Кибальник С.А.
Как известно», Барышня-крестьянка» впервые была опубликована в 1831 году в составе книги под заглавием «Повести покойного Ивана Петровича Белкина, изданные А.П.». «Барышне-крестьянке» в этом сборнике предшествовали «Выстрел», «Метель», «Гробовщик» и «Станционный смотритель». «Повести Белкина» стали первым целостным и законченным произведением Пушкина-прозаика, появившимся в печати. Пушкин держал их в секрете и особенно беспокоился о впечатлении, которое они произведут на читателя. В письме к своему другу и издателю П.А.Плетневу он поминал о них с пометой «весьма секретное – для тебя единого»: «Написал я прозою 5 повестей… <…> которые напечатаем также Anonyme. Под моим именем нельзя будет, ибо Булгарин заругает».
Однако особая секретность этого сообщения объяснялась не только стремлением Пушкина укрыть своего прозаического первенца от критических нападок бульварной булгаринской газеты «Северная пчела». Она была вызвана также и тем, что пушкинские повести, помимо глубокого социально-исторического и общественного содержания, имели и скрытый литературно-полемический смысл. В творчестве Н.М.Карамзина, В.В.Измайлова, А.А.Бестужева-Марлинского, А.А.Перовского и других предшественников и современников Пушкина (а еще ранее у французских писателей XYIII века) читатель уже встречался с аналогичными героями и находил их в весьма сходных обстоятельствах. Однако отличительными чертами этих произведений была некоторая неестественность изображения и сентиментальность тона, схематизм характеров и психологии героев. Всему этому в рамках знакомых читателю сюжетов Пушкин в «Повестях Белкина» попытался противопоставить подлинную сложность жизни и человеческих отношений, противоречивость и многогранность характеров, простоту и сдержанность рассказа. Вместо ограниченной сословной морали сентиментальных повестей пушкинские «Повести Белкина» должны были выразить сочувствие автора к его героям, обусловленность их судеб законами общества, в котором они живут.
Эта программа была осуществлена Пушкиным с помощью вымышленного автора – провинциального помещика, воспылавшего страстью к словесности – Ивана Петровича Белкина, «славного малого», как назвал его сам Пушкин в одном из своих писем к тому же Плетневу. Как явствует из предисловия от издателя А.П., Белкин не придумал, а лишь записал и обработал истории, «слышанные им от разных особ». «Смотритель, – читаем мы в предисловии, – рассказан был ему титулярным советником А.Г.Н., «Выстрел» подполковником И.Л.П., «Гробовщик» приказчиком Б.В.». Что касается «Барышни-крестьянки», то она, как и «Метель», якобы была рассказана Ивану Петровичу «девицею К.И.Т.». Воспользовавшись художественным приемом первого прозаика своей эпохи Вальтера Скотта, создавшего целую галерею подставных авторов предисловий и вымышленных авторов романов, Пушкин в «Повестях Белкина» дал свой комически сниженный ряд рассказчиков. Однако, прибегнув к этой многоступенчатой мистификации в предисловии, Пушкин разрушал ее в самих повестях. Истории, которым подобало быть исполненными в высокопарно-чувствительной манере, в действительности с удивительной простотой и знанием жизни рассказаны самим Пушкиным.
Принцип использования в новых произведениях известных литературных сюжетов был открыто сформулирован Пушкиным за год до создания «Повестей Белкина» в его оставшемся неоконченным «Романе в письмах». «Ты не можешь вообразить, как странно читать в 1829 году роман, писанный в 775-м, – пишет в своем письме Саше Лиза. – Кажется, будто вдруг из своей гостиной входим мы в старинную залу, обитую штофом, садимся в атласные пуховые кресла, видим около себя странные платья, однако ж знакомые лица, и узнаем в них наших дядюшек, бабушек, но помолодевшими. Большею частию эти романы не имеют другого достоинства. Происшествие занимательно, положение хорошо запутано, - но Белькур говорит косо, но Шарлота отвечает криво. Умный человек мог бы взять готовый план, готовые характеры, исправить слог и бессмыслицы, дополнить недомолвки – и вышел бы прекрасный, оригинальный роман. Скажи это от меня моему неблагодарному P… Пусть он по старой канве вышьет новые узоры и представит нам в маленькой раме картину света и людей, которых он так хорошо знает». Латинским “P” здесь обозначен, вероятно, сам Пушкин, который и воспользовался советом своей героини в «Повестях Белкина».
XYIII век был для Пушкина чем-то неизъяснимо привлекателен, и ему захотелось совершить короткую прогулку по его литературным сюжетам. Краткость этой прогулки также принципиальна – в противоположность утомительной многословности старых романов. «Прочитать его, - пишет Саша об известном романе Ричардсона «Кларисса Гарлоу», - не надеюсь; с моим нетерпением я и в Вальтер Скотте нахожу лишние страницы». В том же «Романе в письмах» есть слова, которые как будто бы непосредственно подготавливают появление «Барышни-крестьянки». Живя в деревне среди провинциального уездного дворянства, Лиза пишет: «… вообще здесь более занимаются словесностию, чем в Петербурге. Здесь получают журналы, принимают живое участие в их перебранке, попеременно верят обеим сторонам, сердятся за любимого писателя, если он раскритикован. Теперь я понимаю, за что Вяземский и Пушкин так любят уездных барышень. Они их истинная публика».
Пушкин и в самом деле любил эту публику, и не случайно его «Татьяны милый идеал» был найден именно в уездной барышне, в провинциальной помещичьей дворянской среде. Такой же уездной барышней явилась и Лиза «Барышни-крестьянки», дочь англомана Григория Ивановича Муромского, владельца поместья, расположенного в «одной из отдаленных наших губерний». Легкость, с которой Лиза Муромская превращается в простую крестьянку, свидетельствует о той же не заглушенной английским воспитанием «русскости» души, которая была так симпатична Пушкину и Татьяне Лариной. Нечто вроде «Барышни-крестьянки» Пушкин, в сущности, обещал написать еще на страницах «Онегина»:
Перескажу простые речи
Отца иль дяди-старика,
Детей условленные встречи
У старых лип, у ручейка;
Несчастной ревности мученья,
Разлуку, слезы примиренья,
Поссорю вновь, и наконец
Я поведу их под венец…
Только место «ревности мученья» в этой повести «на старый лад» заняли другие, на первый взгляд, казалось бы, более серьезные противоречия, которые, однако же, столь же легко разрешились.
Какие же традиционные мотивы воскрешал Пушкин в «Барышне-крестьянке» - безусловно, самой счастливой, хотя, может быть, и самой невероятной из «Повестей Белкина»? Оказывается, традиционна в первую очередь сама тема «барышни-крестьянки», которая до Пушкина, - впрочем, в ином, вывернутом наизнанку виде: как тема «крестьянки-барышни» - часто поднималась западно-европейскими и русскими писателями, например, Вольтером в комедии «право сеньора», Мариво в комедии «Игра любви и случая», Вл. Измайловым в идиллической повести «Ростовское озеро» и другими. [i]
Вот общая схема традиционного сюжета о барышне-крестьянке, выделенная автором классической работы о «Повестях Белкина» В.В.Гиппиусом: «Молодой дворянин пленяется прекрасной и добродетельной крестьянкой (а что и она пленяется им, – разумеется само собою). Она поражает его при этом своей благовоспитанностью, иногда и образованностью; это кое-как мотивируется (бывала, а иногда и воспитывалась в господском доме). Герой принимает решение жениться на любимой девушке и, либо он сам, либо автор за него, произносит при этом несколько тирад о всечеловеческом равенстве. После неизбежных перипетий – преодоления препятствий (запрет родных, другая невеста или другой жених) – в тот момент, когда читатель или зритель гоовы к тому, что вот-вот социальные устои поколеблются, и брак, несмотря на «неравенство состояния», произойдет – в этот самый момент обнаруживается тайна происхождения героини: она оказывается не крестьянкой, а прирожденной барышней; герои счастливы, устои незыблемы, читатели или зрители успокоены и довольны». [ii]
У Пушкина мы находим многие моменты развития этого сюжета: прекрасную крестьянку (только не настоящую, а маскарадную), «случайную встречу» с ней дворянина (правда, не совсем случайную, а подстроенную самой Акулиной-Лизой), любовь дворянина к крестьянке (а в действительности – к образованной и благовоспитанной дворянке, лишь переодевшейся крестьянкой и умело ей подражающей), совместное чтение (только не «Новой Элоизы» Руссо во французском оригинале, как у вл. Измайлова в «Ростовском озере», а «Натальи, боярской дочери» Карамзина по-русски). Пушкин все время как бы поправляет традиционный сюжет о крестьянке-барышне, в соответствии с принципами правдоподобия и естественности, поверяя литературные шаблоны живой действительностью.
Так он с самого начала описывает любовь богатого дворянина к обеспеченной дворянке, и лишь введенному в заблуждение Алексею Берестову представляется, что между ним и Акулиной – социальная пропасть. Пушкин тонко вскрывает искусственность литературных крестьянок-барышень и вместе с тем напоминает о той реальной дистанции, которая лежит между дворянством и народом. При этом в отличие от обычного псевдопатетического и сентиментального тона пародируемых Пушкиным произведений «Барышня-крестьянка» окрашена в мягкие тона подлинного юмора. История, которую девица К.И.Т., конечно же, читавшая и «Бедную Лизу» Карамзина, и «Ростовское озеро» Вл. Измайлова, с забавной высокопарностью могла бы рассказывать Ивану Петровичу Белкину, в действительности с бесподобной иронией рассказана самим Пушкиным. Казалось бы осложнив отношения героев «важным происшествием» - падением с лошади англомана Муромского вследствие «пугливости куцрй кобылки», Пушкин именно благодаря этому событию легко ведет их под венец.
Сюжет «Барышни-крестьянки» при этом едва ли не обернулся сюжетом «Дубровского». Ведь исходные ситуации этих произведений при всем их общем несходстве в одном отношении чрезвычайно близки: и в «Барышне-крестьянке», и в «Дубровском» рассказывается о недружелюбии двух соседей-помещиков и о любви друг у другу сына одного из них и дочери другого. Внимательный читатель обратит внимание и на сходство некоторых героев этих произведений и совпадение отдельных деталей. Так, старший Берестов несколько схож с Троекуровым, а англоманство Муромского в «Дубровском» перешло в характеристику Верейского. И в «Барышне-крестьянке», и в «Дубровском» в отношениях отцов происходит неожиданный перелом. И тут и там одному из молодых героев ради встречи с другим приходится выдать себя за человека менее высокого социального положения (крестьянку, француза-учителя). Наконец, даже переписка влюбленных осуществляется совершенно одинаковым образом, через посредство дупла старого дуба. Все эти совпадения свидетельствуют о том, что в повествовательной системе «Дубровского» Пушкин использовал некоторые элементы «Барышни-крестьянки». На их фоне особенно заметны глубокие общие отличия этих произведений.
Тема феодальной вражды помещиков, в ее комическом варианте представленная в «Барышне-крестьянке», по-новому, в серьезном и даже драматическом ключе решается в романе «Дубровски й». Это произведение связано уже с другим рядом размышлений Пушкина: о судьбах русского дворянства, о падении старого помещичьего быта, о крестьянских волнениях и о возможности союза восставшего народа с оппозиционным дворянством. Оно представляет собой и новый этап в творческом развитии Пушкина, в эволюции его прозаического искусства. «Дубровский» стал четвертой попыткой Пушкина – после» Арапа Петра Великого», «Романа в письмах» и «Рославлева» - создания крупного произведения в прозе – уже не повести, а романа. На смену историческим замыслам романа на мане
Фабульный центр «Дубровского» составляет крестьянский бунт. Эта тема была поставлена самой действительностью. В начале 1830-ч годов по Европе прокатилась волна классовых битв: июльская революция 1830 года во Франции, национально-освободительные восстания 1831 года в Бельгии и Польше, восстание рабочих в Лионе в ноябре 1831 года, рабочее и крестьянское движение в Англии в те же годы, попытка народного восстания в Париже 8 июля 1832 года, второе восстание лионских ткачей в апреле 1834 года, народное восстание в Париже в том же году. Пушкин жадно следил за ходом этих событий, классовый характер которых был очевиден. Угроза разрушения старого общества нависла и над Россией. В стране произошел целый ряд так называемых холерных бунтов. Волнения перекинулись в военные поселения: восставшие ловили и убивали офицеров. Широко распространенным явлением стал крестьянский разбой, развившийся как форма социального протеста против крепостного гнета.
Работе над «Дубровским» предшествовали , а отчасти и сопутствовали исторические занятия Пушкина материалами Пугачевского восстания. В результате этих занятий появились план повести о дворянине Шванвиче, перешедшем на сторону восставших, и наброски исторического труда, посвященного Пугачеву. На время отложив план, из которого впоследствии вышла «Капитанская дочка», и наброски, постепенно оформившиеся в «Историю Пугачева», Пушкин увлекся историей небогатого белорусского дворянина Островского, «который имел процесс с соседом за землю, был вытеснен из имения и, оставшись с одними крестьянами, стал грабить, сначала подьячих, потом и других». Историю эту Пушкина рассказал его московский друг П.В.Нащокин, видевший Островского в остроге.
Первоначально роман даже и назывался «Островский», и Пушкин собирался первый том его прислать «на рассмотрение» Нащокину – как человеку, видевшему настоящего Островского, а также «под критику» знакомцу Нащокина Д.В.Короткому, служившему в ссудной казне, - как знатоку судопроизводства. Через этого Д.В.Короткого Пушкину удалось достать выписку из подлинного судебного дела дворянина Муратова, имение которого было несправедливо передано судебными властями во владение крупному помещику Крюкову. Подобно вполне реальному Крюкову, созданный творческой фантазией Пушкина Троекуров воспользуется тем, что все бумаги на право владения поместьем у старшего Дубровского, как и у Муратова, сгорели. Писарская копия этого дела без каких-либо изменений (Пушкин лишь начал замену имен, но и ее не кончил) была вставлена им во вторую главу рукописи «Дубровского».
Круг источников и впечатлений, которые могли отразиться в романе «Дубровский», вообще необычайно широк. Вступив накануне женитьбы на Н.Н.Гончаровой во владение частью болдинского имения, Пушкин в связи с этим должен был встречаться с уездными чиновниками и от них, вероятно, прослышал о нашумевшем в свое время на всю Нижегородскую губернию судебном деле Дубровского. С этим делом, в основе которого также лежала незаконная передача имения во владение другого лица, возможно, связано происхождение фамилии главного героя пушкинского романа. Впрочем, фамилия «Дубровский» фигурирует также и в деле Псковской канцелярии (правда, относящемся к событиям столетней давности), с которым поэт мог познакомиться во время одной из своих поездок в Михайловское. Это дело о крестьянах помещика Дубровского, которые, выполняя его волю, помогли скрыться за польскую границу крепостному помещика Апрелова, а затем, оказали серьезное сопротивление солдатам, высланным для их ареста. Когда солдаты во главе с сержантом пришли в деревню Дубровского, «человек десять скрывавшихся крестьян вышли из лесу с топорами и рогатинами и объявили, что если их будут ловить, то они его (сержанта – С.К.) с рассыльными убьют или потопят в озере; причем они заявили, что они так действуют по приказу Дубровского, который писал, что если кто предет для поимки их, то если поимщиков будет немного, бить их, а если много, то бежать в лес». Не правда ли, строки этого дела весьма напоминают финальный эпизод романа Пушкина «Дубровский»?
В 1820 – 1830-е годы, ко времени создания пушкинского произведения в русском обществе появился новый социальный тип – беспоместный дворянин. Об этом социальном типе в своих отчетах царю шеф жандармов А.Х.Бенкендорф писал: «…Крепостное право есть пороховой погреб под государством и тем опаснее, что войско составлено из крестьян же, и что ныне составилась огромная масса беспоместных дворян и чиновников, которые будучи воспалены честолюбием и не имея ничего терять, рады всякому расстройству». Если в «Барышне-крестьянке» Пушкин изобразил относительно благополучных помещиков – хотя таким, в сущности, представлен только Берестов, – то в «Дубровском» он решил сделать героем дворянина, «не имеющего ничего терять», сделавшегося вдруг беспоместным.
В разорявшемся старинном дворянстве Пушкин видел источник оппозиции правящей власти. «… Что же значит наше старинное дворянство, - записал он в «Дневнике» 1834 года, - с имениями, уничтоженными бесконечными раздроблениями, с просвещением, с ненавистью противу аристокрации и со всеми притязаниями на власть и богатства? Эдакой страшной стихии мятежей нет и в Европе. Кто были на площади 14 декабря? Одни дворяне. Сколько же их будет при первом новом возмущении? Не знаю, а кажется много». Работая над «Дубровским», Пушкин размышлял о том, возможен ли в этой «страшной стихии мятежей» союз дворянина с восставшим народом. Вероятно, именно стихийным соединением этих двух сил, хотя бы представленных лишь отдельным дворянином и его собственными крестьянами, его и привлекала история Островского, рассказанная Нащокиным.
Переход дворянина на сторону восставшего народа мыслился Пушкиным и в центре первоначального замысла о Шванвиче. Однако, изучая документы Пугачевского восстания, Пушкин постепенно все более убеждался в искусственности подобного союза. В «Истории Пугачева» он уже вполне отчетливо формулирует для себя эту мысль: «Весь черный народ был за Пугачева… Одно дворянство было открытым образом на стороне правительства. Пугачев и его сообщники хотели сперва и дворян склонить на свою сторону, но выгоды их были слишком противуположны». Как следствие этого важного заключения героем «Капитанской дочки» стал Гринев, лишь силой обстоятельств приближенный к Пугачеву, но оставшийся верным своему дворянскому долгу. Перешедшему же на сторону Пугачева Швабрину (в первоначальных вариантах – Шванвичу) приданы в романе отрицательные черты.
Как временное и непрочное, а также в известной степени вынужденное явление представлено соединение дворянина с восставшими крестьянами и в романе «Дубровский», герой которого в конце концов решает оставить свою шайку. Советуя своим бывшим сообщникам «переменить образ жизни», Дубровский произносит перед ними речь, в которой ясно выражена мысль о различном понимании целей и смысла борьбы помещиком и его крестьянами: «Вы разбогатели под моим начальством, каждый из вас имеет вид, с которым безопасно может пробраться в какую-нибудь отдаленную губернию и там провести остальную жизнь в честных трудах и в изобилии. Но вы все мошенники и, вероятно, не захотите оставить ваше ремесло».
В конце концов роман, оставшийся недописанным, должен был кончаться арестом Дубровского. Об этом свидетельствуют дошедшие до нас планы продолжения романа. По первому из них Пушкин намеревался и само действие построить несколько иначе. Дубровский-Дефорж убегал из имения Троекурова вместе с Машей, у них рождался ребенок, Маша заболевала, и Дубровский, распустив шайку, вез ее лечиться в Москву. Один из оставшихся с ним людей попадал в полицию и доносил на Дубровского. Таким образом, «противуположность» интересов дворянина и его шайки находила лишнее подтверждение в факте доноса.
А между тем образ Дубровского, человека, в результате чиновничьего произвола поставленного вне закона и отторгнутого от своего класса, был дорог и близок самому Пушкину. С этим образом были связаны многие размышления поэта о возможности сохранения в царской России личного достоинства и независимости. В негодовании старого Дубровского на обиду, которую нанес ему Троекуров: «Я не шут, а старинный дворянин», слышится отзвук упорного отстаивания своего достоинства перед царем самим Пушкиным: «Я, как Ломоносов, не хочу быть шутом ниже у господа бога». В няне Дубровского Орине Егоровне сказались черты реальной няни самого Пушкина Арины Родионовны, и ее подлинные письма к поэту отразились на письме Орины Бузыревой к Дубровскому.
Благородство, смелость, решительность и находчивость Дубровского притягивают к нему симпатии читателя и заставляют с волнением следить за его опасными приключениями. В построении сюжета Пушкин использовал элементы так называемого разбойничьего романа. [iii] Некоторые из подобных произведений, например, знаменитый в свое время роман Х.Вульпиуса «Ринальдо Ринальдини», упоминаются на страницах «Дубровского». Однако в отличие от них «разбойничество» главного героя в «Дубровском» мотивировано социально-историческими причинами. Захватывающая интрига была нужна Пушкину не сама по себе, а лишь как сюжетная основа социального романа, отображающего процесс расслоения помещичьего дворянства и воссоздающего картины стихийных крестьянских возмущений. В этом редком соединении серьезности и глубины содержания с увлекательностью сюжета – секрет того неизменного интереса, с которым «Дубровский» читают читатели самого разного возраста.
И в заключение попытаемся все же ответить на вопрос, поставленный в самом начале статьи. Что изменилось в творчестве Пушкина за те два с небольшим года, которые отделяют «Дубровский» от «Барышни-крестьянки»?
Изменилось главное, что определяет весь характер творчества писателя, – его мировосприятия. Оно стало глубже и трагичней. В самом деле: в 1831 году была написана «Сказка о царе Салтане» с «добрым царем Гвидоном». В 1834-м – «Сказка о золотом петушке» с сластолюбивым Дадоном, не держащим царского слова. Болдинской осенью 1830-го создана шутливая поэма «Домик в Коломне», – а уже через три года – тоже в Болдине – во многом сходный с ней «Медный всадник», исполненный, однако, глубочайшего трагизма.
Аналогичный характер имеет и переход от «Барышни-крестьянки» к «Дубровскому». От изображения счастливой любви и помещичьей идиллии Пушкин приходит к разработке трагических развязок сходных взаимоотношений. Вместо дружеского примирения помещиков, описанного в «Барышне-крестьянке», в «Дубровском» изображена их распря; счастливо соединяющихся влюбленных сменяют разлученные, а место картин спокойной помещичьей жизни занимают сцены чиновничьего произвола и крестьянской мести.
От последнего прикосновения к тексту романа «Дубровский» (6 февраля 1833 года) до гибели Пушкина еще почти четыре года, но драматизм пушкинского творчества уже как будто бы предвещает трагическую развязку его судьбы.
Список литературы
[i] Близость «Барышни-крестьянки» к этим произведениям была очевидна для современников Пушкина. Так, например, талантливый писатель и тонкий критик П.А.Катенин даже решил, что «Барышня-крестьянка» представляет собой прямую переделку комедии Мариво «Игра любви и случая».
[ii] Гиппиус В.В. Повести Белкина // Гиппиус В.В. От Пушкина до Блока. М.; Л., 1966. С. 23.
[iii] В то же время в романе использованы и мотивы, широко представленные в русском фольклоре. Герои его овеяны бунтарской романтикой Приволжья, отчетливо звучащей в народных «разбойничьих» песнях, одну из которых – «Не шуми, мати, зеленая дубровушка» - поет караульный шайки Дубровского.