Стили ораторского искусства

Содержание:

Введение 1. Достоинство стиля 2. Ходульность стиля 3. Сравнение 4. Пространности стиля 5. Формы речи 6. Разновидности стилей Заключение Список использованных источников

2 3 5 5 6 8 13 21 22

Введение

Так как все дело риторики направлено к возбуждению того или другого мнения, то следует заботиться о стиле а не как о чем-то, заключающем в себе истину, а как о чем-то неиз­бежном. Всего правильнее было бы стремиться только к тому, чтобы речь не причиняла ни неприятного ощущения, ни на­слаждения; справедливо сражаться оружием фактов так, чтобы все находящееся вне области доказательства становилось из­лишним. Однако стиль приобретает весьма важное значение вследствие испорченности слушателя. Стиль имеет некоторое небольшое значение при всяком обучении, так как для выяс­нения чего-либо есть разница в том, выразишься ли так или иначе, но значение это не так велико, как обыкновенно ду­мают: все это внешность и рассчитано на слушателя. Поэтому никто не пользуется этими приемами при обучении геометрии.

1. Достоинство стиля

Достоинство стиля заключается в ясности; доказатель­ством этого служит то, что, раз речь не ясна, она не достигает своей цели. Стиль не должен быть ни слишком низок, ни слиш­ком высок, но должен соответствовать предмету речи; из имен и глаголов ясной делают речь те, которые вошли во всеобщее употребление. Другие имена, которые мы перечислили в со­чинении, касающемся поэтического искусства делают речь не низкой, но изукрашенной, так как отступление от речи обыденной способствует тому, что речь кажется более торжественно: ведь люди так же относятся к стилю, как к иноземцам и своим согражданам. Поэтому-то следует придавать языку характер иноземного, ибо люди склонны удивляться тому, что приходит издалека, а то, что возбуждает удивление, приятно. В стихах многое производит такое действие и годится там (т. е. в поэзии), потому что предметы и лица, о которых там идет речь, более удалены от повседневной жизни. Но в прозаической речи таких средств гораздо меньше, потому что предмет ее уравновешен; здесь было бы еще неприличнее, если бы слишком молодой, или кто-нибудь говорит о слишком нечетких предметах выражался возвышенным слогом. Но и здесь прилично говорить, то, принижая, то возвышая слог, сообразно с трактуемым предметом, то это следует делать незаметно, чтобы казалось, будто гово­ришь не искусственно, а естественно, потому что естествен­ное способно убеждать, а искусственное — напротив. Как к смешанным винам, люди недоверчиво относятся к такому ора­тору, как будто он замышляет что-нибудь против них. Хо­рошо скрывает свое искусство тот, кто составляет свою речь из выражений, взятых из обыденной речи.

Речь составляется из имен и глаголов; есть столько видов имен, сколько мы рассмотрели в сочинении, касающемся поэ­тического искусства; из числа их следует в редких случаях и в немногих местах употреблять необычные выражения, слова сложные и вновь сочиненные; где именно следует их употреб­лять, об этом мы скажем потом, а почему — об этом мы уже сказали, а именно: потому что употребление этих слов делает речь отличной от обыденной речи в большей, чем следует, сте­пени. Слова общеупотребительные, точные и метафоры — вот единственный материал, пригодный для стиля прозаиче­ской речи. Доказывается это тем, что все пользуются только такого рода выражениями: все обходятся с помощью метафор и слов точных и общеупотребительных. Но, очевидно, у того, кто сумеет это легко сделать, иноземное слово проскользнет в речи незаметно и будет иметь ясный смысл. В этом и заклю­чается достоинство ораторской речи...

Метафора в высокой степени обладает ясностью, прият­ностью и прелестью новизны, и перенять ее от другого нельзя. Эпитеты5 и метафоры должны быть подходящими, а этого можно достигнуть с помощью пропорции; в противном случае метафора и эпитет покажутся неподходящими вследствие того, что противоположность двух понятий наиболее ясна в том слу­чае, когда эти понятия стоят рядом. И если желаешь предста­вить что-нибудь в хорошем свете, следует заимствовать мета­фору от предмета лучшего в этом самом роде вещей; если же хочешь выставить что-нибудь в дурном свете, то следует заим­ствовать ее от худших вещей. Так, если противоположные по­нятия являются понятиями одного и того же порядка, то, на­пример, о просящем милостыню можно сказать, что он просто обращается с просьбой, а об обращающемся с просьбой ска­зать, что он просит милостыню; на том основании, что оба вы­ражения обозначают просьбу, можно применить упомянутый нами прием. Точно так же и грабители называют себя теперь порнстами, сборщиками чрезвычайных податей. С таким же основанием можно сказать про человека, поступившего неспра­ведливо, что он ошибся, а про человека, впавшего в ошибку,— что он поступил несправедливо, и про человека, совершившего кражу,— или, что он взял, или, что он ограбил.

Ошибка может заключаться в самых слогах, когда они не заключают в себе признаков приятного звука, так например Дионисий, прозванный Медным, называет в своих элегиях поэ­зию криком Каллиопы на том основании, что и то и другое — звуки. Эта метафора нехороша вследствие своей звуковой не­выразительности. Кроме того, на предмета, не имеющие имени, следует переносить названия не издалека, а от предметов род­ственных и однородных, так, чтобы при произнесении названия было ясно, что оба предмета родственны.

Из хорошо составленных загадок можно заимствовать пре­красные метафоры; метафоры заключают в себе загадку, так что ясно, что загадки—хорошо составленные метафоры. Сле­дует еще переносить названия от предметов прекрасных; кра­сота слова, как говорит Ликимний, заключается в самом звуке или в его значении, точно так же и безобразие. Есть еще третье условие, которым опровергается софистическое правило: неверно утверждение Брисона, будто нет ничего дурного в том, чтобы одно слово употребить вместо другого, если они значат одно и то же. Это ошибка, потому что одно слово более упо­требительно, более подходит, скорей может наглядно предста­вить предмет, чем другое. Кроме того, разные слова представ­ляют предмет не в одном и том же свете, так что и с этой стороны следует считать, что одно слово прекраснее или без­образнее другого. Оба слова означают прекрасное или оба означают безобразное, но не говорят, чем предмет прекрасен или чем безобразен, или говорят об этом, но одно в большей, другое в меньшей степени. Метафоры следует заимствовать от слов, прекрасных по звуку или по значению или заключающих в себе нечто приятное для зрения или для какого-либо дру­гого чувства. Например, выражение «розоперстая заря» лучше, чем «пурпуроперстая», еще хуже «красноперстая».

То же и в области эпитетов: можно создавать эпитеты на основании дурного или постыдного, например эпитет «матере­убийца»; но можно также создавать их па основании хорошего, например «мститель за отца». С той же целью можно прибегать к уменьшительным выражениям. Уменьшительным называется выражение, представляющее зло и добро меньшим, чем они есть па самом деле; так, Аристофан в шутку говорил в своих «Вавилонянах»6 вместо золота золотце, вместо платье — платьице, вместо поношение — поношеньице и нездоровьице. Но здесь следует быть осторожным и соблюдать меру в том и другом.

335 г. до н. Э., «Риторика», книга III •О стило. «Античные теории языка и стиля», стр. I7G—138

2. Ходульность стиля

Ходульность стиля может происходить от четырех при­чин: во-первых, от употребления сложных слов; эти выраже­ния поэтичны, потому что они составлены из двух слов. Вот в чем заключается одна причина. Другая состоит в употреблении необычных выражений. Третья причина заключается в употреблении эпитетов или длинных, или неуместных, или в слишком большом числе; в поэзии, например, вполне возможно называть молоко белым, в прозе же подобные эпитеты совер­шенно неуместны; если их слишком много, они выдают себя, показывая, что раз нужно ими пользоваться, то это уже поэ­зия, так как употребление их изменяет обычный характер речи и сообщает стилю оттенок чего-то чуждого. В этом отношении следует стремиться к умеренности, потому что неумеренность здесь есть большее зло, чем речь простая (т. е. лишенная вовсе эпитетов): в последнем случае речь не имеет достоинства, а в первом она заключает в себе недостаток. Вследствие неумест­ного употребления поэтических оборотов стиль делается смеш­ным и ходульным, а от многословия — неясным, потому что когда кто-нибудь излагает с прикрасами дело лицу, знающему это дело, то он уничтожает ясность темнотою изложения. Люди употребляют сложные слова, когда у данного понятия нет названия или когда легко составить сложное слово; та­ково, например, слово «времяпрепровождение»; но если таких слов много, то слог делается совершенно поэтическим. Нако­нец, четвертая причина, от которой может происходить ходуль­ность стиля, заключается в метафорах. Есть метафоры, кото­рых не следует употреблять, одни потому, что они неприличны (метафоры употребляют и комики), другие из-за их чрезмер­ной торжественности и трагичности; кроме того, метафоры имеют неясный смысл, если они далеки.

3. Сравнение

Сравнение есть также метафора, так как между ним и метафорой существует лишь незначительная разница. Так, когда поэт говорит об Ахилле: «Он ринулся, как лев»,— это есть сравнение. Когда же он говорит:

«Лев ринулся»,— это есть метафора: так как оба - Ахилл и лев — обладают храб­ростью, то поэт, пользуясь метафорой, назвал Ахилла львом. Сравнение бывает полезно и в прозе, но в немногих случаях, так как вообще оно свойственно поэзии. Сравнения следует допускать так же, как метафоры, потому что они — те же ме­тафоры и отличаются от последних только вышеуказанным, и очевидно, что все удачно употребленные метафоры будут в то же время и сравнениями, а сравнения, наоборот, будут мета­форами, раз отсутствует слово сравнения («как»).

П.Я. Черных. «Происхождение русского языка». Уч.педгиз,М., 1950

Метафору, заимствованную от сходства, всегда возможно приложить к обоим из двух предметов, принадлежащих к одному и тому же роду; так, например, если фиал есть щит Диониса, то воз­можно также щит назвать фиалом Ареса.

Итак, вот из чего слагается речь. Стиль основывается прежде всего на уменье говорить правильно по-гречески, а это зависит от пяти условий: от употребления частиц, от того, размещены ли они так, как они по своей природе должны следо­вать друг за другом, сначала одни, потом другие, как некото­рые из них этого определенно требуют. Притом следует ста­вить их одну за другой, пока еще о требуемом соотношении помнишь, не размещая их на слишком большом расстоянии, и не употреблять одну частицу раньше другой необходимой, потому что подобное употребление частиц лишь в редких слу­чаях бывает удачно. Итак, первое условие заключается в пра­вильном употреблении частиц. Второе заключается в употреб­лении точных обозначений предметов, а не описательных вы­ражений. В-третьих, не следует употреблять двусмысленных выражений, кроме тех случаев, когда это делается умышленно, как поступают, например, люди, которым нечего сказать, но которые тем не менее делают вид, что говорят нечто. В-четвер­тых, следует правильно употреблять роды имен, как их раз­делял Протагор,— мужской, женский и средний. В-пятых, сле­дует соблюдать согласование в числе, идет ли речь о многих или о немногих, или об одном.

Вообще написанное должно быть удобочитаемо и удобо­произносимо, что одно и то же. Этими свойствами не обладает речь со многими частицами, а также речь, в которой трудно расставить знаки препинания...

4. Пространности стиля

Пространности стиля способствует употребление опреде­ления понятия вместо имени; например, если сказать не «круг», а «плоская поверхность, все конечные точки которой равно от­стоят от центра». Сжатости же стиля способствует противопо­ложное, т. е. употребление имени вместо определения поня­тия. Эта замена уместна также тогда, когда в том, о чем идет речь, есть что-нибудь позорное или неприличное; если что-ни­будь позорное заключается в понятии, можно употреблять имя, если же в имени — то понятие. Можно также в пространном стиле пояснять мысль с помощью метафор и эпитетов, остере­гаясь при этом того, что носит поэтический характер, а также употреблять множественное число вместо единственного, как это делают поэты.

Можно также ради пространности не соединять двух слов вместе, но к каждому из них присоединять все относящиеся к нему слова, например: «от жены от моей», а ради сжатости, напротив: «от моей жены». Выражаясь пространно, следует также употреблять союзы, а если выражаться сжато, то не следует их употреблять, но не следует также при этом делать речь бессвязной; например, можно сказать: «отправившись и переговорив», а также: «отправившись, переговорил»...

А.А.Шахматов «Очерк современного русского литературного языка», 1941

Соответственным стиль будет в том случае, если он бу­дет выражать чувства и характер и если он будет соответст­вовать излагаемым предметам. Последнее бывает в том случае, когда о важных вещах не говорится слегка и о пустяках не говорится торжественно и когда к простым словам не при­бавляется украшающих эпитетов, в противном случае стиль кажется комическим. Стиль полон чувства, если он представ­ляется языком человека гневающегося, раз дело идет об ос­корблении, и языком человека негодующего и сдерживающе­гося, когда дело касается вещей безбожных и позорных, если о вещах похвальных говорится с восхищением, а о вещах, воз­буждающих сострадание,— скромно; подобно этому и в других случаях. Стиль, соответствующий данному случаю, придает делу вид вероятного: здесь человек ошибочно заключает, что оратор говорит искренно, на том основании, что при подобных обстоятельствах он сам испытывает то же самое, так что он принимает, что положение дел таково, каким его представляет оратор, даже если это на самом деле и не так. Слушатель всегда сочувствует оратору, говорящему с чувством, если даже он не говорит ничего основательного; вот таким-то способом многие ораторы с помощью только шума производят сильное впечатление на слушателей.

Это показ характера на основании его признаков, потому что для каждого положения и у каждого состояния есть свой подходящий ему показ; положение я различаю по возрасту (например, мальчик, муж и старик), по полу (например, жен­щина или мужчина), по национальности (например, лаконец или фессалиец). Состоянием я называю то, сообразно чему че­ловек в жизни бывает таким, а не иным, потому что образ жизни бывает именно таким, а не иным в зависимости не от каждого состояния; и если оратор употребляет выражения, присущие какому-нибудь состоянию, он изображает соответ­ствующий характер, потому что человек неотесанный и чело­век образованный сказали бы не одно и то же и не в одних и тех же выражениях.

Все эти приемы одинаково могут быть употреблены кстати или некстати. При всяком несоблюдении меры лекарством должно служить известное правило, что говорящий должен предупреждать упрек слушателей, сам себя исправляя, потому что, раз оратор отдает себе отчет в том, что делает, его слова кажутся истиной. Другая аналогичная ошибка — не пользо­ваться разом всеми средствами уловления слушателя, напри­мер, жесткие слова произносить не жестким голосом не делать жесткого выражения лица и других соответствующих дейст­вий. В таком случае каждое из этих действий выдает себя. Ту же ошибку незаметно для себя допускает и тот, кто ис­пользует некоторые средства, других не использует. Итак, если оратор говорит жестким тоном нежные вещи или нежным тоном жесткие вещи, он становится неубедительным. Сложные слова, обилие эпитетов и слова малоупотребительные всего пригоднее для говорящего в состоянии аффекта. В са­мом деле, человеку разгневанному простительно назвать несчастье «необозримым как небо» или «чудовищным». Про­стительно это также в том случае, когда оратор уже завладел своими слушателями и воодушевил их похвалами или порица­ниями, гневом или дружбой.

Такие вещи люди говорят в состоянии увлечения, и выслу­шивают их люди очевидно под влиянием такого же настрое­ния. Поэтому-то такие выражения свойственны поэзии, так как поэзия есть вдохновение. Употреблять их следует или так, или иронически.

5.Формы речи

Что касается формы речи, то она не должна быть ни метрической, ни лишенной ритма. В первом случае речь не имеет убедительности, так как кажется искусственной и вместе с тем отвлекает внимание слушателей, заставляя их следить за возвращением сходных повышений и понижений. Стиль, ли­шенный ритма, имеет незаконченный вид, и следует придать ему вид законченности, но не с помощью метра, потому что все незаконченное неприятно и невразумительно. Все изме­ряется числом, а по отношению к форме речи числом служит ритм, метры же — его подразделения, поэтому-то речь должна обладать ритмом, но не метром, так как в послед­нем случае получатся стихи. Ритм не должен быть строго оп­ределенным, это будет в том случае, если он будет прости­раться лишь до известного предела...

Речь бывает или нанизанной, скрепленной только сою­зами... или же закругленной...

Речь нанизанная — древнейшая. Прежде этот стиль упо­требляли все, а теперь его употребляют немногие. Я называю нанизанным такой стиль, который сам по себе не имеет конца, пока не оканчивается предмет, о котором идет речь; он не­приятен по своей незаконченности, потому что всякому хочется видеть конец; по этой же причине состязающиеся в беге за­дыхаются и обессиливают на повороте, между тем как раньше они не чувствовали утомления, видя перед собой предмет бега. Вот в чем заключается нанизанный стиль; стилем же за­кругленным называется стиль, составленный из периодов (кру­гов). Я называю периодом фразу, которая сама по себе имеет начало и конец и размеры которой легко обозреть. Такой стиль приятен и понятен; он приятен потому, что представляет собой противоположность речи незаконченной, и слушателю каждый раз кажется благодаря этой законченности, что он что-то схватывает; а ничего не предчувствовать и ни к чему не приходить — неприятно. Понятна такая речь потому, что она легко запоминается, а это происходит от того, что периодическая речь имеет число, число же всего легче запоминается.

Поэтому-то все запоминают стихи лучше, чем прозу, так как у стихов есть число, которым они измеряются. Период должен заключать в себе и мысль законченную, а не разрубаться.

Е.С.Истрина «Нормы русского литературного языка» ч.1 СПБ, 19101911

Период может состоять из нескольких колонов или быть простым. Период, состоящий из нескольких колонов, есть пе­риод законченный, имеющий деления и удобный для дыхания весь целиком, а не по частям... Ни колоны, ни сами периоды не должны быть ни укороченными, ни слишком длинными, по­тому что краткая фраза часто заставляет слушателей споты­каться: в самом деле, когда слушатель, еще стремясь вперед к тому пределу, о котором он носит в себе представление, вдруг должен остановиться вследствие прекращения речи, он как бы спотыкается и, встретив препятствие. А длинные пе­риоды заставляют слушателей отставать, подобно тому как бывает с людьми, которые, гуляя, заходят за назначенные пре­делы: они таким образом оставляют позади себя тех, кто с ними вместе гуляет. Подобным же образом и периоды, если они длинны, превращаются в целые речи и становятся похо­жими на прелюдии.

Периоды со слишком короткими колонами — не периоды, они влекут слушателя вперед слишком стремительно.

Период, состоящий из нескольких колонов, бывает или раз­делительный, или антитетический. Пример разделительного периода: «Я часто удивлялся тем, кто установил тор­жественные собрания и учредил гимнастические состя­зания». Антитетический период — такой, в котором в каждом из двух членов одна противоположность стоит рядом с другой или один и тот же член присоединяется к двум противопо­ложностям, например: «Они оказали услугу и тем и другим — и тем, кто остался, и тем, кто последовал за ними; вторым они предоставили во владение больше земли, чем они имели дома, первым оставили достаточно земли дома». Противоположности здесь: оставаться — последовать, достаточно — больше. Точно так же и в другой фразе: «И для тех, кто нуждается в день­гах, и для тех, кто желает ими пользоваться»,— пользование противополагается приобретению. Такой способ изложения приятен, потому что противоположности чрезвычайно доступны пониманию, а если они стоят рядом, они еще понятнее, а также потому, что этот способ изложения походит на силлогизм, так как доказательство есть сопоставление противополож­ностей...

Разобрав этот вопрос, следует сказать о том, откуда берутся изящные и удачные выражения. Их создает дарови­тый или искусный человек, а показать, в чем их сущность, есть дело нашей науки. Итак, поговорим о них и перечислим их. Начнем вот с чего. Естественно, что всякому приятно легко научиться чему-нибудь, а искомое слово имеет некоторый опре­деленный смысл; потому что всего приятнее для нас те слова, ко­торые дают ним какое-нибудь знание. Слова необычные нам непонятны, в слова общеупотребительные мы понимаем. Наи­более достигает этой цели метафора; например, если поэт описывает старость стеблем, остающимся после жатвы, то он нам сообщает сведения с помощью родового понятия, ибо то и другое — нечто отцветшее. То же самое действие произ­водят сравнения, употребляемые поэтами, и потому они кажутся изящными, если только они хорошо выбраны. Сравне­ние, как было сказано раньше, есть та же метафора, но отли­чающаяся присоединением слова сравнения; она меньше нра­вится, так как она длиннее, она не утверждает, что «это — то», а потому и наш ум этого от нее не требует.

Итак, тот стиль и те суждения, естественно, будут изящны, которые сразу сообщают нам знания, поэтому-то поверхност­ные суждения не в чести (мы называем поверхностными те суждения, которые для всякого очевидны и в которых ничего не нужно исследовать); не в чести также суждения, которые, когда их произнесут, представляются непонятными. Но наибольшим почетом пользуются те суждения, произнесение которых сопровождается появлением некоторого познания, когда такого познания раньше не было, или те, которые не­сколько выше понимания, потому что в этих последних слу­чаях как бы приобретается некоторое познание, а в первых двух нет. Подобные суждения пользуются почетом ради смысла того, что в них говорится; что же касается внешней формы речи, то наибольшее значение придается суждениям, в которых употребляются противоположения. Суждение может производить впечатление и отдельными словами, если в нем заключается метафора, и притом метафора не слишком дале­кая, потому что смысл такой метафоры трудно понять, и не слишком поверхностная, потому что такая метафора не произ­водит никакого впечатления. Имеет также значение то суждение, которое изображает вещь как бы находящейся перед нашими глазами, ибо нужно больше обращать внимание на то, что есть, чем на то, что будет.

Итак, нужно стремиться к этим трем вещам: 1) метафоре, 2) противоположению, 3) наглядности.

Из четырех родов метафор наиболее заслуживают внима­ния метафоры, основанные на пропорции: так, Перикл гово­рил, что юношество, погибшее на войне, точно так же исчезло из государства, как если бы кто-нибудь изгнал из года весну. Или, как сказано в Эпитафии: «Достойно было бы, чтобы над могилой воинов, павших при Саламине, Греция остригла себе волосы, как похоронившая свою свободу вместе с их до­блестью». Если бы было сказано, что грекам стоит пролить слезы, так как их доблесть погребена, это была бы метафора, и сказано было бы это наглядно, но слова «свою свободу вместе с их доблестью» заключают в себе некое противопо­ложение.

Итак, мы сказали, что изящество получается из мета­форы, заключающей в себе пропорцию, и из оборотов, изобра­жающих вещь наглядно; теперь следует сказать о том, что мы называем «наглядным» и результатом чего является нагляд­ность. Я говорю, что те выражения представляют вещь на­глядно, которые изображают ее в действии: например выра­жение, что нравственно хороший человек четырехуголен, есть метафора, потому что оба эти понятия обозначают нечто со­вершенное, не обозначая однако действия. Выражение же «он находится во цвете сил» означает проявление деятельности. И Гомер часто пользовался этим приемом, с помощью мета­форы представляя неодушевленное одушевленным. Во всех этих случаях вследствие одушевления изображаемое кажется действующим. Поэт

«Русская наука о русском литературном языке»», «Ученые записки МГУ, Т.3, кн.1 1946 изображает здесь все движущимся и жи­вущим, а действие и есть движение.

Метафоры нужно заимствовать, как мы это сказали и раньше, из области родственного, но не очевидного. Подобно этому, и в философии меткий ум усматривает сходство в ве­щах, даже очень различных. Архит, например, говорил, что одно и то же — судья и жертвенник, ведь и у того и у другого ищет защиты то, что обижено.

Большая часть изящных оборотов получается с помощью метафор и посредством обмана слушателя: человеку стано­вится яснее, что он узнал что-нибудь новое, раз это последнее противоположно тому, что он думал, и разум тогда как бы го­ворит ему: «Как это верно, а я ошибался». И изящество изре­чений является следствием именно того, что они значат не то, что в них говорится. По той же самой причине приятны хо­рошо составленные загадки: они сообщают некоторое знание и притом в форме метафоры. Сюда же относится то, что Тео­дор называет «говорить новое»; это бывает в том случае, когда мысль неожиданна и когда она, как говорит Теодор, не согла­суется с ранее установившимся мнением, подобно тому, как в шутках употребляются искаженные слова; то же действие мо­гут производить и шутки, основанные на перестановке букв в словах, потому что и тут слушатель впадает в заблуждение. То же самое бывает и в стихах, когда они заканчиваются не так, как предполагал слушатель, например: «Он шел, имея на ногах отмороженные места». Слушатель полагал, что будет сказано «сандалии», а не отмороженные места. Такие обороты должны становиться понятными немедленно после того, как они произнесены. Когда же в словах изменяются буквы, то го­ворящий говорит не то, что говорит, а то, что значит получив­шееся искажение слова. То же самое можно сказать и об игре словами. В таких случаях говорится то, чего не ожидали и что оказывается верным. Одно и то же слово употребляется здесь одном значении, а в разных, и сказанное в начале повто­ряется не в том же самом смысле, а в другом. Во всех этих случаях выходит хорошо, если слово надлежащим образом употреблено для омонимии или метафоры. Чем больше фраза отвечает вышеуказанным требованиям, тем она изящнее, на­пример, если имена употреблены как метафоры и если во фразе есть подобного рода метафоры — и противоположение, и ра­венство, и действие.

И сравнения, как мы сказали это выше, суть некоторым образом прославившиеся метафоры. Как метафора, основан­ная на пропорции, они всегда составляются из двух понятий: например, мы говорим, что щит — фиал Ареса, а лук — бес­струнная лира. Говоря таким образом, употребляют метафору непростую, назвать же лук лирой или щит фиалом — значит употребит

ь метафору простую. Таким-то образом делаются сравнения, например, игрока на флейте с обезьяной и чело­века близорукого со светильником, на который капает вода, потому что и тот и другой мигают. Сравнение удачно, когда в нем есть метафора. Так, например, можно сравнить щит с фиалом Ареса, развалины — с лохмотьями дома. На этом-то, когда сравнение неудачно, и проваливаются всего чаще поэты и получают славу, когда сравнения у них бывают удачны.

И пословицы — метафоры от вида к виду.

Таким образом, мы до некоторой степени выяснили, из чего и почему образуются изящные обороты речи.

И удачные гиперболы - метафоры; например, об изби­том лице можно сказать: «Его можно принять за корзину ту­товых ягод», так под глазами сине. На это сильно преувели­чено. Оборот «подобно тому как то-то и то-то» — гипербола, отличающаяся только формой речи. Гиперболы бывают наивны: они указывают на стремительность речи, поэтому их чаще всего употребляют под влиянием гнева. Человеку пожи­лому не подобает употреблять их.

Не должно ускользать от нашего внимания, что для каждого рода речи пригоден особый стиль, ибо не один и тот же стиль у речи письменной и у речи во время спора, у речи политической и у речи судебной. Необходимо знать оба стиля, потому что первый заключается в уменье говорить по-гречески, а зная второй, не бываешь принужден молчать, если хочешь передать что-нибудь другим, как это бывает с теми, кто не умеет писать. Стиль речи письменной — наиболее точный, а речи во время прений — наиболее актерский. Есть два вида по­следнего стиля: один передает характер, другой — аффекты. Если сравнивать речи между собой, то речи, написанные при устных состязаниях, кажутся сухими, а речи ораторов, даже если они имели успех, в чтении кажутся неискусными: причина этого та, что они пригодны только для устного состязания. По той же причине и их сценические приемы, не будучи воспроиз­водимы, не вызывают свойственного им впечатления и кажутся наивными: например, фразы, не соединенные союзами, и частое повторение одного и того же в речи письменной по справедли­вости отвергаются, а в устных состязаниях эти приемы упо­требляют и ораторы, потому что они сценичны. При повторении одного и того же необходимо менять интонацию, что как бы предшествует декламации. То же можно сказать о фразах, не соединенных союзами, например: «Пришел, встретил, просил». Эти предложения нужно произнести с декламацией, а не гово­рить их с одинаковым выражением и одинаковым голосом, словно нечто единое. Речь, не соединенная союзами, имеет сле­дующую особенность; кажется, что в один и тот же промежу­ток времени сказано многое, потому что соединение посредст­вом союзов объединяет многое в одно целое; отсюда ясно, что при устранении союзов единое сделается, напротив, многим. Следовательно, такая речь заключает в себе амплификацию: «Пришел, говорил, просил». Слушателю кажется, что он обо­зревает все то, что сказал оратор.

Того же впечатления хочет достигнуть и Гомер в стихах:

Три корабля соразмерных приплыли...

Вслед за Ниреем..,

Вслед за Ниреем...

О ком говорится многое, о том, конечно говорится часто, поэтому, если о ком-нибудь говорится несколько раз, кажется, что о нем сказано многое.

6. Разновидности стилей

Социально-речевые стили — это отличающиеся особенностями словоупотребления, многочисленные ответвления общенародной раз­говорной речи. Разговорная речь, безусловно, далеко не однородна: в ней выделяется много разновидностей, характер которых зависит от неоднородности самих носителей языка. Различные социальные прослойки вносят в разговорную речь некоторые специфические черты, отражающие круг их интересов, вкусы и излюбленные прие­мы выражения.

Известно, что жаргоны, создаются верхушечными слоями иму­щих классов, которые оторвались от народа и старались противо­поставить себя народу и в отношении речевой культуры. Помимо этих слоев, в обществе существуют различные социальные группы и прослойки, которые тоже несколько отличаются в смысле исполь­зования языка, выделяются в отношении специфики словоупотреб­ления.

В отличие от жаргонов, располагающих специфическими и глав­ное неизвестными и часто непонятными для народа словами и вы­ражениями, -социально-речевые стили разговорной речи по составу и характеру привлекаемого словарного и грамматического ма­териала понятны и доступны всем. Но при всем этом особая печать лежит, например, на словоупотреблении чеховского унтера Пришибеева, пушкинского Савелича, гоголевского Манилова, старообрядцев, изображенных Мельниковым-Печерским, чиновников и помпадуров у Щедрина и т. п.

Итак, социально-речевые стили — это категории стилистического характера, отличающиеся специфическими приемами словоупотреб­ления ( подбор слов, их расположение и употребление некоторых из них в особых значениях, использование излюбленных оборотов и выражений, широкое привлечение просторечных речевых средств, своеобразие произношения и т. п.). Учет всего многообразия этих социально-речевых стилей русской разговорной речи и анализ ха­рактерных для них речевых средств позволяют всесторонне разоб­раться в весьма сложных и интересных процессах взаимодействия литературной устно-разговорной речи со многими разновидностя­ми и ответвлениями общенародной разговорной речи.

Весьма интересный является вопрос: входят ли социально-рече­вые стили в систему устно-разговорной литературной речи? Решение этого вопроса возможно лишь при учете того, насколько речевые средства, типичные для этих стилей, соответствуют литературной нор­ме, обязательной не только для письменно-книжной, но и для устно-разговорной разновидности литературного языка.

Если, например, социально-речевые стили, характерные для разговорной речи культурных людей (например, медиков, артистов, научных работников, учителей и т. п.), по составу речевых средств и нормам их употребления не отходят от литературной нормы (за небольшим исключением узкопрофессиональных слов и оборотов речи, например, в речи преподавателей: окно в расписании, ликви­дировать хвосты), то они, разумеется, входят в систему устной ли­тературной речи. Что же касается речевых средств, бытовавших некогда, например, социально-речевых стилях, типичных для купечества, приказчиков, свах и т. п. ( ср. выражения свахи из «Доходного места» Островского: «И орден на шее, а умен как, просто истукан золотой»), то они являлись отклонениями от литера-нормы и поэтому не входили в систему разговорной литера­турной речи. Есть много оснований утверждать, что диалектные средства теперь не пополняют лексики русского литературного языка, не входят в его мно­гочисленные стили. Привлекаемые же в художественные произве­дения, они выполняют определенные стилистические функции, т. е. служат материалом стилизации и создания речи персонажей (как это можно заметить у Шолохова и других писателей).

На разных этапах развития русского литературного языка ме­нялась и роль диалектных речевых средств. В периоды формирова­ния русской народности, а затем нации местные диалекты, являю­щиеся ответвлениями общенародного языка, являются важнейшим источником, из которого он пополняется.

По мере своего развития литературный язык начинает все более и более опираться не на какой-либо один диалект, а базироваться на всем общенародном языке. Это особенно заметно в тот период разви­тия языка, когда на основе племенных языков вырастает язык на­родности и когда, следовательно, роль отдельного диалекта и его отношение к литературному языку существенно видоизменяются. Поэтому к числу важнейших задач, стоящих перед историей русско­го литературного языка, относится определение того, на каких эта­пах его развития диалектизмы являлись резервом и источни­ком, из которого пополнялась литературная лексика.

Каждый национальный литературный язык имеет свою историю, свои закономерности развития. В силу этого решать проблему диа­лектизмов, пополнявших состав средств литературного выражения, можно лишь применительно к отдельно взятому языку. История русского литературного языка убеждает, что местные диалектные слова уже в конце XIX века перестали быть заметным резервом для пополнения литературной лексики.

Диалекты, обладающие своим грамматическим строем и основным словарным фондом, в ходе исторического развития языка наций по­степенно утрачивают свою специфику, вливаются в него и растворя­ются в нем. Все жизненное, типичное, необходимое для языка как средства общения, орудия развития общества, было,, следовательно, отобрано из этих диалектов в общенародный язык. В диалектах оста­лись и сохранились лишь те слова, для которых в общенародном языке уже оформились синонимы, широко известные всему народу. Например, валенки, в диалектах — катанки; брюква — калега и т. п.

После всего сказанного становится понятной практика Пуш­кина, Щедрина и других писателей, которые избегали употребле­ния диалектизмов. Бесспорно, глубоко прав был Горький, утверж­давший, что «писатель должен писать по-русски, а не по-вятски, не по-балахонски».

Таким образом, источники и резервы, за счет которых форми­руется и развивается литературный язык, исторически изменяются. При этом оказывается, что некоторые из тех резервов, которые использовались русским литературным языком в период развития языка русской народности, позднее, во время перехода от языка народности к языку нации, становятся уже в основном исчерпан­ными и поэтому перестают быть источниками. С этого времени уже литературный язык оказывает огромное влияние на говоры, явля­ется рассадником новых слов и выражений, что особенно харак­терно для развития общенародного русского языка в советскую эпоху.

Литературный язык характеризуется устойчивостью основных и важнейших элементов его лексики, фразеологии, морфологии, син­таксиса, средств художественной изобразительности. Трудно поэ­тому предположить, что когда-либо общеизвестные литературные слова петух, варежки, кринка будут заменены или вытеснены диа­лектными синонимами {кочет, шубенки, махотка).

Что же касается появления в языке новых слов, необходимых для обозначения новых понятий и предметов, то, как убеждает развитие лексики русского языка в советскую эпоху, они привлекаются не из местных диалектов, а создаются при помощи разнообразных прие­мов словопроизводства, а также путем переосмысления общеизвест­ных слов и заимствований из других языков.

Задача курса истории русского литературного языка — изучить процесс формирования и развития языка художественной, публицис­тической, научной, документально-дедовой литературы и других важнейших ее жанров, которым соответствуют разновидности языка, называемые стилями. Историческое развитие литературного язы­ка как системы стилей, формирование характерных для каждого стиля лексико-фразеологических, морфологических, синтакси­ческих средств, а также приемов словесно-художественной изобра­зительности составляют предмет и основное содержание данного курса.

От исторической грамматики русского языка он отличается в от­ношении задач, материала и метода исследования.

Занимаясь изучением развития звукового и грамматического строя языка с древнейших пор до нашего времени, историческая грамматика прослеживает это развитие применительно к разным видам письменной и разговорной речи. В задачу же истории литера­турного языка входит изучение вопроса нормали­зации грамматических средств, а глав­ное—их стилистической дифференциации и закономерностей употребления в соот­ветствии с формировавшимися стиля» ми языка.

Рассматривая историю литературного языка как процесс раз­вития и совершенствования всей речевой культуры народа, про­цесс формирования сложной системы средств литературного выра­жения, мы должны отвести в ней подобающее место лучшим русским писателям. Их язык был образцом В.В. Виноградов литературной речи, а также во­площением национальной литературной нормы. Если этот курс пос­вятить только развитию грамматических; фонетических и лексиче­ских средств литературного языка, определяя характерное для каждой эпохи, то в таком «анатомированном» виде он будет отож­дествлен с исторической грамматикой, а также с исторической лексикологией. Целостного же представления о действительной жизни и художествен но эстетической ценности литературного язы­ка, о богатстве функции и сфер его использования в этом случае создать невозможно.

Основное, что отличает курс истории литературного языка,— это изучение не только самого состава нормированных средств выражения, но и функционирования их в различных типах речи. Ограничившись анализом одного лишь состава грам­матических и лексических средств, мы вернемся к неудачному опы­ту Е. Ф. Будде, так как его «Очерк истории современного литератур­ного русского языка» (1908), по справедливому замечанию акад. В. В. Виноградова, представляет собой «недостаточно систематизи­рованную коллекцию фонетических, морфологических, а отчасти и лексических фактов, свойственных русскому языку XVIII и начала XIX века»

(см. «Русская наука о русском литературном языке», «Ученые записки МГУ», т. III, кн. I, 1946).

Таким образом, самой природой литературного языка предска­зываются два основных аспекта изучения его развития: историче­ский и стилистический, которые не должны противопоставляться друг другу, а наоборот — органически сочетаться. Изучение всех средств литературного языка должно быть историко-стилистическим, анализирующим развитие не только состава рече­вых средств, но и закономерностей их употребления в разных ти­пах речи. Литературный язык представляет собой систему стилей, соот­ношение и характер взаимодействия которых изменяются в разные эпохи в зависимости от развития языка в связи с развитием об­щества.

Под стилем следует понимать исторически сложившуюся раз­новидность литературного языка, которая отличается своеобразным строем речи, подбором и объединением речевых средств, а также традиционными нормами их употребления. Развитие стилей литературного языка нельзя рассматривать в отрыве от развития жанров литературы, понимаемой в широком смысле (т. е. включая литературу научную, публицистическую, производственно-техническую и т. д.). Как самый состав речевых средств, так и нормы их употребления находятся в тесной связи с жанром произведения. Более того, жанровый принцип лежит в основе выделения и классификации самих стилей литературного языка. Так, в соответствии с реальным существованием публицисти­ки как определенного жанра литературы выделяется публицисти­ческий стиль. То же самое следует сказать о стилях художествен­но-беллетристических, документально-деловых и т. п.

«Русская наука о русском литературном языке», «Ученые записки МГУ», т. III, кн. I, 1946).

В.В. Виноградов «Очерки по истории русского литературного языка», изд. 2, Уч.педгиз, М., 1938

Чтобы проследить развитие каждого стиля и его отношение к дру­гим

стилям, установить, как на памяти истории один стиль уступал ведущее положение другому, необходимо охарактеризовать основ­ные группы стилей современного русского литературного языка. В соответствии с жанрами письменности нашего времени в современ­ном русском литературном языке выделяются следующие группы стилей:

1.Стили художественно-беллетристические, в составе которых вы­деляются две основные разновидности: стили поэзии и стили прозы.

2.Стили общественно-публицистические, в составе которых выделяются газетно-журнальные, стили литературно-критических работ, стили различных социальных памфлетов, обличительных ста­тей, очерков и т. д.

3. Стили научного изложения, состав которых и характер из­ любленных в них речевых средств крайне разнообразны. В связи с мощным развитием науки и усиливающейся специализацией знаний существенно изменяются и стили научного изложения. Поэтому, например, стиль медицинских работ заметно отличается от стиля работ математических, а последний в свою очередь значительно от­личается от стиля научно философских работ. То же можно сказать о юридических работах, которые в смысле строя речи также весьма специфичны.

4. Стили профессионально-технические, которые характерны для производственно-технической литературы, обслуживающей нуж­ды и потребности крайне разнообразных профессий, для областей техники, для военного дела и других сфер деятельности.

5.Стили официально-документальные в свою очередь подразде­ляются на ряд разновидностей, к числу которых относится стиль указов, официальных распоряжений или приказов, законодательных документов.

6.Эпистолярные стили, характерные для различной переписки, дневников, писем и т. д.

На разных этапах развития литературного языка меняется и ве­дущая роль его стилей. Если, например, в XVIII веке стили поэзии свое ведущее положение начинают уступать стилям прозы, то в се­редине XIX века на первое место выходят стили общественно-пуб­лицистические, оказавшие большое организующее влияние на раз­витие всех средств и норм литературного выражения.

Остается еще недостаточно выясненным следующий вопрос: что общего у стилей литературного языка и что их отличает друг от друга? Что можно считать специфическим для каждого стиля?

Обратимся вначале к общему. По-видимому, общим для всех стилей литературного языка является, прежде всего грамматический строй языка и общеупотребительные слова. В силу этого стили имеют общую и единую основу, позволяющую рассматривать литератур­ный язык как систему стилей, представляющую собой целостным синтез всех его речевых средств. Например, такие слова, как бе­лый, вода, сидеть, вчера и другие, употребляются во всех стилях литературного языка. В отличие от специфической лексики, харак­терной для какого-либо стиля (например, химические, медицинские пли математические термины, типичные для стилей научных работ), такие слова стилистически более универсальны, они составляют общестилевую основу языка.

Что отличает стили друг от друга? Прежде всего следует указать, что для стилей характерны особые специфические значения, которые создаются у общеупотребительных слов. Например, сло­во дух имеет основное и общепринятое значение («поднять дух армии» «дух — разумная сила, побуждающая к действию». Но это слово, привлекаемое в стили публицистики, приобретает в них иное значение, типичное для общественно-политической литературы (напри­мер: «дух статьи», т. е. идейное направление). В научно-философс­ких стилях слово дух употребляется для обозначения того, что противопоставляется обычно материи. В существовавших в прош­лом церковно-богослужебных стилях слово дух употреблялось в значении сверхъестественного божественного существа. В про­сторечии оно означает запах или дыхание («свежо, дух видно»). Следует отметить также, что стили отличаются друг от друга специфической лексикой и фразеологией. Так, например, в публи­цистическом стиле употребительна такая терминология, как «вос­точный вопрос», «женский вопрос», «польский вопрос». Это типич­но публицистическая фразеология, ибо слово вопрос используется не в основном его значении, а в общественно-публицистическом. Кроме того, стили различаются в отношении состава и приемов ис­пользования терминологии.

Наконец, стили различаются средствами художественной изо­бразительности, особенностями словоупотребления, а также при­влечением особых конструкций предложений и способов их связи между собой.

Стилистическое богатство и разнообразие литературного языка объясняется многогранностью его функций и сфер применения. Так, в зависимости от содержания и целей высказывания, а также са­мой ситуации экспрессивные качества речи бывают весьма различ­ными. На основании этого акад. Л. В. Щерба выделил в устной раз­новидности литературного языка стили или, как он называет, «четыре соотносительных слоя слов — торжественный, нейтральный и фамильярный, к которым можно прибавить и четвертый — вульгарный. Их иллюстрировать можно, например, следующими рядами: «лик, лицо, рожа, морда; вкушать, есть, уплетать, лопать или жрать». Таким образом, многообразие стилей литературного языка определяется не только существованием многих жанров письменности, но и степенью смысловой и эмоциональной насыщен­ности речи.

Однако ведущим принципом различения стилей следует приз­нать жанровый. Так, в соответствии с этим принципом чешский языковед Ф. Травничек различает следующие основные стили сов­ременного чешского литературного языка: научный, газетно-публицистический, ораторский, официальный, разговорно-обиходный, художественный.

Взаимодействие стилей, выражающееся, например, в переме­щении элементов поэтических стилей в прозу, - также одна из тех неизученных проблем, которые ожидают своего разрешения. Дело в том, что еще в XVIII веке стили поэзии, опередившие в своем раз­витии стили прозы, оказывали влияние на средства и нормы прозаического языка. Державин, напутствуя Ка­рамзина, писал: «Пой, Карамзин! — Ив прозе глас слышан соловьин!» Язык карамзинской прозы, действительно, был обильно на­сыщен элементами поэтической лексики и фразеологии.

Для стилей публицистики характерна общественно-публицисти­ческая лексика, постоянно отражающаяся также в стилях прозы и поэзии, в которых она вступает у каждого писателя в довольно своеобразное взаимодействие с лексикой других пластов. Изучение этого взаимодействия дает интересные данные, позволяющие ха­рактеризовать не только особенности слога писателя, но и его миро­воззренческие позиции. Известно, что стили публицистики неодно­родны; в них отражаются общественные направления и идеологи­ческая борьба. Например, стили революционно-демократической публицистики середины XIX века существенно отличались от стилей публицистики реакционной или смыкавшейся с ней буржуазно-либе­ральной. Это отличие находило отражение и в отборе самой лекси­ки, особенно в тех по своему количеству немногих словах, в которых сказывалось классовое влияние, и в нормах словоупотребления.

Взаимодействие различных стилей языка обнаруживается и в том, что художественная литература способствует обычно процес­су метафоризации научных терминов, благодаря которой последние употребляются в переносном значении и способствуют созданию об­раза. Например, философские термины материя и дух следующим образом употреблены Щедриным при описании внешности Горехвастова, имевшего огромный рост: «... голос густой и зычный; глаза, как водится, свиные...»; «вообще заметно, что здесь материя преоб­ладает над духом» («Губернские очерки»).

Немаловажное значение имеет и характеристика того взаимо­действия, в которое вступает научная терминология, употребляемая писателем, с лексикой других стилистических систем. Ср., например, у Щедрина сочетания терминологического слова с разговорно-быто­вым или книжным: эпидемия болтовни, эмбрион стыдливости, духовное малокровие, опыты фильтрации чепухи и т.п. Примеры эти свидетельствуют также о том, что между стилями прозы и публи­цистики нет каменной стены, что творчество писателя отражает оригинальный взаимообмен речевыми средствами, который проис­ходит между этими стилями, что самый литературный язык есть сложный синтез его стилей и закрепленных за ними слов и выра­жений.

Кратко остановимся теперь на вопросах, связанных с отражени­ем в литературном языке классовых интересов. Различные стили литературного языка в той или иной степени испытывают на себе стремление классов использовать язык в своих целях, внести в него специфические слова и выражения.

В.Щеров «Современный русский литературный язык», «Русский язык в школе», 1939, № 4

Но степень насыщенности ряда стилей, вбирающих специфические слова и выражения, далеко неодинакова. Если, например, стили документально-канцелярские вбирали в себя крайне ничтожное количество этих специфических речевых средств, если в стилях научного изложения (например, математические, астрономические, химические исследования) при­месь этих специфических слов и выражений тоже незначительна (хотя, конечно, для философа имеет первостепенное значение идей­ное содержание таких, например, слов, как материя, идеализм и т. д.), то в стилях общественно-публицистических они представ­лены и выражены значительно полнее и рельефнее. В свете учения В. И. Ленина о наличии при капитализме двух культур в рамках одной нации приобретает определенное значение, например, из­вестное заявление Щедрина о том, что в публицистике наряду с «рабьим языком» появился еще «язык холопский», представляющий собой «смесь наглости и клеветы». Поэтому есть все основания противопоставлять стили революционно-демократической публици­стики XIX века стилям публицистики реакционной, буржуазно-дворянской, ибо в понимании и употреблении ряда слов и выражений (свобода, конституция, деспотизм, анархия, содействие общества, оторваться от почвы, материалист и др.), например, у Щедрина и Каткова, наблюдались коренные расхождения, обусловленные их мировоззрением. В стилях художественной прозы и поэзии, напри­мер, XIX века эти специфические речевые средства, отражающие мировоззрение различных классов, служили Добролюбову основа­нием для иронических замечаний по адресу так называемого «слога великосветских романов».

Заключение

Стиль речи, произносимой в народном собрании, во всех отношениях похож на силуэтную живопись, ибо, чем больше толпа, тем отдаленнее перспектива, поэтому-то и там и здесь всякая точность кажется неуместной и производит худшее впе­чатление; точнее стиль речи судебной, а еще более точна речь, произносимая перед одним судьей: такая речь всего ме­нее заключает в себе риторики, потому что здесь виднее то, что идет к делу и что ему чуждо, здесь нет состязания и ре­шение ясно. Поэтому-то не одни и те же ораторы имеют ус­пех во всех перечисленных родах речей, но где всего больше декламации, там всего меньше точности; это бывает та», где нужен голос, и особенно, где нужен большой голос.

Излишне продолжать анализ стиля и доказывать, что он должен быть приятен и величествен; действительно, почему бы ему обладать этими свойствами в большей степени, чем умеренностью, благородством или какой-нибудь иной этиче­ской добродетелью? А что перечисленные свойства стиля по­могут ему сделаться приятным, это очевидно, если мы правильно определили достоинство стиля, потому что для чего же другого, как не для того, чтобы быть приятным, стиль дол­жен быть ясен, не низок, но соответствовать своему предмету? Если стиль многословен или слишком сжат, он не ясен; оче­видно, что требуется середина. Перечисленные качества сде­лают стиль приятным, если будут в нем удачно перемешаны выражения общеупотребительные и редкие и если он будет об­ладать ритмом и убедительностью, основанной на соответ­ствии.

Список использованных источников:

1. П.Я.Черных. «Происхождение русского языка.» Уч.педгиз, М.,1950

2. Д.А.Авдусин и М.Н.Тихомиров, «Древнейшая русская надпись», Вестник АН СССР; 1950 № 4

3. Б.А.Рыбаков. «Ремесло древней Руси».изд.АН СССР,1948

4. А.А.Шахматов, «Очерк современного русского литературного языка», 1941

5. А.А.Шахматов, «Курс истории русского языка» ч.1 СПБ, 1910-1911

6. Е.С.Истрина, «Нормы русского литературного языка и культура речи», АН СССР,М.-Л.,1948

7. В.В.Виноградов, «Очерки по истории русского литературного языка», изд.2,Уч.педгиз,М.,1938

8.»Русская наука о русском литературном языке», «Ученые записки МГУ, Т.3.кн.1 1946

9. В.Щеров, «Современный русский литературный язык», «Русский язык в школе», 1939, № 4

10. «Об ораторском искусстве», 1998