.
План.
Вступление. Система образов в романе Достоевского «Преступление и наказание»
Детство Раскольникова. Истоки его теории.
Соня Мармеладова – вечный ребенок
Другие образы детей в романе. Обретение своего ребенка.
Заключение. Образ ребенка – путь к себе.
В 1866 году вышел в свет роман Федора Михайловича Достоевского «Преступление и наказание», ставший совершенно новым явлением в русской литературе. Основное его отличие от предшествующих произведений состояло в богатой полифонии образов. В романе насчитывается около девяноста персонажей: здесь и городовые, и прохожие, и дворники, и шарманщики, и мещане, и многие другие. Все они, вплоть до самых незначительных, составляют тот особый фон, на котором развивается действие романа. Достоевский даже вводит необычный, на первый взгляд, образ большого города («Петербург Достоевского»!) с его мрачными улицами, «колодцами» дворов, мостами, тем самым усиливая и без того тягостно-напряженную атмосферу безысходности и подавленности, которая определяет настроение романа. Есть и еще более необычный образ ребенка, который незримо присутствует повсюду. Это и загубленные Свидригаловым дети, и образ Раскольникова – ребенка, и образ девочки, которую «напоили и обманули... в первый раз... понимаете?». Соня Мармеладова – это тоже ребенок, не случайно именно так часто обращается к ней Раскольников. Катерину Ивановну сама Соня называет ребенком, но здесь скорее сравнение с юродивыми, все поведение которых – это детскость и непосредственность. Безусловно, образ ребенка, как и все другие образы в романе, служит одной цели - всестороннему и полному раскрытию образа Родиона Раскольникова.
Мы мало что знаем о детстве Раскольникова. Знаем только, что жил он в пыльном городе, таком же пыльном, как и Петербург, в котором происходит действие, знаем, что он ходил в церковь и что был у него младаший брат, которого он никогда не видел, но у могилы которого он всегда плакал. Видим мы и размытый образ отца, крепко держащего за руку Раскольникова – ребенка. Примечательно, что именно через образ детства Раскольникова, а именно через сон, который он видит, заснув в канаве перед своим преступлением, показывает нам Достоевский корни той теории, которая выросла и окрепла вместе с Раскольниковым. Действительно, сон ужасный и мучительный, но сам автор дает нам подсказку, чтобы мы внимательно присмотрелись к этому ребенку, из которого впоследствии вырастет лже-Наполеон: «В болезненном состоянии сны отличаются часто необыкновенною выпуклостию, яркостью и чрезвычайным сходством с действительностью. Слагается иногда картина чудовищная, но обстановка и весь процесс всего представления бывают при этом до того вероятны и с такими тонкими, неожиданными, но художественно соответствующими всей полноте картины подробностями, что их и не выдумать наяву…» Мы видим, как забили насмерть «бедную лошадку», и как все смотрели на это ужасное действо, и в том числе и отец Раскольникова, и ничего не предприняли. Разумеется, в уме читающего рождается аналогия, эта несчастная лошадь и такие же несчастные люди, которых бьет и забивает до смерти жизнь. Мы сразу вспоминаем Мармеладова, Катерину Ивановну, Сонечку. Мы видим, какой ужас переживает ребенок, являясь свидетелем этой картины убийства, и вряд ли у кого-нибудь, кто видел нечто подобное, душа останется такой же как и прежде. Сон этот еще больше укрепляет Раскольникова в мысли, что необходимо осуществить свои замыслы. Но посмотрим, на то, что пытается сказать нам Достоевский-психолог, вслед за Фрейдом повторяющий, что корни всех проблем стоит искать в детстве: «Но бедный мальчик уже не помнит себя. С криком пробивается он сквозь толпу к савраске, обхватывает ее мертвую, окровавленную морду и целует ее, целует ее в глаза, в губы... Потом вдруг вскакивает и в исступлении бросается с своими кулачонками на Миколку. В этот миг отец, уже долго гонявшийся за ним, схватывает его наконец и выносит из толпы. - Пойдем! пойдем! - говорит он ему, - домой пойдем! - Папочка! За что они... бедную лошадку... убили! - всхлипывает он, но дыханье ему захватывает, и слова криками вырываются из его стесненной груди». Вот этот сакраментальный вопрос : «За что убили?», и вот сакраментальный ответ Миколки, хозяина лошади (кстати впоследствии те
Но есть еще в романе люди, которые и повзрослев остаются детьми. Они живут в мире со своим ребенком внутри (опять мы цитируем Фрейда, но без этого не обойтись, ибо взгляды Достоевского и Фрейда так схожи) и в относительном мире сами с собой. Это, в первую очередь, Соня Мармеладова, у которй детства как такового и не было. Она была просто выставлена на улицу, принесена в жертву, один ребенок был принесен в жертву трем другим, чтобы «Полечка по тому же пути не пошла». И вера Сонечки Мармеладовой тоже какая-то детская и наивная, но всепоглощающая и светлая. Она сама ребенок и видит эту детскость в других, ибо не хочет замечать грязь и пороки взрослой жизни. И они, благодаря защите этого маленького ребенка в ней, ее не коснулись: «Конечно, он понимал, что положение Сони есть явление случайное в обществе, хотя, к несчастию, далеко не одиночное и не исключительное. Но эта-то самая случайность, эта некоторая развитость и вся предыдущая жизнь ее могли бы, кажется, сразу убить ее при первом шаге на отвратительной дороге этой. Что же поддерживало ее? Не разврат же? Весь этот позор, очевидно, коснулся ее только механически; настоящий разврат еще не проник ни одною каплей в ее сердце: он это видел; она стояла перед ним наяву...»
Есть еще в романе образы детей, который выражены не столь явно и четко, как уже рассмотренные. Постредством них Достоевский ставит еще один вопрос Раскольникову и его теории: «Подпадают ли под его определиние «тварей дрожащих» дети?». Мы помним, что он убил не только старуху-процентщицу, но еще и Лизавету, этого большого ребенка, которая в момент смерти, по-видимому, была беременна. Мы вспоминаем и ту девочку, которую он приметил на скамейке в парке и дал даже двадцать копеек на «ее спасение», но их, конечно же, оказалось недостаточно. Вспомним о загубленных Свидригайловым детях, о детях Катерины Ивановны, которые, когда вырастут наверняка повторят путь родителей (опять мы слышим голос Фрейда), вспомним, наконец, сон Свидригайлова перед его самоубийством. Этот эпизод заставляет нас задуматься. Мы понимаем, что многие дети, многие невинные души обречены идти по пути греха и разврата, ибо такова уж их судьба, и убей ты хоть тысячу человек, все равно их не спасти, потому что порок внутри, а не снаружи. Люди, которые потеряли своего внутреннего ребенка, будь они все те же дети или взрослые, обречены на страдание и гибель, страшную гибель, самоубийство. На протяжении романа эта мысль возникает у многих героев. Ребенок, или люди сохранившие его в душе, никогда не отважаться на это, потому что это большой грех, а Достоевский судит своих героев прежде всего с позиций христианской морали. Да ребенку даже и в голову не придет мысль покончить с собой, он просто будет продолжать жить, страдать и иногда радоваться, как делает это вечный ребенок Соня Мармеладова, потому что жизнь – это дар, и распорядится им нужно по совести.
Каков же итог? Мы видим, что хотя в романе образ ребенка выражен не так ярко как другие, все же его отголоски проходят через все повествование. И это не случайно. Ребенок, так же как и Евангелие, - это еще один путь к себе. И Соня и Раскольников нашли его, нашел его и Свидригайлов, искупивший своей кровью кровь других детей. И все по-своему стали счастливы, обретя давно потерянного ребенка, и как бы вернулись в детство, счастливейшее из времен. Вернулся вместе с ними и автор: «Но тут уж начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью. Это могло бы составить тему нового рассказа, - но теперешний рассказ наш окончен».