1. Введение. 2
2. Природа и человек в лирике Пастернака. 6
2.1 Первый сборник стихов "Близнец в тучах": темы и образы.. 6
2.2 "Сестра моя жизнь как формула мироощущения Б. Пастернака. 9
2.3 Мир внешний и внутренний в изображении Б. Пастернака. 17
3. Заключение. 24
Литература. 26
1. Введение
Говорят, что большой поэт даже чисто внешне "похож" на свои стихи. Это относится и к произведениям Б. Пастернака. У их создателя могло быть только такое лицо (с крупными "нездешними" чертами, бездонными, слегка навыкате глазами) и такой голос, который профессор Петербургской консерватории Л. Гакель охарактеризовал как "колокольный", вызывающий в памяти "старые арбатские переулки, в которых звучание колокола застревало, не иссякало".
Б. Пастернак, пожалуй, один из самых сложных в техническом отношении поэтов двадцатого столетия. Отсюда - парадоксы, связанные с восприятием его произведений. Наверное, ни с одним крупным поэтом не связано столько высказываний и афоризмов, ставящих по сомнение непреложное достоинство его стихов - не лирического дара, а именно стихов. Вот одно из них, в интерпретации А. Ахматовой: "Пастернак всегда бросается вплавь: выплывет - хорошо, нет - значит, тонет". Очевидно, подразумевалась дерзостность и некоторая авантюрность лирических приемов художника, метафорическая насыщенность стиха Пастернака, особенно в молодости, стиха, который, по выражению С. Боброва, "был невероятно неряшлив и груб, будто он еще только учится говорить, но зато сила его поэтической образности была несравненна. Кое-что от тяжеловесного языка профессионалов-художников оставалось в нем всегда… И он положил немало труда, чтобы выправить все свои словесные огрехи". Впрочем, согласимся с поэтом, "гладких стихоплетов на свете "хоть пруд пруди", а огрехи - это беда Державиных, которых единицы".
Вспоминается и афоризм из книги Л. Гинзбург "Человек за письменным столом": "Пастернак-поэт не стихов, даже не строф, а строчек". У него есть отдельные удивительные строки, "которые контекст может только испортить". В качестве примера автор приводит пастернаковское восприятие майского расписания поездов: "Оно грандиозней святого писанья" ("Сестра моя - жизнь... "). Может быть, в этом отношении еще характернее строка "Здесь прошелся загадки таинственный ноготь…", открывающая стихотворение и образующее внутри него отдельное самоценное произведение. Продолжая мысль Л. Гинзбург, что в ряде стихов Пастернака обнаруживаются столь выразительные строфы, что они затмевают и даже "остраняют" все другие. Яркий пример-первая строфа стихотворения "Любить иных - тяжелый крест…", представляющая собой законченное эстетическое целое, не нуждающееся в развитии. Известно, что В. Маяковский из всех многочисленных строф стихотворения "Марбург" выделял одну, которую называл гениальной:
В тот день всю тебя, от гребенок до ног,
Как трагик в провинции драму Шекспирову,
Носил я с собою и знал назубок,
Шатался по городу и репетировал.
По словам Маяковского, Пастернак "пишет так, что прочтешь и задохнешься от удивления".
Стихотворение "Давай ронять слова…" способствовало закреплению за поэтом характеристики "всесильный бог деталей", с которым он едва ли был согласен. Во всяком случае на замечание филолога и переводчика Н. Вильмонта о "взаимном опылении выразительных деталей" в его стихах Пастернак, игнорируя комплимент, отозвался весьма своеобразно: "Откуда вы знаете, что я хочу весь мой век играть деталями? Может быть, это слабость мысли, а не сила видения. Шли годы, и уже в наше время эта тема неожиданно зазвучала в предисловии С. Аверинцева к двухтомнику стихов О. Мандельштама. По мнению исследователя, "поэзия Пастернака - убежденное уравнивание случайного с сущностным и постольку апофеоз конкретности; у него "чем случайней, тем вернее" и даже Бог - "всесильный Бог деталей". А поэзия - "лето, с местом в третьем классе"; напротив, поэзия Мандельштама идет путем поступательного очищения субстанции от случайных признаков, продолжая в этом отношении импульс символизма, хотя сильно его модифицируя. Пастернак живет среди вещей своего века, беря их совершенно всерьез, - чего стоят заоконные "стаканчики купороса", за которыми "ничего не бывало и нет"! - он братается с вещами, упраздняет дистанцию между бытом и бытием…". Частное, конкретную вещь, считает С. Аверинцев, Пастернак возводит в абсолют, тогда как у Мандельштама частное пропадает за целым, деталь не заслоняет общего.
Однако разговор о частностях поэтики, стилистических удачах и погрешностях все же приобретает весьма условный характер. Сам Пастернак по этому поводу выразился очень определенно: "Плохих и хороших строчек не существует, а бывают плохие и хорошие поэты, т.е. целые системы мышления, производительные или крутящиеся вхолостую".
"Эпоха Б. Пастернака", воспринимаемая им самим катастрофически (как путь "из дыр эпохи роковой / В иной тупик непроходимый"), уникальна своей протяженностью во времени: с 10-х по 50-е включительно. Из великих русских поэтов двадцатого века этот путь прошла только А. Ахматова. И это тем более странно, что Россия-страна, в которой за стихи убивали. Об этом говорила Ахматова. Писал О. Мандельштам, а Пастернак выразил ту же мысль в первом варианте перевода "Фауста":
Немногих, проникавших в суть вещей
И раскрывавших всем души скрижали,
Сжигали на кострах и распинали,
По воли черни с самых давних дней.
Пастернаку, вспоминает О. Ивинская, были близки слова Гейне: "Везде, где великий дух высказывает свои мысли, есть Голгофа", что в известном смысле подтвердила и судьба самого поэта.
Однако Пастернак не был склонен к трагическому восприятию мира наподобие Блока, Ходасевича или Цветаевой. Ему сродни Мандельштам, также прошедший через суровые испытания, но сохранивший при этом высокий душевный тонус и любовь к жизни. Пожалуй, главное. Что характеризует лирику поэта, - удивление перед чудом существования - вот поза. В которой застыл Пастернак, завороженный своим открытием: "опять весна",-пишет в предисловии к первому изданию Большой серии Библиотеки поэта А. Синявский. Причем, удивление поэта разделяет и сама природа, все элементы мироздания:
Весна, я с улицы, где тополь удивлен.
Где даль пугается, где дом упасть боится,
Где воздух синь, как узелок с бельем
У выписавшегося из больницы…
("Весна, я с улицы, где тополь удивлен. . ", 1918)
На эффекте "удивления" (мы удивляемся тополю, а тополь - весне) и одновременно "поэтического расчленения" обыденного построено стихотворение "Сестра моя - жизнь…", в основе которого – метафора, лишний раз подтверждающая мысль о "братании" Пастернака с вещами, явлениями мира и даже самой жизнью. О "лихорадке счастья", которой был охвачен мир его ранних стихов. Таким образом, поэзия Пастернака воплощает в себе изначальное ощущение жизненной свежести, то, что Ахматова связывала с его принадлежностью к миру детства ("Он награжден каким-то вечным детством…"). О. Мандельштам понимал поэтическое творчество как игру Отца (небесного) с детьми. Сходную трактовку давал и Б. Пастернак, видя в искусстве игру ребенка, резвящегося перед лицом какого-то высшего, идеального существа. Этюды Шопена, своего любимого композитора, поэт называл исследованием по теории детства. Именно ребенку свойственно ощущение внутренней близости всему одухотворяемому им сущему, некая фамильяризация бытия. Отсюда-назначение и "гений" Поэта, Художника "мерить все на свете по-своему, чувство короткости со вселенной, счастье фамильной близости с историей и доступности всего живого".
Цель данного исследования: определить своеобразие решения темы природы и человека в лирике Пастернака, выявить ведущие образы и мотивы, актуальные для разных периодов творчества поэта.
2. Природа и человек в лирике Пастернака
2.1 Первый сборник стихов "Близнец в тучах": темы и образы
Б.Л. Пастернак родился 10 февраля 1890 года в Москве. Его отец, известный график и живописец, долгое время был профессором Московского училища живописи. Среди его близких знакомых-Поленов, Ге, Левитан. Нестеров, Серов, Рубинштейн, Л. Толстой, к роману которого "Воскресенье" художник сделал прекрасные иллюстрации. Мать-профессиональная пианистка, наделенная большим талантом, но оставившая искусство ради семьи. Ее культурная атмосфера формировала художественные пристрастия будущего поэта.
Его первым увлечением стала музыка. Юноша испытывает сильнейшее влияние близкого их дому Скрябина, с 13 лет посвящает себя сочинению музыки, профессионально занимается теорией композиции. Все обещало успех в этой области, однако спустя шесть лет Пастернак неожиданно оставляет занятия музыкой, решив. Что лишен абсолютного слуха. До последних лет жизни поэт, верный своей установке - в искусстве надо быть первым или не заниматься им вообще - не был убежден в правильности принятого им тогда решения. Но в любом случае этот поворот в биографии не обернулся большой утратой. Ибо музыка вошла в жизнь поэта и составила сердцевину его лирики. "Это, возможно, самый музыкальный из всех поэтов, - пишет Н. Вильмонт. -И эта музыкальность идет от интонационной и звуковой магии". Сам Пастернак со свойственным ему тяготением к образности говорил, что поэзия своим врожденным слухом подыскивает мелодию природы среди шума словаря и, подобрав ее, как подбирают мотив, предается затем импровизации на эту тему. Прорыв в "тьму мелодий" осознается им как важнейший природный импульс, знаменующий рождение Поэта("Так начинают. Года в два. . ", 1921 г).
"Кровное родство" творчества Пастернака с музыкой делает предметом своей статьи и профессор Л. Гаккель: "…музыка полнее любых искусств…дает ощущение коренной целостности…какого-то химического родства всего со всем".
Оценивая Лирику Пастернака с музыковедческой точки зрения, нередко употребляют выражение "ритмический динамизм": энергия ритма в стихах поэта "потрясающе сконцентрирована". Художественную манеру Б. Пастернака можно сопоставить со стилем И. Стравинского. Так или иначе, художественный метод Пастернака имеет основу, соприродную музыке: "любое его творение-это некий круг и громадное поле смыслов, единое звуковое поле", в котором все соподчинено. Отсюда - невозможность традиционного, упрощенно-семантического подхода к стихам поэта, кажущаяся несообразность, случайность логических связей внутри них. Но эта пастернаковская случайность оказывается, по мнению Ю. Тынянова, "более сильной связью, чем самая тесная логическая связь".
Б. Пастернак поступает на юридический факультет, а затем переводится на философское отделение историко-филологического факультета Московского университета. Он занимается в семинаре Г. Шпета, изучает философию Юма; далее продолжает образование в Марбургском университете под руководством известного философа Германа Когена, который предлагает поэту остаться в Германии с перспективой прохождения доцентуры. Однако Пастернак столь же неожиданно расстается с философией, как ранее - с музыкой. В Марбурге он переживает свою первую любовную драму ("Марбург"), так что, как свидетельствуют биографы, в Москву он возвращается (успев до этого посетить Швейцарию и Италию) не столько философом, сколько поэтом.
Летом 1913 года Б. Пастернак завершает первую книгу стихотворений "Близнец в тучах", которая появляется в печати в следующем году. Название сборника шокировало читателей. Оно воспринималось в духе футуризма как нечто экстравагантное и лишенное смысла. Мало кто обратил внимание на философско-символическую подоплеку, заключенную в этом словосочетании. В названии книги обнаруживается связь с древнегреческим мифом о братьях Диоскурах, Касторе и Полидевкте, которые были очень привязаны друг к другу; но при этом Полидевкт (сын Зевса) был бессмертен, а Кастор (сын царя Тиндарея) должен был умереть, как все люди. Когда Полидевкт был взят отцом на Олимп, он из любви к брату поделился с ним своим бессмертием. Поэтому считалось, что оба они, превратившись в созвездие Близнецов, попеременно появлялись на небе в качестве утренней и вечерней звезды.
Этот миф понадобился Пастернаку для иллюстрации принципиального тезиса о родстве смертного и бессмертного начал в искусстве, читателя и поэта. Ведь, как будет сказано в романе "Доктор Живаго" "…искусство всегда, не переставая, занято двумя вещами. Оно неотступно размышляет о смерти и неотступно творит этим жизнь". Искусство, в частности поэзия. Объединяет земное с вечным: каждый читатель (Кастор) имеет свое земное ограниченное, восприятие открывающейся ему поэзии (Полидевкт), таящей в себе вечную жизнь, бессмертие. Однако читатель необходим поэту, как Кастор Полидевку. Они –братья-близнецы, претворяющие в жизнь поэтическое искусство. Б. Пастернак был убежден, что читатель - своего рода соавтор поэта, что именно в восприятии читателя поэзия получает свое развитие, обретает бессмертие и бесконечность. Этот взгляд на природу поэзии останется у Пастернака неизменным. В 1953 году он пишет: настоящее искусство "робко желает быть мечтой читателя", предметом читательской жажды, и нуждается в его отзывчивом воображении не как в дружелюбной снисходительности, а как в составном элементе…как нуждается луч в отражающей поверхности… чтобы играть и загораться".
Сами же стихи первой поэтической книги, равно как и следующей ("Поверх барьеров", 1917), отмечены повышенной метафоричностью("Я жизнь в стихах собью так туго,/ Чтоб можно было ложкой есть…", "Памяти Марины Цветаевой". 19430. эффонией (звукописью), которой молодой Пастернак предавался, по словам Н. Вильмонта, "с какой-то блаженной очумелостью и радостной серьезностью".
Я люблю тебя черной от сажи
Сожигания пассажей, в золе
Отпылавших андант и адажий,
С белым пеплом баллад на челе.
С загрубевшей от музыки коркой
На поденной душе, вдалеке
Неумелой толпы, как шахтерку,
Проводящую день в руднике,-
Вот, пожалуй, самое характерное из ранних стихотворений поэта ("Скрипка Паганини"), в которых, как пишет близко знавший Пастернака литературовед и переводчик К. Локс, "…слова лезли откуда-то из темного хаоса первичного. Часто он и сам не понимал их значения и лепил строку за строкой в каком-то отчаянном опьянении - жизнью, миром, самим собой…"
2.2 "Сестра моя жизнь как формула мироощущения Б. Пастернака
"Сестра моя – жизнь"(1922) - лучший поэтический сборник Пастернака. Он включает в себя стихотворения, создававшиеся летом 1917 года, в частности такие шедевры, как "Памяти Демона", "Про эти стихи", "Сестра моя – жизнь и сегодня в разливе…""Определение поэзии", "Любимая-жуть! Когда любит поэт…" и др."Лето 1917 года было летом свободы, - напишет в 1926 году Пастернак М. Цветаевой, подразумевая "поэзию времени" и "свою". Лето составляет атмосферу книги, это апогей чувств поэта, то состояние природы и мира, когда все вещи, люди и события до конца выявляют свою скрытую сущность. Выявляют с помощью поэта, художника: "Я видел лето на земле, как бы не узнававшее себя, естественное. Как в откровении. Я составил о нем книгу. В ней я выразил все, что можно узнать о революции самого небывалого и неуловимого"("Охранная грамота", 1930).
Книга имеет двух адресатов: Елена Виноград и Михаил Юрьевич Лермонтов. Причем книга посвящена не памяти Лермонтова, а "самому поэту, как если бы он еще жил среди нас, - его духу, все еще действенному в литературе". Лермонтов для Пастернака был олицетворением "творческой смелости и открытий, основанием повседневного свободного поэтического утверждения жизни". Не случайно сборник открывается стихотворением "Памяти Демона".
Это посвящение свидетельствовало о непрочности связей поэта с футуристами, отказавшимися от литературных традиций и призывавших "сбросить" Пушкина и прочих классиков "с корабля современности", перешагнувших через прошлое и настоящее в умозрительное, ирреальное будущее. Пастернак же, комментируя смысл посвящения, писал Ю.М. Кейдену (1958): "Пушкиным началась наша современная культура… Пушкин возвел дом нашей духовной жизни, здание русского исторического самосознания. Лермонтов был его первым обитателем. В интеллектуальный обиход нашего времени Лермонтов ввел глубоко независимую тему личности, обогащенную впоследствии великолепной конкретностью Льва Толстого, а затем чеховской безошибочной хваткой и зоркостью к действительности…"
Эти же качества воспитывает в себе и Пастернак. Стихотворение "Памяти Демона" имеет для него программный характер. Ему двадцать семь. Столько же, сколько было Лермонтову в последний год жизни. Он понимает, что пора выходить на пик своей поэтической формы, освобождаться от "заигрывания" (письмо к К.Г. Локсу от 27.1. 1917 г) со своими "демонами"-как литературными, так и социально-идеологическими. Но, избавившись от демонов-искусителей, сотворить Демона идеального - олицетворение поэтической силы и любви. Поэтому от читателя требуется максимальная работа воображения; он вновь приглашается в соавторы, чтобы понять и почувствовать такие, например. строчки:
…И не слышал колосс,
Как седеет Кавказ за печалью.
"Сестра моя – жизнь"-книга о любви; Демон концентрирует ее в себе. Ему присуща более широкая палитра чувств (слышал, как седеет), более интенсивных, по сравнению с простыми смертными, сравнимых с горной лавиной. Почему "седеет Кавказ за печалью"? Очевидно, здесь расчет на визуальный эффект, ориентация на картину М.А. Врубеля "Демон(сидящий)", кстати написанную в год рождения Пастернака(1890). Печаль-это сам Демон. За ним - горы. Чувства Демона передаются природе(основное содержание книги - слияние души человека с мирозданием) Кавказ седеет от чувств Демона, который сам внешне не меняется. Но за "печалью" можно понять и как "после печали", "от печали", "вследствие печали": временная последовательность, причинно-следственная связь в воздействии Демона на природу, растворения его в ней. Лермонтовский и врубелевский Демон с оголенными руками оборачивается пастернаковским Демоном, "не сплетающим", как его предшественник, "исхлестанных, в шрамах"(от терний жизни земной и надземной) рук. "Стихотворение читается…как передача творческого состояния самого автора. Это к нему, к поэту, Демон "приходил по ночам…от Тамары" как воплощение живого духа Лермонтова" как связующее золотой век с серебряным.
Это стихотворение выходит за рамки поэтического посвящения Лермонтову. Это "пролог к целой книге, предвосхищение ее коллизий. Детали старого сюжета - решетка монастырского окна, лампада - ассоциативно перемещаются в план бессонных творческих ночей; мы вспомним потом о Демоне, когда нечто "демоническое" скажется в лирическом "я" книги - в образе поэта ("Любимая-жуть! Когда любит поэт…"); и даже мотив "Спи, подруга…" не умещается в сюжете Тамары - он неоднократно повторяется в любовных положениях "Сестры": "И фата-морганой любимая спит", "Спи, царица Спарты…"Субъективный план стихотворения(творчество) тоже растворяет Демона в широком "разливе" жизни, приглушает его главное романтическое свойство-противостояние миру"
Это принципиальный момент, касающийся отличия метода Б. Пастернака от "зрелищно-биографического самовыражения", свойственного большинству его современников, на романтический манер противополагавших миру свое поэтическое "Я". "Под романтической манерой, - пишет Пастернак в "Охранной грамоте",-крылось целое мировосприятие. Это было понимание жизни, как жизни поэта. Оно перешло к нам от символистов, символистами же было усвоено от романтиков, главным образом немецких. Усилили его(такое понимание судьбы и роли поэта) Маяковский и Есенин". Добавим сюда Гумилева, Ходасевича и Цветаеву как не менее ярких выразителей той же тенденции.
Б. Пастернак в какой-то мере следует этой традиции, когда противопоставляет свое мировидение. Свой "резон"("что в грозу лиловы глаза и газоны…")"старшим". "людям в брелоках", обывателям("Сестра моя - жизнь и сегодня в разливе…"), когда клеймит их лживый, "ухмыляющийся комфорт", "подмену больших чувств на "спаивание" и "общелягушачью…икру" пошлых связей, воздвигая надо всем этим свое отношение к женщине как к "вакханке с амфор" и красоте мира, "утру в степи под владычеством Пылящихся звезд…"(Любимая-жуть! Когда любит поэт…"). Однако это противостояние поэта мещанскому окружению,! "надежному куску" сытой, торгашески-заурядной жизни не становится основным конфликтом книги. Оно снимается, захлестывается пастернаковским приятием жизни во всех ее проявлениях - от запаха винной пробки до Млечного Пути, от "чела подруги" до "лица лазури". Конфликт этот преодолевается также и утверждением всевластной, очищающей силы искусства.
Это было своего рода долгожданной компенсацией за распад и ужасы войны. "Дурной сын" земли, которой "тошно от стука костей"("Дурной сон") и которая, "зачерпывая бортом скорбь", несется куда-то в пучину вместе "со стонущей от головокружения" вселенной "Артиллерист стоит у кормила…"), сменяется ощущением наступившей гармонии.
Летом 1917 г. Пастернаку, по его же собственным словам, открылась "вечность, сошедшая на землю&q
Отсюда - пастернаковское "Определение поэзии". Это вся жизнь, целое мироздание во всем многообразии звуков и запахов, разливе красок, богатстве ощущений. Это и "ночь, леденящая лист", и "двух соловьев поединок", и "слезы вселенной", и чувственное осязание "купаленных доньев", "и сады, и пруды, и ограды…" Творчество-это совокупность всех жизнепроявлений: "Сон, и совесть, и ночь и любовь оно". Поэтому сами стихи принадлежат не только поэту и его слушателям. Вся окружающая поэта жизнь, неисчерпаемость мира порождает их и вбирает обратно.
На тротуарах истолку
С стеклом и солнцем пополам,
Зимой открою потолку
И дам читать сырым углам…
("Про эти стихи")
Происходит смещение привычных понятий: стихи предназначаются не другу, не человечеству, а рамкам окна, потолку и зиме. И тянет их не к триумфальным воротам, а к "дыре, засыпанной крупой". Пастернаковская поэзия пронизывает, одухотворяет собой прозу жизни, наполняя ее красотой. Прозаизмы перестают ощущаться как прозаизмы, ведь поэзия "валяется в траве под ногами". Но при этом "и через дорогу за тын перейти/Нельзя не топча мирозданья".
Этот подход к строительному материалу стихотворения, предполагающий, казалось бы, совмещение несовместимых начал, вполне соответствовал магистральному направлению в европейской поэзии 10-20-х гг.Г. Аполлинер, Б. Сандрар, П. Элюар, Ю. Тувим, В. Незвал смело вводили в стихи самые прозаические материи. Проявляли настоящую нежность по отношению к простым нюансам быта. Запредельные сферы, отрешенность от мира и тематическая замкнутость символистов остались в прошлом, уступив место так называемому "поэтическому реализму". Пастернаковские образысродни будничным афишам г. Аполлинера, которые вдруг "запели"(поэма "Зона") или "толстой веревке, где сушится фермерш белье на заре"Р. Деснона("Ночь ночей без любви"), по соседству с которой беседуют влюбленные. Во всех этих случаях "возвышенное, высокое…гармонически смыкается в нечто единое с земным, обычным…Роль поэта - не нарушить, не спугнуть, превратиться в уши, в ноздри, в глаза, и вбирать, впитывать себя то, что источается, расточается природой…" А потом, возможно. И уступить право на "декламацию" чердаку или сырым комнатам.
Эта установка непосредственно декларируется в стихотворении "Весна", вошедшем в сборник "Поверх барьеров":
Поэзия! Греческой губкой в присосках
Будь ты, И меж зелени клейкой
Тебя б положил я на мокрую доску
Зеленой садовой скамейки.
Расти себе пышные брыжи и фижмы.
Вбирай облака и овраги,
А ночью, поэзия, я тебя выжму
Во здравие жадной бумаги.
В статье "Несколько положений"(1918, 1922) эти мысли приобретают характер теоретических формул6 2Современные течения вообразили, что искусство как фонтан, тогда как оно-губка.
Они решили, что искусство должно бить. Тогда как оно должно всасывать и насыщаться.
Они сочли, что оно может быть разложено на средства изобразительности, тогда как оно складывается из органов восприятия".
"Великолепное косноязычие" ранних стихов замкнутого в себе поэта сменяется его диалогом со своей душой, другими людьми (да и как иначе - ведь жизнь "расшиблась весенним дождем обо всех"), с природой, с самим мирозданием, с которым Пастернак делится своей любовью и которое гармонизирует своим творчеством. Однако, выпуская душевную энергию в пространство, поэт сторицей возвращает эту стихию чувств обратно, поскольку:
И сады, и пруды, и ограды,
И кипящее белыми воплями
Мироздание - лишь страсти разряды,
Человеческим сердцем накопленной.
("Определение творчества")
"Милый Пастернак, - писала ему М. Цветаева. - Выявление природы…Бог задумал вас дубом, а сделал человеком, и в Вас ударяют все молнии…"Не удивительно, что вся природа в стихах Пастернака приходит в движение, одухотворяется, наполняется поэтической силой.
Чьи стихи настолько нашумели,
Что и гром их болью удивлен,-
Вопрошает готовый "обнять небосвод" и "влить" в поцелуй "таянье Андов" поэт, ощущая Как "звезды благоуханно разахались", как целуются капли дождя, "И рушится степь со ступенек к звезде". Мгновение раздвигает границы, гроза получает статус "моментальной навек". Это и есть то, что сам Пастернак назвал "импрессионизмом вечного".
Возможность так ощущать жизнь дается лишь в редкие, катастрофические моменты земной истории, которые вдвойне, втройне обостряют поэтическое восприятие: "В это знаменитое лето 1917 года, - вспоминает писатель, - в промежутке между двумя революционными сроками, казалось, вместе с людьми митинговали и ораторствовали дороги, деревья и звезды. Воздух из конца в конец был охвачен горячим тысечеверстным вдохновением и казался личностью с именем, казался ясновидящим и одушевленным". Пастернаку это дало возможность, как мало кому из поэтов, выразить в стихах ощущение жизненной свежести, здоровья и новизны, вызываемое большим чувством. Вот один из образов, ставших классическим: "И вдруг пахнуло выпиской из тысячи больниц…"("Дождь"). В стихотворении "Любимая-жуть!.." эта метафора достигает вершинного звучания:
И всем, чем дышалось оврагам века,
Всей тьмой ботанической ризницы
Пахнет по тифозной тоске тюфяка,
И хаосом зарослей брызнется.
Мир Пастернака "многоглаз",-заметил Вяч. Вс. Иванов,-вещи глядятся друг в друга и в поэта". А сам поэт словно меняется с ними местами. Стихотворение написано как бы от лица природы, причем поэт ощущает себя ее частицей, элементом мироздания. "Обычный параллелизм - "я и сад"-оборачивается равенством: "я - сад",-отмечает А. Синявский. Если Маяковский и Цветаева хотят говорить за весь мир от своего лица, то Пастернак предпочитает, чтобы мир говорил за него и вместо него: "не я про весну, а весна про меня", "не я-про сад, а сад - про меня".
Что и говорить - поэт меньше всего заботился о "зрелищно-биографическом самовыражении". Более того, он старался затеряться в огромном, но для него всегда целостном мире, ставя себя в один ряд с любой, пусть неодушевленной его частицей, например с деревьями по ту сторону водного простора. В позднем стихотворении "Заморозки"(1956) встречаем такие характерные пастернаковские строки.
Холодным утром солнце в дымке
Стоит столбом огня в дыму.
Я тоже, как на скверном снимке,
Совсем неотличим ему.
Пока оно из мглы не выйдет,
Блеснув за прудом на лугу,
Меня деревья плохо видят
На отдаленном берегу.
Это специфический пастернаковский "реализм", который составляет "особый градус искусства, высшую ступень авторской точности". Французский поэт Б. Сандрар сказал про Марка Шагала: "Корову берет и коровой рисует". Пастернак, подхватим эту метафору, деревья берет и деревьями рисует, точнее деревьями смотрит. Поэтому и создается такое ощущение, что его поэтический образ, наподобие воронки, втягивает в себя.
2.3 Мир внешний и внутренний в изображении Б. Пастернака
В 1923 году выходит четвертая книга Б. Пастернака "Темы и вариации", фактически вобравшая в себя то, что по каким-либо причинам не вошло в предыдущий сборник. Ведущей и здесь продолжает оставаться тема любви, которая в ряде случаев наполняется литературными ассоциациями, идущими от Шекспира, Гете и Пушкина. По сравнению со стихами третьей книги, эта тема приобретает более трагическое звучание, которое достигает апогея в цикле "Разрыв".
Уже в предыдущем сборнике Б. Пастернак зарекомендовал себя как поэт ночи. Ночь сопутствует любви, обуславливает бездонность и загадочность чувства. Ныне же "алмазный хмель" души сменяется мрачными озарениями в духе Новалиса, пронизывающими черную безысходность ночи. За образами стихов - высверки галлюцинирующих видений, которые можно "уловить", только "войдя" самому в подобное состояние. Только тогда можно представить себе отвлеченные понятия("ошибается ль еще тоска? ") чуть ли не в качестве действующих лиц житейской драмы. Редчайший случай: "помешательство" вводится в ранг собеседника поэта - он к нему обращается, бросает вызов: "Помешай мне, попробуй. Приди, покусись потушить…"
Природа этих стихов музыкальна и, как сказал один критик, даже "пианистична":
Заплети этот ливень. Как волны, холодных локтей
И. как лилий, атласных и властных бессильем ладоней!
Отбивай, ликованье! На волю! Лови их,-ведь в бешенной этой лапте-
Голошенье лесов, захлебнувшихся эхом охот в Калидоне…
Поэт обращается к мотивам античных мифов, совершая контаминацию (смешение сюжетов): Аталанта, быстроногая амазонка, участница Калидонской охоты, первой ранившая вепря, объединяется в едином поэтическом "кадре" с охотником Актеем (Актеоном), превращенным богиней Артемидой в оленя(Аталанта - одна из ипостасей Артемиды). Смещаются акценты. Кто же кого здесь преследует? Неважно. Превыше смысловых нюансов - сама атмосфера стиха, воссоздающая доисторическую свежесть "естественных отношений "Сестры моей жизни", "таянья Андов", стихотворения "Любимая-жуть! " Образ амазонки Атланты получил трагическое развитие в стихотворении "Маргарита" 1919 года, где рисуется страшная победа грубой мужской силы над женской естественностью и неискушенностью…"(Е. Пастернак). Но и это не главное. Ведь важны не слова, не семантика текста, а интонация. Стихи Пастернака, по определению Н. Вильмонта, "преосуществлялись в воспаленную бессмыслицу, однако расчетливо теперированную и уже этим причастную смыслу". Именно это оправдывало пропуски логических связей, а иногда и их полное отсутствие.
"Мой друг, мой нежный, о точь-в-точь, как ночью, в перелете с Бергена на полюс…" - о чем это стихотворение. седьмое в цикле? При чем тут Берген, "труп затертого до самых труб норвежца"? Ясно, что имеется в виду дрейфовавшая на корабле "Фрам" полярная экспедиция Ф. Нансена. Но дело не в "сюжете" и не в фактической подоплеке стиха. Душевный холод, внутреннее оледенение проникают в любовные отношения и вызывают ассоциации с затертым среди льдов кораблем Нансена, с гагарами, летящими на полюс и с самим "севером вне последних поселений"-трагической развязкой, смертью. Но, как и в любой трагедии, здесь ощутим катарсис, выраженный в обращении к любимой: "До свадьбы заживет, мой друг, угомонись. Не плачь". Любовь и сострадание преодолевают холод отчуждения и смерти.
В следующем, восьмом, стихотворении, поэтический "бред" удивительно пластичен, можно сказать, скульптурен. И в то же время это ворожба, шаманство. Между строк угадывается язык жестов. Силовое поле стиха создается "распадением" любви на ревность и жертвенность. Лирический герой представляет свою любимую где-то в другом месте с кем-то другим и непроизвольным жестом, пытаясь удержать ушедшее, обнимает свою тоску, пустоту…
Мой стол не столь широк, чтоб грудью всею
Налечь на борт и локоть завести
За край тоски, за этот перешеек
Сквозь столько верст прорытого прости.
Поэтические галлюцинации приводят к раздвоению сознания: лирический герой "пребывает" одновременно и за своим столом, и там, где сейчас его любимая. Последняя строфа воспринимается как вопль подсознания, как мольба, в которой принимают участие голос и руки, обращенная к природе, звездам, мирозданию. Единство мироздания, ощутимое в "Сестре моей - жизни", нарушено любовной трагедией, созвучной с общественной катастрофой, которая косвенно отразится в стихах поэта, начиная со второй половины 20-х гг. Поезда – жизнь - окончательно отбывают "в пургу на север", и этот образ перекликается с тем, что завершает весь цикл: "Открыть окно, что жилы отворить".
Вообще же страшные приметы истории в стихах Пастернака этого периода встречаются довольно редко. Так в цикле стихотворений "Болезнь"(1918-1919) упоминается "шум машин в подвалах трибунала". Больной видит сон: пришли и подняли. Он вскакивает: "Не его ль?". Нет, пока пронесло. А вот еще одна строфа, более жуткая и фантасмагорическая:
Как схваченный за обшлага
Хохочущею вьюгой нарочный,
Ловящий кисти башлыка,
Здоровающегося в наручнях.
("Кремль в буран конца 1918 года")
В целом эти настроения уходят в подтекст, создавая подспудное напряжение внешне "невинных" стихов конца 10-х - начала 20-х гг. Позднее в стихотворном романе "Спекторский" (1925-1931) они воплотятся в конкретных картинах красного террора:
Угольный дом скользил за дом угольный,
Откуда руки в поле простирал.
Там мучили, там сбрасывали в штольни,
Там измывался шахтами Урал.
Если "Сестра моя - жизнь" адресовалась Лермонтову, то "Темы и вариации" в значительной степени переплетаются с фигурой Пушкина (цикл "Тема с вариациями"). Лермонтовский Демон уступил место пушкинскому Сфинксу(намек на африканское происхождение поэта и неразгаданную тайну его творчества). В качестве основных произведений Б. Пастернак выбирает пушкинское стихотворение "К морю" и поэму "Цыганы". В судьбе крупнейшего поэта золотого представитель века серебряного привлекают два момента: прощание с романтизмом юности и пророческий дар. "Тема с вариациями" основывается на музыкальных законах композиции: задается тема, которая переливается мотивами и вариациями во всех стихотворениях цикла. Самым, пожалуй, компактным и семантически насыщенным из них является третье. Так же, как и "тема", оно посвящено одному мгновению в жизни поэта, тому, в течение которого просыхает черновик стихотворения "Пророк" и высыхают слезы радости на лице его автора.
Б. Пастернак совмещает в кадой строфе три плана изображения: море, пустыня, интерьер помещения(кабинет или спальня); в третьей строфе присутствуют два дополнительных: снежный Архангельск и начинающийся день на Ганге. Поэтому важно подчеркнуть значение случившегося - событие, объединяющее не только Север, Юг, Восток и Запад, но и землю, воздух, огонь, воду, первичные стихии мира. Не случайно слово "пророк" возвышается над строфой и стягивает ее на себя, фонологически отражаясь в словах "черновик". "просыхал" и семантически пересекаясь с "Архангельском" (архангел):
Море тронул ветерок с Марокко.
Шел самум. Храпел в снегах Архангельск.
Плыли свечи. Черновик "Пророка"
Просыхал, и брезжил день на Ганге.
Более того, идущие от "пророка" нити пронизывают все стихотворение, раздвигают пространственные границы от спальни до пустыни, от пустыни до звезд и космоса. Поэт подводит нас к важному выводу: создание этого стихотворения - событие вселенского масштаба; один миг пушкинского вдохновения равен вечности.
1923-1930 гг. в творчестве Пастернака можно охарактеризовать как время эпических исканий. Писатель работает над поэмами "Высокая болезнь", "Девятьсот пятый год", "Лейтенант Шмидт", романом в стихах "Спекторский". Поэта, как свидетельствовали близко его знавшие люди, с юных лет привлекала фигура лейтенанта Шмидта; его идеалом был тип человека, ориентированного, как пишет Вяч. Вс. Иванов, "на повторение евангельской жертвенности":
…Я жил и отдал
Душу свою за други своя.
Постепенно эта тема становится явственно преобладающей. Она и вызывает к жизни евангельский цикл Пастернака, вошедший в роман "Доктор Живаго".
В 20-е годы Б. Пастернак примыкает к литературному объединению "Леф". Но эстетические установки Левого фронта на подчеркнуто тенденциозное, агитационное искусство были поэту глубоко чужды. Связь с этим объединением базировалась на личных отношениях Пастернака с Маяковским и Асеевым, а также стимулировалась общими устремлениями лучших представителей "Лефа" к стихотворному новаторству. Однако сам Пастернак чувствовал себя там инородным телом, о чем открыто говорил в 1928 г. Он ощущал себя свободным художником, поэтом-импрессионистом, если понимать под этим стремление "запечатлеть наиболее точно, во всей полноте, во всей сложности, то или иное мгновение своего бытия"(К. Чуковский), описывать "предмет со всех концов разом", пропуская несущественное, заботясь лишь "о передаче атмосферы, настроения или состояния в их подлинности" (Н. Банников), короче говоря, отобразить "действительность в ее естественном беспорядке"(А. Синявский).
В конце 20-х гг. после завершения работы над историческими поэмами Б. Пастернак вновь обращается к лирике (сборник "Второе рождение", 1932). Именно тогда время в какой-то степени подмяло поэта под себя, что привело к созданию стихотворений ("К другу" и др.), образы и настроения которых не могут быть названы созвучными душе поэта. У Пастернака наблюдаются спады поэтической энергии, длительные перерывы в оригинальном творчестве, что в целом соответствует общей картине упадка русской лирики на рубеже 20-30-х гг., на излете серебряного века. Закономерно, что именно в это время поэт усиленно занимается переводами.
Высшее достижение позднего Пастернака-роман "Доктор Живаго"(1955) - повествование о человеке "у времени в плену", о преступлении времени перед человеком. "Доктор Живаго" нетрадиционен в отношении жанра. План романа, который поэт призывал не рассматривать в теологической плоскости, содержится, согласно авторскому видению, в приложенных к нему стихотворениям. Это роман лирико-философский, исповедальный.
Еще весной 1920 г.Б. Пастернак говорил о поэзии как о Книге(в значении Библии), как о "кубическом куске горящей, дымящейся совести".
Он остался до конца верен этому пониманию творчества. Ведь "неумение найти и сказать правду-недостаток, которого никаким умением говорить неправду не покрыть".
3. Заключение
В заключение нашей работы мы пришли к следующим выводам:
1.Б. Пастернак воспринимает мир через предметное, материальное. Его поэзия насыщена метафоричностью. Метафора строится на ассоциативном сближении явлений. Причем метафоры как бы нанизываются друг на друга. Особой чертой поэзии Пастернака является усложненный синтаксис.
2. Мысль о родственности лирического героя(и человека вообще) природе, жизни как способу существования этого мира откровенно высказана в заглавии стихотворного сборника "Сестра моя - жизнь". Один из важнейших творческих принципов Пастернака, утверждающий связь поэта с миром, - чувствительность к подробностям, природным и бытовым "мелочам"(игре цвета и света,"отделке" кленового листа и. т.п.)
3. Отличительная черта поэтического стиля Пастернака - чрезвычайная сила и интенсивность контакта лирического героя с миром. Речь "навзрыд" и "взахлеб", лирический "напор", стремительное и бурное движение стиха передают подход к жизни и к миру.
4. Человек и мироздание у Пастернака даны в одном измерении и масштабе; и человек, и природа одинаково одушевлены и одухотворены. Причем поэт не "одушевляет" явления природы, а свидетельствует об их одушевленности как о факте. Пастернаковское лирической "я"-лишь необычайно чуткий свидетель, а не инициатор одушевления мира.
5. В лексическом строе поэзии Пастернака особенно велика роль глаголов-сказуемых и субстантивированных глаголов, позволяющих создавать динамические картины живого мира. Пейзаж (традиционно - один из видов внешней описательности) у поэта лишается статичности, сближается со сценами жизнедеятельности людей. Вот почему его атрибутами нередко становятся реалии бытового окружения или человеческого труда.
6. Поэтическая лексика Пастернака отражает общую тенденцию его лирики - стирание границ между высоким и низким, поэтическим и прозаическим, общим и частным. У Пастернака почти нет неологизмов, но его стихотворения производят впечатление лексической новизны. Это связано с тем, что поэт стремится к живописной точности именования, избегая традиционных словесных формул, предпочитая отдельное и уникальное.
Литература
1. Альфонсов В. Поэзия Бориса Пастернака. - Л., 1990
2. Баевский В.Б. Пастернак-лирик: Основы поэтической системы. - Смоленск, 1993.
3. Баевский В.С. Пастернак. М., 1997
4. Гинзбург Л. О лирической поэзии. М., 1993
5. Воспоминания о Борисе Пастернаке. - М., 1993.
6. Лихачев Д.С. Борис Леонидович Пастернак. М., 1989., Т.1
7. Пастернак Е. Борис Пастернак: Материалы для биографии. - М., 1989.
8. Пинаев С.М. Над бездонным провалом в вечность… М., 2001
9. Русская литература 19-20 веков. М., 2004. т.2,