Алексей Машевский
Комедия Грибоедова говорит нам о безвыходности и ужасе социальности, о принципиальной нестыкуемости наших самых возвышенных, идеальных представлений с бытовой практикой. Это странное произведение, в котором, с одной стороны, отчётливо заявлен трагический, романтический конфликт личности с миром, а с другой — эта самая личность, с её претензиями на исключительность, на превосходство, подвергнута ироническому анализу.
Название пьесы ироническое и одновременно очень серьёзное. Уже в нём намёк на подлинную проблематику пьесы — почти библейскую (вспомним Екклезиаста): во многой мудрости — многая печаль. Тут Грибоедов явно сближается с Баратынским. Пристальное прочтение обнаруживает обычно ускользающее от внимания обстоятельство: в этой комедии от ума страдают практически все персонажи, и умны по-своему все: Софья, Молчалин, Фамусов, даже Скалозуб 1
. Каждому из них, впрочем, ум приносит одни несчастья или, по крайней мере, разочарования. Перед нами комедийная трагедия о человеке.
Ум — сквозная тема всей пьесы. Об уме постоянно вспоминают самые, казалось бы, далёкие от мудрости персонажи. Пожалуй, первым об уме заговаривает Фамусов в первом действии:
Умнабыла, нравтихий, редкихправил...
Это про француженку-гувернантку, которую он приставил к Софье после смерти своей жены. Несколько позже: “Все умудрились не по летам”. Тут же Софья характеризует Молчалина: “и вкрадчив, и умён”. А характеристика Скалозуба из её уст будет сопровождаться прямо противоположной оценкой: “Он слова умного не выговорил сроду”. Интересно, что интеллектуальные способности Чацкого она как раз склонна поставить под сомнение. Говоря о нём Лизе, замечает: “болтает, шутит” — это с её точки зрения не ум, точнее, нетот ум. Ей требуется не острота сознания, а то, что принято называть умом сердца. Поэтому приговором Чацкому станет оброненная в раздражении сентенция: “Ах, если любит кто кого, // Зачем ума искать и ездить так далёко” 2
. Кстати, он сам, словно подхватывая эту тему, подтвердит: “Ум с сердцем не в ладу”.
Второе действие начинается с глубокомысленного монолога Фамусова, увенчанного фразой: “Пофилософствуй — ум вскружится”. Любопытно, что, рассказывая про своего чиновного дядю Максима Петровича, отец Софьи употребит эпитет не умён, а смышлён. Не исключено, что использование синонима здесь осознано и несёт смысловую нагрузку: по-видимому, от смышлёности, в отличие от ума, горя не бывает.
Московские старички, кстати, тоже характеризуются как “прямые канцлеры в отставке по уму” 3
. Фамусов, впрочем, признаёт умником и Чацкого, но, правда, в негативном контексте: “Нельзя не пожалеть, что с этаким умом...”
Чацкий оценивает Молчалина тоже преимущественно по интеллектуальным меркам и делает успокоительное для себя заключение: “Ума в нём только мало”. А уверившись в своей оценке, начинает иронизировать: “Про ум Молчалина, про душу Скалозуба...”
Про ум толкуют и все гости Фамусова. Наталья Дмитриевна скажет о своём муже: “Сам по себе, по нраву, по уму”. Свой рассудок очень беспокоит и Хлёстову: “И впрямь сума сойдёшь от этих от одних...” Наконец, Репетилов окончательно профанирует понятие: “Да умный человек не может быть не плутом...” и замечает про круг так называемых заговорщиков: “Фу! сколько, братец, там ума!” Здесь очень выразительно это самое “Фу!”.
Имя главной героини говорящее: Софья — то есть София — мудрость. Но выбирает эта Мудрость не Чацкого, а Молчалина. И, кстати, вовсе не потому, что она не видит реальных свойств последнего. Она, правда, идеализирует эти свойства, даёт им благоприятное истолкование. Почему? Зачем ей Молчалин? Ответ прост: потому что Софья по своему житейскому опыту знает, к чему ведёт ум: умники её бросают. Очень красноречив в этом отношении намёк Фамусова, рассказывающего о мадам Розье — няньке, практически “второй матери” Софьи 4
. Умная гувернантка бросила свою воспитанницу за лишних 500 рублей в год, предложенных другими. Разговор Софьи с Лизой по поводу Чацкого выявляет тот же самый источник опасений. Они росли вместе, и девушка, видимо, даже была одно время им увлечена. “Но потом... // Он съехал, уж у нас ему казалось скучно, // И редко посещал наш дом”. Здесь сквозит неподдельная обида и неверие в глубину и постоянство чувств Чацкого. Он человек “внешний” и всегда будет ускользать: “Остёр, умён, красноречив // В друзьях особенно счастлив. // Вот о себе задумал он высоко. // Охота странствовать напала на него”. Кстати, позже Фамусов подтвердит, что Чацкий “три года не писал двух слов”. Было бы мудрено, если бы Софья его так долго ждала и верила в серьёзность его намерений. Скоропалительное возвращение Чацкого выглядит в её глазах совершенно неуместным (хотя бы уже потому, что за это время у неё появился Молчалин). Ещё неуместнее его приставания прямо с порога: “Не влюблены ли вы? прошу мне дать ответ...”
Действительно, в комедии Грибоедова по-своему умны все. И прежде всего Софья. Она сделала серьёзные выводы из своих жизненных обстоятельств и не доверяет человеку слишком яркому и самостоятельному. К тому же она достаточно проницательна, чтобы не заметить, насколько Чацкий занят собой, насколько он плохо понимает и слышит её. Все их диалоги и из первого, и из третьего действия выявляют трагическую невосприимчивость главного героя. Он ведь просто бесит её своими нападками на Молчалина, своей сверхъязвительностью, и не желает понять этого. Вообще, его поведение — образец презрения и нечуткости к собеседнику. Очень красноречивы ремарки Грибоедова. Например, в 10-м явлении II акта Скалозуб, прощаясь, жмёт руку Молчалину (только что упавшему с лошади) и, откланиваясь, говорит: “Ваш слуга”. Чацкий уходит ни с кем не простившись. Ремарка Грибоедова: «Берёт шляпу и уходит». Он рассержен тем, как говорила с ним Софья, но это же не повод для того, чтобы столь пренебрежительно вести себя с другими. До Молчалина Чацкий вообще только что снисходит. И Софья точно оценивает: такой человек всегда будет занят собой, своими целями, своими интересами, своим умом.
Значит, нужен другой. Тот, которого можно поставить под свой контроль, тот, который, не важно в силу каких обстоятельств, “за других себя забыть готов”. Ей, одинокому, всеми брошенному ребёнку, нужна верная игрушка, которую всегда можно иметь под рукой. Она хочет чего-то надёжного, своего. И ум диктует ей искать человека зависимого, покорного, согласного быть поднеё. Вот жизненная система героини, её космос идеальных отношений. Дальше требуется лишь некоторое ретуширование черт Молчалина, и сделать это тем проще, что, во-первых, он молчит, а во-вторых, не сопротивляется. И главное, он ведь действительно не глуп и в отличие от Чацкого ой как умеет слушать, что говорят другие. Идеализация Молчалина — необходимый компонент требующихся Софье отношений. Она ведь и влюбляется (между прочим, как и Чацкий, — в этом они двойники) в придуманный ею образ. Работе фантазии способствует ум, с одной стороны, точно выбирающий объект, а с другой — маскирующий истинные причины такого выбора. То, что говорит о Молчалине Софья, — плод творческого вдохновения. На это постоянно намекают и Лиза, как бы невпопад вспоминающая про тётушку, от которой сбежал молодой француз, и Чацкий: “Бог знает, за него что выдумали вы, // Чем голова его ввек не была набита. // Быть может, качеств ваших тьму, // Любуясь им, вы придали ему...” Софью же восхищает робость Молчалина, скромность, умение ладить со всеми, сговорчивость. В первой редакции комедии характеристики были ещё более пылкие:
...Молчалинмой! 5
какнелюбитьего?
Какбудтосвыклисьсмалолетства. —
Грустна — онбезумапомочьмнеищетсредства,
Смеюсь, тужунипочему:
Посмотришь, втомижизньисмертьему.
Софья, между прочим, отчасти даже солидаризируется с Чацким: “Конечно, нет в нём этого ума...” — говорит она о Молчалине. Ей кажется, что именно отсутствие ума есть залог чистосердечия: “В лице ни тени беспокойства // И на душе поступков никаких...”
И самое главное — на протяжении всего действия Софья посылает Лизу за Молчалиным чуть ли ни ежеминутно, как за собачкой, в лучшем случае, как за доктором: “Скажи Молчалину, и позови его, // Чтоб он пришёл меня проведать”.
Между тем она роковым образом (как и Чацкий) ошибается насчёт своего избранника. Молчалин совсем не прост сердцем. Он очень не глуп, даже, можно сказать, умён. Только ум этот цепкого, практического свойства, твёрдо оценивающий свои возможности, предпочитающий иметь дело с реальностью и даже выработавший собственную жизненную позицию:
Мнезавещалотец:
Во-первых, угождатьвсемлюдямбезизъятья —
Хозяину, гдедоведётсяжить,
Начальнику, скембудуяслужить,
Слугеего, которыйчиститплатья,
Швейцару, дворнику, дляизбежаньязла,
Собакедворника, чтобласковабыла.
Пушкин верно заметил, что “Молчалин не довольно резко подл”. Ведь его философия предполагает не угождение вышестоящим, а угождение всем. Это можно даже принять за подобие христианской любви к ближним. Впрочем, подоплёкой такого поведения выступает вовсе не забота о благе другого, а подсказанное его осторожным умом опасение нажить врагов. “В чинах мы небольших”, и, следовательно, не можем не служить, то есть не можем не зависеть от кого-то, стоящего выше. Нельзя не зависеть в социуме — это реальность.
Молчалин вполне уверенно ориентируется как раз там, где плохо ориентируются и Софья, и Чацкий. Это ему принадлежит знаменитое замечание —“злые языки страшнее пистолета”, высказанное, кстати, в ответ на дурацкую реплику Софьи: “Неужто на дуэль вас вызвать захотят?” Жизненные проблемы Молчалина лежат совсем не в плоскости романтических дуэлей (ещё и захотят ли вызвать, учитывая его низкий социальный статус!). Он знает, что огласка в подобном деле угрожает в первую очередь не жизни, а карьере, являющейся единственным смыслом его существования, единственной надеждой на выход из подчинённого, зависимого положения. Совершенно реалистично и отношение Молчалина к притязаниям на него Софьи. Он прекрасно понимает, что из этой связи ничего путного не выйдет. На женитьбу он не рассчитывает: “Какая свадьба? с кем?” — восклицает Молчалин на соответствующее предположение Лизы и продолжает: “Поди, // Надежды много впереди, // Без свадьбы время проволочим”. Его куда больше привлекает служанка (“Весёлое созданье ты, живое”). Барышни же Молчалин смертельно боится, её фантазий, её несдержанности, способной обнаружить их связь, а уж тогда-то ему не поздоровится. Тем не менее он почти героически до конца играет перед Софьей роль влюблённого (впрочем, более чем сдержанного влюблённого). Удивительно, что, не видя в “Софье Павловне ничего завидного” и понимая, что та любит в нём лишь свои мечты (и его разлюбит, как Чацкого), Молчалин пытается тем не менее на неё настроиться. Говорит Лизе:
...желалбывполовину
Кнейтожечувствовать, чточувствуюктебе;
Данет, какнитвержусебе,
Готовлюсьнежнымбыть, асвижусь — ипростыну.
Перед нами русский вариант Тартюфа, разыгрывающего для хозяина ту роль, которая от него требуется. Даже не ради выгоды, а из некого жизненного принципа, заставляющего маленького человека стараться не наживать недоброжелателей. Кроме того, Молчалин по природе своей человек, избегающий конфликтов, “вкрадчивый”, уступчивый там, где это прямо не затрагивает его интересов. Он не лжёт, как Тартюф, не лицемерит. Он просто молчит и предоставляет каждому думать о себе, что ему заблагорассудится. Он не возражает, когда другие решительно не хотят понять, с кем имеют дело, и приписывают ему несуществующие свойства, исходя из собственных представлений и желаний. Ошибается Софья, считающая его человеком сердца, ошибается Чацкий, думающий, что Молчалин глупец. Не ошибается разве что Фамусов, дающий своему подчинённому очень точную характеристику: деловой — то есть дельный, умный в делах, исполнительный человек. Отсюда и незагипнотизированность Молчалина собственными иллюзиями, и готовность играть по правилам социума.
В диалоге Молчалина с Чацким, выступающим с позиций своего интеллектуального превосходства, из 3-го явления III действия на высоте как раз оказывается избранник Софьи. Понимая, с каким презрением к нему относятся, как выставляются перед ним, Молчалин, не имея возможности отвечать прямо, весьма искусно издевается над соперником и задевает его. Замечателен обмен репликами:
Чацкий (презрительно): Взманили почести и знатность?
Молчалин. Нет-с, свой талант у всех...
Чацкий. У вас?
Молчалин (ужеявнораздражаясь, нодержасебявруках): Два-с: Умеренность и аккуратность.
Чацкий (ликуявсвоёмпрезрении): Чудеснейшие два! и стоят наших всех.
И тут Молчалин, вполне точно понимая причину общего раздражения Чацкого (а она в несоответствии претензий героя оценке его социумом), ядовито укажет на источник злости собеседника: “Вам не дались чины, по службе неуспех?” И, переходя в наступление, заставляет Чацкого оправдываться: “Чины людьми даются, // А люди могут обмануться” 6
. Намёк вполне понят, но Молчалин ещё и раскроет его смысл, обнаружив свою осведомлённость по поводу неудачного сближения Чацкого с министрами, и лицемерно-иронически заметит: “Жалели вас”. Александру Андреевичу приходится просто отбиваться, почти истерически звучит реплика: “Напрасный труд”.
Дальнейший их разговор, как почти всякий разговор в «Горе от ума», — это диалог двух людей, исповедующих совершенно различные системы ценностей. Для Молчалина главный жизненный приоритет — служба ради самой службы, ради положения (что в его транскрипции есть единственно возможный, осмысленный способ существования, ведущий к относительной свободе и жизненному благополучию, единственный путь утвердить себя). Чацкий же видит в карьере лишь средство достижения определённых своих идеологических целей. Поэтому Молчалин не может понять, отчего, стремясь к карьерному успеху (иначе зачем общаться с министрами?), Чацкий отказывается съездить к Татьяне Юрьевне, поближе сойтись с Фомой Фомичом.
“Служить бы рад, прислуживаться тошно” — это реплика человека, от необходимости службы свободного, посему имеющего роскошь смотреть на неё с некоторых идеологических, внешних позиций. Реалист Молчалин на такую инвективу может лишь пожать плечами. Он-то служить вынужден и знает, что в действительности тот, кто в “чинах небольших”, не должен “сметь своё суждение иметь”. Не вообще, конечно. Он-то своё суждение имеет, но вовсе не намерен им делиться с посторонними, тем более с фанфароном Чацким. Последний же логики Молчалина не замечает, поскольку слышит только себя.
То, что Молчалин — человек умный, косвенно подтверждает сатира Салтыкова-Щедрина «В среде умеренности и аккуратности (Господа Молчалины)». Здесь уже герой вовсе не в “небольших чинах”, напротив, он занимает важный пост. Но замечательным образом Молчалин не враждебен Чацкому, даже покровительствует начинаниям последнего (одновременно их контролируя) на поприще руководителя “департамента Государственных Умопомрачений”.
И всё же гореотума постигло в пьесе и Молчалина. Умная жизненная философия угождения всем привела к катастрофе. Распалённая его сговорчивостью барышня невзначай подслушала откровенный разговор со служанкой (в ухаживании за Лизой помимо прямого личного увлечения был ещё и обычный расчёт заручиться преданностью субретки и тем самым успешнее контролировать хозяйку). Впрочем, поскольку Молчалин реалист, в свою каморку он успел скрыться ещё до явления Фамусова. Так что теперь неизвестно, кто раньше покинет московский дом Павла Афанасьевича: он или Софья.
Главное, ведь героиня теперь даже не сможет осуществить свою угрозу и разоблачить Молчалина. Во-первых, отец не поверит. А во-вторых, в чём же его, собственно, разоблачать: что, идя навстречу её фантазиям, он разыгрывал роль верного кавалера, одновременно держа себя в рамках скромности? А чего бы она ещё хотела от человека от неё зависимого, бедного и не блещущеготалантами? Ведь ставка была как раз сделана на зависимость, бедность и скромноталантливость!
Видит Бог, совсем не глуп и Павел Афанасьевич Фамусов. Большая часть стихов комедии, ставших афоризмами или присказками, вложена Грибоедовым в уста этого персонажа. Вот только некоторые из них: “А всё Кузнецкий мост, и вечные французы...”, “Друг, нельзя ли для прогулок // Подальше выбрать закоулок?”, “Обычай мой такой: // Подписано, так с плеч долой”, “Что за комиссия, создатель, // Быть взрослой дочери отцом!”, “Читай не так, как пономарь, // А с чувством, с толком, с расстановкой”, “Она не родила, но по расчёту // По моему: должна родить”, “Ну как не порадеть родному человечку!..”, “Дверь отперта для званых и незванных, // Особенно из иностранных”, “К военным людям так и льнут, // А потому, что патриотки”, “Ученье — вот чума, учёность — вот причина...”, “Ах, Боже мой! что станет говорить // Княгиня Марья Алексевна!”
Любопытно, что нашлись люди, открыто признававшиеся в симпатии к Фамусову. Фет писал 20 января 1876 года С.В.Энгельгардт
.
Монолог Фамусова, открывающий II действие комедии, носит пародийно-философский характер. Но приземлённо-бытовой его план не отменяет иного — экзистенциального. Герой как бы прокручивает всё тот же вечный круг жизненных мелочей, смертей, рождений:
Ох, родлюдской! пришловзабвенье,
Чтовсякийсамтудажедолженлезть,
Втотларчик, гденистать, нисесть.
Фамусов сам с некоторым смущением отмечает метафизический характер своих размышлений и признаётся: “Пофилософствуй — ум вскружится”. В том-то и дело, что его ум (чисто практического свойства) как раз и свидетельствует о том, что не следует предаваться отвлечённым рассуждениям, а надо блюсти свой личный и семейный интерес. Его клановое сознание (“при мне служащие чужие очень редки”) в высшей степени соответствует цельному, неотрефлектированному мирочувствованию, кстати, придающему его жизни видимость (но это весьма убедительная видимость) осмысленности и надёжности. Фамусов не то чтобы закоренелый ретроград, он просто человек традиционных связей, традиционных ценностей, и пока идеалы Максима Петровича будут определять жизнь социума 8
, на прочие вещи, с его точки зрения, надо смотреть с опаской, а иные мнения просто не слушать. Вот он и затыкает уши, когда Чацкий начинает витийствовать в его гостиной.
Кстати, с самим Максимом Петровичем не всё столь однозначно. Екатерина II была дамой умной, и вряд ли её можно было соблазнить одним пошлым угодничанием и шутовством. Максим Петрович своими “падениями” на самом деле продемонстрировал понимание правил игры, которую вела императрица с приближёнными 9
. Дядюшка Фамусова тонко использовал ситуацию, чтобы войти в свою компанию царицы. Ведь клоуна можно без ущерба для репутации разыгрывать только в своей компании. Иначе наградой будет лишь презрение, а кто же станет приглашать играть с собой в вист человека презренного? Екатерина, по-видимому, ценила именно такое понимание царскосельского двора как своейкомпании. Конечно, поведение Максима Петровича прежде всего соответствовало ханжеским желаниям императрицы, но следует иметь в виду, что структура любой власти не может существовать без этой специфической системы опознавания свой–чужой. Другое дело, что в разные времена эта система принимает различные формы. В век Александра I она уже иная (вместо “домашнего круга” — утопия союза благородно мыслящих людей). Но Чацкий всего этого не хочет понимать. Его идеалы, его нормы поведения, его цели единственно правильны и достойны 10
.
Фамусова Чацкий раздражает, но Павел Афанасьевич вполне добродушен, во всяком случае, старается держать себя в рамках. Молодой человек — сын давнего друга Фамусова — не писал в течение трёх лет и двух слов, а теперь свалился как снег на голову. Есть повод для обиды. Но отец Софьи как ни чём не бывало обнимает незадачливого путешественника: “Здорово, друг, здорово брат, здорово”, — всё время норовит усадить гостя. Подобное, впрочем, достаточно внешнее добродушие проявляется не раз. Выходя от Софьи после утреннего внезапного появления в гостиной, Фамусов пропускает вперёд Молчалина (в комедии специальная ремарка). Делает он это, конечно же, затем, чтобы не оставлять его наедине с дочерью. Но всё же в таком нарушении субординации проглядывает способность к определённой свободе от социальных стереотипов.
Все свои усилия Фамусов направляет на решение одного вопроса: кто же тайный претендент на руку Софьи, с кем она крутит? Его ближайшая цель — выдать дочь за Скалозуба или кого-нибудь столь же “достойного”. Поэтому неизвестный возлюбленный для него помеха. Жизненный опыт, практический ум подсказывают ему, что люди хитры, изворотливы и им нельзя дать себя обмануть. Именно поэтому он так легко обманывается, застав Софью в передней с Чацким. Козни надо расстроить, а в заговоре против Фамусова все, кто признавал Чацкого сумасшедшим, то есть гости, дочь, обвиняющий её в неверности мнимый возлюбленный. “Хоть подеритесь, не поверю”, — говорит он Чацкому. Что же — гореотума.
Кажется, что из заметных персонажей пьесы остротой ума не блещет лишь Скалозуб. Но это на первый взгляд. Он, конечно, звёзд с неба не хватает, зато хватает кресты (пока, а скоро и до звёзд дойдёт) из рук начальства. Последнее обстоятельство, кстати, восхищает Фамусова, склонного видеть в успешной карьере потенциального жениха Софьи что угодно, только не ограниченность. Не исключено, что Павел Афанасьевич прав. Ведь сама фамилия бравого полковника говорящая. Как ни странно, он оказывается практически двойником Чацкого по части злословия и насмешки. Только если первый издевается от горечи и полноты души, то второй — потому что это модно. Лиза говорит про него: “Шутить и он горазд, ведь нынче кто не шутит!” 11
. При всей казарменности острот Скалозуба некоторые из них не лишены претензии на тонкость:
Позвольтераскажувамвесть:
КнягиняЛасовакакая-тоздесьесть,
Наездница, вдова, нонетпримеров,
Чтобездилоснеймногокавалеров.
Надняхрасшибласьвпух, —
Жокенеподдержал, считалон, видно, мух.
Ибезтого, какслышно, неуклюжа,
Теперьребранедостаёт,
Такдляподдержкиищетмужа.
Намёк на перелицованную библейскую историю, как ни странно, очень соответствует обличениям Чацкого: “Муж-мальчик, муж-слуга, из жениных пажей — // Высокий идеал московских всех мужей”. Приключилось ли со Скалозубом какое горе от его казарменного ума — мы не знаем. Это осталось за рамками комедии.
Тот, кому, по общему мнению, от ума — горе, безусловно, Чацкий. Однако ум у него весьма специфический, с точки зрения обыденного сознания весьма условный. Более того, по многим параметрам герой с самого начала действия демонстрирует явные признаки безумия. Он спешит в дом Фамусова, к Софье, которую не видел три года. Ей семнадцать лет, значит, когда они расстались, было четырнадцать. Совсем ещё девочка. И вот не видевший этой девочки и практически не писавший ей герой вдруг решил, что влюблён, и бросился вёрст за семьсот в Москву.
Совершенно очевидна полная неспособность Чацкого представить себе психологическое состояние другого человека и как-то учесть это, скорректировав своё поведение. Софья не только не рада его появлению, но явно смущена и раздражена. Во-первых, они лишь минуту назад говорили о нём с Лизой. Во-вторых, приезд Чацкого нарушает её планы. Она злится ещё и потому, что может себе заранее представить насмешливую, уничижительную оценку Чацким её любовного выбора.
Чацкий сразу ожидает от Софьи некой радостной реакции: “Ну поцелуйте же, не ждали? говорите! // Что ж, раде? Нет? В лицо мне посмотрите”. Ему кажется, что его непременно должны были трепетно ожидать. Софья оправдывается, причём весьма комично:
Всегда, нетолькочтотеперь, —
Неможетемнесделатьвыупрёка.
Ктопромелькнёт, отворитдверь,
Проездом, случаем, изчужи, издалёка —
Свопросомя, хотьбудьморяк:
Неповстречаллигдевпочтовойваскарете?
Именно у моряка и надо спрашивать про встреченного в почтовойкарете.
Чацкий начинает восторженно вспоминать прошлое и немедленно требует от Софьи признания: “Не влюблены ли вы?“ Не дав ей толком ответить (она уклоняется от вынужденного признания, что естественно), он начинает витийствовать и не замечает, что эмоционально подавляет Софью. Она просто не успевает за его потоком злословящего красноречия, всё более и более раздражается. Дело, наконец, доходит до прямой колкости. На тираду о смеси двух языков — “французского с нижегородским” — девушка замечает: “Но мудрено из них один скроить, как ваш”. Оправдываясь, герой не находит ничего лучшего, как задеть Молчалина. Следует знаменательная проговорка: “Что я Молчалина глупее?” В том-то и дело, что в данной ситуации — глупее. Тот бы себе подобной оплошности не позволил. В итоге Софья в ярости: “Не человек! змея!”
И вот именно теперь, “подготовив почву”, Чацкий начинает объясняться ей в любви: “И всё-таки я вас без памяти люблю...” Дальше ремарка: “Минутное молчание”. Вот где концентрируется чувство. Но он сам же переносит акцент на слова, всё такие же колкие, и Софья не верит, не замечает его страдания, спрятанного в шутке: “Велите ж мне в огонь — пойду как на обед”. А она подхватит и тоже отделается как бы шуткой: “Да, хорошо — сгорите, если ж нет?” Уже сейчас все ясно: его не любят. Но герой не в состоянии заметить этого совершенно явного обстоятельства, не в состоянии поверить, потому что поверить — лишиться надежды.
Надежды на что? На счастье, разделение? Да, конечно, но не только. Ведь Чацкий и в самом деле самый умный, самый яркий персонаж пьесы, и в том, что восхищение общества, любовь героини достаются не ему, есть что-то, с чем не может примириться душа, что-то такое, что препятствует мировой гармонии. В конце концов, Чацкий не может поверить, что мир столь примитивен и жалок. Выбор его возлюбленной — Молчалин. А это не просто больно, это непостижимо.
Здесь начинается трагедия слепой надежды, трагедия бедного, оглушённого своим взлелеяно-придуманным чувством Чацкого. Ему всё время дают понять, что он лишний, ему почти прямо заявляют, что его не любят, косвенно приводят в пример Молчалина, но именнопотому, чтоемуговорятправду, герой не в состоянии в неё поверить 12
. Мешает ум. Ум не приемлет такой глупой, такой примитивной правды.
Настроив против себя своими разговорами любимую девушку, Чацкий принимается за её отца. Во-первых, он почти не отвечает на его расспросы и переводит разговор на Софью Павловну, а Фамусова это раздражает. Во-вторых, едва увидев хозяина дома и не перемолвившись с ним и двумя словами, Чацкий спешит откланяться, объясняя это весьма своеобразно: “Простите; я спешил скорее видеть вас, // Не заезжал домой. Прощайте!..” Это в самом деле похоже на... безумие.
Второе свидание героя с Фамусовым столь же невероятно. Если Чацкий любит Софью и собирается на ней жениться, не худо бы заручиться расположением её отца. Вместо этого, прекрасно зная консервативные взгляды Фамусова, молодой человек начинает проповедовать либеральные идеи, обличает московский быт (то есть в конечном счёте самого Павла Афанасьевича, который — плоть от плоти московского барства), да ещё при Скалозубе, и доводит предполагаемого тестя чуть ли не до исступления. Он до такой степени забывает о цели своего присутствия здесь, что на нетерпеливый вопрос Фамусова относительно намерений жениться на Софье отвечает: “А вам на что?” Можно предугадать реакцию собеседника:
Менянехудобыспроситься,
Ведьяейнесколькосродни;
Покрайнеймереискони
Отцомнедаромназывали.
Чацкий опять ставит себя в ситуацию, когда над ним откровенно издеваются. Он очень умно вслед за невестой настроил против себя её отца.
Лейтмотивом всей комедии является одна оппозиция, постоянно возникающая в разговорах Чацкого с собеседниками. Задает её Фамусов: “Не я один, все так же осуждают...” Этого достаточно, чтобы Чацкий сорвался и произнёс знаменитый обличительный монолог: “А судьи кто?..” Позже на общее мнение будет ссылаться и Молчалин. Общим мнением героя объявят сумасшедшим (сомневающегося Репетилова буквально задавят доводами: “Да как вы! Можно ль против всех!”), а сам Чацкий с горечью воскликнет: “И вот общественное мненье!”
Речь идёт о кардинальной оппозиции личности, пытающейся быть независимой и свободной, автоматическому общему порядку вещей, социуму. В «Горе от ума» нет декабристских идей, точнее, они лежат на периферии интересов автора. Не с правительством, не с властью конфликтует гордый дух, а с бытом. Потому в Москве рты затыкают не полиция, не цензура, а обеды, ужиныитанцы. Чацкий видит пошлость, пустоту, мерзость этого быта, подчиняющего человека, высасывающего душу без остатка. И критика его блестяща и умна, и возмущение его благородно. Беда лишь в том, что эта критика, это возмущение находятся словно бы в безвоздушном пространстве идеального. Ведь как бы ни был плох быт, как бы ни сковывал он романтическую душу, его не отменить, равно как не упразднить и социальные связи. Потому вполне законченная и столь благородная романтическая программа Чацкого в рамках реальности выглядит полной глупостью, даже безумием. Его горе — от ума, теоретизирующего ума, игнорирующего жизнь в её противоречивых контрастах, не замечающего, что вокруг многое не так однозначно, как ему представляется: например, что Софья вполне может любить Молчалина, что тот не столь уж глуп, что Фамусов тоже по-своему прав и в некоторых аспектах отношения к жизни почти союзник Чацкого (в частности, они оба весьма негативно настроены по отношению к офранцуживанию русского общества).
Строя идеальный космос “благородных понятий”, Чацкий убеждён, что он разделяется всеми. Поэтому, слушая, как Софья хвалит Молчалина, он начинает подозревать её в лукавстве: “Целый день играет! // Молчит, когда его бранят! (Всторону) // Она его не уважает”. Но это лишь его смысловой космос, его шкала достоинств и пороков, которую Софья вовсе не разделяет. Тем более не разделяют её гости Фамусова, для которых возмущённые обличения Чацкого даже не оскорбительны. Они — просто бред неврастеника.
Ум, построивший под себя идеальную систему представлений, действительно, оборачивается горем для его обладателя. Поскольку жизнь протекает в реальности, он неизбежно должен прийти в столкновение с действительным положением вещей. Точно так же как кичащийся своей интеллектуальной остротой и глубиной Чацкий приходит в столкновение с ничем не сообразным с его точки зрения выбором Софьи. До самой трагической развязки герой при всём своём уме не способен разглядеть смысл и причину этого выбора. Почему Молчалин, а не он? И кто такой Молчалин?
Чтобы сразу увидеть, что Софья любит не его, а безропотного, “бесталанного”, бессловесного (сплошные бес-ы) Молчалина, не нужно было особой смекалки. Нужно было совсем немного смирения и внимания, не поглощаемого блестящими рассуждениями возмущённого ума.
Катастрофа Чацкого среди больших и малых катастроф, происходящих со всеми героями этой комедии, самая глубокая, самая безнадёжная. Ведь ему, как богатому юноше в евангельской притче, требуется отказаться от главного своего “имения” — от ума. А он не может. Потому последний монолог героя и начинается этими, очень точно ставящими диагноз словами:
Необразумлюсь... виноват,
Ислушаю, непонимаю,
Какбудтовсёещёмнеобъяснитьхотят,
Растерянмыслями... чего-тоожидаю...
Он ждёт объяснений в пределах его смыслового горизонта. А их в этих пределах просто нет. Хотя что уж тут понимать: чувствовать надо, замечать, что и почему волнует других (какими бы примитивными ни казались тебе эти чужие резоны 13
), надо жить. Жить не без идеалов, конечно, но без тайной уверенности в непогрешимости своих идеалов. Тогда, если иметь в виду сократовское “я знаю, что ничего не знаю”, быть может, и не случится горяотума — ни у Фамусова, ни у Софьи, ни у Чацкого. Ума, являющегося проводником целостной системы миросозерцания 14
, никогда не могущей быть полной и в столкновении с жизнью обречённой на катастрофическое крушение.
Примечания
1 Маркович замечает: “...в пьесе Грибоедова не только Чацкий переживает «горе от ума». Общий закон не минует даже Молчалина: он наиболее уязвим (для иронии или житейских неурядиц) именно в те моменты, когда декларирует некую «философию»” (МарковичВ.М. Комедия в стихах А.С.Грибоедова «Горе от ума» // Анализ драматического произведения / Под ред. В.М.Марковича. Л., 1988. С. 81).
2 Позже она прямо скажет о главном герое: “Да этакий ли ум семейство осчастливит?”
3 Нельзя не заметить, что канцлеры вотставке.
4 Героиня рано осиротела.
5 Уже этой фразы достаточно. Главное — мой.
6 Нет, он совсем не равнодушен к чинам.
7 Цит. по: ФетА.А. Вечерние огни. М., 1979. С. 546.
8 А они в той или иной форме будут определять эту жизнь всегда.
9 Понимание тех же правил игры в задушевность и простоту позволили, в частности, Державину попасть в фавор со своей «Фелицей».
10 Между прочим, здесь обнаруживается ещё один аспект проблемы “горя от ума” — ограниченность рационалистического, “умного” взгляда на человеческую природу, столь свойственного эпохе Просвещения, когда все нравственные и эстетические принципы выводились из представления о едином и неизменном разуме.
11 Интересно в этом контексте, что сильнее всего “пошутила” в комедии Грибоедова не любящая шутить Софья, объявившая Чацкого сумасшедшим. Впрочем, с ней “пошутил” Молчалин, а все вместе герои “пошутили” с Фамусовым.
12 Есть такой психологический парадокс: самая тонкая и убедительная ложь — это правда, в которую другой не способен поверить.
13 Настолько зачастую примитивными, что либо себе не веришь, либо не можешь их принять.