607 был схвачен, сослан в Каргополь и там убит.
Новым претендентом на русский трон стал Лжедмитрий II (происхождение не известно), объединивший вокруг себя уцелевших участников восстания Болотникова, казаков во главе с Иваном Заруцким, польские отряды. Обосновавшись с июня 1608 в подмосковном селе Тушино (отсюда его прозвище «Тушинский вор»), он осадил Москву.
Второй этап
Смуты связан с расколом страны 1609: в Московии образовалось два царя, две Боярские думы, два патриарха (Гермоген в Москве и Филарет в Тушине), территории, признающие власть Лжедмитрия II, и территории, сохраняющие верность Шуйскому. Успехи тушинцев заставили Шуйского в феврале 1609 заключить договор с враждебной Польше Швецией. Отдав шведам русскую крепость Корела, он получил военную помощь, и русско-шведская армия освободила ряд городов на севере страны. Это дало польскому королю Сигизмунду III повод к интервенции: осенью 1609 польские войска осадили Смоленск, дошли до Троице-Сергиева монастыря. Лжедмитрий II бежал из Тушина, покинувшие его тушинцы заключили в начале 1610 договор с Сигизмундом об избрании на русский престол его сына королевича Владислава.
В июле 1610 Шуйский был свергнут боярами и насильно пострижен в монахи. Власть временно перешла к «Семибоярщине», правительству, подписавшему в августе 1610 договор с Сигизмундом III об избрании Владислава царем при условии, что тот примет православие. В Москву вступили польские войска.
Третий этап
Смуты связан со стремлением преодолеть соглашательскую позицию Семибоярщины, не имевшей реальной власти и не сумевшей заставить Владислава выполнять условия договора, принимать православие. С нарастанием с 1611 патриотических настроений усилились призывы к прекращению раздоров, восстановлению единства. Центром притяжения патриотических сил стали московский патриарх Гермоген, князь Д.Т. Трубецкой. В сформированном Первом ополчении участвовали дворянские отряды П.Ляпунова, казаки И. Заруцкого, бывшие тушинцы. В Нижнем Новгороде и Ярославле собирал войско К.Минин, формировалось новое правительство, «Совет всея земли». Первому ополчению освободить Москву не удалось, летом 1611 ополчение распалось. В это время полякам удалось после двухлетней осады овладеть Смоленском, шведам – взять Новгород, во Пскове объявился новый самозванец – Лжедмитрий III, который 4 декабря 1611 был там «оглашен» царем.
Осенью 1611 по инициативе К.Минина и приглашенного им Д.Пожарского в Нижнем Новгороде было сформировано Второе ополчение. В августе 1612 оно подошло к Москве и 26 октября 1612 освободило ее. В 1613 Земский собор избрал царем 16-летнего Михаила Романова, в Россию вернулся из плена его отец, патриарх Филарет, с именем которого народ связывал надежды на искоренение разбоя и грабежей. В 1617 был подписан Столбовский мир со Швецией, которая получила крепость Корелу и побережье Финского залива. В 1618 заключено Деулинское перемирие с Польшей: Россия уступила ей Смоленск, Чернигов и ряд других городов. Территориальные потери России смог возместить и восстановить лишь царь Петр I почти сто лет спустя.
Однако долгий и тяжелый кризис был разрешен, хотя экономические последствия Смуты – разорение и запустение огромной территории, особенно на западе и юго-западе, гибель почти трети населения страны продолжали сказываться еще полтора десятилетия.
Следствием Смутного времени стали изменения в системе управления страной. Ослабление боярства, возвышение дворянства, получившего поместья и возможности законодательного закрепления за ними крестьян имели следствием постепенную эволюцию России к абсолютизму. Переоценка идеалов предыдущей эпохи, ставшие очевидными негативные последствия боярского участия в управлении страной, жесткая поляризация общества привели к нарастанию идеократических тенденций. Они выразились в том числе в стремлении обосновать незыблемость православной веры и недопустимость отступлений от ценностей национальной религии и идеологии (особенно в противостоянии «латынству» и протестантству Запада). Это усилило антизападнические настроения, что усугубило культурную, а в итоге и цивилизационную замкнутость России на долгие столетия.
Глава 2
Освещение событий Смутного времени в русской литературе
С нами дни и светлые и черные,
С нами наши долгие века.
Ни одна страница не зачеркнута,
Ни одна не вырвана строка.
В. Кочетков « Русская история»
Бурные события начала 17 столетия, получившие у современников название «смуты» нашли широкое отражение в литературе. Исторические песни и сказания, романы и повести, рассказы и очерки, стихи и пьесы - вот наиболее распространенные жанры литературы о Смуте. Эти произведения отличаются ярким напряженным действием, эпическим изображением характеров, событий, ясным и выразительным языком. Раскрывая связь времен, авторы показывают, что без прошлого нет настоящего, нет будущего.
Литература приобретает исключительно злободневный публицистический характер, оперативно откликаясь на запросы времени, участвующих в борьбе.
Общество, унаследовав от предшествующего века горячую веру в силу слова, в силу убеждения, стремится в литературных произведениях пропагандировать определенные идеи, добиваясь конкретных действенных целей.
2.1 Повести, сказания
Среди повестей, отразивших события 1604 — 1613 гг., можно выделить произведения, которые выражают интересы правящих боярских верхов. Такова «Повесть 1606 года
», созданная монахом Троице-Сергиева манастыря. Повесть активно поддерживает политику боярского царя Василия Шуйского, пытается представить его всенародным избранником, подчеркивая единение Шуйского с народом. Народ оказывается той силой, с которой не могут не считаться правящие круги. Повесть прославляет «мужественное дерзновение
» Шуйского в его борьбе со «злым еретиком
», «расстригой
» Гришкой Отрепьевым. Для доказательства законности прав Шуйского на царский престол его род возводится к Владимиру Святославичу киевскому.
Причины «смуты» и «нестроения» в Московском государстве автор повести усматривает в пагубном правлении Бориса Годунова, который злодейским убийством царевича Дмитрия прекратил существование рода законных царей московских и «восхити неправдою на Москве царский престол
».
Впоследствии «Повесть 1606 года» была переработана в «Иное сказание». Защищая позиции боярства, автор изображает его в роли спасителя Русского государства от супостатов.
Этой группе произведений противостоят повести, отражающие интересы дворянства и посадских торгово-ремесленных слоев населения. Здесь следует упомянуть прежде всего о тех публицистических посланиях, которыми обменивались русские города, сплачивая силы для борьбы с врагом.
Такова «Новая повесть о преславном, Российском государстве
» - публицистическое агитационное воззвание. Написанная в конце 1610 — начале 1611 г., в самый напряженный момент борьбы, когда Москва была занята польскими войсками, а Новгород захвачен шведскими феодалами, «Новая повесть», обращаясь ко «всяких чинов людям
», звала их активным действиям против захватчиков. «Новая повесть» дошла до нас в единственном списке XVII в. Она резко обличала предательскую политику боярской власти, которая, вместо того чтобы быть «земледержцем
» родной земли, превратилась в домашнего врага, а сами бояре в «землесъедцев
», «кривителей
». Разоблачились в повести планы польских магнатов и их главаря Сигизмунда III, который лживыми обещаниями стремился усыпить бдительность русских. Прославлялся мужественный подвиг смолян, самоотверженно оборонявших свой город, не давая врагу овладеть этой важной ключевой позицией. «Чаем, яко и малым детям, слышавше дивитися той их граждан храбрости и крепости и великодушию непреклонному уму.
» - отмечает автор. Идеалом патриота «Новая повесть» считает патриарха Гермогена, наделяя его чертами верного христианина, мученика и борца за веру против богоотступников. На примере поведения «крепких
» смолян и Гермогена «Новая повесть» выдвигала на первый план стойкость как необходимое качество поведения истинного патриота.
Характерной особенностью повести является ее демократизм, новая трактовка образа народа — этого «великого... безводного моря
». К народу обращены призывы и послания Гермогена, народа страшатся враги и предатели, к народу апеллирует автор повести. Однако народ в повести еще не выступает в роли действенной силы.
В отличии от других произведений того времени, в «Новой повести» отсутствуют исторические экскурсы; она наполнена злободневным материалом, призывает москвичей к вооруженной борьбе с захватчиками. Это и определяет особенности стиля «Новой повести», в котором деловая энергичная речь сочетается с взволнованным патетическим призывом. «Лирическую стихию
» повести составляют авторские патриотические настроения, стремление поднять москвичей на вооруженную борьбу с врагом.
Впервые в литературе появляется стремление обнаружить и показать противоречия между помыслами и поступками человека. В этом возрастающем внимании к раскрытию помыслов человека, определяющих его поведение, и заключается литературное значение «Новой повести».
Тематически близок к «Новой повести» «Плач о пленении и конечном разорении Московского государства
», созданный, очевидно, после взятия поляками Смоленска и сожжения Москвы в 1612 г. В риторической форме оплакивается падение «пирга (столпа) благочестия
», разорение «богонасажденного винограда
». Сожжение Москвы осмысляется как падение «многонародного государства
». Автор стремится выяснить причины, которые привели к «падению превысокой России
», используя форму назидательной краткой «беседы
». В обстрактно обобщенной форме он говорит об ответственности правителей за то, что случилось «над превысочайшею Россиею
». Однако это произведение не зовет к борьбе, а лишь скорбит, убеждает искать утешение в молитве и уповании на помощь божию.
Непосредственным откликом на события явилась «Повесть о преставлении князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского
». Своими подами над Лжедмитрием II Скопин-Шуйский стяжал славу талантливого полководца. Его внезапная смерть в двадцатилетнем возрасте (апрель 1610 г.) породила различные толки о том, что якобы из зависти он был отравлен боярами. Эти толки отразились в народных песнях и сказаниях, литературной обработкой которых и является повесть.
Она начинается риторическим книжным вступлением, в котором делаются генеалогические выкладки, возводящие род Скопина-Шуйского к Александру Невскому и Августу-кесарю.
Центральный эпизод повести — описание пира-крестин у князя Воротынского. Включая ряд бытовых подробностей, автор обстоятельно рассказывает о том, как герой был отравлен женой своего дяди Дмитрия Шуйского, дочерью Малюты Скуратова. Сохраняя речевой и ритмический строй народной эпической песни, повесть так передает этот эпизод:
И как будет после честного стола пир на весело,
И... злодеянница та княгиня Марья, кума подкрестная,
Подносила чару пития куму подкрестному
И била челом, здоровала с крестником Алексеем Ивановичем.
И в той чаре в питии уготовано лютое питие смертное.
И князь Михайло Васильевичь выпивает ту чару до суха,
А не ведает, что злое питие лютое смертное.
В приведенном отрывке нетрудно обнаружить характерные элементы былинной поэтики. Они отчетливо выступают и в диалоге матери с сыном, вернувшимся преждевременно с пира. Этот диалог напоминает беседы Василия Буслаева с Мамелфой Тимофеевной, Добрыни с матерью.
Вторая часть повести, посвященная описанию смерти героя и всенародного горя по поводу его кончины, выполнена в традиционной книжной манере. Здесь использованы те же примеры, что и в «Житии Александра Невского» и «Слове о житии Дмитрия Ивановича». Автор повести передает отношение к смерти Скопина различных групп общества. Свою скорбь, а также и свою оценку деятельности Скопина-Шуйского выражают москвичи, немецкий воевода Яков Делагарди, царь Василий Шуйский, мать, жена. Плач матери и жены почти целиком восходят к традиции устной народной причети.
Повесть имеет антибоярскую направленность: Скопин-Шуйский отравлен «по совести злых изменников
» - бояр, только они не скорбят по полководцу.
Повесть прославляет Скопина-Шуйского как национального героя, защитника родины от врагов-супостатов.
В 1620 г. к «Повести о преставлении...» была присоединена «Повесть о рождении воеводы М.В. Скопина-Шуйского
».
По-своему осмысляются исторические события тех лет в народном сознании, о чем свидетельствуют записи исторических песен, сделанные в 1619 г. для англичанина Ричарда Джемса. Это песни «О собаке-воре Гришке-расстрижке
», «О Маринке — злои еретице
», о Ксении Годуновой. В песнях обличаются интервенты и их пособники «бояре кособрюхие
», возвеличиваются народные герои богатырь Илья, Скопин-Шуйский, стоящие на страже интересов родной земли.
«Сказание» Авраамия Палицына.
Выдающимся историческим произведением, ярко отразившим события эпохи, является «Сказание» келаря Троице-Сергиева монастыря Авраамия Палицына, написанное в 1609-1620 гг.
Умный, хитрый и довольно беспринципный делец Авраамий Палицын находился в близких отношениях с Василием Шуйским, тайно сносился с Сигизмундом III, добиваясь у польского короля льгот для монастыря. Создавая «Сказание», он стремился реабилитировать себя и старался подчеркнуть свои заслуги в борьбе с иноземными захватчиками и избрании на престол царя Михаила Федоровича.
«Сказание» состоит из ряда самостоятельных воспроизведений:
1) Небольшой исторический очерк, обозревающий события от смерти Грозного до воцарения Шуйского. Причины «смуты» Палицын видит в внезаконном похищении царского престола Годуновым и в его политике (гл. 1-6).
2) Подробное описание 16-месячной осады Троице-Сергиева монастыря войсками Сапеги и Лисковского. Эта центральная часть «Сказания» создана Авраамием путем обработки записок участников обороны монастырской крепости (гл. 7 — 52 ).
3) Повествование о последних месяцах правления Шуйского, разорении Москвы поляками, ее освобождении, избрании на престол Михаила Романова и заключении перемирия с Польшей (гл. 53 — 76 ).
Таким образом, в «Сказании» дается изложение исторических событий с 1584 по 1628 г. Они освещаются с традиционных провиденциалистских позиций: причины бед, «еже содеятся во всей Росии — праведное гневобыстрое наказание от бога за вся та сотвореннаа от нас злаа
»: победы, одержанные русским народом над иноземными захватчиками, - результат благодеяния и милосердия богоматери и заступления святых Сергия и Никона. Религиозно-дидактические рассуждения даны в традиционной риторической форме поучений, подкрепляемых ссылками на текст «писания», а также обильными религиозно- фантастическими картинами всевозможных «чудес
», «явлений
», «видений
», которые, по мнению автора, являются бесспорным доказательством особого покровительства небесных сил Троице-Сергиеву монастырю и Русской земле.
Ценность «Сказания» составляет его фактический материал, связанный с изображением героических ратных подвигов крестьян монастырских сел, монастырских слуг, когда «и нератницы охрабрищася, и невежди, и никогда же обычай ратных видевшеи и ти убо исполинскую крепостию препоясашася
». Авраамий сообщает имена и подвиги многих народных героев. Таков, например, крестьянин села Молоково — Суета, «велик возрастом и силен вельми, подсмеиваем же всегда неумениа ради в боех
». Он останавливает обратившихся в бегство воинов, бесстрашно с бердышем в реке сечет «на обе страны врагов
» и удерживает полк Лисовского, говоря: «Се умру днесь или славу получю от всех
». «Скоро же скакаше, яко рысь, Суета многых тогда вооруженных и во бронях уязви
». Слуга Пиман Тенеев «устарели
» «из лука в лице
» «свирепого
» Александа Лисовского, который «свалился с коня своего
». Слуга Михайло Павлов поймал и убил воеводу Юрья Горского.
Авраамий неоднократно подчеркивает, что монастырь был спасен от супостатов «молодшими людьми
», а «умножение во граде
» (монастыре. – прим. автора) «беззакониа и неправды
» связано с людьми «воинственного чина
». Резко осуждается в «Сказании» злопредательство монастырского казначея Иосифа Девочкина и покровитель его «лукавству
» воевода Алексей Голохвастов, а также измена «сынов боярских
».
Авраамий отнюдь не питает симпатий к «рабам
» и холопам, которые «убо господие хотяще быти, и неволнии к свободе прескачюще
». Он резко осуждает восставших крестьян и «начальствующих злодеем
» холопов Петрушку и Ивана Болотникова. Однако, ревностный защитник незыблемости основ феодального строя, Авраамий вынужден признать решающую роль народа в борьбе с интервентами: «Вся же Россия царьствующему граду способствующе, понеже обща беда всем прииде
».
Одной из особенностей «Сказания» является изображение быта осажденного монастыря: страшная теснота, когда люди расхищают «всякая древесна и камение на создание кущь
», «и жены чада раждаху пред всеми человеки
»; из-за тесноты, нехватки топлива, ради крепости; описание вспыхнувшей эпидемии цинги и др. «Не подобает убо на истину лгати, но с великим опасением подобает истину соблюдати
», - пишет Авраамий. И это соблюдение истины составляет характерную особенность центральной части «Сказания». И хотя в понятие истины у Авраамия входит и описание религиозно-фантастических картин, они не могут заслонить главного — народного героизма.
Излагая «вся по ряду
», Авраамий старается «документировать» свой материал: точно указывает даты событий, имена их участников, вводит «грамоты» и «отписки», т. е. Чисто деловые документы.
В целом же «Сказание» — эпическое произведение, но в нем использованы драматические и лирические элементы. В ряде случаев Авраамий прибегает к манере ритмического сказа, включая в повествование рифмованную речь.
Например:
И мнозем руце от брани престаху;
всегда о дровех бои злы бываху.
Исходяще бо за обитель дров ради добытиа,
и во гард возвращахуся не бес кровопролитиа.
И купивше кровию сметие и хворастие,
и тем строяще повседневное ястие;
к мученическим подвигом зелне себе возбуждающе,
и друг друга сим спосуждающе.
Большое внимание в «Сказании» уделяется изображению поступков и помыслов как защитников монастырской крепости, так и врагов и изменников.
Опираясь на традиции «Казанского летописца», «Повести о взятии Царьграда», Авраамий Палицын создает оригинальное историческое произведение, в котором сделан значительный шаг по пути признания народа активным участником исторических событий.
«Летописная книга», приписываемая Катыреву-Ростовскому.
Событием первой Крестьянской войны и борьбе русского народа с польско-шведской интервенцией посвящена «Летописная книга», приписываемая Катыреву-Ростовскому[1]
. Она была создана в 1626 г. и отразила официально-правительственную точку зрения на недавнее прошлое. Цель «Летописной книги» — укрепить авторитет новой правящей династии Романовых. «Летописная книга» представляет собой связное прагматичное повествование от последних лет царствования Грозного до избрания на престол Михаила Романова. Автор стремится дать эпически спокойное «объективное» повествование. «Летописная книга» лишена той публицистической остроты, которая была свойственна произведениям, появившимся в разгар событий. В ней почти отсутствует и религиозная дидактика; повествование носит чисто светский характер. В отличие от «Сказания» Авраамия Палицына, «Летописная книга» на первый план выдвигает личности правителей, «начальников воинства
», патриарха Гермогена и стремится дать им более глубокие психологические характеристики, отметить не только положительные, но и отрицательные черты характеров ряда исторических деятелей. Автор опирался на Хронограф редакций 1617 г., где в повествовании о событиях конца XVI — начала XVII в. внимание было обращено на внутренние пртиворечия человеческого характера, ибо «никто от земнородных
» не может остаться «беспорочен в житии своем
», потому что «ум человечь погрешителен есть и от доброго нрава злыми совратен
».
В «Летописной книге» помещен специальный раздел «Написание вкратце о царех московских, образех их и о возрасте и о нравех
», где даются словесный портрет исторического деятеля, характеристика его противоречивых нравственных качеств.
Интересен словесный портрет Ивана IV, который совпадает с его известным изображением — парусной, хранящейся в Копенгагенском национальном музее: «Царь Иван образом нелепым, очи имея серы, нос протягновен и покляп; возрастом велик бяше, сухо тело имея, плещи имея высоки, груди широкы, мышцы толсты
».
За словесным портретом следует описание противоречивости характера Грозного и связанных с ней его поступков: «...муж чюднаго разсуждения, в науке книжного поучения доволен и многоречив зело, ко ополчению дерзостен и за свое отечество стоятелен. На рабы своя, от бога данныя ему, жестосерд велми и на пролитие крови и на убиение дерзостен и неумолим; множество народу от мала и до велика при царстве своем погуби, и многия грады своя поплени, и многия святителския чины заточи и смертию немилостивою погуби, и иная многая содея над рабы своими, жен и девиц блудом оскверни. Той же царь Иван многая благая сотвори, воинство велми любяше и требующая ими от сокровища своего неоскудно подаваше
».
«Летописная книга» отходит от традиции одностороннего изображения человека. Она отмечает даже положительные стороны характера «Ростриги» — Лжедмитрия I: он остроумен, «в научении книжном доволен
», смел и храбр и только «препростое обличие
», отсутствие «царсково достояния
», «помраченность
» тела свидетельствует о его самозванстве.
Характерной особенностью «Летописной книги» является стремление ее автора ввести в историческое повествование пейзажные зарисовки, которые служат контрастирующим либо гармонирующим фоном происходящих событиям. Эмоционально окрашенный пейзаж, посвященный прославлению «красновидной годины
» пробуждающейся жизни, резко контрастирует с жестокой бранью войск «хищного волка
» Лжедмитрия и воинства московского. Если сравним этот пейзаж со «Словом на антипасху» Кирилла Туровского, то сразу увидим те существенные изменения в методе изображения действительности, которые произошли в литературе первой четверти XVII столетия. На первый взгляд, С. Шаховской пользуется теми же образами, что и Кирилл: «зама
», «солнце
», «ветер
», «ратай
», но отношение к этим образам у писателей различное. Для Кирилла — это лишь символы греха, Христа, веры христианской, «ратая слова
». Автор «Летописной книги» не дает символического толкования этим образам, а использует их в прямом, «земном» значении. Для него они являются только средством художественной оценки происходящих событий.
Эта оценка дается также и в непосредственных авторских лирических отступлениях, которые лишены христианского дидактизма, в них нет ссылок на авторитет «писания». Все это придает стилю «Летописной книги» «оригинальный, красивый эпический склад»[2]
, способствующий ее популярности. Более того, желая красиво завершить повествование, автор в конце произведения помещает «вирши» (30 рифмованных строк):
Начало виршем,
Мятежным вещем,
Их же разумно прочитаем
И слагателя книги сей потом уразумеваем...
Этими досиллабалическими виршами автор стремится заявить о своей писательской индивидуальности: он «сам сие существенно видел
», а иные «вещи
» «от изящных бесприкладно слышал
», «елико чего изыскал, толики сего и написал
». О себе же он сообщает, что принадледит к ростовскому роду и является сыном «предиреченнаго князя Михаила
».
2.2 Исторические песни
Отклики народного творчества на события «Смуты» в свое время должны были быть гораздо многочисленнее и разнообразнее, чем об этом можно судить по сохранившимся в устной традиции и в записях XVII—XVIII вв. текстам. Цензура нового правительства, несомненно, вытравила из народного употребления песни и рассказы, напоминавшие слишком ясно об оппозиционных настроениях начала XVII в. Но все же в записях начала XVII в. и нового времени дошли до нас исторические песни, относящиеся ко всем основным моментам «Смуты».
В этих песнях сохранились и следы народной оценки событий, далеко не всегда совпадающей с теми суждениями, которые высказывались в книжной литературе, хотя отражение этой литературы на фактическом содержании некоторых песен отрицать трудно.
Английский пастор Ричард Джемс
был участником посольства короля Иакова I к Михаилу Романову; посольство прибыло в Москву 19 января 1619 г. и прожило здесь до 20 августа, когда выехало обратно в Архангельск. Среди бумаг Ричарда Джемса в Бодлеевой библиотеке в Оксфорде академик Гамель нашел в 1840-х годах книжечку с записью шести лиро-эпических русских песен. Темы пяти из этих песен относятся к событиям конца XVI — начала XVII вв., а одна песня «воинников
» говорит о трудностях
«зимовой службы
» и о том, что «весновая служба
» «молотцам веселье, а сердцу утеха
».
Исследователь сборника Р. Джемса (В. В. Данилов), анализируя содержание записанных в нем песен, показал, что сборник составлен в Москве на большом Посольском дворе, где жило английское посольство; что внесенные в него песни сложились в торговой и служилой среде Москвы; что авторы этих песен были близко знакомы с официозными взглядами на
Старшее историческое событие, изображенное в одной из песен сборника Р. Джемса, — «победа
» над «собакой Крымским царем
», одержанная якобы Годуновым. На самом деле события развивались следующим образом. Крымский хан Кази-Гирей отправил в 1598 г. в Москву посольство. Между тем Годунов, только что избранный на царство, распространил слух о том, что хан, узнав о смерти царя Федора Ивановича, идет походом на Москву. Выйдя с большим войском навстречу хану под Серпухов, Годунов приказал палить из пушек и так напугал этой стрельбой крымцев, что они едва могли справить посольство от страху. Панегирист Годунова патриарх Иов в соборном послании царю Борису по поводу этого события поздравил царя, намеренно изобразив эту встречу с мирным татарским посольством как победу, чтобы создать новому царю популярность. Патриарх Иов представил чудом бегство татар: «Тако глаголет господь: аз воздвигох тя, царя правды, и призвах тя правдою, и приях тя, и укрепих тя, да послушают тебе языцы
». И самое послание начинается похвалой «бескровной победе
»: «Се великий бог, наш, показавый на тебе, великом государе нашем, благочестивом царе, великую славу свою и даровавый тебе светлые и прехвальные без крови победы...
»
И в песне хан бежит потому, что в ответ на его хвастовство раздался с небес «господень глас
»:
Ино еси, Крымской царь!
То ли тобе царство не сведомо?
А еще есть на Москве семьдесят апостолов,
опришенно трех святителей,
еще есть на Москве православной царь!
Однако, введя этот чуждый фольклору момент «чуда
», выраженный притом книжно («прокличет с небес господень глас
»), автор песни показал, что ему близко знакомы и народные исторические песни о татарщине. Раскинув «у Оки реки
» «белы шатры
», татары советуются о дележе городов сходно с тем, как это изображено, например, в песнях о Щелкане Дудентьевиче:
Кому у нас сидеть в каменной Москве,
а кому у нас в Володимере,
а кому у нас сидеть в Суздале,
а кому у нас держать Резань старая,
а кому у нас в Звенигороде,
а кому у нас сидеть в Новегороде
«Выходит Диви-Мурзы, сын Уланович»
и просит крымского царя пожаловать ему Новгород, так как там у него похоронен «свет добры дни батюшко
» (Диви-Мурза Нагайский, действительно, умер пленником в Новгороде).
Две песни сборника Р. Джемса содержат вариации одного и того же мотива — плача Ксении Годуновой над своей горькой участью. Эти песни сложены после смерти Самозванца, который именуется здесь «рострига
» «изменник
». Как и Повесть 1606 г., оба плача знают о личной обиде, нанесенной Ксении Самозванцем:
А что едет к Москве Рострига,
да хочет теремы ломати,
меня хочет, царевну, поимати...
Осуждение Годунова слышно в словах песни:
За что наше царьство загибло,
за батюшково ли согрешенье...
Отношение к самой Ксении двойственное: с одной стороны, как будто сочувственно изображена ее печальная судьба, с другой — эта горюющая девушка мечтает о «добрых молодцах
»:
Ино мне постричи ся не хочет,
чернеческаго чину не здержати:
отворити будет темна келья,
на добрых молотцов посмотрити.
Мотив плача, господствующий в «Писании о преставлении» М. В. Скопина-Шуйского
, дал тему песне о смерти воеводы. Эта песня, сложенная не ранее второй половины 1611 г. в торговой среде посада, воспроизводит плачи «гостей москвичей
» и «свецких немцев
», причем горю их противопоставлено злорадство «князей-бояр
», которые, узнав о смерти Скопина, говорили слово, усмехнулися:
«Высоко сокол поднялся,
и о сыру матеру землю ушибся».
Среди этих князей песня называет Мстиславского и Воротынского, что дает основание относить песню к годам боярского правления, когда правительство именовало себя: «бояре князь Федор Иванович Мстиславской с товарищи
». В отличие от песни об отравлении Скопина, усвоенной народной передачей, песня-плач сохранилась лишь в записи начала XVII в. и совершенно независима от обычной версии устных и письменных рассказов о смерти Скопина: имя Шуйских как инициаторов отравления в ней не упоминается. Поводом для сложения этой песни почти через полтора года после смерти Скопина могло служить общее недовольство боярским правлением в служилой и посадской среде, которая именно боярам приписывала все военные неудачи, усиление интервенции и разорение населения. Этот памфлет-песня возник в Москве, как видно из первых же слов песни:
Ино что у нас в Москве учинилося,
с полуночи у нас в колокол звонили.
А росплачютца гости москвичи:
«А тепере наши головы загибли...»
Тесно связанная с определенным политическим моментом, направленная против стоявших во главе тогдашнего правительства лиц, песня была забыта, когда недовольная семибоярщиной среда взяла верх, и «гости-москвичи» сами вошли в правящие круги.
Последнее по времени историческое событие, отраженное в песнях сборника Р. Джемса, — возвращение в Москву из польского плена царского отца митрополита (будущего патриарха) Филарета. Сходно с окружной царской грамотой от 3 июля 1619 г. песня описывает всеобщую радость, вызванную этим событием.
Зрадовалося царство Московское
и вся земля святорусская...
(ср. в грамоте: «Мы и все люди Московского государства великия радости наполнилися
»).
Если песни, вошедшие в сборник Ричарда Джемса, не удержались в народной памяти, то это случилось не потому, что сами по себе их темы не вызывали интереса. Причина, очевидно, кроется в отношении авторов к изображаемым событиям, потому что немало исторических песен, вспоминающих «Смуту» начала XVII в., встречалось до недавнего времени, а частью сохранилось и до сих пор в репертуаре преимущественно сказителей.
Рассказ о «Смуте» в исторической песне обычно начинается с изображения убийства в Угличе царевича Димитрия. Согласно официозной версии, основанной на слухах, возникших еще во времена Годунова, и особенно поддержанной книжностью сторонников Василия Шуйского, народная песня считает Годунова виновником убийства царевича. Народно-песенный рассказ о царствовании Годунова
в общем близок к Повести 1606 г., но политическое осмысление событий в нем существенно отличается. Вместе с этой повестью песня повторяет слух о самоотравлении Годунова:
Умертвил себя Борис с горя ядом змейным,
ядом змеиным, кинжалом вострым.
Но вместо честолюбивого выскочки, посягающего на идеализированное боярство, каким рисует Годунова Повесть, в песне Годунов такой же «злодей-боярин
», как и остальные:
Так досталась то Рассеюшка злодейским рукам,
злодейским рукам, боярам-господам.
Появилась то из бояр одна буйна голова,
одна буйна голова, Борис Годунов сын...
Уж и вздумал полоумный Рассеюшкой управлять.
Как и литература, народная песня склонна искать начало всех бедствий, обрушившихся на Россию, в моральном разложении людей. Рассказ об убийстве Димитрия начинается иногда таким выводом:
В нонешнем народе правда вывелась,
вселилось в народе лукавство великое.
История Лжедимитрия I рассказывается народной песней по той же схеме, какая была пущена в ход правительственными грамотами. Песня о Самозванце
сохранилась в варианте XVII в. В бумагах К. Ф. Калайдовича был найден текст этой песни, написанный «на листе старой бумаги, без разделения стихов, почерком и правописанием XVII в.; поправлена и дополнена [былина] другою позднейшею рукою и другими чернилами; но эта последняя рука и этими позднейшими чернилами надписала: «въ 196 м году въ 7 и тысяче», то-есть 1688 года. Следовательно, первая, непоправленная, рукопись старше 1688 года и, по всем признакам, современна, по крайности, близка периоду Самозванцев
» [3]
Этот текст близок к сборнику Кирши Данилова, и в основном к той же редакции относятся и лучшие записи нового времени.
Песня решительно называет Самозванца «вором
», «ростригой
», который «прелстил
» «короля в Литве
», «землю полскую
» и «царство Московское
». «Вор-собака
», по песне, нарушает все старые русские обычаи: он берет жену «в проклятой Литве
», свадьбу устраивает накануне пятницы, во время заутрени «в баню пошол
»; в постный день «скоромную еству сам кушает, а посну еству роздачей дает
», «местные иконы под себя стелет, а чюдны кресты под пяты кладет
». Песня описывает, как бояре и думные дьяки идут к инокине Марфе, матери убитого царевича, и просят ее ответить: «прямой ли царь на царстве сидит
». Здесь, видимо, пропуск, и Марфа, вопреки действительности, сразу отрекается от Самозванца, но вспоминает, что он угрозой «велит называти своим сыном
». Тогда к Самозванцу посылают Петра Басманова, и тот напоминает Лжедимитрию:
Помнишь ли, Гришка, спомятуешь ли,
вместе мы грамоте с тобой училися,
во том монастыре во Чюдове?
Ты был, Гришка, черным дьяконом,
а я был на крылосе псаломщиком.
Здесь песня использовала былинный мотив, встречающийся, например, в былине о Ставре Годиновиче в сцене, когда он не узнает свою жену, переодетую в мужское платье:
А помнишь ли, Ставер да сын Годинович,
Как мы с тобою в грамоте учились ли...
Конец песни может быть вызван распространявшимся слухом, будто Самозванец «сам повинился
», т. е. признался в обмане.
Во всех вариантах песни о Самозванце проводится мысль, что в воцарении Отрепьева сказалось проявление божьего гнева: этим настроением народная песня сближается с литературными сказаниями на ту же тему. Самозванец всегда «царь нечестивый
», женившийся на некрещеной, попиравший веру, надругавшийся над обычаями. В отдельных вариантах с течением времени стали встречаться фантастические подробности: Гришка перед воцарением сидит 30 лет в тюрьме, где он «заростил
» на груди алмазный крест, чтобы походить на Димитрия царевича; он изображается неудачным волшебником, который хотел соорудить себе «крыльица дьявольски
», чтобы улететь; Марина улетает из дворца «сорокой
» и т. д.
О царе Василии Шуйском сохранилось две мало содержательных песни. В одной вспоминается свержение Шуйского:
Что царя нашего Василья злы бояре погубили,
злы собаки погубили, во Сибирь его послали.
А уж сделали царем какова басурмана,
что Петрушку самозванца, злого боярина.
Интерес этой песни — в резко отрицательном отношении к боярам, которым приписана и поддержка нового Самозванца. Отдаленное воспоминание о том, что Шуйский был отправлен в Польшу, вызвало в песне появление Сибири, как привычного места ссылки.
Вторая песня еще бледнее исторически: приходит весть, что «переставился во полуночи Василий царь
». На вопрос — «кому царем у нас быть
», «добрый молодец
» сообщает:
Уж бояре воеводы нам выбрали царя,
из славнаго богатого роду Романова,
Михаила сына Федоровича
.
Следует, впрочем, отметить, что обе песни неизвестны в повторных вариантах.
Сохранилось много вариантов песни о воеводе Михаиле Васильевиче Скопине-Шуйском, внезапно умершем в мае 1610 г. Древнейший вариант народной песни об этом событии вошел в состав книжной повести «Писание о преставлении
» (стр. 43). По обилию фактических данных наиболее сохранным, видимо, является вариант, вошедший в сборник Кирши Данилова.
Песня начинается в этом варианте хронологическим указанием: «Как бы во сто дватцать седмом году, в седмом году восмои тысячи, А и деялось, учинилося
». 7127 год, т. е. 1619, в данном случае, может быть, указывает на время сложения этого вида песни. Развертывается картина тяжелого положения Московского царства, которое «Литва облегла со все четыре стороны
», а с ней «сорочина долгополая
», «черкасы петигорские
», «калмыки с татарами
», «со башкирцами
», «чукши со люторами
». Царь отправляет Скопина в Новгород (факт исторический), откуда тот посылает «ярлыки скоропищеты
» «ко свицкому королю Карлосу
» о помощи. Письмо везет любимый шурин Скопина — Митрофан Фунтосов. Здесь песня смешивает две исторические личности: для переговоров со шведами, действительно, поехал шурин Скопина, Семен Головин. «Фунтосов
» же — народное прозвище Иакова Понтуса Делагарди, пришедшего с отрядом в 12 тысяч на помощь русским.
В песне, согласно обычной народно-песенной амплификации, Карлус дает рати «сорок тысячеи
». У Скопина от радости «крылья отросли
» — «думушки прибыло
». Войско выступило после заутрени, враги были разбиты, и на пиру после боя Скопину «велику славу
» пели. Здесь песня изображает события верно: Скопин с шведской помощью разбил тушинцев, приобрел славу народного героя, даже царь В. Шуйский будто бы умиленно плакал по случаю победы, временно поддержавшей его власть. Но радостным слезам Шуйского и его родни не верили, так как знали, что популярности Скопина в народных массах придворная среда боялась.
Песня переходит к изображению крестильного пира у Воротынского, на котором внезапно заболел Скопин. В былинной манере передается, как на пиру все расхвастались, похвалился и Скопин:
Могу, князь, похвалитися,
что очистил царство Московское
и велико государство Росиское,
еще ли мне славу поют до веку...
Завистливые бояре «поддернули зелья лютова, подсыпали в стокан, в меды сладкия
». «Кума крестовая
» «Малютина дочь Скурлатова
» поднесла стакан Скопину. Народная молва именно ей, жене Димитрия Шуйского, приписывала отравление князя. Подробнее, чем в варианте, вошедшем в книжную повесть, описывается отъезд заболевшего Скопина к матери.
Князь сам обвиняет куму в преступлении: «съела ты меня, змея подколодная
».
Поздние варианты этой песни-старины подвергают текст переработке в стиле общеэпической традиции: детали затушевываются, имена забываются, в рассказ включаются лица из другой эпохи — царь Грозный, его «любимый шурин Никита Романович», Владимир князь с княгиней Апраксией и т. д. Материнское запрещение Скопину ехать на пир передано соответствующими формулами былин о Добрыне, Дюке Степановиче.
Позднейшие события «Смуты» отражены немногочисленными вариантами песен о Прокопии Ляпунове, Минине и Пожарском.
Рассказ об убийстве Прокопия Ляпунова
в песне предстает в упрощенном виде: забыта действительная причина убийства — недовольство казаков земским приговором 30 июня 1611 г., не выполнившим обещаний, данных казачеству в призывных грамотах Ляпунова, — и убийство его приписано Сигизмунду (Гужмунду), разгневанному призывами Ляпунова «свободить город Москву, защищать веру Христа
». «Изменники бояре
», по приказу Гужмунда, убили «воеводушку
». В этой трактовке характерно последовательное обвинение во всех несчастьях, постигавших Русь во время «Смуты», «злых изменников
» — бояр.
В Калужской губернии записан единственный вариант песни о Нижегородском ополчении Минина и Пожарского. «Богатый мещанин Кузьма Сухорукий сын
» обращается к купцам с увещанием все продать, купить «вострые копья, булатные ножи
», выбрать воеводу и идти спасать «родну землю
», «матушку Москву
», занятую «злыми поляками
». Кузьма обещает взять в полон и «самого то Сузмунда короля
». Выбрали «удалова молодца воеводушку, из славного княжеского роду — князя Димитрия по прозванию Пожарскаго
». Под Москвой воевода ободрил «храбрых солдатушек
», Кремль был взят, поляки изрублены, «самого то Сузмунда в полон взяли
». Последняя подробность продиктована логикой песни: король в ней обычно должен возглавлять войско. «Воеводы московские
» предлагают «царем быть
» князю Пожарскому, но он указывает на Михаила «из богатого дому Романова
». Никаких подробностей о самом избрании нового царя песенная традиция не сохранила.
Уже в рассмотренных песнях ясна народная оценка многих событий и особенно участников их. Ненависть к боярам выражена в них так же отчетливо, как и к «поганой Литве
», «проклятой польской стороне
». «Злы изменники
» - бояре постоянно действуют в песне (как и в действительности это часто было) заодно с «нечестивым Гужмундом
» (Сигизмундом): «многи русские бояре нечестивцу отдались
». «Злы бояре
», «злы собаки
» обвиняются во всем: их «злодейские руки убили царевича Димитрия, они свергли Шуйского, «буйна голова» боярин Годунов «народ надул
». Все, кто восставал против «Гужмунда
» и бояр, — народные герои.
Но были, конечно, и особые песни и рассказы, слагавшиеся в лагере восставшего народа — крестьянства и казачества. Этот вид народного творчества подвергся наиболее жестокой цензуре правительства, и потому трудно было бы рассчитывать на сохранение подобных фольклорных произведений в их первоначальной форме. О том, что песни против московских воевод сочиняли в лагере восставших, вспоминает Исаак Масса
в «Сказаниях о Смутном времени в России»
. Следы антиправительственного настроения можно найти в отдельных, бытующих по преимуществу среди казачества, песнях и былинах, и, может быть, в песне о попе Емеле.
В редком варианте песни о Лжедимитрии II этот «вор-собачушка
» грозит:
Я самих же то бояр во полон возьму,
а с самою царицею обвенчаюся
.
«Красна девица душа Маринушка
» «царюет
» и «королюет
», по одной казачьей песне, в какой-то желанной «земелюшке
», где нет «ни царя, ни короля
».
С некоторым основанием к «Смутному времени» прикрепляется песня о попе Емеле, который «благословляет, крестом ограждает
» «воров
» с «атаманами
»:
Поезжайте, дети, во чужия клети,
а что ни добудете, попа не забудете.
Предполагают, что прототипом этого Емели был поп Еремей Покровский из села Кудинова под Москвой, о котором существует предание, что в годы «Смуты» он «предводительствовал против поляков и крамольников». Со временем, под влиянием свойственного фольклору насмешливого отношения к духовенству, этот поп-партизан превратился в разбойника. Об этом Еремее знал Загоскин, в романе «Юрий Милославский» назвавший попа «начальником русских гверилласов», стоявшим во главе небольших отрядов, которые действовали отдельно от регулярных войск и грабили иногда попутно и своих. В песне поп Емеля оказался представителем той демократической части духовенства, которая обычно примыкала к недовольным правительством тяглым классам.
Отголоски «Смутного времени» вошли и в старые былины. Только влиянием эпохи можно объяснить, например, неожиданную подробность в старине о Сауле Леванидовиче, где появляются «угличане
», вступающие в спор с «царем
» из-за «малолетнего царевича
», за что их постигает жестокая кара. В. Миллер
[4]
показал, что здесь приходится видеть отражение убийства малолетнего Димитрия в Угличе, в результате чего последовал разгром города.
Изменение традиционного содержания старин выразилось во введении новых персонажей и в изменении характера прежних. В число героев древнего эпоса входят лица новой эпохи, прежние богатыри выступают в необычных для них ролях. Князь Михаил Скопин-Шуйский становится в ряды киевских богатырей. Марина Мнишек является как роковая соблазнительница Добрыни, улетает из Киева «сорокой
», согласно молве, приписывавшей это оборотничество жене Самозванца. «Сокольник
» — противник Ильи Муромца, оказывается его сыном, прижитым от той же «Маринки
».
По вероятному предположению В. Ф. Миллера (указ. статья), настроения восставшего в «Смуту» против правительства крестьянства и казачества отразились на трактовке былинного Ильи Муромца, особенно заметной в вариантах, бытующих в казацкой среде. Вероятно, с этого именно времени крестьянский сын Илья Муромец становится донским казаком, иногда даже атаманом, резко враждебным князю и его богатырям. Он получает неожиданный для него эпитет «шиша
» — вора, разбойника, гуляет по Волге «на Соколе корабле
», ведет себя жестоким атаманом вольницы, у него от ярости «мутное око
». Илья — «кум темный
» — герой казацких песен, потенциальный ненавистник московского режима. Он собирает «голь кабацкую
», вместе с ней громит церкви и «царевы кабаки
», обещает своим сотоварищам:
Я заутра буду во Киеве князем служить,
а у меня вы будете предводителями.
В виде недоказанного предположения исследователями русских былин высказывается мысль, что новые черты в характеристике былинного Ильи Муромца появились не без влияния воспоминаний об Илейке из Мурома — самозванце Петре, якобы сыне царя Федора, выдвинутом казачеством в годы выступления Болотникова.
2.3 Драма Пушкина «Борис Годунов»
В монастырской келье узкой,
В четырех глухих стенах,
О земле о древнерусской,
Быль записывал монах.
В драме Пушкина «Борис Годунов
» проблема народа и власти – одна из основных, ведь в этой жизни кто-то управляет, а кем-то управляют. Подобная проблема возникла в междуцарствие, когда на смену Ивану Грозному пришёл его слабоумный сын Фёдор, а по сути ( а позднее и в реальности) – Борис Годунов. Народ в какой-то мере лишился гармонии. Да, опричнина была кошмаром и бичом, но была определённостью. Но вот к власти пришёл Борис Годунов, на власть избранный народом (после того, как устроил целый спектакль). Но по версии многих историков, Николая Михайловича Карамзина, например, власть не была добыта честным путём, а путём убийства царевича Дмитрия. Все эти проблемы нашли отражение в драме – Пушкин положил в основу своего произведения убийство царевича в Угличе. Убийство невинного ребёнка – тяжкий грех, непростительный. Убийство ребёнка царской крови, помазанника божьего по христианской традиции ещё более страшный, немыслимый в понимании народа грех. Важно заметить, что начало трагедии – разговор бояр Шуйского и Воротынского:
Воротынский.
Ужасное злодейство! Полно точно ль
Царевича сгубил Борис?
Шуйский.
А кто же?
Кто подкупил напрасно Чепчугова?
Кто подослал обоих Битяговских
С Качаловым? Я в Углич послан был
Исследовать на месте это дело:
Наехал я на свежие следы;
Весь город был свидетель злодеянья;
Все граждане согласно показали;
И возвратясь я мог единым словом
Изобличить сокрытого злодея.
Как мы видим, начало трагедии – разговор об убийстве царевича, и конец трагедии – убийство семьи Годуновых, в том числе и Фёдора Годунова, по сути-то ещё невинного дитяти. Зеркальное построение композиции? Возможно. А может, это порочный круг, круг от убийства к убийству, только по прошествии некоторого времени можно понять, что случилось, почему и кто в этом виноват. В трагедии «Борис Годунов» Александр Пушкин вводит образ Лжедмитрия. Он вводит его в самом начале драмы. Лжедмитрий – своеобразный герой времени, того смутного времени. На протяжении всей трагедии этот человек противоречив, неоднозначен как это непонятное, сумбурное время. Смутный герой смутного времени. Загадочно, неопределённо, а может быть, закономерно?...
Итогом в трагедии Александра Сергеевича Пушкина «Борис Годунов» для Лжедмитрия стал сон, в который он провалился. Для Бориса Годунова – смерть и убийство семьи Годуновых. Для народа – начало осознания происходящего перед ними. А для Немезиды, уже не материальной – это полное удовлетворение от возмездия Годунову. Именно поэтому Пушкин и не описывает вторжение самозванца в Москву. Тогда бы трагедия называлась бы уже не «Борис Годунов», а скажем, «Григорий Отрепьев», или «Начало смуты», или «Проблема народа и власти». Или как-нибудь ещё. Но всё - таки Пушкин называет своё произведение в честь Бориса, но не в честь Гришки Отрепьева. И не потому, что Борис протагонист, а Григорий антагонист. Не поэтому: они вообще оба полемичные персонажи и говорить о них однозначно было бы, по меньшей мере, невежественно. Просто Борис – реальная историческая личность, личность, может и добывшая власть нечестным путём, но вспомним историю: власть капризна и за неё надо бороться. Любыми способами. А Григорий так и остался никчёмной тенью того самого идеала. Кончил-то он плохо, как мы помним, правил всего один год, а потом был убит, а его прахом выстрелили из пушки в сторону Польши. Он оказался ненужным ни Родине, ни Речи Посполитой. У поляков свои проблемы. И им не было никакого дела до беглого монаха Григория Отрепьева. Он не стал полноценной исторической личностью хотя бы потому, что ступил на страницы школьных учебников не как Григорий Отрепьев (под своим настоящим именем). А как Лжедмитрий I (такого имени даже в природе не существует!). Трагедией «Борис Годунов» Пушкин полностью доказал, что история государства – это не только история побед и поражений, монархов и самозванцев, народа. Это ещё и история человеческих переживаний, которые в глобальном понимании нашли своё отражение в народе, а личностном – в Григории Отрепьеве.
Как это ни прискорбно, он так и остался лишь тенью того, к чему стремилась его мятежная душа, павшая жертвой бесчеловечного греха и жажды мщения…
Заключение
Произведения периода борьбы русского народа с польско-шведской интервенцией и Крестьянской войны под руководством Болотникова, продолжая развивать традиции исторической повествовательной литературы XVI в., отразили рост национального самосознания. Это проявилось в изменении взгляда на исторический процесс: ход истории определяется не божием изволением, а деятельностью людей. Повести начала XVII в. уже не могут не говорить о народе, об его участии в борьбе за национальную независимость своей родины, об ответственности «всей земли
» за свершившееся.
Это в свою очередь определило повышенный интерес к человеческой личности. Впервые появляется стремление изобразить внутренние противоречия характера и вскрыть те причины, которыми эти противоречия порождены. Прямолинейные характеристики человека литературы XVI в начинают заменяться более глубоким изображением противоречивых свойств человеческой души. При этом, как указывает Д. С. Лихачев, характеры исторических лиц в произвдениях начала XVII в. показаны на фоне народных толков о них. Деятельность человека дается в исторической перспективе и впервые начинает оцениваться в его «социальной функции
»[5]
.
События 1604 — 1613 гг. вызвали ряд существенных изменений в общественном сознании. Изменилось отношение к царю как к божьему избраннику, получившему свою власть от прародителей, от Августа-кесаря. Практика жизни убеждала, что царь избирается «земством» и несет моральную ответственность пред своей страной, перед подданными за их судьбы. Поэтому поступки царя, его поведение подсудны не божескому, а человеческому суду, суду общества.
Событиями 1604 — 1613 гг. был нанесен сокрушительный удар религиозной идеологии, безраздельному господству церкви во всех сферах жизни: не бог, а человек творит свою судьбу, не божья воля, а деятельность людей определяет исторические судьбы страны.
Усилилась роль торгово-ремесленного посадского населения в общественной, политической и культурной жизни. Этому способствовало и образование в середине XVII в. «единого всероссийского рынка
», в результате чего политическое объединение было закреплено экономическим объединением всех русских земель.
Усиление роли посада в культурной жизни влечет за собой демократизацию литературы, ее постепенное освобождение от провиденциализма, символизма и этикетности — ведущих принципов художественного метода русской средневековой литературы.
Используемая литература
1 Дж. Даглас Клэйтон «Тень Димитрия. Опыт прочтения пушкинского «Бориса Годунова»
2. Дейниченко П. Г., под редакцией Красновского А. А. Россия. Полный энциклопедический иллюстрированный справочник — М.: ОЛМА-ПРЕСС Звездный мир, 2005. - 104 — 114 с.
3. Кусков В. В. История древнерусской литературы: Учеб. Для филол. Спец. Вузов. - 5-е изд., испр. И доб. - М.: Высш. шк., 1989. - 219-228 с.
4. Непомнящий В. «Поэзия и судьба»
5. «Отголоски Смутного времени в былинах». — «Изд. Отдел. русского языка и словесности Академии Наук», 1906, кн. 4.
6. Песни, собранные П. В. Киреевским. М., 1868, вып. 7, стр. 62.
7. Скрынников Р.Г. «Смутное время»
8. Скрынников Р.Г. «Три Лжедмитрия»
9. Скрынников Р.Г. «Самозванцы в России в начале XVII века. Григорий Отрепьев»
10. Хрестоматия по древнерусской литературе: Учеб. Пособие для студентов вузов по спец. «Русский язык и литература» / Сост. М. Е. Федорова, Т. А. Сумникова. — М.: Высш. шк., 1985. — 145 — 153 с.
11. http://feb-web.ru/feb/irl/il0/i22/I22-0782.htm
12. http://www.biblgorlov.ru/kraevedenie/smuta/html/
yka_smytnoe_vremya_v_literat.html
13. http://www.proza.ru/2009/06/25/993
[1]
М.В. Кукушкина полагает, что автором «Летописной книги» является князь Семен Иванович Шаховский. Кукушкина М. В. Семен Шаховский – автор Повести о смуте// Памятник культуры: Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1974. М., 1975. С. 75 – 78.
[2]
Платонов С. Ф. Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII века как исторический источник. 2-е изд. Спб., С. 273.
[3]
Примечание П. Бессонова (приложения к вып. 7 песен, собранных П. В. Киреевским, и дополнения к первым двум частям песен былевых и исторических). Песни, собранные П. В. Киреевским. М., 1868, вып. 7, стр. 62.
[4]
«Отголоски Смутного времени в былинах». — «Изд. Отдел. русского языка и словесности Академии Наук», 1906, кн. 4.
[5]
Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. С. 21.