Художественная деталь

Астраханский Государственный Университет

РЕФЕРАТ ПО

ИНТЕРПРЕТАЦИИ ТЕКСТА

Тема: «Художественная деталь»

Выполнили:

Студенты группы

Астрахань

2003

Художественная деталь

В филологической науке не много явлений, столь часто и столь неоднозначно упоминаемых, как деталь. Мы все интуи­тивно принимаем деталь как «что-то маленькое, незначительное, означающее что-то большое, значительное». В литературоведе­нии и стилистике давно и справедливо утвердилось мнение о том, что широкое использование художественной детали может служить важным показателем индивидуального стиля и харак­теризует таких, например, разных авторов, как Чехов, Хемин­гуэй, Мэнсфилд. Обсуждая прозу 70—80-х годов, критики еди­нодушно говорят о ее тяготении к детали, которая отмечает только незначительный признак явления или ситуации, предостав­ляя читателю самому дорисовать картину. Популярность худо­жественной детали у авторов, следовательно, проистекает из ее потенциальной силы, способной активизировать восприятие чита­теля, побудить его к сотворчеству, дать простор его ассоциатив­ному воображению. Иными словами, деталь актуализирует преж­де всего прагматическую направленность текста и его модаль­ность.

Деталь, как правило, выражает незначительный, сугубо внеш­ний признак многостороннего и сложного явления, в большин­стве своем выступает материальным репрезентантом фактов и процессов, не ограничивающихся упомянутым поверхностным признаком. Само существование феномена художественной дета­ли связано с невозможностью охватить явление во всей его пол­ноте и вытекающей из этого необходимостью передать восприня­тую часть адресату так, чтобы последний получил представление о явлении в целом.

Индивидуальность внешних проявлений чувств, индивидуаль­ность избирательного подхода автора к этим наблюдаемым внеш­ним проявлениям рождает бесконечное разнообразие деталей, репрезентирующих человеческие переживания. Например, силь­ное душевное волнение своей героини А. Ахматова передает строчками, которые стали классическими: «Я на правую руку надела / Перчатку с левой руки». Ю. Герман представляет своего волнующегося героя с кастрюлькой в руке — вода полностью

выкипела, на дне катается яйцо, а он ничего не замечает. Ог­лушенные горем Гэтсби

(С. Фитцджеральд), Боснии (Дж. Голсуорси), лейтенант Генри (Э. Хемингуэй) ведут себя по-разному: Гэтсби стоит под проливным дождем, Боснии блуждает в ту­мане, лейтенант Генри садится за столик в кафе. Все это - внешние признаки глубоких страстей, очень индивидуально про­явленные разными героями и очень индивидуально отмеченные автором при помощи художественной детали.

При анализе текста художественная деталь нередко отождест­вляется с метонимией и, прежде всего, с той ее разновидностью, которая основана на отношениях части и целого,— синекдохой
. Основанием для этого служит наличие внешнего сходства между ними: и синекдоха, и деталь представляют большое через ма­лое, целое через часть. Однако по своей лингвистической и функ­циональной природе это различные явления. В синекдохе имеет место перенос
наименования с части на целое. В детали упот­ребляется прямое
значение слова. Для представления целого в синекдохе используется его броская, привлекающая внимание черта, и основное назначение ее — создание образа при общей экономии выразительных средств. В детали, напротив, исполь­зуется малоприметная черта, скорее подчеркивающая не внеш­нюю, а внутреннюю связь явлений. Поэтому на ней не заостря­ется внимание, она сообщается мимоходом, вроде бы вскользь, но внимательный читатель должен разглядеть за нею картину действительности.

В синекдохе происходит однозначное замещение того, что называется, тем, что имеется в виду. При расшифровке си­некдохи те лексические единицы, которые ее выражали, не уходят из фразы, а сохраняются в своем прямом значении. Напри­мер, фразаизроманаИ. Шоу «Молодыельвы» "Не made his way through the perfume and conversation" всемичитателямибудетпрочитанакакНе made his way through the perfumed and conversing crowd of people.

В детали имеет место не замещение, а разворот, раскрытие. При расшифровке детали однозначности нет. Истинное ее со­держание может быть воспринято разными читателями с разной степенью глубины, зависящей от их личного тезауруса, внима­тельности, настроения при чтении, прочих личных качеств ре­ципиента и условий восприятия. Например, в одном из извест­ных рассказов У. Фолкнера "That Evening Sun" отношения в семье Компсонов не описываются открыто, а показаны через художественную деталь: "I stayed quiet, because Father and I both knew that Mother would want him to make me stay with her if she just thought of it in time. So Father didn't look at me". Близость и взаимопонимание отца и сына {"both knew"), беспочвенная требовательность и капризность матери ("just thought of it in time"), повторяемость ситуации, в ко­торой матери угождают, не считая ее правой, выполняя свой джентльменский долг,— все эти оттенки человеческих отношений и проявление внутренних конфликтов показаны через внешне незначительные детали поведения.

И наконец, для успешного функционирования метонимии дос­таточен контекст, обеспечивающий реализацию обоих значений -словарного и контекстуального. Он, как правило, не превышает предложения, как, например, в известных строчках: «Я три тарел­ки съел», «Все флаги в гости будут к нам».

Деталь функционирует в целом тексте. Ее полное значение не реализуется лексическим указательным минимумом, но тре­бует участия всей художественной системы, т. е. непосредственно включается в действие категории системности. Таким образом, и по уровню актуализации деталь и метонимия не совпадают.

Художественную деталь всегда квалифицируют как признак лаконичного экономного стиля. При этом часто вспоминают фразу А. П. Чехова из письма брату, впоследствии помещенную ,в рассказ «Волк» и в IV акт «Чайки», где Треплев говорит о Тригорине: «У него на плотине блестит горлышко разбитой бутылки и чернеет тень от мельничного колеса — вот и лунная ночь готова». Но если сравнить предлагаемое Чеховым описание с фразой, которую оно проецирует: «Была лунная ночь», ока­жется, что последняя гораздо короче, а значит,— экономнее? Что же на самом деле экономнее: дать полное описание явле­ния или представить его через деталь?

Здесь мы с вами должны вспомнить, что речь идет не о количественном параметре, измеряемом суммой словоупотребле­ний, но о качественном — о воздействии на читателя наиболее эффективным способом '. И деталь является как раз таким спо­собом, ибо она экономит изобразительные средства, создает образ целого за счет незначительной его черты. Более того, она застав­ляет читателя включиться в сотворчество с автором, дополняя картину, не прорисованную им до конца. Короткая описательная фраза действительно экономит слова, но все они автоматизирова­ны, и зримая, чувственная наглядность не рождается. Деталь же — мощный сигнал образности, пробуждающий в читателе не только сопереживание с автором, но и собственные творческие устремления. Не случайно картины, воссоздаваемые разными чи­тателями по одной и той же детали, не различаясь в основном направлении и тоне, заметно различаются по обстоятельности и глубине прорисовки.

Помимо творческого импульса деталь несет читателю и ощу­щение самостоятельности созданного представления. Не учитывая того, что целое создано на основании детали, сознательно ото­бранной для него художником, читатель уверен в своей независимости от авторского мнения. Эта кажущаяся самостоятель­ность развития читательской мысли и воображения придает повествованию тон незаинтересованной объективности. Деталь по всем этим причинам — чрезвычайно существенный компонент художественной системы текста, актуализирующий целый ряд текстовых категорий, и к ее отбору вдумчиво и тщательно от­носятся все художники.

Функциональная нагрузка детали весьма разнообразна. В зависимости от выполняемых функций можно предложить следующую классификацию типов художественной детали: изобра­зительная, уточняющая, характерологическая.

Изобразительная
деталь призвана создать зрительный образ описываемого. Наиболее часто она входит в качестве составного элемента в образ природы и образ внешности. На использовании одной изобразительной детали построен лучший, многократно награжденный рассказ С. Бенсон "The Overcoat".

Автор нигде не осуждает свою героиню, м-с Бишоп, но создает полную картину ее супружеской жизни и ее характера через деталь: метро ее соседом оказался человек в старом лос­нящейся пальто с потертыми манжетами. Она мысленно, с ог­ромной симпатией, даже нежностью дорисовала его биографию: как тяжко ему живется, какая у него нерадивая жена. Дома, после сцены, которую она устроила мужу, м-с Бишоп увидела на спинке стула его пальто — старое, лоснящееся и с потертыми манжетами.

Пейзаж и портрет очень выигрывают от использования детали: именно она придает индивидуальность и конкретность дан­ной картине природы или внешнего облика персонажа. В вы­боре изобразительной детали четко проявляется точка зрения автора, актуализируются категория модальности, прагматической направленности, системности. В связи с локально-темпоральным характером многих изобразительных деталей, можно говорить о периодической актуализации локально-темпорального контину­ума через изобразительную деталь.

Основная функция уточняющей детали — путем фиксации незначительных подробностей факта или явления создать впе­чатление его достоверности. Уточняющая деталь, как правило, используется в диалогической речи или сказовом, перепоручен­ном повествовании, о котором речь пойдет ниже. Для Ремарка и Хемингуэя, например, характерно описание передвижения героя с указанием мельчайших подробностей маршрута — названий улиц, мостов, переулков и т. п. Читатель при этом не полу­чает представления об улице. Если он никогда не бывал в Па­риже или Милане, у него не возникает ярких ассоциаций, свя­занных с местом действия. Но у него возникает картина дви­жения — быстрого или неторопливого, взволнованного или спо­койного, направленного или бесцельного. И эта картина будет отражать душевное состояние героя. Поскольку же весь процесс движения крепко привязан к местам реально существующим, известным понаслышке или даже из личного опыта, т. е. вполне достоверным, фигура вписанного в эти рамки героя тоже при­обретает убедительную правдивость.

Скрупулезное внимание к незначительным подробностям пов­седневного быта чрезвычайно характерно для прозы 60—80 годов (например, для английских пролетарских писателей, для совет­ских авторов так называемой «городской» новеллы и повести). Расчлененный до минимальных звеньев процесс утреннего умыва­ния, чаепития, обеда и т. п. знаком каждому (при неизбежной вариативности каких-то составляющих элементов). И персонаж, стоящий в центре этой деятельности, тоже приобретает черты достоверности. Более того, поскольку вещи характеризуют своего обладателя, уточняющая вещная деталь весьма существенна для создания образа персонажа. Отмечая это, К. С. Станиславский говорил о Чехове: «Чехов — неисчерпаем, потому что, несмотря на обыденщину, которую он будто бы всегда изображает, он говорит всегда в своем основном, духовном лейтмотиве не о случайном, не о частном, а о человеческом с большой бук­вы». Следовательно, не упоминая впрямую человека, уточня­ющая деталь участвует в создании антропоцентрической нап­равленности произведения.

Характерологическая деталь — основной актуализатор антропоцентричности. Но выполняет она свою функцию не косвенно, как изобразительная и уточняющая, а непосредственно, фиксируя отдельные черты изображаемого характера. Данный тип художественной детали рассредоточен по всему тексту. Автор не дает подробной, локально-концентрированной характеристики персонажа, но расставляет в тексте вехи — детали. Они обычно подаются мимоходом, как нечто известное. Весь состав характерологических деталей, рассыпанных по тёксту, может быть направлен либо на всестороннюю характеристику объекта, либо на повторное

выделение его ведущей черты. В первом случае каждая отдельная деталь отмечает иную сторону характера, во втором — все они подчинены показу главной страсти персонажа и ее постепенному раскрытию. Например, понимание сложной закулисной махинации в рассказе Э. Хемингуэя «Пятьдесят ты­сяч», завершающейся словами героя — боксера Джека "Ifs funny how fast you can think when it means that much money", подготавливается исподволь, настойчивым возвращением к одно­му и тому же качеству героя. Вот боксер вызвал по между­городному телефону жену. Обслуживающий его штат отмечает, что это его первый телефонный разговор, раньше он отправ­лял письма: "a letter only costs two cents". Вот он уезжает из тренировочного лагеря и дает негру-массажисту два доллара. На недоуменный взгляд своего спутника отвечает, что за массаж уже уплатил антрепренеру по счету. Вот, уже в городе, услышав, что номер в отеле стоит 10 долларов, возмущается: "That's too steep". Вот, поднявшись в номер, он не торопится отблагодарить боя, притащившего чемоданы: "Jack didn't make any move, so I gave the boy a quarter". Играя в карты, он счастлив при грошовом выигрыше: "Jack won two dollars and a half... was feeling pretty good" и т. п. Так, многократно повторяемыми замечаниями о мелочной скупости героя, на счету которого в банке лежит не одна тысяча, Хемингуэй делает его ведущей характеристикой страсть к накоплению. Читатель оказывается внутренне подготовленным к развязке: для человека, цель кото­рого — деньги, сама жизнь дешевле капитала. Автор тщательно и осторожно подготавливает вывод читателя, направляя его по вехам-деталям, расставленным в тексте. Прагматическая и кон­цептуальная направленность обобщающего вывода оказывается таким образом скрытой под мнимой самостоятельностью чита­теля в определении собственного мнения. Характерологическая деталь создает впечатление устранения авторской точки зрения и поэтому особенно часто используется в подчеркнуто объек­тивированной прозе XX в. именно в этой своей функции.

Имплицирующая деталь отмечает внешнюю характерис­тику явления, по которой угадывается его глубинный смысл. Основное назначение этой детали, как видно из ее обозначения,— создание импликации, подтекста. Основной объект изображе­ния — внутреннее состояние персонажа. Например, рассказ Д. Г. Лоуренса «Прусский офицер» весь построен на исполь­зовании имплицирующей детали. Истинный характер противоес­тественных страстей офицера, сочетание высокомерного аристо­кратизма и низменных инстинктов, сложность раздирающих его внутренних противоречий — все представлено через серию импли­цирующих деталей, отмечающих внешние штрихи отношений офи­цера и солдата, скрывающих их внутренний конфликт. При­мерами имплицирующей детали являются и фрагменты рассказа У. Фолкнера «Вечернее солнце», приведенные выше.

Имплицирующая деталь является основным средством созда­ния СПИ, поэтому ее справедливо можно считать актуализатором именно данного вида информативности текста. Она всегда антропоцентрична и всегда выступает в системе других типов детали и прочих средств актуализации.

В определенном смысле все названные типы детали участ­вуют в создании подтекста, ибо каждая предполагает более широкий и глубокий охват факта или события, чем показано в тексте через деталь. Однако каждый тип имеет свою функци­ональную и дистрибутивную специфику, что, собственно, и поз­воляет рассматривать их раздельно. Изобразительная деталь создает образ природы, образ внешности, употребляется в основ­ном единично. Уточняющая — создает вещный образ, образ обстановки и распределяется кучно,

по 3—10 единиц в описатель­ном отрывке. Характерологическая — участвует в формировании образа персонажа и рассредоточивается по всему тексту. Импли­цирующая — создает образ отношений между персонажами или между героем и реальностью.

Так, например, к разряду художественной детали можно отнести изо­бразительные слова — слова, наделенные дополнительной выразитель­ностью даже в изолированном виде. Чаще всего это глаголы, обозначающие какое-либо действие и одновременно с этим сообщающие манеру его протекания: to sprint (=to run fast); to gobble ( = to swallow in big rapid lumps); to plod (=to walk heavily). Изобразительные глаголы не располагают словарной сти­листической маркированностью, но они экспрессивны и эмоционально окрашены за счет закрепившегося коллективного отношения к определенному качествен­ному проявлению действия. Наличие оценочных и эмоциональных компонентов усиливает изобразительную силу подобных слов.

В определенных условиях художественная деталь может стать художественным символом.

О символике современной литературы пишут много. Причем нередко разные критики усматривают разные символы в одном и том же произведении. В какой-то мере это объясняется полисе­мией самого термина. Символ выступает в качестве выразителя метонимических отношений между понятием и одним из его кон­кретных репрезентантов. Знаменитые слова «Перекуем мечи на орала», "Sceptre and crown will tumble down" - примеры метони­мической символики. Здесь символ носит постоянный и важный для данного явления характер, отношения между символом и це­лым понятием реальны и стабильны, не требуют домысливания со стороны реципиента. Раз обнаруженные, они часто повторяются в разнообразных контекстах и ситуациях; однозначность расшиф­ровки ведет к устойчивой взаимозаменяемости понятия и символа. Это, в свою очередь, обусловливает закрепление за символом функции устойчивой номинации объекта, которая вводится в семан­тическую структуру слова, регистрируется в словаре и устраняет необходимость параллельного упоминания символа и символизи­руемого в одном тексте. Языковая закрепленность метонимиче­ского символа лишает его новизны и оригинальности, снижает его образность.

Второе значение термина «символ» связано с уподоблением двух или более разнородных явлений для разъяснения сущности одного из них. Никаких реальных связей между уподобляемыми категориями нет. Они лишь напоминают друг друга внешностью, размерами, функцией и т. п. Ассоциативный характер связи между символом и понятием создает значительные художественные воз­можности применения символа-уподобления для придания кон­кретности описываемому понятию. Символ-уподобление при рас­шифровке может быть сведен к финальному трансформу «символ (s) как основное понятие (с)». Такой символ часто выступает в качестве заголовка произведения. Например, у А. Мердок "The Sandcastle" символизирует любовь, мечты героев. Они — как не­прочное сооружение на песке. "The Spire" У. Голдинга — взмет­нувшийся в небо шпиль, похоронивший под собой своих создате­лей,— как гордыня и фанатизм героя, похоронившие под собой его человеческие чувства и желания. Ослепительная и недости­жимая вершина Килиманджаро — как несостоявшаяся творческая судьба героя рассказа Э. Хемингуэя «Снега Килиманджаро». Особняк Гэтсби из одноименного романа Фицджеральда, сначала чужой и заброшенный, потом залитый блеском холодных огней и вновь пустой и гулкий,— как его судьба с ее неожиданным взле­том и падением.

Символ-уподобление характеризуется двумя формальными по­казателями: он используется в тексте параллельно с символизи­руемым понятием и удален от него на значительное расстояние. Последнее обстоятельство обусловливает только ретроспективное осознание символа в его функции уподобления. В «Саге о Форсай­тах» Дж. Голсуорси любовь юных Флер и Холли сравнивается Фор­сайтами с корью: это детское увлечение пройдет, как легкая дет­ская инфекция. И только прозвучавший через много лет вопрос «Ну, как вы справились со своей корью?» возвращает читателя к осознанию исходного сравнения как символического уподобления.

Символ-уподобление часто представлен в заглавии. Он всегда выступает актуализатором концепта произведения, прагматически направлен, опирается на ретроспекцию. Благодаря актуализации последней и связанной с ней необходимостью возвращения к на­чалу текста, он усиливает текстовую связность и системность, т. е. символ-уподобление, в отличие от метонимии,— это явление текстового уровня.

Наконец, символом, как уже было сказано, в определенных условиях становится деталь. Этими условиями являются окказио­нальность связи между деталью и представляемым ею понятием и неоднократная повторяемость выражающего ее слова в пределах данного текста. Переменный, случайный характер связи между понятием и отдельным его проявлением требует пояснения их отно­шений. Символизирующая деталь поэтому всегда сначала употреб­ляется в непосредственной близости от понятия, символом кото­рого она будет выступать в дальнейшем. Повторяемость же узако­нивает, упрочивает случайную связь, аналогичность ряда ситуаций закрепляет за деталью роль постоянного репрезентанта явления, обеспечивает ей возможность независимого функционирования.

В творчестве Э. Хемингуэя, например, символом несчастья в ро­мане «Прощай, оружие!» становится дождь, в «Снегах Килиманд­жаро»— гиена; символом мужества и бесстрашия—лев в рас­сказе «Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера». Лев во плоти и крови является важным звеном в развитии сюжета. От тостов бе­лого охотника Вильсона за победу над этим львом до счастливого осознания героем своей победы — вот, по сути дела, весь рассказ. Первый повтор слова lion находится в непосредственной близости от квалификации мужества героя. Дальнейший сорокакратный, рассредоточенный по всему рассказу повтор слова постепенно ослабляет значение соотнесенности с конкретным животным, вы­двигая на первый план формирующееся значение «храбрость». И в последнем, сороковом употреблении слово "lion" выступает полномочным символом понятия: "Macomber felt unreasonable happiness that he had never known before... 'You know, I'd like to try another lion,' Macomber said". Последнее употребление слова «лев» никак не связано с внешним развитием сюжета, ибо герой произносит его во время охоты на буйвола. Оно появляется как символ, выражая всю глубину перемены, происшедшей в Макомбере. Потерпев поражение в первом испытании на храбрость, он хочет победить в аналогичной ситуации, и это проявление мужест­ва будет завершающим этапом утверждения его только что обре­тенной свободы и независимости.

Таким образом, деталь-символ требует исходной экспликации своей связи с понятием и формируется в символ в результате неод­нократного повторения в тексте в аналогичных ситуациях. Сим­волом может стать любой тип детали.

Например, изобразительной деталью пейзажных описаний Гол­суорси в «Саге о Форсайтах», связанных с зарождением и разви­тием любви Ирэн и Боснии, служит солнечный свет: "into the sun, in full sunlight, the long sunshine, in the sunlight, in the warm sun". И наоборот, ни в одном описании прогулки или деловой поездки Форсайтов солнца нет. Солнце становится деталью-символом любви, осветившей судьбы героев.

Символическая деталь, таким образом, это не еще один, пятый, тип детали, имеющий собственную структурную и образную спе­цифику. Это, скорее, более высокая ступень развития детали, свя­занная с особенностями ее включения в целый текст, это очень сильный и разносторонний текстовой актуализатор. Она эксплици­рует и интенсифицирует концепт, сквозным повтором пронизывая текст, существенно способствует усилению его связности, целост­ности и системности, и, наконец, она всегда антропоцентрична.

Было рассмотрено три элемента художественного текста: заго­ловок, имя собственное, деталь, которые выступают актуализаторами текстовых категорий и реализуют свой содержательно-эсте­тический потенциал на уровне целого текста. Из них только один - заголовок - имеет фиксированную позицию. Учитывая важность места, занимаемого заголовком, в определении его множественных функций в тексте, И. В. Арнольд справедливо относит его к так называемым сильным позициям текста. Их состав окончательно не определен. Специалисты по теории литературы склонны относить сюда, например, кульминацию, хотя кульминация — понятие сю­жетное и фиксированного места в архитектонической структуре текста не имеет. С другой стороны, рассмотрение начала и конца произведения как его сильных позиций ни у кого возражений не вызывает. Их важность в адекватном восприятии и интерпре­тации текста объясняет и обращение к ним.

Литература.

1. О теории художественной речи. Виноградов В.В. – Москва, 1971

2. Интерпретация текста. Кухаренко В.А. - Москва, 1988

3. Стилистика текста. Одинцов В.В. - Москва, 1980