Образ маленького человека у Н.В.Гоголя ("Шинель") и у Акутагавы Р. ("Бататовая каша")
Рудольф Сикорски
Образ маленького человека известен давно - благодаря, например, таким мастодонтам, как Николай Гоголь или Фёдор Сологуб, - и неисчерпаем, на мой взгляд, несмотря на то, что в большинстве случаев грозит летальным исходом своему носителю. И это почти обязательное ограничение рождает вполне закономерный интерес: действительно ли оно обязательно, и не может ли существовать в природе варианта, который хотя бы оставляет надежду на более желанный путь развития событий для этого маленького человека, который вызывает жалость даже у своего жестокого окружения, - должен вызывать её и у авторов.
И вот в 1916 году, почти три четверти века спустя после гоголевской "Шинели", не такой известный в наших отечественных литературных кругах, как А.Чехов (тоже мастер разработки характеров "маленьких людей"), но никак не менее талантливый, тогда ещё двадцатичетырёхлетний автор нескольких рассказов Акутагава Рюноскэ делает попытку - почти скалькировав первую половину "Шинели" - принципиально изменить её вторую, решающую часть. И в далёком Токио "маленький человек" видит луч света - намёк на возможность полного освобождения. Не стоит и говорить, что попытка юного японского Дракона оказалась необычайно удачной.
Человек, владеющий контрольным пакетом моей любви, уважения и восхищения, безусловный авторитет в данном вопросе - Аркадий Натанович Стругацкий, в данном случае выступивший в роли переводчика с японского на русский именно "Бататовой каши", свидетельствует, что подобный опыт не явился ни первым, ни, тем более, единственным на творческом пути Акутагавы. Таким было и первое произведение, принесшее ему известность, - "Ворота Расёмон", те же приёмы использовал он в новеллах "Сад", "Барышня Рокуномия" и других. Рано поняв, что гиперболизировать внутренний мир героя можно лишь с помощью события, он направил свою мысль на его поиски - в прошлое. Событием, говорит он, может быть что угодно: от вселенской катастрофы - до подлой мелочи жизни - например, приобретения новой шинели. Причём, на авторство идей Акутагава не претендует - его сознательная роль заключается в том, чтобы в старых сюжетах обнаружить новый смысл. Стругацкий отмечает, что особый интерес в этом плане вызывает рассказ "Бататовая каша". В его основу положен древний анекдот про бедного самурая, всю жизнь мечтавшего "нажраться" бататовой каши, и как он ею объелся, когда сильные мира сего предоставили ему такую возможность. Однако Акутагава построил на этом непритязательном анекдоте откровенный парафраз "Шинели" Гоголя, что подтверждается многими прозрачными моментами, бесспорно указывающими на первоисточник. Михаил Иосифович Веллер аттестует это приём как "литературное отрицание": "Акутагава в "Бататовой каше" предложил обратный вариант "Шинели" Гоголя: бедный маленький человек получает желаемое в огромных размерах." Но истоки новеллы Акутагавы - это "Шинель", посмотрим же, как они развиваются, и где именно начинаются расхождения.
. Первое, что мы видим, открыв оба произведения, - это сообщение о неопределённо давнем времени, в котором происходит действие; тут же говорится и о неважности даты для его описания. Далее речь идёт о месте работы главного героя - тоже не важное. С именем начинается первая путаница: если Гоголь, великий насмешник, одаривает своего подопытного чудесно дурацким названием - Акакий Акакиевич да ещё и Башмачкин, тем самым предупреждая читателя о начале веселья, то уже склонный к детальному и скупому реализму за счёт антуража в выписывании характеров Акутагава лишает свой персонаж какого-либо собственного имени, и в случае нужды характеризует его согласно незначительной должности, занимаемой им, - гои. Что касается внешнего вида героев, то тут наблюдаются маленькие непринципиальные отличия, не оставляющие возможности говорить о нём иначе, чем о маленькой: невысокий рост, страшненький нос, туповатое выражение лица... Оба героя могут похвастаться своей невезучестью: Башмачкин обладает особой харизмой "ходя по улице, поспевать под окно именно в то самое время, когда из него выбрасывали всякую дрянь, и оттого вечно уносил на шляпе арбузные и дынные корки и тому подобный вздор." Гои не везёт с желанной кашей - в случае больших праздников, на которые её готовили, ему хватало её "весьма немного, только смазать глотку." Одеваются горемыки тоже как попало: потёртую шинель Башмачкина сослуживцы называют капотом, старая одежда и облупленный меч гои тоже не добавляют ему популярности. Вообще, нет такого человека в хронотопе этих новелл, который не воспользовался бы возможностью обидеть маленького человека - тут, кстати, всё совпадает: смотрим у Гоголя: "В департаменте не оказывалось к нему никакого уважения." У Акутагавы: "В самурайских казармах на гои обращали не больше внимания, чем на муху." В иерархическом контексте - отношения такие же. Наиболее прозрачный момент - у Гоголя: "Молодые чиновники [...] сыпали на голову ему бумажки, называя это снегом." А вот у Акутагавы: "... к узлу волос на макушке ему прицепляли клочки бумаги..." Жалобы на жизнь у обоих маленьких людей совершаются одинаковым способом и вызывают такой же слабый, но горький резонанс: доведённый до крайности Акакий Акакиевич произносит: "Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?", а гои говорит, состроив непонятную гримасу: "Что уж вы, право, нельзя же так...", причём вид их делается таким жалким, что и тут и там находится не окончательно очерствевшая душа, понимающая при этой нечастой жалобе весь ужас их беспомощного положения и стыдящаяся своих действий и прекращающая их впредь - но это случается спорадически... Издеваться над Башмачкиным находит приятным даже пьяница-портной Петрович, пугая его астронономической ценой на шинель. Гои пугает самурай Тосихито, везущий его к себе за бататовой кашей, отказываясь говорить, где же именно расположен пункт назначения их путешествия по небезопасным провинциям.
Совпадает также и первое увлечение обоих неудачников - это служба, хотя Башмачкин научился любить свою работу (переписывание), а гои, кажется, всего лишь ищет спасения от своего окружения - от жизни, если угодно. Гоголь пишет: "Мало сказать: он служил ревностно, нет, он служил с любовью. [...] Вне этого переписывания, казалось, для него ничего не существовало." Акакий Акакиевич берёт работу на дом и переписывает бумаги ради собственного удовольствия. "Написавшись всласть, он ложился спать, улыбаясь заранее при мысли о завтрашнем дне: что-то бог пошлёт переписывать завтра." О безымянном гои сообщается лишь, что он предпочитает работать, чем наблюдать "развлечения" коллег, жертвой которых он был; должно быть, поэтому, а не по природной склонности "... он с весьма давнего времени ежедневно и неутомимо отправляет одни и те же обязанности..."
Но у обоих этих персонажей есть другая, тайная мечта, объединяющая их, и с которой начинаются серьёзные расхождения в сюжете рассматриваемых рассказов. Кстати, оба произведения носят название именно желаний, стающих второй натурой героев и движущей силой их судеб. Гоголь наделяет своего героя желанием, обусловленным необходимостью: шинель, долгие годы защищавшая Акакия Акакиевича от злых
Несколько иная ситуация с гои Акутагавы. Его мечта - это желание в чистом виде; желание как таковое. Казалось бы - еда, ещё и сладкая... Такие желания возникают разве что у детей. У детей - и у тех, кто лишён всего - даже элементарного самоуважения. Впрочем, такая мелочь, как сладкая каша, слишком сильно завладела естеством гои. Читаем: "Вот уже несколько лет он питал необыкновенную приверженность к бататовой каше [...] И поесть до отвала бататовой каши было давней и заветной мечтой нашего гои. [...] ... он и сам, наверное, не вполне отчётливо сознавал, что вся его жизнь пронизана этим желанием. И тем не менее можно смело утверждать, что жил он именно для этого".
Дальше оба маленьких человека идут своими путями; во-первых, Башмачкин получает свою шинель. И что же оказывается? она очень изменяет его характер. Ещё в период ожидания "Он сделался как-то живее, даже твёрже характером..." Новое увлечение даже вытесняет старое: "Один раз, переписывая бумагу, он чуть было даже не сделал ошибки, так что почти вслух вскрикнул: "ух!" и перекрестился." Шинель делает его более весомой фигурой на службе: с ним разговаривают, его расспрашивают, в конце концов его приглашают в гости! Зато, собственно говоря, именно шинель и убивает его: вряд ли без неё возникла бы необходимость выходить вечером из дома - впрочем, без неё у Башмачкина ничего бы и не отобрали. Далее, ища справедливости для пропавшей шинели, он наверное впервые в жизни повышает голос и чего-то требует. Кроме того, он впервые не появляется на службе. Скажу больше: именно шинель виновата в том, что после смерти Башмачкин меняется местами с теми, кто его обижал, запугивает и терроризирует весь город, превратившись в призрака-мстителя, разыскивающего свою шинель.
Бататовая же каша до поры до времени имеет достаточно ограниченное влияние на гои - она придаёт ему храбрости: он очень боится ехать в такую даль с Тосихито: "Если бы надежда бататовой каши не возбудила его смелости, он, вероятно, тут же оставил бы Тосихито и повернул обратно в Киото."
Кстати, должна отметить, что у обоих авторов высокого мастерства достиг приём описания через деталь: Гоголь расцвечивает портного Петровича кривым глазом и "рябизной по всему лицу", много внимания уделяя большому пальцу на его ноге "с каким-то изуродованным ногтём, толстым и крепким, как у черепахи череп." У Акутагавы такие вещи встречаются на каждом шагу: чирей на правой щеке слуги в "Воротах Расёмон", отрезанный палец в "Сомнении", гои, чихающий в серебряный котелок в "Бататовой каше".
Так вот, гои, которого Тосихито привёз к себе в Цуругу с целью посмотреть, сколько же бататовой каши он одолеет, с одной стороны - попадает в рай: аж два подбитых ватой кимоно из блестящего шёлка, сакэ, обещанная желанная каша, бататы для которой уже на стадии сбора шустрыми слугами; а с другого - ужас охватывает гои: далеко от дома, у чужих могущественных людей, которые властны издеваться над ним, как угодно - он уже не хочет этой каши, а тлько чтобы всё закончилось. Акутагава уверяет: "С ещё большей силой, нежели раньше, ощутил он, как ему хочется по возможности оттянуть угощение бататовой кашей, и это ощущение зловеще укрепилось в его сознании. [...] И чем больше он думал, тем тоскливее ему становилось." Тут всё зеркально изменено: если Акакий Акакиевич сначала был исполнен радостного предвкушения счастья, обернувшегося трагедией, то гои, наоборот, был охвачен ужасом, от которого спасся благодаря вмешательству судьбы. А что бы стало с Акакием Акакиевичем, спрашивает Аркадий Стругацкий, если бы у него не отняли шинель, а, наоборот, подарили бы ему десяток шинелей, сотню шинелей, завалили бы его шинелями? Что происходит в психике маленького человека, когда её маленькие мечты сбываются с гомерическим излишком? Именно этот эксперимент поставил Акутагава в своём рассказе. Бедняга пришёл в ужас от количества желанной каши. Он еле одолел маленький котелок. Мечта его при встрече с перспективой полного удовлетворения перешла в панический страх, а страх - в безнадёжное сожаление об утраченной мечте. Но в конце концов исчезло и сожаление. Маленькому человеку намного легче и проще жить без всяких желаний.
Наверное, гореть мне в аду, но я не согласна с Аркадием Натановичем, который, как я понимаю, воспринимал инцидент с неспособностью гои одолеть больше одного котелка выстраданной бататовой каши и его ненависть к этому предмету своих мечтаний, как его символическую смерть как личности. Но я почему-то вижу это совсем иначе - как символическое освобождение гои, как получение им неожиданной душевной свободы: есть такое выражение, что когда кто-то теряет всё, ему уже нечего терять. Я не хочу представлять всё в таком мрачном свете; я бы скорее сказала, что ему нечего бояться, а это же наилучший путь к освобождению. После бататовой каши чем ещё можно запугать гои? что ещё можно отобрать у него? Как сказал Веллер о профессии дворника: "... не понизят тебя - некуда, не уволят - самим улицы мести придётся..."
Напоследок хочу остановиться на принципиально новом приёме, введённом Акутагавой Рюноскэ: элементе сказочности (не путать с мистичностью). Всем известна славянская сказка про хитрого мужика, продавшего барину за бешенные деньги обыкновенного зайца, предварительно сделав вид, что посылает его домой с наказом жене встретить и накормить их. К этому же приёму прибегает самурай Тосихито, желающий таким образом как следует напугать и без того испуганного гои своим величием: он будто бы отсылает лису к своим слугам с аналогичным сообщениям. Возможно, Акутагава использовал этот эпизод, чтобы слегка выправить акценты, показав тщеславное хвастовство Тосихито и удачную политику невмешательства, выбранную всё-всё понимающим гои.
Это насчёт сказочности.
Что касается мистичности, то призрак Башмачкина, крадущий шинели у Гоголя, у Акутагавы уравновешивается оборотнем в виде лисицы-кицунэ, персонажа японского фольклора, которая воплощается в жену Тосихито и в таком виде оповещает двор о его воле, а не собственной персоной, как было бы у нас. Та же лиса появляется под конец в образе судьбы, спасающей своего избранника - гои от желанной бататовой каши, ставшей ему ненавистной.
Таким образом Акутагава Рюноскэ доказал, что даже такой ограниченный образ, как образ маленького человека, - не обязательно должен сводиться на нет заложенным в нём набором качеств и желаний, а главное - то, что он вообще задумался над тем, что у медали может быть две стороны, а у проблемы - как минимум два пути решения.