"Муза мне была подруга..."

"Муза мне была подруга..."

О, память сердца! Ты сильней

Рассудка памяти печальной...

К. Батюшков

Творческое наследие Константина Николаевича Батюшкова невелико, но историко-литературное и художественное значение его поэзии огромно.

Его воображение, поэтическое чутье, изысканный вкус, остроумие вы­зывали восхищение современников. Им восторгались Н. М. Карамзин, П. А. Вяземский, В. А. Жуковский. Юный Пушкин с восторгом приветст­вовал Батюшкова:

Философ резвый и пиит, Парнасский счастливый ленивец...

“Никто в такой мере, как он, не обладает очарованием благозвучия. Одаренный блестящим воображением и изысканным чувством... он дал нам подлинные образцы слога... Его талант пресекся в тот момент, когда его мощь должна была раскрыться во всей своей полноте”, — писал о свое­образии поэтического творчества Батюшкова В. А. Жуковский.

Судьба Батюшкова замечательна и трагична; участник войн с Наполео­ном, путешественник, секретарь русской дипломатической миссии в Неапо­ле, член многих литературных обществ, образованнейший человек своего времени, в пору расцвета поэтического дара застигнутый душевной болезнью. “Я похож на человека, который не дошел до цели своей, а нес на голове кра­сивый сосуд, чем-то наполненный. Сосуд сорвался с головы, упал и разбился вдребезги. Поди узнай, что в нем было!” —сказал Батюшков в одну из минут просветления Вяземскому. Давно и безнадежно больной Батюшков не узнал посетившего его в 1830 году Пушкина. Не тогда ли начали складываться в голове великого поэта эти строчки: “Не дай мне бог сойти с ума...” ?

Тем поразительней звучит роскошная поэзия молодого Батюшкова— “энтузиаста всего прекрасного”:

О, пока бесценна младость

Не умчалася стрелой”

Пей из чаши подвой радость

И, сливая голос свой

В час вечерний с тихой лютней,

Славь беспечность и любовь!..

Для поэзии раннего Батюшкова характерны дух вольнодумства и кри­тического отношения к традициям, которым он противопоставлял идеалы независимой личности, находившей смысл жизни в наслаждениях ума и сердца, а не в роскоши и светской суете:

Но и я счастлив и богат,

Когда снискал себе свободу и спокойство,

И от сует ушел забвения тропой.

“Мечтанье есть душа поэтов и стихов” — так впервые выразил сущ­ность своего романтического мировоззрения поэт. Одна из особенностей романтизма Батюшкова, в отличие от Жуковского, заключается в том, что его мечта воплощается всегда в реальных образах земной человеческой жизни, а не в порывах в потустороннюю, беспредельную даль. Как патри­отично, мужественно и сов

ершенно звучит гармония батюшковского стиха, в котором отзывается гордость победителя:

Стеклись, нагрянули за честь твоих граждан,

За честь твердынь, и сел, и нив опустошенных,

И берегов благословенных,

Где расцвело в тиши блаженство россиян...

Откликом на 1812 год были исторические элегии “Переход через Неман” и “Переход через Рейн”. В первой элегии, проникнутой патриотическим во­одушевлением, прославляется героизм и военное могущество русского наро­да, вдохновлявшие лучших людей России и вселявшие в них веру в будущее. А в “Переходе через Рейн” уже ощущается назревающий глубокий духовный кризис: наряду с военными картинами, даны скорбные раздумья автора об исчезнувших временах героического прошлого. Автор не может примирить свое жизнеутверждающее мировоззрение с сознанием кратковременности че­ловеческого счастья и трагизма участи поэта, которого даже народное при­знание не спасает от безрадостной личной судьбы.

“Скажи мне, к чему прибегнуть, чем занять пустоту душевную; скажи мне, как могу быть полезен обществу, себе, друзьям!” — с болью писал Ба­тюшков Жуковскому. Поэт говорил о черном пятне, которое росло с летами и чуть было не зачернило душу, и о том, что в нем живут два человека: черный и белый. Уже в прошлом веке биографы заговорили о Батюшкове как о пер­вом онегинско-печоринском типе в русской жизни. В его записной книжке есть поразительная запись, заставляющая вспомнить о лермонтовском Печо­рине: “Недавно я имел случай познакомиться со странным человеком, каких много!.. Он то здоров, очень здоров, то болен, при смерти болен. Сегодня бес­печен, ветрен, как дитя; посмотришь завтра — ударился в мысли, в религию и стал мрачнее инока. Лицо у него точно доброе, как сердце, но столь же непостоянно... Он перенес три войны и на биваках был здоров, в покое — умирал...” Со страниц его творений встает перед нами человек со сложным противоречивым характером: жизнерадостный и склонный к глубоким деп­рессиям, страстный и меланхоличный, беспечный и страдающий — таким Батюшков изображен на памятнике скульптора В. М. Клыкова в центре Во­логды, где он прожил последние двадцать два года. Неподалеку знаменитый Софийский собор, как и при Батюшкове, золотит небо куполами. Глядя .на них, осознаешь, каким живым историческим чувством обладал Батюшков: его поэтического прикосновения было достаточно, чтобы прошлое зазвучало, при­шло в движение, чтобы древние соборы предстали как “свидетели протекшей славы и новой славы наших дней”. Эти стихи в числе многих других нашли отклик у Пушкина. По этому поводу Белинский писал: “Батюшков много способствовал тому, что Пушкин явился таким, каким явился в действи­тельности. Одной этой заслуги со стороны Батюшкова достаточно, чтобы имя его произносилось в истории русской литературы с любовью и уважением”.