Жанр сказки в творчестве М.Е.Салтыкова-Щедрина

ЖАНР СКАЗКИ В ТВОРЧЕСТВЕ М. Е. САЛТЫКОВА-ЩЕДРИНА

Сказки Салтыкова-Щедрина обычно определяют как итог его сатирического творчества. И такой вывод в какой-то мере оправ­дан. Сказки хронологически завершают собственно сатирическое творчество писателя. Как жанр — щедринская сказка постепенно вызревала в творчестве писателя из фантастических и образных элементов его сатиры. Немало в них и фольклорных заставок, на­чиная от использования формы давно прошедшего времени (“Жил-был”) и заканчивая обильным количеством пословиц и поговорок, которыми они пересыпаны. В своих сказках писатель затрагивает множество проблем: социальных, политических и идеологических. Так, жизнь русского общества запечатлена в них в длинном ряду миниатюрных по объему картин. В сказках представлена социаль­ная анатомия общества в виде целой галереи зооморфных, сказоч­ных образов.

Так, в сказке “Карась-идеалист” представлена система идей, ко­торая отвечала мировоззрению самого Щедрина. Это вера в идеал социального равенства и вера в гармонию, во всеобщее счастье. Но, напоминает писатель: “На то и щука, чтобы караси не дремали”. Карась выступает в роли проповедника. Он красноречив и прекра­сен в проповеди братской любви: “Знаешь ли ты, что такое доброде­тель? — Щука раскрыла рот от удивления, машинально потянула воду и... проглотила карася”. Такова природа всех щук — жрать карасей. В этой крохотной трагедии Щедрин представил то, что ха­рактерно всякому обществу и всякой организации, что составляет природный и естественный закон их развития: есть сильные, ктоест, и есть слабые — кого едят. А общественный прогресс — это обычный процесс пожирания одних другими. Конечно, в демокра­тических кругах подобный пессимизм художника вызвал споры и нарекания. Но прошло время — и щедринская правота стала право­той исторической.

Но доставалось в сказках не только интеллигенции. Хорош и народ в своей рабской покорности. Страшные и нехорошие картин­ки нарисовал писатель в “Повести о том, как один мужик двух ге­нералов накормил”.

Вот портрет крестьянина. “Громадный мужичина”, на все руки мастер. И яблок с дерева достал, и картофель из земли добыл, и силок пр

иготовил для рябчиков из собственных волос, и огонь из­влек, и провизии напек, и пуха лебяжьего набрал. И что же? Гене­ралам по десятку яблок, а себе “одно, кислое”. Сам и веревку свил, чтобы генералы держали его ночью на привязи. Да еще готов был “генералов порадовать за то, что они его, тунеядца, жаловали и му­жицким его трудом не брезговали!” Сколько генералы ни ругают мужика за тунеядство, а мужик “все гребет и гребет, да кормит ге­нералов селедками”. Трудно представить себе более рельефное и от­четливое изображение нравственного состояния крестьян: пассив­ная рабская психология, невежество. Щедрин словно видит рус­ский народ глазами Порфирия Петровича из “Преступления и на­казания”. Тот прямо называл мужика иностранцем, настолько не­доступен был для него образ мыслей, поведение и мораль русского народа.

У Щедрина подобное отношение к своему народу приобрело притчеобразную и доступную форму.

Щедрин любуется силой и выносливостью мужика, которые для него так же естественны, как и его беспримерная покорность и пол­ный идиотизм. В этом контексте нехарактерна сказка “Медведь на воеводстве”, где мужики все-таки теряют терпение и сажают медве­дя на рогатину. Однако Топтыгин 2-й в этой сказке не столько экс­плуататор, сколько обычный грабитель, этакий Маныл Самылович Урус-Кугуш-Кильдибаев из “Истории одного города”. А разбойни­ков на Руси никогда не жаловали — отсюда и рогатина.

В своих сказках Щедрин полон сарказма. В них он никого не жалует. Достается всем: и правым и неправым, и пескарям премуд­рым, и русским либералам, и щуке, и самодержавию, и мужикам русским.

Вспомним моральный кодекс вяленой воблы: “Тише едешь, дальше будешь; маленькая рыбка лучше, чем большой таракан... Уши выше лба не растут” — вот что Щедрину противно особо, ак­куратная серость. Против нее протест, язвительная сатира сказок. И все же выборы не утешительные, сказки Щедрина актуальны и сейчас, а следовательно, общество наше стабильно: карасей глота­ют, генералов кормят, вобла проповедствует, здравомыслящий заяц с лисой играет, — в общем, все по-прежнему: “И всякому зверю свое житье: льву — львиное, лисе — лисье, зайцу — зая­чье”.