Болью любви
Эта повесть называется как послание, которым в день всех влюблённых подаётся знак признания в любви - сердечко на открытке. Нов названии повести это знак любви и печали: "Вlue Vаlentine". Это история одной любви, ставшая печальным посланием ко всем, кто его когда-нибудьпрочтёт. Именно так: "когда-нибудь", а не тотчас. Она стала литературой уже сегодня, но была написана, по-моему, с таким очень честным иточным ощущением времени. Оно, наше время, больше не принимает сигналов о бедствии. То ли это болевой шок, который однажды пройдёт. То ли высшая стадиягуманизма: тотальное освобождение от всех страданий рода человеческого с помощью обезболивающих средств. Эдакий цивилизованный способ, по сути,духовного самоубийства. Больное общество потребителей ничего не хочет знать о своих же болезнях, не желает чувствовать ни чужой, ни собственной боли - простолечится от неприятных ощущений более приятными.
Но боль - это полученное только такой ценой, самое проницательное знание о жизни. Знание всегда открывается кому-то одному,а не исчезнет оно никогда бесследно потому, что уже открывает что-то очень многим. Это, по-моему, инстинкт к спасению; незнание так или иначе губит, азнание так или иначе спасает, при этом вроде бы эфемерное "знание о жизни" добывается поначалу слепцами, уберегая-то потом всех зрячих. Длясвоего выживания человек может уничтожать себе подобных, повинуясь чувству ненависти как инстинкту. Но также, чтобы выжить, спасает себе подобного, уже повинуяськак инстинкту любви. Даже сострадание - это чувство не воспитанное, а инстинктивное. Каждое чувство, будь то ненависть или любовь, рождается в душепомимо воли. Поэтому жизнь человека изначально трагична, расколотая как будто надвое. И если она не проходит в борьбе с другими, даже кровно близкими, тостановится борьбой с самим собой.
"Вlue Vаlentine" - это первое серьёзное литературное произведение о любви в сегодняшнем времени, родственное всему, чтобыло написано в русской литературе на тему о трагедии непонимания любящих людей, но без пафоса духовного задания: история о двоих, написанная тоже толькодля двоих - тем, кто знал и писал, для того, кто прочтёт и узнает.
На язык современности переложено всё то, что, казалось бы, старо как мир. Но всё, что можно услышать - "Крейцеровусонату" Толстого или "Осень" Бергмана - превращается в доводы, извлекаемые из такого, чужого опыта мужчиной и женщиной, застигнутыми в моментрасплаты как будто уже за все грехи перед друг другом. Застигнутые бытом, жизнью, временем, в которых они как мушки, застывшие в прозрачной смоле.
Он одарённый человек, но лишний в своём времени, почти чужой и среди себе подобных - тех, кого мог бы назвать "собратьямипо перу", если бы ещё было это братство. Всё, что есть главного в жизни, - свобода и любовь. Но личное, что строил он на этом фундаменте, оказалось вдругзыбко. Свобода? Она есть, но безжизненная, что даётся давно всем и каждому без личной за неё борьбы. Жить иначе он уже не хочет или не может: его свобода -это свобода творчества, а благополучная жизнь - худой невзрачный быт, дающий такую свободу. Зарабатывает на жизнь по грошам, то есть трудно, журналистскойподёнщиной, но с каким-то презрением - то ли к деньгам, то ли к пошловатому фарисейскому ремеслу. Копится уныние, если и не равнодушие к собственнойучасти. Свобода как кислородный коктейль из пены - гордости, снобизма, идей, идеалов - лишь вспенившись, тут же выдыхается. А легче давно не дышится и жаждыне утоляешь. Всё это пьёшь как воду из-под крана: хочешь пей, а хочешь прими душ или ванну - разве что в ванной комнате почему-то всегда отвратительно пить,а на кухне уже-то не по себе умываться. Свобода стала безвкусной, то есть общественной, наподобие водопроводной воды. Личная духовная потребность в нейкак потребность освобождения утоляется куда ощутимей дозой наркотика. Но бесчувствие вдруг и тогда настигает ещё стремительней: оно оказываетсядейственней наркотика то один раз, то другой - а рождает иную мучительную болезненную зависимость, как будто от самого себя. Он источник своей жеболезни. Но понять это, испытать сполна почти до безумия принужден лишь тогда, когда теряет любовь - не абстрактную, а реальную любовь женщины, да и своё кней чувство.
До этой черты они шли вместе, но каждый своим путём, то есть поо
Автора "Вlue Vаlentine" - Александра Вяльцева - знают разве что в своём, узком мирке, где одни и те же люди ходят поодному и тому же кругу редакций одних и тех же журналов, газет. Знают в литературной среде, что всё меньше хоть чем-то похожа на среду обитания -скорее уж забвения и прозябания для большинства. Это камера обскура современного общества и своего рода идеальный вакуум для такого послания - изниоткуда в никуда. В повести литературная богема становится то персонажем, то декорацией. Автор не пародирует её, относится даже завышено всерьёз, не видяпод масками самоуверенных снобов маленьких донельзя людей, пишущих не "спермой и кровью"
, а с мечтою гоголевского Акакия Акакиевича выслужить однаждыхоть что-то своё, тем и тёпленькое - какую-нибудь "шинель". Однако этой наивной внешней литературностью повесть как-то естественно уберегается отлитературщины, то есть от пафоса причастности каждого слова в ней к искусству. Так определяется автором лишь время действия - узнаваемо, но не более того.Повесть перестаёт быть вымышленной, пусть как литературный, но факт. Это и художественное, и нравственное решение, поскольку всё содержание её читательвправе воспринимать как документ. Но экзистенциальная тема превращает "Вlue Vаlentine" в исповедь о событиях лично выстраданных, гдедействительным оказывается самое беспредметное и вневременное - чувства двух людей - а, стало быть, далёкое от такой, документальной достоверности, хоть ужеизобразить всё это как подлинное было бы невозможно без предельного реализма.
Снаружи это почти бессюжетный дневник. Но если есть событийность внешняя, с интригами и сюжетными трюками, то событийность этойпрозы во внутренней напряжённости. Притом это не напряжение психологической схватки автора со своим собственным отражением - двойником его окажется не этоотражение, а читатель. Действие возникает как в прямом эфире - не позволяя отстраниться. Этому сближению всё противится как вживлению чего-то чужеродногов такие же твои органы, ну или в мысли о том же.
Это исповедь, которая требует от читателя признания в том же: простит и поймёт тот, кто в том же сознается. Доверие кпроисходящему в повести превышает тот предел, когда восприятие т е к с т а остаётся всё ещё отстранённым, как будто изолированным собственной жизнью, да ихудожественной условностью. И это самый сильный её эффект во всех смыслах, но всё же не художественный изначально, а нравственный: совершенно интимныйдневник мужчины - где сокровенное в отношениях с женщиной доверяется читателю, однако, оставляя тайной всё то, что и в жизни не делали он или она для чужихглаз - неожиданно требует душевного преодоления, будто это чужое, даже чуждое, но что не можешь простить как себе самому. Это неприятное чтение, потому чточужое в нём при всей своей интимности духовно чувствует себя свободно. В этой повести читатель оказывается один на один со своим страхом, стыдом, болью -всем, что прячет, в чём не свободен - не получая, однако, никакого морального превосходства, если только не мнимого. Принять мысль, что любовь - это боль;потом сознаться в этом, как в собственном уродстве, и ощутить её, боль, взамен обретая свободу от двойной жизни - и оказывается равносильным покаянию. Так,наверное, всё же нельзя жить, вовсе без лицемерия и цинизма - это как содрать кожу. Но ни капли цинизма или лицемерия нет в этой в повести. Так возможно всёэто было н а п и с а т ь.