Епифаний Премудрый

Кириллин В. М.

Перу Епифания Премудрого, по-видимому, принадлежит немало. Он был автором посланий к разным лицам, панегирических текстов, жизнеописателем своих выдающихся современников, участвовал в работе над летописанием. И можно полагать, играл заметную роль в жизни русского общества конца XIV - первых двух десятилетий XV в. Но о жизни этого замечательного древнерусского писателя известно только по его собственным сочинениям, в которых он оставил автобиографические сведения.

Первые свои шаги на поприще духовного служения Епифаний сделал во второй половине XIV в. в Ростовском монастыре св. Григория Богослова, "нарицаемом Затворе близ епископии". Этот монастырь был известен богослужением на греческом языке параллельно с церковнославянским, а также своей богатой библиотекой, в которой, помимо славянских, содержались и греческие книги: "книги многы бяху ту доволны". Так что Епифаний изучил здесь греческий язык и хорошо усвоил библейские, святоотеческие и агиографические тексты. Широта образованности Епифания хорошо охарактеризована В. О. Ключевским: "По цитатам в трудах его видно... что он читал хронографы, палею, лествицу, патерик и другие церковно-исторические источники, также сочи-нения черноризца Храбра. В житии Сергия он приводит выдерж-ки из житий Алимпия и Симеона Столпников, Федора Сикста, Ефимия Великого, Антония, Феодора Едеского, Саввы освящен-ного, Феодосия и Петра митрополита по редакции Киприана; наконец, характер изложения обличает в Епифании обширную начитанность в литературе церковного красноречия". Надо думать, свои книжные знания Епифаний укрепил также личными впечатлениями, побывав в Константинополе, на Афоне и в Святой Земле. Наконец, большую роль в деле его образования сыграло общение с будущим святителем Пермским Стефаном, также подвизавшемся в Григорьевском монастыре.

Вероятно, в 1380 г. Епифаний оказался в Троицком монастыре под Москвой в качестве "ученика" тогда уже знаменитого на Руси подвижника Сергия Радонежского. Здесь он, будучи грамотником, занимался книгописной деятельностью. Так, в собрании рукописей Троице-Сергиевой лавры сохранился написанный им Стихирарь - ГБЛ, собр. Тр.-Серг. лавры, № 22 (1999), содержащий ряд приписок с его именем. После смерти своего духовного наставника в 1392 г. Епифаний, видимо, перебрался в Москву на службу к митрополиту Киприану. Тогда же он начал собирать биографические материалы о Сергии Радонежском и посвятил этому, по собственному признанию, два десятилетия, прежде чем осмелился приступить к составлению его жизнеописания. По-видимому, более споро пошла у него работа по составлению агиобиографии Стефана Пермского, которую он закончил вскоре после смерти последнего (1396). В Москве Епифаний близко сошелся с Феофаном Греком, часто с ним встречался, наблюдал за его работой и беседовал с ним на разные темы. Когда в 1408 г. на Москву напал хан Едигей, Епифаний бежал в Тверь. Здесь он подружился с архимандритом Спасо-Афанасьева монастыря Корнилием, в схиме Кириллом, с которым впоследствии переписывался и в одном из своих посланий (ГПБ, Солов. собр., "№ 1474/15, XVII-XVIII вв., л. 130-132) весьма высоко отзывался о мастерстве и работах Феофана Грека, его уме и образованности. В этом послании, между прочим, Епифаний и себя называет "изографом". В 10-е годы XV в. Епифаний уже определенно вновь поселился в Троице-Сергиевом монастыре, заняв, по отзыву Пахомия Логофета, высокое положение среди братии монастыря: "бе духовник в велицей лавре всему братству". В 1418 г. он закончил работу над Житием Сергия Радонежского, после чего, спустя какое-то время, умер. Видимо, это произошло, до 1422 г., когда были открыты нетленные мощи преподобного Сергия, поскольку об этом ничего не сообщается в созданном Епифанием Житии.

Епифанию Премудрому можно атрибутировать с разной степенью достоверности несколько дошедших до нашего времени произведений. Но наиболее бесспорным его сочинением является "Слово о житии и учении святого отца нашего Стефана, бывшаго в Перми епископа". Временем его создания принято считать рубеж XV столетия. Иными словами, оно было написано вскоре после смерти Стефана. Произведение сохранилось как в полном, так и в кратком виде. Древнейший список - ГПБ, собр. Вяземского, .№ 10 - датируется 1480 г.. Всего же ныне известно порядка пятидесяти списков XV-XVII вв. В XVI в. "Слово о житии и учении" было включено в Великие Минеи Четий митрополита Макария под 26 апреля (Успенский список: ГИМ, Синод, собр., № 986, л. 370-410).

"Житие Стефана Пермского" - удивительное литературное произведение, прежде всего, в отношении литературного мастерства его автора. Композиционно оно состоит из введения, основного повествования и нарочито риторического завершения, хотя на самом деле риторизмом пронизан весь текст "Жития", от первой до последней строчки, не случайно оно и названо "Словом". Это может быть объяснено, в частности, особым настроением автора. Ведь благодаря святителю Стефану русская Церковь впервые за всю свою историю выступила в учительно-апостольской роли по отношению к иноязычному народу, сравнявшись таким образом с Византийской Церковью, которая в лице свв. Кирилла и Мефодия сыграла подобную же роль по отношению к славянству.

В предисловии Епифаний традиционно отзывается о себе как о "худом и недостойном убогом иноке". Он также отмечает, что взялся за труд над "Житием" весьма охотно, "желанием обдержим… и любовию подвизаем".

Основное изложение делится на 17 глав, имеющих заголовки ("Молитва", "О церкви Пермстей", "Поучение", "О прении волхва" и др.). Начинается "Житие" рассказом о детстве будущего святого. Стефан родился на севере, в городе Устюге. Отец его был причетником местного собора. Стефан, обладая хорошими способностями, выучился рано грамоте и прочитал все книги, которые смог найти в Устюге. Подросши, он отправился в Ростов и постригся там в монахи, чтобы отдаться чтению книг богатой монастырской библиотеки. Помимо чтения, Стефан любил беседовать с каждым "книжнем" мужем и "разумничнем" старцем. В монастыре Стефан изучил греческий язык и свободно стал читать греческие книги. Там же он продолжал совершенствовать свое знание пермского языка, полученное им еще в детстве. В связи с этим у него созрел замысел "еже ити в Пермьскую землю и учити я... Слышал бяше преподобный сый о Пермьской земли, яко идолослужители в ней суть, яко действо дьявольское царюет в ней. Бяху бо в Перми человеци всегда жруще глухим кумирам и бесам моляхуся, влъшвением обдержимы суще, верующе в бесование, и в чарование, и в кудесы". Для этого Стефан "и грамоту нову пермьскую сложи, и азбуки незнаеми счини... и книги русския на пермьский язык преведе, и преложи, и преписа". Стефан решил отправиться в Пермскую землю, чтобы не дать ее населению погибнуть в язычестве "в последниа дни, во скончанье лет, во остаточнаа времена, на исходе числа седмая тысяща лет". В начале деятельности Стефана в Пермской земле его проповедь почти не имела успеха. Ему пришлось испытать "озлобление, роптание, хухнание, укорение, уничижение, досаждение, поношение, и пакость, овогда же прещенне" со стороны язычников, которые, вооружившись "ослопами" и "уразами" (палками и дубинками), угрожали проповеднику смертью. Все же Стефану удалось крестить некоторых пермяков. С их помощью он построил церковь "высоку и хорошу", "красну и добру". Для того чтобы успешнее проповедовать христианство, Стефан решил разрушить наиболее почитаемую местную кумирницу и сжег ее вместе с идолами, в ней находившимися. Видя это, язычники "с многою яростию и великым гневом и воплем, яко звери дивии, устремишася нань, единаче с дреколием, друзии же от них мнози похващаху топоры об одну страну остры в руках их, обоступиша же его отвсюда, и напрасно острием топоров своих хотяху ссещи его, кличюще вкупе и нелепая глаголюще и бесчинныя гласы испущающе нань". Однако Стефан остался цел и с еще большей энергией продолжал свое дело. Ему удалось обучить пермской грамоте некоторых людей, из которых он выбрал себе в помощь чтецов, псаломщиков и дьяконов. Тогда против Стефана выступил пермский "лукавый" волхв, по имени Пам. Это был "лютый супротивник", "великий злоратоборец" и "неукротимый супостат" московского миссионера. Пам говорил землякам: "Мене слушайте, а не слушайте Стефана, иже новопришедшего от Москвы. От Москвы может ли что добро быти нам? Не оттуда ли нам тяжести быша и дани тяжкие и насильства, и тивуны, и довотщицы и приставницы? Сего ради не слушайте его, но паче мене послушайте, добра вам хотящего: аз бо есмь род ваш и единоя земля с вами, и един род и единоплеменен, и едино колено, и един язык". Чтобы испытать искренность побуждений Стефана и силу его веры, Пам предложил ему пройти через испытание огнем и водой. Узнав о предстоящем испытании, в назначенном месте собралось множество народа. Развели костер, Стефан взял за руку Пама и предложил ему вместе войти в огонь. Пам, испугавшись "шума огненного", наотрез отказался. Тогда приступили к испытанию водой. В реке на некотором расстоянии вырубили во льду две проруби. Стефан, взяв Пама за руку, предложил ему опуститься в воду через одну прорубь, пройти по дну реки и выйти через другую прорубь. Пам вторично отказался от испытания. Тогда толпа, видя страх волхва, хотела убить его как обманщика. Но Стефан уговорил людей ограничиться одним изгнанием Пама из Пермской земли. После такого успеха Стефана крещение пермяков пошло беспрепятственно. Вскоре появилась потребность в местном

епископе, который возглавил бы новую пермскую церковь, "понеже до митрополита и до Москвы далече сущи, елико далече отстоит Царьград от Москвы, тако удалена от Москвы дальняя Пермь". Стефан поехал в Москву. По решению митрополита и московского великого князя, хорошо понимавших значение для Москвы миссионерской деятельности Стефана, он был рукоположен в пермские епископы. Говоря о поставлении Стефана, Епифаний особо отмечает его честность и бескорыстие: "не бо ведал бывающего, яко быти ему епископомь тем, и не добивался владычества, ни вертелся, ни тщался, ни наскакивал, ни накупался, ни посуливался посулы; не дал бо никому же ничто же и не взял у него от поставления никто же ничто же - ни дара, ни посула, ни мзды; нечего бо бяше было и дати ему, не стяжанию стажявшу ему, но и самому сдаваша, елико потребнаа, елико милостиви и христолюбци и страннолюбци, видяще бога ради бывающее творимо. И митрополит бога ради поставль его и спасения ради обращающихся новокрещенных людей". Однако поставление Стефана в епископы происходило далеко не гладко. У него в Москве были противники и завистники, рассматривавшие назначение в Пермскую землю епископом как выгодное дело. Поэтому перед избранием Стефана выдвигались и другие кандидаты: "Овии же сего поминаху, другие же другого вдергиваху". Противники Стефана не верили в его бескорыстие и называли его Храпом. Стремясь опровергнуть обвинение в личной заинтересованности Стефана быть пермским епископом, Епифаний приводит примеры его бескорыстия. Так, разрушая языческие кумирни в Пермской земле, Стефан, по словам Епифания, "соболи или куници, или горностаи, или лисици, или бобра, или медведиа, или рыси, или белки - то все, собрав во едину кущу, съкладе, и огневе предаст я... себе же в приобретение того избытка не принимаше, но огнем съжегше я, яко ее чясть есть не-приязнена. И о сем зело дивяхуся пермене, глаголюще и како не принимаше всего того себе в корысть?" Мало этого, "возбранил преподобный учеником своим и отроком си, служащим ему не повелел отинуть взяти что от кумирниць или златое, или серебряное, или медь, или железо, или олово, или что иное, и прочее от прежереченных". Впрочем, по мнению Епифания, если бы Стефан даже воспользовался этим богатством, такой поступок был бы естественной наградой за его подвиг. Поэтому "в един же от дний приидоше пермяне к нему, и въпросише его, глаголюще: молим тя, добрый наш учителю и правоверна наставниче, рци нам, что ради изгубил еси себе толико богатства, еже предреченаа вся обретаемая в кумирницах наших, и изволил еси огнем ижжещи, паче, нежели к себе в казну взяти, в свою ризницу на потребу свою и служащим ти учеником с тобою по реченному: достоин бо есть делатель мзды своеа". Рукоположенный в епископы, Стефан вернулся в Пермскую землю в качестве ее духовного главы. С этого момента фактическое управление населением Перми стало осуществляться из Москвы.

Заключительный раздел "Жития" рассказывает о смерти святителя Стефана, и, в свою очередь, разделен на четыре части: "Плачь пермьскых людей", "Плачь церкви Пермьскиа, егда овдове и плакася по епископе си", "Молитва за церковь" и "Плачеве и похвала инока списающа". Из последних четырех разделов "Плачь пермьскых людей" по содержанию наиболее историчен, а "Плачь церкви" наиболее близок к устной народной традиции похоронных плачей. В целом в этой заключительной части Слова различают три стилистических слоя: фольклорный, летописный и традиционный для житий похвальный.

Литературные достоинства "Жития Стефана Пермского" бесспорны. Следуя традиции, Епифаний Премудрый был во многом оригинален. Так, композиция этого сочинения со всеми ее особенностями, судя по всему, принадлежит самому автору. Во всяком случае, исследователям не удалось найти среди греческих и славянских житий ни его предшественников, ни его последователей. Повествовательная структура сочинения Епифания является наилучшим выражением стиля "плетения словес". Произведение пронизано библейским (в нем насчитывают 340 цитат, из которых 158 из Псалтири), святоотеческим и церковно-историческим контекстом. Изложение конкретных фактов перебиваются в нем отвлеченными размышлениями мистико-религиозного, богословско-историософского, оценочно-публицистического содержания. Помимо автора в нем говорят и персонажи, и многие сцены основаны на диалогах и монологах. Вместе с тем автору присуще тяготение к афористичности высказывания, смысловой и звуковой игре словами; орнаментации текста посредством лексических повторов, умножения, или нанизывания связанных общей темой синонимов, метафор, сравнений, цитат, образов, а также посредством его морфологической, синтаксической и композиционной ритмизации. Как установлено, Епифаний широко использовал приемы искусства слова, которые восходят к античной литературной традиции. Используя, например, прием гомеотелевтона (созвучия окончаний) и гомеоптотона (равнопадежья), откровенно ритмизуя при этом текст, он создает периоды, имеющие, в сущности, стихотворную природу. В подобные панегирические медитации автор впадает обычно, когда что-нибудь пробуждает у него чувство вечного, о чем неуместно говорить просто. Тогда Епифаний насыщает свой текст выстроенными в длинные цепочки метафорами, эпитетами, сравнениями, пытаясь выявить символическое значение предмета своей речи. Но нередко в таких случаях он использует и символику формы, сопрягая последнюю с символикой библейских чисел.

Вот несколько примеров.

"Сице и аз ныне (говорит митрополит Пимен в связи с посвящением Стефана во епископа. - В. К.) обретох того самого Стефана - мужа 1добра, 2мудра, 3разумна, 4смыслена, 5умна суща, и 6хитра, и 7всяческы добродетелми украшена; и такова дара достойна бывша, еже при мнозех и во мнозех в нынешнее время досужна бывъша; мню же, яко пригожу ему быти, и надеюся, яко то (1) делець есть; (2) еще же к тому имать благодать, вданую ему от Бога; (3) и учительство дар, еже стяжа; (4) и (стяжал. - В. К.) талант, порученый ему, и слово премудрости и разума; (5) но и грамоты розныя умеет; (6) и языки инеми възглаголеть к людем; (7) и чувъствии душевными и телесными благопотребен есть".

Этот пассаж посвящен духовным дарам святителя Стефана; видимо, поэтому в нем и использованы две седмерицы.

"Коль 1много лет 2мнози философи еллинстии Iсъбирали и IIсоставливали грамоту греческую, и едва IIIуставили 3мноземи труды, и 4многыми времены едва IVсложили! Пермскую же грамоту [1] един составил, [2] един счинил, - [3] един калогер, [4] един мних, [5] един инок - Стефан, глаголю, приснопомнимий епископ; [6] един во едино время, а не по много времена и лета, яко же и они, но [7] един инок; [8] 1един 2вьединеныи и 3уединяася, [9] 4един 5уединенный, [10] 6един 7единого Бога на помощь призываа, [11] 8един 9единому Богу моляся и глаголя: "Боже и Господи, иже 1*премудрости наставниче и 2*смыслу давче, 3*несмысленым казателю и 4*нищим заступниче, Iутверди и IIвразуми сердце мое и IIIдай же ми слово, Отчее Слово, да тя прославляю в векы веком". И сице [12] един инок к единому Богу помоляся, (1) и азбуку сложил, (2) и грамоту сътворил, (3) и книги перевел малых летех, Богу помогающу ему…".

Здесь, прославляя Стефана как составителя азбуки, Епифаний использует двенадцатерицу, осложненную ее производными - третицей и четверицей.

Любопытна заключителная "похвале" Стефану:

"Да и аз многогрешный и неразумный, последуя словесем похвалений твоих, слово плетущи, и слово плодящи, и словом почтити мнящи, и от словес похваление събираа, и приобретаа, и приплетаа, пакы глаголя: Что еще тя нареку - 1вожа заблуждьшим, 2обретателя погыбшим, 3наставника прелщеным, 4руководителя умом ослепленым, 5чистителя оскверненым, 6взискателя расточеным, 7стража ратным, 8утешителя печальным, 9кормителя алчющим, 10подателя требующим, 11наказателя несмысленым, 12помощника обидимым, 13молитвеника тепла, 14ходатая верна, 15поганым спасителя, 16бесом проклинателя, 17кумиром потребителя, 18идолом попирателя, 19Богу служителя, 20мудрости рачителя, 21философии любителя, 22правде творителя, 23книгам сказателя, 24грамоте пермьстей списателя".

Данная двадцатичетырехчленная цепочка удивительным образом оправдана свидетельством Епифания Премудрого о том, что Стефан "азбуку пермьскую" "сложил числом четыре межу двема десятима слов, подобяся греческиа азбукы", Епифаний при этом указывает все 24 пермских буквы ("а, бур, гаи, дои, g, жои, зата, зита, и, коке, леи, мено, нено, во, пеи, реи, сии, таи, цю, черы, шуя, e, ю, о"). Не случайным поэтому представляется то, что именно последний - двадцать четвертый - член в ряду кратких дефиниций Стефана, характеризует его именно как создателя пермской азбуки. Сакральной символики тут, конечно же, нет, но идейно-художественная оправданность архитектоники рассмотренного пассажа несомненна.

Будучи весьма замечательным по своим литературным качествам произведением, "Слово" о Стефане Пермском является также ценнейшим историческим источником. Наряду со сведениями о личности Стефана оно содержит важные материалы этнографического, историко-культурного и исторического характера о тогдашней Перми, о ее взаимоотношениях с Москвой, о политическом кругозоре и эсхатологических представлениях самого автора и его окружения. Примечательной особенностью этого произведения является отсутствие в его содержании каких бы то ни было чудес. Как отмечено, это отсутствие блестяще компенсировано в "Житии" восторженным "плетением словес", посредством которого и был создан ореол исключительности и богоизбранности его главного героя.