СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
§ 1. Жизненный и творческий путь О. Мандельштама
§ 2. Стихотворение «Мы живем под собою не чуя страны…» как знаковое произведение в творчестве поэта
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
ЛИТЕРАТУРА
ВВЕДЕНИЕ
Мандельштам – истинно русский поэт, поскольку его судьба и творчество тесно взаимосвязаны. А ведь именно в России «поэт больше, чем поэт». И в этих нескольких словах передан весь трагизм судьбы русских поэтов, которые часто несли свой талант, свой дар, словно тяжелый крест. Вольнодумцев, способных изобличить пороки общества и имеющих дерзость бросить в глаза власти смелую критику, ни общество, ни власть никогда не жаловали. Вспомним, хотя бы, Пушкина и Лермонтова.
Однако судьба поэтов при советской власти, которая по своей природе не допускала ни то, что критики, в свой адрес, но и просто мнения, отличного от «генеральной линии партии», была несравнимо трагичней. Так случилось и с Осипом Мандельштамом.
1933 год. Время тотального контроля над личностью. Страна охвачена культом Сталина. Советские писатели наперебой слагают оды в честь «великого Вождя народов». И на фоне всего этого рождается одно из самых знаменитых стихотворений XX века, небольшое по размеру, но безграничное по смелости. Стихотворение, которое будет стоить жизни его автору, то самое знаменитое мандельштамовское «Мы живем, под собою не чуя страны…»
Что подвигло поэта написать, а самое главное, как хватило смелости публично озвучить эти строки? Зная, что может за этим последовать? Как это отразилось на его дальнейшей судьбе? И что же такого крамольного, и вместе с тем гениального нес в тебе данный текст? Ответы на эти вопросы и являются главной целью нашей работы.
Основные задачи, которые мы поставили перед собой это: рассмотреть творческую биографию поэта, обозначив в ней место стихотворения «Мы живем, под собою не чуя страны…», выявить идейно-художественное своеобразие данного текста и сделать вывод о значении творчества Мандельштама в историко-литературном процессе.
§ 1. Жизненный и творческий путь О. Мандельштама
Отношения между поэтами, писателями и властью в России всегда складывались непросто, вплоть до драм и трагедий. Вспомнить здесь можно судьбы Цветаевой, Ахматовой, Платонова, Булгакова, Пастернака... Это далеко не полный перечень писателей, чья судьба зависела от вождей. В этот длинный список входит и имя О. Э. Мандельштама. Его противоборство с властью началось рано, хотя он, как и Блок, услышав музыку революции, вначале принял ее.
По мнению И. Бушман, жизнь Мандельштама известна недостаточно. Тем большую ценность, по ее словам, приобретают для биографов Мандельштама воспоминания о поэте, не ограниченные какими-либо цензурными рамками, т. е. опубликованные за рубежом.[1]
В «Портретах современников» Сергея Маковского Мандельштаму посвящена глава, содержащая между прочим и рассказ о первом появлении семнадцатилетнего юноши в редакции журнала «Аполлон». Также целая глава отведена Мандельштаму в «Петербургских зимах» Георгия Иванова. В последнем случае о Мандельштаме повествует не только современник или даже старый знакомый, а один из лучших его друзей, к тому же и сам поэт, достойный близкого Мандельштаму места в рядах русских лириков XX века.
Возможно, что в этих воспоминаниях поэтов о поэте, в которых образ Мандельштама дается словно «сквозь дымку петербургских туманов» и преломляется через призму субъективного лирического восприятия, встречаются отступления от «скучных истин» в пользу «художественной правды». Но они прекрасно передают атмосферу литературной богемы предреволюционных и революционных лет, которая была родной средой поэта.В предисловии к собранию сочинений Мандельштама проф. Г. П. Струве объединил те факты из жизни поэта, которые к 1955 г. были известны на Западе. И. Бушман отмечает, что это первая последовательно изложенная биография Мандельштама, которую ее автор, зная, насколько неполны доступные западным исследователям источники, назвал «опытом биографии».В своей статье о творчестве поэта И. Бушман утверждает, что «почти все воспоминания о Мандельштаме его друзей относятся только к 10-м-20-м годам. По имеющимся в настоящее время в нашем распоряжении источникам можно составить лишь краткую биографическую канву»[2]
. Поскольку статья была написана в 60-е гг., то спорить с данным утверждением в настоящее время уже не имеет смысла, поэтому мы просто рассмотрим кратко историю жизни и творчества поэта, останавливаясь на интересующих нас ключевых моментах его биографии, имеющих непосредственное отношение к теме нашего исследования.
О. Э. Мандельштам родился в Варшаве в семье коммерсанта. Детство и юность его прошли в Петербурге, образование получил в Тенишевском коммерческом училище. 1907 г. Мандельштам провел в Европе - Франции, Швейцарии, Германии, где два семестра проучился в Гейдельбергском университете. Его напряженные поиски духовных оснований творческого бытия отразили метания от «платонических» религиозных стремлений к «детскому увлечению марксистской догмой», движение через «очистительный огонь Ибсена» - к Л. Н. Толстому, Г. Гауптману, К. Гамсуну. Он переживает увлечение «музыкой жизни» Ш. Бодлера и П. Верлена, ему кажется близкой философия А. Бергсона, его завораживает «мистический рационализм» католической религии. Со своими первыми поэтическими опытами он осмеливается познакомить Вяч. Иванова, которому отправляет письма с «символистскими» стихами. «Они хороши, - замечала впоследствии А. А. Ахматова в своих мемуарах, - но в них нет того, что мы называем Мандельштамом».[3]
Поэтический дебют Мандельштама состоялся в 1910 г. на страницах журнала «Аполлон». Пять стихотворений неизвестного поэта обращали на себя внимание новизной мироощущения, изнутри взрывавшего символистский принцип «соответствий». «На стекла вечности уже легло // Мое дыхание, мое тепло». «Стихи, подписанные неизвестным именем... переливались, сияли, холодели, как звезды в небе», - писал о своих впечатлениях Г. В. Иванов.[4]
Мандельштам посещает «среды» Вяч. Иванова, знакомится с Н. С. Гумилевым и становится членом «Цеха поэтов». «Тогда он был худощавым мальчиком, с ландышем в петлице, с высоко закинутой головой, (с пылающими глазами) с ресницами в полщеки», - таким его увидела А. А. Ахматова весной 1911 г.[5]
В этом же году Мандельштам поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета.
Первая книга молодого поэта «Камень» (1913; второе издание - 1916), вышедшая под маркой издательства «Акмэ», представила читателю Мандельштама-акмеиста. «Акмеистично» было уже само название сборника, указывающее на «вещность» и даже «грубость» материала искусства, преобразуемого рукой художника-творца, вносящего в мир продуманную красоту и гармонию. Поэтический мир сборника избыточно предметен, деталь порой гротескно преувеличена, однако «вещность» не становится для Мандельштама самоцелью. «Явлений раздвинь грань!» - призывал поэт, творческие усилия которого были направлены на выявление «первоосновы» словесного образа, на поиски того, что не затемнено никакой предметностью и эмпиричностью. Образы тишины, молчания выступают как синонимы той «первоначальной немоты», которая предшествует рождению поэтического слова. «Silentium» - это не отказ от творчества, а размышление о его природе.
Тревога за судьбу человека питает стихи раннего Мандельштама. Гармоничный мир природы сталкивается с «тяжелым» миром реальности, овеществленной материи. Устранить это противостояние призвана культура, снимающая известное противоречие между духовной субстанцией и материальным миром. Греция Гомера и императорский Рим, средневековая католическая Европа, французский театр классицизма - как в калейдоскопе, сменяются имена, эпохи, стили, ставшие для Мандельштама не абстрактным поэтическим материалом, а самой жизнью: поэтический текст превращался в палимпсест культуры, где одно слово проступает сквозь другое, играя своими культурными символами. Как заметил В. М. Жирмунский, «Мандельштаму свойственно чувствовать своеобразие чужих поэтических индивидуальностей и чужих художественных культур, и эти культуры он воспроизводит по-своему, проникновенным творческим воображением».[6]
Акмеистическая «игра» смыслами и ассоциациями нужна была поэту для того, чтобы следить «за шумом и прорастанием времени». В сборнике «Tristia» (1922) отразились более сложные отношения к поэтическому слову. Между словом и обозначаемым им предметом установилась связь, опосредованная историей смыслов слова, передаваемых им от эпохи к эпохе. Поэтическое слово Мандельштама помнит о своем культурном прошлом и выступает хранилищем человеческой памяти и истории. Благодаря этому сами вещи пробуждают ассоциации с различными культурными контекстами. В «крымских стихах» Мандельштама бытовая предметность вызывает в сознании образы гомеровского эпоса, и античность, вводимая таким образом, своеобразный «домашний эллинизм», предстает как модель и основа бытия. Сохранить в поэтическом образе чувственное тепло вещи, увидеть обитающую в нем Психею - вот к чему стремится Мандельштам. Для этого он воскрешает скрытые в слове архаические смыслы, расширяя тем самым смысловой диапазон слова.
Работа над обновлением поэтических значений заключала в себе «глубокую радость повторенья». Лексико-семантическими повторами пронизано все творчество Мандельштама. Они объединяют произведения разных лет и жанров, стихи и прозу, наполняясь в своем движении все новыми смыслами, вовлекая в свою орбиту новые образы и мотивы. Разрушая привычные семантические связи, Мандельштам творил новую художественную реальность.
Чуткий к движению времени, Мандельштам не остался равнодушным к происшедшим революционным событиям. В его поэзию властно входит тема государства, и драматически сложные отношения творческой личности и власти определяют пафос послереволюционного творчества поэта. Трудный, неустроенный быт, постоянные поиски литературного заработка - рецензий, переводов, отсутствие читательской аудитории и тоска по читателю-собеседнику вызывали чувство потерянности, одиночества, страха. Творчество Мандельштама на рубеже 1920-х годов исполнено трагических предчувствий. Вышедший в 1928 г. сборник «Стихотворения» был последним, увидевшим свет при жизни автора.
Осенью 1933 года Осип Мандельштам написал небольшое стихотворение: «Мы живем, под собою не чуя страны», а 30 мая 1934 г. был арестован. Ордер на арест был подписан самим Ягодой
За автором этих строк явились ночью трое с понятыми. На Лубянке пытали ночными допросами, яркой лампой, соленой пищей, не давая воды. За попытку протестовать надели смирительную рубашку, отправили в карцер. Никто не сомневался, что за эти строки он поплатится жизнью, но его сослали на 3 года в глухой городок Чердынь на Каме. Много лет спустя следователь, занимавшийся реабилитацией, высказал писателю Каверину недоумение по поводу столь мягкого наказания, на что тот высказал предположение, что, вероятно, Сталин был ошеломлен прямотой Мандельштама.[7]
Е. Евтушенко утверждает, что «Мандельштам был первым русским поэтом, написавшим стихи против начинавшегося в 30-е годы культа личности Сталина, за что и поплатился».[8]
После ссылки ему запретили проживать в 12 крупных городах России. Так Мандельштам оказался в Воронеже, где было тяжелое, полуголодное существование, унизительная процедура ежемесячной проверки, слежка и травля.
В 1937 году, когда пришел конец ссылке, Мандельштам написал хвалебные стихи о Сталине. Из уст Пастернака известно о его телефонном разговоре с диктатором, в котором «отец народов» давал понять, что смягчить участь поэта может только хвалебная ода, которую он благополучно примет.
Но в мае 1938 г. он был вновь арестован и отправлен этапом в Сибирь. Существует несколько версий о последних месяцах жизни поэта. Согласно одной из них, он погиб в декабре 1938 г. между Владивостоком и Хабаровском, по документам - от паралича сердца, а его жена получила извещение о смерти только в июне 1942 г.
Итак, мы видим, что интересующие нас строки сыграли в жизни поэта безусловно роковую роль. Тем более важно, по нашему мнению, рассмотреть их идейно-художественное своеобразие.
§ 2. Стихотворение «Мы живем под собою не чуя страны…» как знаковое произведение в творчестве поэта
Стихотворение «Мы живем, под собою не чуя страны…» является центром мандельштамовской агиографии. Оно было написанным в состоянии страшного смятения, в котором Мандельштам находился, в том числе и в связи с нечеловеческим голодом в черноземных областях, в Крыму, где он в том момент находился. Главный виновник катастрофы подвергается в «эпиграмме» личному нападению, завершающемуся тяжелым и бессмысленным личным оскорблением, лишающем образ «мужикоборца» даже некоторой палаческой величественности, накопленной предыдущими строками. Слухи об осетинском происхождении горийского сапожника дошли и до восьмидесятых годов прошлого века. Всякий, задерживавшийся на Кавказе на более или менее продолжительный срок, знает, с каким глубоким, искренним, нерассуждающим презрением относятся грузины
к окружающим их народам, но особенно, конечно же, к осетинам; а Мандельштам — было дело, задерживался на Кавказе. Он хотел оскорбить грузина Сталина (а если действительно огрузиненного осетина Сталина — то тем более) страшно, непрос
»
Если сам еврей, так не обзывайся осетинами. Еще более прав он был, когда сказал самому автору после прослушивания «эпиграммы»: «Это не литературный факт, но акт самоубийства». Как акт самоубийства она и понималась автором. Точнее, как акт принесения себя в жертву. Мандельштам неделями находился в состоянии непрерывного торжественного возбуждения — он был убежден в своей немедленной гибели и — что немаловажно! — еще более немедленной славе: «Это комсомольцы будут петь на улицах!» — слышала от него Эмма Герштейн
.[10]
Собственно, он уже находился почти что «по ту сторону», отрезок жизни, на котором он предполагал насладиться этой посмертной славой, был для него как бы взят взаймы у совершившейся гибели.
Стихотворное произведение, рассматриваемое нами, небольшое по объему, потому нам представляется возможным привести его текст в нашей работе полностью.мандельштам стихотворениеМы живем, под собою не чуя страны,Наши речи за десять шагов не слышны, А где хватит на полразговорца, Там помянут кремлёвского горца. Его толстые пальцы, как черви, жирны, А слова, как пудовые гири верны. Тараканьи смеются усища И сияют его голенища. А вокруг его сброд тонкошеих вождей, Он играет услугами полулюдей, Кто мяучит, кто плачет, кто хнычет, Лишь один он бабачит и тычет. Как подковы куёт за указом указ Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз. Что ни казнь у него, - то малина И широкая грудь осетина. «Это была безумная отвага или неслыханное безрассудство», - полагает А. Амлинский.[11]
На самом деле это был внутренне подготовленный обдуманный и мужественный шаг трагического героя, который уже не мог больше молчаливо и бездейственно переносить власть тирана. При этом Мандельштамом двигало не только чувство личной социальной загнанности как поэта, но и репрессии государства против крестьянства. На допросе он признавался: «В 1930 году в моем политическом сознании и социальном самочувствии наступает большая депрессия».Думается, что внутренние побуждения Мандельштама при написании стихотворения «Мы живем, под собою не чуя страны...» довольно верно уловил Никита Струве, который писал: «Сочинить стихи о Сталине было недостаточно, предстояло их как-то обнародовать. Послать их редакторам журналов означало прямое самоубийство. Сохранить их для себя значило отказаться от подвига. Мандельштам, предохраняя свою свободу, выбрал средний путь. Он прочел стихотворение десяти (двадцати?), но верным друзьям, тем самым оставляя себе шанс на спасение. Не сказал ли он Анне Ахматовой как раз в начале 1934 года: «Я к смерти готов»? Малейшая неосторожность со стороны одного из друзей могла стать роковой».[12]
И. Бродский считал, чтo причина гибели Мандельштама глубока и экзистенциональна,[13]
что она не сводится к простой стихотворной пощечине тирану, но он явно недооценил значимости сатиры на Сталина как трагедийного поступк апоэта, как первого шага трагического героя навстречу своей неизбежной гибели в поединке яркой и неповторимой индивидуальности с тоталитарной государственностью, олицетворенной в Сталине. Да, сатира - не оружие Мандельштама, да, он не стремился своими стихами постоянно вмешиваться в политику, заниматься и дальше обличениями тирана и существующего государственного строя: позднее поэт напишет о Сталине хвалебные стихи, и не только от естественного страха за свою жизнь, но и от того, что отнюдь не в обличении кого-то и чего-то видел смысл своей творческой деятельности. Памфлет против Сталина был необходим Мандельштаму как первый и неповторимый по своему смыслу шаг трагического героя, как вызов певца, в лирических песнях которого бьют ключи жизни, тому царству мертвых и небытию, которые стоят за спиной тирана. Сделать такой самоубийственный шаг трудно, почти невозможно любому человеку, но Мандельштам его, в отличие от других писателей, все-таки сделал и потом на допросах не отрекался от него, откровенно, не хитря и не изворачиваясь, почти с детской непосредственностью признаваясь в том, что именно он написал антисоветское стихотворение о Сталине, и рассказывая, кому он его читал и как слушатели на него реагировали Как мы уже отметили выше, вскоре после появления стихотворения, поэт был арестован. По просьбе жены поэта за Мандельштама взялся хлопотать Н. И. Бухарин. Он думал, что Мандельштама взяли за «обычные отщепенческие» стихи. Однако узнав, что Мандельштам арестован «за эпиграмму на Сталина», Бухарин пришёл в ужас. Бухарин искренне симпатизировал Мандельштаму, неоднократно помогал ему, да и в этот раз, пока не выяснилось, за что тот арестован, делал всё, чтобы смягчить его участь. Но как бы то ни было, он точно знал, что заступничество за человека, написавшего такие стихи, угрожает не только его положению, но и самой жизни. Да и Демьян Бедный висел на волоске от смерти после того, как неосторожно сказанул где-то, что терпеть не может, когда Сталин листает редкие книги в его библиотеке своими жирными пальцами. Вот отсюда вырастает и строка Мандельштама: «... его толстые пальцы, как черви, жирны...!» Когда стало известно о том, что Мандельштам арестован за стихи о Сталине, друзья и близкие поэта поняли, что надеяться не на что. Да и раньше, до ареста, все, кто знал эти стихи, не сомневались, что он за них поплатится жизнью. И вдруг произошло чудо. Мандельштама не только не расстреляли, но даже не послали на «канал». Он отделался сравнительно легкой ссылкой в Чердынь, куда вместе с ним разрешили выехать и его жене. А вскоре и эта ссылка была отменена. Мандельштамам было разрешено поселиться где угодно, кроме двенадцати крупнейших городов страны. Не имея возможности долго выбирать, Осип Эмильевич и Надежда Яковлевна наугад назвали Воронеж. Сам Мандельштам говорил, что с момента ареста он все готовился к расстрелу: «Ведь у нас это случается и по меньшим поводам». Следователь прямо угрожал расстрелом не только ему, но и всем «сообщникам» (то есть тем, кому Мандельштам прочёл стихотворение).[14]
А причина, по мнению некоторых исследователей, кроется в том, что Сталин всю жизнь испытывал суеверное уважение к поэтам. Мандельштам это остро чувствовал. Недаром он говорил жене: «Что ты жалуешься, поэзию уважают только у нас. За неё убивают. Только у нас. Больше нигде...»[15]
Уважение Сталина к поэтам проявлялось не только в том, что поэтов убивали. Сталин прекрасно понимал, что мнение о нём потомков во многом будет зависеть от того, что о нём напишут поэты. Разумеется, не всякие, а те, стихам которых суждена долгая жизнь. Узнав, что Мандельштам считался крупным поэтом, он решил до поры до времени его не убивать. Он понимал, что убийством поэта действие стихов не остановишь. Стихи уже существовали, распространялись в списках, передавались изустно. Убить поэта - это пустяки. Это же самое простое. Сталин был умнее. Он хотел добиться большего. Он хотел заставить Мандельштама написать другие стихи. Стихи, возвеличивающие Сталина. Стихи в обмен на жизнь.Конечно, все это только гипотеза. Но, как мы считаем, весьма правдоподобная.Мандельштам понял намерения Сталина. Доведенный до отчаяния, он решил попробовать спасти жизнь ценой нескольких вымученных строк. Он решил написать ожидаемую от него «Оду Сталину». В результате на свет явилась долгожданная «Ода», завершающаяся такой торжественной кодой: ... И шестикратно я в сознанье берегу Свидетель медленный труда, борьбы и жатвы, Его огромный путь через тайгу И ленинский Октябрь-до выполненной клятвы. Правдивей правды нет, чем искренность бойца Для чести и любви, для воздуха и стали, Есть имя славное для сильных губ чтеца, Его мы слышали, и мы его застали. Данный текст наглядно показывает, насколько он был сломлен, духовно и физически раздавлен. Ведь признать разумность происходящего - это было для Мандельштама гораздо больше, чем принять одну историческую концепцию и отказаться от другой. Это значило для него не просто отречься от своих взглядов. Это значило отречься от самого себя, от своей души; стереть, выжечь каленым железом из самых глубин подсознания свою прежнюю личность.
Вот самое главное, что мы теперь можем понять об этом поступке, об «эпиграмме» — поступке и безумного мужества, и полного отчаяния, и величайшего честолюбия, и действительно почти святости, поскольку до состояния за гранью безумия довела Мандельштама не только и не столько своя личная судьба, не свое всё меньше подтверждаемое организующейся вокруг него московской совписовской жизнью поэтическое величие — главное внутреннее условие его существования! — но и невозможность вынести чужие страдания апокалиптического размаха, рядом с которыми нельзя есть, пить, жить. Он действительно умер, и действительно воскрес. Новым человеком, бесконечно, физически, биологически благодарным за шумное счастье дышать и жить. И он знал, кого ему «благодарить».
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Творчество Осипа Эмильевича Мандельштама безусловно является одной из вершин «серебряного века» русской литературы. И тем не менее, в Советском Союзе литературное наследие Мандельштама не только не является предметом систематического изучения, но не подвергалось и отдельным опытам научного анализа и самое имя поэта, загубленного сталинским режимом, в течение долгого времени оставалось вычеркнутым со страниц печати. Только в 1961 году Илья Эренбург впервые напомнил о Мандельштаме в своих мемуарах, где на передний план выдвигаются злоключения поэта при белых и меньшевиках, а на его страшный конец делаются расплывчатые намеки. А вот статья Николая Чуковского «Встречи с Мандельштамом» является дальнейшим, после мемуаров Эренбурга, шагом к признанию в СССР подлинного значения творчества нашего поэта и к реабилитации его самого. Серьезный пробел, созданный в русской литературе замалчиванием творчества Мандельштама на его родине, по мере сил восполнялся в русском зарубежье. В 1955 г. изд-во им. Чехова в Нью-Йорке выпустило собрание сочинений О. Мандельштама под редакцией проф. Г. П. Струве и Б. А. Филиппова. В 1962 г. были опубликованы пять стихотворений 1935-1937 гг. Наконец, в третьей книге альманаха «Воздушные пути» появились пять стихотворений 1934-1935 гг. Из этого небольшого экскурса в историю изданий произведений Мандельштама становится ясно, что слава поэта особого рода. При жизни он никогда не пользовался такой популярностью среди широких читательских масс, какой достиг, благодаря родству своей поэзии с народной песней, Есенин или, благодаря зычности своего поэтического голоса, Маяковский, в сущности вряд ли более понятный, чем Мандельштам. Круг читателей и ценителей Мандельштама всегда был даже несколько уже, чем круг понимавших и любивших Пастернака, так как последний, при ничуть не меньшей сложности, захватывал читателя страстностью своей поэзии, в то время как поэзии Мандельштама присуща большая сдержанность. Тем не менее место Мандельштама в русской поэзии виднее и значительнее почетной роли «поэта для поэтов», которую по сей день склонны ему приписывать даже некоторые знатоки русской литературы. Мандельштам поэт не для массы, а для все более растущей элиты читателей. «Есть небольшой тесный круг людей, которые знают, - не думают, не считают, а именно знают, что Осип Мандельштам замечательный поэт», - говорит в своей статье «Несколько слов о Мандельштаме» Георгий Адамович, провозглашающий законное право Мандельштама на признание потомками, подобное тому, которое получил в XX веке Тютчев.[16]
И с этим утверждением невозможно не согласится.
ЛИТЕРАТУРА
1. Амлинский А. «Прославим, братья, сумерки свободы». - Комсом. правда, 1991, 15 января, № 10. 2. Бушман И. Поэтическое искусство Мандельштама. Мюнхен, 19643. Лекманов О. А. Мандельштам. М., 2004. — (Жизнь замечательных людей). 4. Мусатов В. В. Лирика Осипа Мандельштама. — Киев, 2000.
5. Пьяных М. «Покой нам только снится…»: Русская советская поэзия 1965-85 гг. Л., 1985.
6. Ронен О. Поэтика Осипа Мандельштама. — СПб., 2002.
7. Сарнов Б. Заложник вечности. Случай Мандельштама. М.,1990.
8. Семенко И. М. Поэтика позднего Мандельштама. — М., 1997. 9. Струве Н. Великий вызов. Из книги «Осип Мандельштам». - Невское время, 1991, 15 января, № 7.[1]
Семенко И. М. Поэтика позднего Мандельштама. — М., 1997. С. 19.[2]
Бушман И. Поэтическое искусство Мандельштама. Мюнхен, 1964. С.21.
[3]
Пьяных М. «Покой нам только снится…»: Русская советская поэзия 1965-85 гг. Л., 1985. С.47.
[4]
Там же. С.49.
[5]
Там же. С. 50
[6]
Пьяных М. «Покой нам только снится…»: Русская советская поэзия 1965-85 гг. Л., 1985. С.52.
[7]
Лекманов О. А. Мандельштам. М., 2004. — (Жизнь замечательных людей). С.215.
[8]
Там же. С. 215
[9]
Струве Н. Великий вызов. Из книги «Осип Мандельштам». - Невское время, 1991, 15 января, № 7.
[10]
Там же.
[11]
Амлинский А. «Прославим, братья, сумерки свободы». - Комсом. правда, 1991, 15 января, № 10.
[12]
Сарнов Б. Заложник вечности. Случай Мандельштама. М.,1990.
[13]
Там же. С. 114.
[14]
Сарнов Б. Заложник вечности. Случай Мандельштама. М.,1990. С.119.
[15]
Там же. С.122
[16]
Пьяных М. «Покой нам только снится…»: Русская советская поэзия 1965-85 гг. Л., 1985. С.141.