Проблема автора в Слове о полку Игореве

арактеристика
автора «Слова
о полку Игореве»
складывается
из трех разных
частей: из его
исторических
взглядов (по
данным самой
поэмы), из его
отношения к
современным
ему князьям
и из сопоставления
поэта – историка
с другими
современными
ему историками
– летописцами.
Анализируя
все русские
летописания
второй половины
ХII
века, получается
целая галерея
русских писателей,
современников
и собратьев
по перу автора
«Слова о полку
Игореве». Необходимо
сопоставить
этих реальных
историков –
летописцев
с автором «Слова
о полку Игореве»,
заявившим себя
тоже историком,
обозначив свою
поэму как повесть
исторического
характера от
«Старого Владимира
до нынешнего
Игоря». Облик
поэта, его положение
в обществе, его
место среди
князей, его
замыслы и стремления
могут быть
выявлены только
из самой поэмы,
рассмотренной
на общем фоне
всей русской
жизни ХI
и XII
веков. Поэма
вся заполнена
личностью ее
автора, все
оценки, призывы,
намеки – все
окрашено авторским
отношением
к событиям и
людям. Авторский
подтекст настолько
сливается порой
с речами героев,
что даже знаменитое
«златое слово»
Святослава
Всеволодовича
некоторые
исследователи
приписывают
самому автору.
Автор «Слова
о полку Игореве»
ничего не говорит
о себе, но своим
живым, страстным
отношением
к современникам
и к людям далекого
прошлого, своим
знанием различных
разделов жизни
он с достаточной
полнотой раскрывает
себя.

Никем
из исследователей
не оспаривается
принадлежность
автора «Слова
о полку Игореве»
к дружинному,
рыцарскому
слою. Нередко
его не без основания
считали даже
членом старшей
дружины, боярином.
Не подлежит
сомнению и
широкая образованность,
книжность
нашего автора.

Первым
именем, с которым
был сопоставлен
автор «Слова
о полку Игореве»,
было имя премудрого
галицкого
книжника Тимофея,
упоминаемого
летописью под
1205 годом. Гипотеза
Н. Головина
такова: автор
«Слова…» - уроженец
Киева, был подданным
Игоря и с перемещением
сыновей Игоря
на галицкий
стол сопровождал
их в Галич и
здесь обличал
врага Игоревичей,
венгерского
полководца
Бенедикта,
называя его
антихристом.
Главной ошибкой
Головина следует
считать его
полное невнимание
к подчеркнуто
светскому
характеру
«Слова о полку
Игореве», к
пренебрежению
автора «Слова»
церковной
литературой
вообще и притчами
в частности.

Новая
гипотеза об
имени автора
«Слова» возникла
в 1938 году. Писатель
Иван Новиков
также исходит
из предполагаемой
близости автора
к Игорю. Он считает,
что «Слово»
могло быть
написано только
лицом, знавшим
Игоря по половецкому
плену, и из четырех
упоминаемых
летописью лиц
(Овлур, сын
тясяцкого,
конюший, поп)
Новиков выбирает
сына тясяцкого.

Однако
И. Новиков не
останавливается
на этом допущении
и отыскивает
имя автора.
Этим именем
оказывается
уже известное
нам имя премудрого
книжника Тимофея.
Количество
натяжек еще
более возросло:
доказать самое
существование
«Тимофея
Рагуйловича»,
склеенного
из двух разных
исторических
лиц, нелегко,
а связать его
со «Словом …»
еще труднее.
К указанным
выше возражениям
против Тимофея
добавляется
еще одно: если
его предполагаемая
сестра в 1185 г. была
такой юной, что
еще не выходила
замуж, то и сам
поэт, сын Рагуила,
должен был быть
еще очень молодым
в момент написания
поэмы. Однако
все исследователи
сходятся на
том, что автор
«Слова…», с
его широчайшим
кругозором
, глубоким знанием
истории и его
свободной
манерой обращения
к князьям, был
человеком
зрелых, если
не преклонных
лет.

В 1945 году
поэт Алексей
Югов предложил
в авторы «Слова
о полку Игореве»
«словутьного
певца Митусу»,
упоминаемого
Галицкой летописью
под 1241 годом.
Возрастной
критерий действует
и здесь: в 1185 году,
за 56 лет до летописного
упоминания,
певец Митуса
должен был быть
совсем молодым
человеком.

С. Тарасов
предложил в
авторы «Слова…»
Кочкаря, «милостника»
князя Святослава
Всеволодовича.
О Кочкаре мы
знаем только
то, что в 1180 году
Святослав
замыслил захват
Давыда Вышгородского
во время охоты
на Днепре «с
Кочкарем, милостником
своим». Однако
данных о литературном
таланте, начитанности
или даже о простой
грамотности
этого княжьего
слуги у нас
нет.

Все
высказанные
выше гипотезы
объединены
принципом
случайности.
Из летописи
выхватывается
то или иное
имя, устанавливается
та или иная
степень близости
носителя этого
имени к Игорю
или Святославу
– и задача считается
решенной: такое
– то лицо могло
написать «Слово
о полку Игореве».

В поисках
автора, во всех
предположениях
и отождествлениях
мы прежде всего
должны руководствоваться
самой поэмой,
отразившей
миропонимание
автора, его
взгляды на
прошлое и настоящее
Руси. Автор
заполняет собою
все произведение
от начала до
конца. Голос
его отчетливо
слышен везде:
в каждом эпизоде,
едва ли не в
каждой фразе.
Именно он, автор,
вносит в «Слово
о полку Игореве»
и ту лирическую
стихию, и тот
горячий общественно
– политический
пафос, которые
так характерны
для этого
произведения.

Первый
пункт характеристики
автор «Слова
о полку Игореве»
- это его отношение
к церковности.
Большинство
писателей и
летописцев
того времени
принадлежали
к духовенству,
что явно обнаруживалось
в языке, стиле,
подборе цитат,
в любви к сентенциям,
даже в обозначении
дат и оценке
причин событий.

От языческих
богов почти
незаметен
переход к природе
вообще, ко всему
живому, что
оказывается
вещим, знающим
судьбу людей
и пытающимся
предостеречь
их.

Вся
философская
и историческая
концепция
автора «Слова
о полку Игореве»
резко отличается
от христианского
провиденциализма.
Он не только
не цитирует
ни одной церковной
книги, не только
отдает предпочтение
языческим
образам, но и
мыслит иначе,
чем все церковные
писатели его
эпохи. «Ум его
пригвожден
земным вещам».
Все события
прошлого и
настоящего
он объясняет
реальными
жизненными
позициями и
причинами, а
не божественным
предопределением.

Широкое
пользование
образами языческой
романтики и
явный отказ
от общепринятого
провиденциализма
не только отделяли
автора от
церковников,
но и противопоставляли
его им. Как мы
хорошо знаем,
противопоставление
себя церкви
в средние века
могло дорого
обойтись такому
вольнодумцу.
Нужно было
очень высоко
стоять на социальной
лестнице, чтобы
позволить себе
думать и говорить
так, как не позволяет
церковь.

Автор
«Слова о полку
Игореве» был
повинен перед
церковью не
в философии
и не в цитировании
афоризмов
Аристотеля,
а в тяжком грехе
воскрешения
своих русских
языческих
богов, против
которых почти
два столетия
боролась церковь.

Вторым
пунктом обрисовки
облика автора
«Слова…» является
определение
его социального
положения.
Принадлежность
автора «Слова
о полку Игореве»
к дружинному
слою никогда
не вызывала
у исследователей
сомнений.

Автор
«Слова о полку
Игореве» не
просто человек
своей эпохи,
часто видевший
воинов со стороны
и умеющий описать
их. Он сам опытный
воин, слышавший
и топот конницы
а степи, и мелодичный
свист ветра
в притороченных
вертикально
кавалерийских
копьях, когда
полк идет по
взгорью. Он
знает, что множество
коней на водопое
возмутят «реки
и озера», что
«потоки и болота»
высохнут от
перехода через
них многочисленного
войска. Автор
видит не отдельных
воинов, а тысячи
всадников, кони
которых топчут
холмы и овраги
и иссушают
мелкие ручьи,
поднимают ил
в озерах; он
знает, как стучит
земля и шумят
степные травы
от быстрого
бега половецких
кибиток.

Автор
не только знает
весь ассортимент
оружия и доспехов,
но, как тонкий
знаток иноземного
снаряжения,
может различить
«шеломы латинские»,
«сулицы ляцкие».
Многое говорит
за то, что автор
«Слова о полку
Игореве» был
не простым
воином, а принадлежал
к старшей дружине,
то есть к боярству.
В пользу этого
прежде всего
свидетельствует
его свобода
в обращениях
к князьям –
современникам
и к их предкам.
Эта мысль
подкрепляется
целым рядом
соображений:
отсутствие
подобострастия
и критика княжеских
действий, широкая
образованность
и начитанность,
прекрасное
знание взаимных
отношений всех
княжеских домов
во всех уголках
России, тонкое
знание военного
дела, русского
и иноземного
оружия, независимая
позиция не
только по отношению
к князьям, но
и к церкви. Все
это обрисовывает
нам не просто
члена княжеской
дружины, и боярина,
близкого к
князьям и привыкшего
давать им мудрые
советы.

Косвенно
об этом же говорит
и прекрасное
знание им такой
аристократической
забавы, как
соколиная
охота. Автор
сам был, очевидно,
большим любителем
охоты с соколами,
так как через
всю поэму пронес
целую систему
соколиной
символики. Игра
на гуслях –
соколиная охота
на лебедей;
русские всадники
в степи – соколы;
пленные князья
– опутанные
соколы с подрезанными
крыльями; киевский
великий князь
– сокол, защищающий
свое гнездо
и так далее.
Автор «Слова
о полку Игореве»
все время как
бы приподнимает
своих читателей
над землей,
позволяя им
взглянуть на
события с высоты
птичьего полета,
соколиного
полета.

Итак,
наиболее вероятно,
что автор «Слова
о полку Игореве»
был видным
боярином. При
уточнении
биографических
черт начинаются
разногласия:
одни утверждают,
что он был придворным
певцом Игоря,
другие видят
в нем приближенного
Святослава
Всеволодовича,
третьи считают
его выходцем
из Галича, попавшим
на восток в
свите Евфросиньи
Ярославны или
ее брата. Есть
даже мнение
о том, что на
киевском юге
– это «залетная
птица», прилетевшая
с севера.

Это
разногласица
может быть
устранена двумя
путями: анализом
языка «Слова…»
и рассмотрением
политических
симпатий его
автора.

Лингвисты
занимались
преимущественно
хронологической
стороной лексики
и грамматики
«Слова о полку
Игореве», убедительно
доказывая
принадлежность
«Слова…» во
всех его частях
к ХII
веку.

Более
определенные
данные о близости
автора «Слова
о полку Игореве»
к двору того
или иного князя
мы сможем извлечь
из самой поэмы.

Является
ли она воспеванием
похода князя
Игоря или ее
задача – прославление
Святослава
Киевского?
Написана ли
она для укрепления
русского единства
вообще и 1185 год
выбран случайно
или же поэт
придавал большое
значение событиям
именно этого
года? Верны ли
предположения
о том, что поэма
написана
ретроспективно,
спустя несколько
лет просто как
историческое
припоминание,
или же «Слово
о полку Игореве»
должно было
активно воздействовать
на русских
князей разгар
событий?

Следует
внимательно
рассмотреть
цели и военно
– политическое
значение похода
Игоря. Мнения
ученых здесь
расходятся:
одни считают
поход Игоря
незначительным
пограничным
рейдом, другие
– грандиозным
по замыслу
походом, сквозь
всю половецкую
степь.

За год
до своего поражения
Игорь действительно
предпринял
небольшой рейд
на реку Мерл.
Это был безопасный
поход, полностью
исключавший
угрозу окружения,
но и не особенно
опасный для
половцев, так
как затрагивал
лишь незначительную
часть степи.

От участия
во всех общерусских
походах на
половцев Игорь
уклонялся.

Вся
деятельность
Игоря во время
напряженной
войны с объединенными
силами половцев
в 1184 – 1185 годах не
может вызвать
одобрения и
объяснить нам
появление
посвященной
ему поэмы.

Если в
1176 г. половцы
повоевали
только шесть
пограничных
городков, даже
не поименованных
в летописи, то
теперь, в 1185 г.,
было повоевано
и разорено все
Посемье, и, самое
главное, были
порублены или
пленены в степи
тысячи воинов
со всей Северной
земли – из Новгорода,
Путивля, Трубчевска,
Рыльска, Курска
и других городов.
И если, несмотря
на все это певец
нашел множество
тонких и сильных
средств оправдания
князя Игоря,
смягчения его
несомненной
вины, то причина
этого лежит
далеко за пределами
личной симпатии
к Игорю и искать
ее надо в общем
положении всей
Южной Руси
летом 1185 года.

Нужны
были чрезвычайные
меры для того,
чтобы собрать
все русские
силы, устранить
княжеское
непособие и
прежде всего
помочь Игорю,
обезопасить
обезлюдевший
участок обороны,
«загородить
Полю ворота»,
неосмотрительно
распахнутые
северским
князем.

Все это,
вместе взятое,
определяет
время написания
«Слова о полку
Игореве» -
тревожного,
страстного
призыва к единству
действий всех
князей: оно
было бы уже
бесполезно
в 1186 году,. Когда
о половцах
ничего не было
слышно, и за
весь год летописец
занес в свою
летопись только
одну фразу о
постройке
Святославом
Благовещенской
церкви в Чернигове.

Мы должны
исключить не
только тихий
1186 год, но и следующий
(последний из
возможных),
1187 год, так как
в «Слове…» нет
призыва к Владимиру
Глебовичу
Переяславскому,
тяжело раненному
в мае – июне
1185 г. А к 1187 году
Владимир почувствовал
себя в силах
принять участие
в походе, но 18
апреля в пути
скончался. В
«Слове…» Владимир
упоминается
как живой, но
«стонущий под
ранами». Следовательно,
крайняя дата
написания
«Слова о полку
Игореве» должна
определяться
не 18 апреля 1187
года, как это
обычно делается,
а 1185 годом, когда,
во – первых,
был вполне
актуален призыв
«загородить
Полю ворота»,
а во – вторых,
князь Владимир
Переяславский
был еще жив, но
к нему бесполезно
было обращаться
с этим призывом
ввиду его тяжелого
состояния.

Рассмотрение
«Слова о полку
Игореве» на
фоне конкретной
исторической
обстановки
1185 – 1187 годов приводит
к мысли, что,
во – первых,
оно написано
в разгар событий,
как вполне
реальное и
своевременное
обращение
какого – то
киевлянина
к тем русским
князьям, которые
могли и должны
были летом 1185
года спасти
Южную Русь от
нависшей над
ней угрозы. Во
– вторых, мы
видим, что поэма,
написанная
в таких исключительных
условиях, не
позволяетсчитать
ее созданной
в осуждение
Игоря, а все
старания смягчить
его вину, примирить
современников
с Игорем прямо
вытекают из
общей задачи
поэмы – собрать
воедино все
русские военные
силы и закрыть
образованную
Игорем брешь.
Игорь поневоле
стал центральной
фигуройпоэмы,
так как нужно
было в самую
первую очередь
помогать земле
Игоря.

Автор
поэмы слишком
мало говорит
о Северской
земле и слишком
подчеркивает
общерусскую
значимость
единства всех
князей для
того, чтобы
признать в нем
северянина,
члена Игоревой
северской
дружины.

Сторонники
северского
происхождения
автора «Слова…»
обычно опираются
на яркость
изображения
похода Игоря,
битвы и побега,
находя в нем
«эффект присутствия».
Но ведь и сон
Святослава,
и разгадывающие
его киевские
бояре описаны
так, как если
бы сам автор
присутствовал
при рассказе
князя и слышал
обращение бояр
к князю. «Эффект
присутствия»
ощутим и в разговоре
половецких
ханов, скачущих
по следу Игоря,
хотя мы прекрасно
понимаем, что
в данном случае
это обычный
литературный
прием.

Святослав
Всеволодович
и Рюрик Ростиславич,
приняв Игоря
в Киеве, созвали
ряд князей или
их представителей
и решали лбщерусские
вопросы обороны
и помощи обездоленной
Северщине. В
дополнение
к дипломатическим
переговорам
князей на прощальном
пиру и могла
быть исполнена
великая поэма,
которая должна
была смягчить
сердца недругов
Игоря и вдохновить
всех князей
«загородить
Полю ворота».

Успех
переговоров
подкрепленных
пламенным
«Словом о полку
Игореве», отражен
и в концовке
поэмы: Игорь
уезжает из
Киева, и «страны
ради, гради
весели». Автор
как бы благодарит
князей и их
дружины за
стремление
бороться с
половцами.

Возвращаясь
к вопросу о
возможности
отнесения
автора «Слова…»
к ближайшему
окружению князя
Игоря, следует
заметить, что
придворный
певец Игоря
обязательно
завершил бы
подробную
картину бегства
князя из плена
возвращением
его в родную
Северскую
землю, в свою
столицу, встречей
с трогательно
призывавшей
его Ярославной.
Автор поэмы
все это пропустил;
он отметил
только возвращение
Игоря в «Русскую
землю» и его
пребывание
в Киеве, откуда
он уехал, неся
«странам и
градам» радостную
весть, очевидно
о получении
просимой помощи.

Все это
еще раз убеждает
нас в том, что
автор был киевлянином
и смотрел на
события не как
придворный
князя Игоря,
а как представитель
Киева, интересующийся
общерусской
стороной событий.

Еще один
очень существенный
аргумент против
причисления
автора «Слова
о полку Игореве»
ко двору Игоря
Святославича.
Коалиция северских
князей под
предводительством
Игоря названа
в поэме то «Ольговым
хоробрым гнездом»,
то «Ольговичами».

В «Слове
о полку Игореве»
отражен тот
случай, когда
автор поэмы
не выступает
против Ольговичей,
а, наоборот,
стремится
вызвать сочувствие
к ним и говорит
об их рыцарственности:
«Ольговичи,
храбрыи князи,
доспели на
брань…»

Применение
же той собирательной
формы, которая
употреблялась
при дворах
Мстиславичей
и Ростиславичей
и никогда не
применялась
при дворах
самих Ольговичей,
свидетельствует
в пользу того,
что автор «Слова
о полку Игореве»
не имел отношения
ко двору Игоря
Святославича,
одного из
«Ольговичей».

Исторический
раздел «Слова…»
неразрывно
связан с оценкой
автором тех
князей и княжеских
династий, среди
которых он жил
и которых он
оценивал в
своей поэме.

Трудно
связать с княжеской
ветвью Ольговичей
поэта, который
специально
углубился в
историю прошлого
столетия, чтобы
доказать, что
дед этих князей,
давший им имя
«Ольговичей»,
был главным
злодеем Руси
и первым в самых
черных делах.
Тонко проведенный
спор с Бояном,
восторженное
отношение к
Всеславу Полоцкому
и Владимиру
Мономаху заставляют
нас отказаться
от княжьих
дворов Ольговичей
как того места,
где могла родиться
поэма.

Автор
«Слова о полку
Игореве», окидывая
взором всю
Русь, не при­менял
никакого общего,
собирательного
имени к русским
князьям. Ни в
исторических
экскурсах, ни
в обращениях
к своим современникам
он не объединял
их под именем
Владимировых
или Игоревых
внуков (подразумевая
«Игоря Старого»,
убитого в 945 г.,
и Владимира
I Святого). Поэт
пользуется
делением русских
князей на две
ветви: на полоцких
Всеславичей
и на многочисленных
потомков Ярослава
Мудрого; среди
последних он
выделяет однажды
Ольговичей.
Всеславичи
и Ярославичи
имели общего
предка—Владимира
Святого (Всеслав
его внук, а
Яро­слав—сын),
но автор, при
всем его стремлении
к объединению
русских сил,
не воспользовался
общим происхождением,
что еще раз
подтверждает
высказанную
выше мысль о
том, что под
«Старым Владимиром»
никак нельзя
подразумевать
Владимира I.

Рассмотрим
отношение
автора «Слова»
к Ольговичам.
Оно не однозначно,
как не однозначны
устремления
и действия
самих чернигово-северских
Ольговичей.

Вполне
ясно и не вызывает
разноречий
отношение
автора к Игорю
Святославичу:
осуждение всех
сепаратных
действий и
выпячивание
лич­ной храбрости
и рыцарственности
Игоря. Величественный
замысел по­искать
«града Тьмутороканя»,
преломить копье
в конце поля
Половецкого
сопровождается
авторскими
ремарками,
которые сразу
снижают эти
горделивые,
но невыполнимые
мечты: «...спала
князю ум похоти…»
Сам великий
князь со слезами
на глазах обвиняет
своих двоюродных
братьев в трагической
торопливости:
«рано еста
начала... себе
славы искати»,
«се ли створисте
моей сребреней
седине?» В
великокняжеских
палатах инозем­ные
гости

«Кають
князя Игоря

иже
погрузи жир
во дне Каялы,
рекы половецкыя

рускаго
злата насыпаша.

Ту
Игорь князь
выседе из злата
седла

а
в седло кощиево.

Уныша
бо градом забралы

а
веселие пониче».

Все
приведенные
слова поэта
- тяжелый обвинительный
акт Игорю от
имени погубленных
им воинов, их
жен и вдов, от
имени всей Руси
и ее великого
князя, от имени
православной
и католической
Европы. Если
бы поэт не сказал
всего этого,
если бы он
преуменьшил
размеры катастрофы,
то в его речи
прозвучала
бы фальшь, он
не достиг бы
своей высокой
цели — помочь
общими силами
Игорю ради
спасения от
новых несчастий
всей Руси.

Из этой
общей устремленности
рождался и
второй мотив
поэмы — храбрость
и рыцарственность
князя Игоря,
смелого сокола,
долетевшего
почти до моря.
Игорь не щадил
себя, заранее
связав свою
судьбу с судь­бой
своих воинов:
«С вами, русичи,
хощу главу свою
приложити, а
любо испити
шеломомь Дону!»
Игорь был, очевидно,
в гуще боя, был
ранен, и об этих
ранах поэт не
устает напоминать,
объединяя их
с судьбой всей
Руси:

«Вступита,
господина, в
злата стремень

за
обиду сего
времени,

за
землю Рускую,

за
раны Игоревы,
буего Святъславлича!»

Ярослав
Всеволодич
по всем своим
действиям
настолько
сходен со своим
дедом Олегом
Святославичем,
что невольно
возникает мысль
о со­знательной
аналогии, задуманной
автором «Слова
о полку Игореве».
Образ Олега
«Гориславича»
важен был в
поэме и сам по
себе, для того
чтобы напомнить
о том, кто первым
вступил в союз
с половцами,
но он имел еще
две грани: во-первых,
Олег был родоначальником
Ольговичей
и, во-вторых,
сходство внука
с дедом было
настолько
велико, что
избав­ляло
поэта от необходимости
в открытую
обличать Ярослава,
второго по
могуществу
Ольговича,
достаточно
было намеков.

Еще один
намек, и тоже
враждебный
Ярославу
Черниговскому,
содер­жится
в заключении
раздела, посвященного
этому князю:

«Се
у Рим крпчат
под саблями
половецкыми

а
Володимир под
ранами.

Туга
и тоска сыну
Глебову!»

Сторонникам
того взгляда,
что автор «Слова»
был придворным
пев­цом Ольговичей,
очень трудно
отстоять свои
позиции. Во
всяком случае,
все отчинные
левобережные
земли Ольговичей
должны быть
исключены. Из
всех тогдашних
Ольговичей
остается один
Святослав
Всеволодич
Киевский, которому
поэт симпатизирует
без оговорок
и без намеков,
но он не только
один из Ольговичей,
он великий
князь.

Рассмотрим
перечень тех
князей, к которым
автор поэмы
обратился с
призывом о
помощи. На первом
месте стоит
сын Юрия Долгорукого
— Всеволод
Большое Гнездо.
Киевляне долго
враждовали
с его отцом;
его самого в
свое время
предпочли
смоленским
Ростиславичам,
но в 1185 г. имели
полное право
пожалеть об
отсутствии
его многочисленных
войск.

В отличие
от всех других
князей, которых
автор «Слова»
призывал встать
за землю Русскую,
ко Всеволоду
он с таким призывом
не обратился.
Он только соблазнял
князя возможным
обилием полона
и как бы спрашивал
Всеволода, не
думает ли он
«прелетети
издалеча отня
злата стола
поблюсти».
Возможно, что
это вытекало
из реальной
военной обстановки
лета 1185 г. Кончак
и Гзак были
рядом, за Сулой,
а помощь от
Всеволода могла
подоспеть не
ранее чем через
месяц - полтора
после посылки
к нему гонца.

Вслед
за Всеволодом
Владимиро-Суздальским,
находившимся
далеко за левым
флангом русской
обороны, поэт
переходит к
центру Руси,
обра­щаясь
к Рюрику Киевскому
и Давыду Смоленскому.
Отношение
автора «Слова»
к братьям
Ростиславичам
различно, как
резко различно
было поведение
братьев в этой
войне с Кончаком
и еще ранее, в
1176 г., во время
нападения
половцев.

Автор
напоминает
братьям об их
совместном
поражении,
когда храбрые
дружинники,
будучи ранены,
рыкали как
туры, когда
боярские или
княжеские
золоченые шлемы
«по крови плаваша».
Напоминает
он только намеком,
не восхваляя
Рюрика и не
порицая «непритягшего»
Да­выда.

Совсем
свежа была в
памяти неслыханная
измена Давыда
во время отражения
Кончака у Киевских
гор в мае—июне
1185 г. Святослав
и Рюрик стояли
у Канева, а Давыду
был поручен
важнейший брод
через Днепр
у Треполя. Полки
Давыдовы отказались
форсировать
Днепр: «...уже
ся есмы изнемогле»,
хотя ни в одном
бою они не
участво­вали.
За Днепром
половцы штурмовали
Переяславль,
громили Римов,
а русские князья
«опоздишася
ожидающе Давыда
[со] Смоляны».
Впро­чем, ждать
его было уже
бесполезно:
«Давыд возвратися
опять [вспять]
со Смолняны».

С этой
изменой связано
и сочувствие
автора Владимиру
Переяслав­скому
(«...туга и тоска
сыну Глебову»),
и осуждение
«княжьего
непосо­бия»,
вложенное в
уста Святослава.
О трусливом
бегстве Давыда
поэт вспомнил
еще раз там,
где он подводил
итог своим
историческим
разы­сканиям:

«О,
стонатн Рускон
земли,

помянувшс
первую годину

и
первых князей!

Того
Старого Владимира

нельзе
бе пригвоздитн
к горам Киевьскым:

сего
бо ныне сташа
стязи Рюриковы,

а
друзии — Давыдовы

Но
розно ся им
хоботы пашут,

копиа
поют!»

Здесь
у поэта не простая
констатация
только что
описанного
положе­ния
на Киевских
горах, когда
Давыд ушел
восвояси, а
Рюрик мужественно
двинул полки
на Кончака. —
здесь Рюрик
Ростиславич,
великий князь
Киевский, поднят
почти на один
уровень со
своим великим
прадедом—
«Старым Владимиром»
— и показан как
продолжатель
его благородного
дела защиты
Руси. По отношению
к Рюрику поэт
избегал велеречивости
и пышных похвал,
но достаточно
твердо поставил
его на почетное
место. Рюрик
и Давыд даны
автором «Слова»
в таком же
противопоставлении,
как Владимир
Мономах и Олег
«Гориславич».

В призыве
о помощи в «Слове
о полку Игореве»
вслед за Ростиславичами
стоит Ярослав
Осмомысл Галицкий,
а далее идут
волынские
кня­зья, возглавляемые
Романом Мстиславичем.

Автор
«Слова о полку
Игореве» подробно
объяснил, почему
он не призывал
к защите Руси
многочисленных
полоцких князей:
у них были свои
заботы, свои
враги; из всего
полоцкого
гнезда Всеславлих
внуков (фактически
правнуков)
автор упомянул
только Васильковичей,
шурьев Святослава
Всеволодича
Киевского. Но
без всяких
объяснений
отверг­нуты
автором сыновья
Юрия Ярославича
Туровского
(линия Святополка
Изяславича)
- Ярополк, Святополк,
Ростислав, Глеб
Туровский,
Ярослав Пинский,
хотя двое последних
участвовали
в прошлогоднем
по­ходе Святослава
и Рюрика на
Ерель против
Кобяка.

Не обратился
поэт с призывом
и к сыновьям
Владимира
Мстиславича
«мачешича»
- Мстиславу,
Ростиславу,
Святославу,
хотя их владения
прямо подходили
к театру военных
дейст­вий против
Кончака и сами
они входили
в понятие «околних
князей».

Автор
«Слова» назвал
семерых князей
из младшего,
седь­мого, колена
и обошел своим
призывом две
значительные
княжеские
ветви, связанные
к тому же высоким
родством с
европейскими
королев­скими
домами.

К каким
же избранным
князьям, к каким
землям обратил
поэт свои пламенные
слова? Прежде