Кибальник С.А.
Как известно, в восьмой части «Анны Карениной» Толстой запечатлел довольно нестандартное по тому времени отношение к Балканской войне. Редактор «Русского Вестника», в котором печатался роман, М.Н.Катков даже отказался опубликовать ее именно из-за выраженного в ней скептического отношения Толстого к панславистским настроениям. В то же время в контексте самого романа отношение это выглядит вполне продуманным и обладает большой художественной убедительностью. Как известно, Толстой долго размышлял над последней частью «Анны Карениной», долго не мог взяться за перо, и именно Балканская война и размышления над «славянским вопросом» дали ему ключ к развязке всего романа. [i], [ii]
Восьмая часть «Анны Карениной» начинается страницами, посвященными Сергею Ивановичу Кознышеву и неудаче его долго писавшейся книги: «Сергей Иванович был умен, образован, здоров, деятелен и не знал, куда употребить всю свою деятельность. Разговоры в гостиных, съездах, собраниях, комитетах, везде, где можно было говорить, занимали часть его времени; но он, давнишний городской житель, не позволял себе уходить всему в разговоры, как это делал его неопытный брат, когда бывал в Москве; оставалось еще много досуга и умственных сил.
На его счастье, в это самое тяжелое для него по причине неудачи его книги время на смену вопросов иноверцев, Американских друзей, самарского голода, выставки, спиритизма стал Славянский вопрос, прежде только тлевшийся в обществе, и Сергей Иванович, и прежде бывший одним из возбудителей этого вопроса, весь отдался ему.
В среде людей, к которым принадлежал Сергей Иванович, в это время ни о чем другом не говорили и не писали, как о Славянском вопросе и Сербской войне. Все то, что делает обыкновенно праздная толпа, убивая время, делалось теперь в пользу Славян. Балы, концерты, обеды, спичи, дамские наряды, пиво, трактиры – все свидетельствовало о сочувствии к Славянам». [iii] [iv] Далее этот повествовательный мотив: изображение не знающего чем себя занять человека, радостно бросающегося в «Сербскую войну», чтобы чем-то себя занять, повторяется в восьмой части «Анны Карениной» не раз. И в эпизоде с Катавасовым и несколькими добровольцами, из которых один оказывается богатым молодым купцом, «промотавшим большое состояние», другой «человеком, попробовавшим всего», а третий уже немолодым «юнкером в отставке», не выдержавшим экзамен на артиллериста. И через сознание старичка-военного, жителя уездного городка, которому «хотелось рассказать, как из его города пошел только один солдат бессрочный, пьяница и вор, которого никто уже не брал в работники» и который «по опыту зная, что при теперешнем настроении общества опасно высказывать мнение, противное общему, и в особенности осуждать добровольцев» не говорит того, что думает. И через <образ> Вронского, о котором сама его мать вначале простодушно, а затем и даже вполне кощунственно – впрочем, нисколько не сознавая этой кощунственности – замечает: « – Да после его несчастия что ж ему было делать? <…> Это бог нам помог – эта сербская война» (19, 359, 360).
Здесь же промелькивает подающий пожертвования и дающий обеды отъезжающим Стива Облонский, как раз назначенный в связи с Балканской войной членом какой-то комиссии с непомерно высоким жалованьем и неопределенными обязанностями. Одним словом, люди остаются людьми, и ведут их в первую очередь их собственные интересы, но, поддаваясь жару пропагандистской машины, они забывают об этих реальных мотивах и облачают добровольцев в мантии героев, жертвующих своей жизнью ради «славянских братьев». Наконец, всему этому противопоставлена скептическая позиция старого князя Щербацкого и Левина, отказывающихся принять официально-патриотическую и славянофильскую позиции по этому вопросу.
Исследователи не раз и справедливо отмечали, что в приверженности Левина «добру» и в его отказе от оправдания убийства даже во имя спасения уже ощущается предвестие толстовского «непротивления злу насилием». [v] [vi] Безошибочно почувствовал близость позиции Левина отношению к Балканской войне и славянскому вопросу самого Толстого Достоевский. [vii] [viii] Действительно, по словам жены Толстого, «Левочка странно относился к сербской войне; он почему-то смотрел на нее не так как все, а с своей личной религиозной точки зрения». [ix] [x] Отбывая в начале сентября 1876 года в свое самарское имение, Толстой намеревался отдохнуть – в том числе и от задушивших его «толков о герцеговинцах и сербах, особенно оживленных и определенных, потому что никто ничего не понимает, и нельзя понимать» (62, 281). [xi] [xii] В дальнейших своих многочисленных контактах со славянами и в публицистике Толстой не раз, уже вполне последовательно, демонстрировал ту же позицию, отказываясь не только помогать освободительным движениям, сопряженным с насилием и кровопролитием, но и оправдать их. [xiii] [xiv]
Тем не менее, позиция Толстого в «Анне Карениной», позиция Толстого-художника не столь однозначна. Отметим, кстати, что Левин не полностью отрицает необходимость участия в этой войне. Спор в пчельнике происходит еще до манифеста Александра II об объявлении войны, когда инициатива помощи и участия в войне против турок исходила от частных лиц. Старый князь Щербацкий иронизирует лишь по поводу отдельных резонеров, взывающих к войне: «Да кто же объявил войну туркам? Иван Иванович Рагозов и графиня Лидия Ивановна с мадам Шталь?». А Левин даже не выдвигает пацифистской позиции, а лишь настаивает на возможности участия «в таком жестоком, ужасном деле» отдельного человека и тем более христианина лишь при том условии, если ответственность начать войну берет на себя «правительство, которое призвано к этому и приводится к войне неизбежно», а «граждане отрекаются от своей личной воли» (19, 387).
Показательно, что Кознышев «не одобрял» возражения, сделанного Левину Катавасовым: «В том-то и штука, батюшка, что могут быть случаи, когда правительство не исполняет воли граждан, и тогда общество заявляет свою волю» (19, 387). Почему? Потому что в этом случае нечего было бы отвечать Левину, у которого был готов следующий аргумент: «Ему хотелось еще сказать, что если общественное мнение есть непогрешимый судья, то почему революция, коммуна не так же законны, как движение в пользу Славян?» (19, 392). В черновой редакции романа этот аргумент сформулирован в еще более острой форме: «Теперь Левину хотелось сказать» Кознышеву, с которым он спорил по поводу войны: «за что же ты осуждаешь коммунистов и социалистов? Разве они не укажут злоупотреблений больше и хуже болгарской резни? Разве они и все люди, работавшие в их направлении, не обставят свою деятельность доводами более широкими и разумными, чем сербская война <…> У вас теперь угнетение славян – и у них угнетение половины рода человеческого. И общественное мнение – непогрешимый судья, оно часто склонялось и в эту сторону…» (20, 572). [xv] [xvi]
Отъезд на войну Вронского вызывает сочувствие со стороны нескольких героев. Так, княгиня замечает в связи с этим о Вронском: «Я никогда не любила его. Но это выкупает многое. Он не только едет, но эскадрон ведет на свой счет» (20, 111). А.Л.Шемякин комментирует этот отзыв следующим образом: «И нам почему-то кажется, что слова Ее Сиятельства окрашены авторским настроением». [xvii] [xviii] Возможно, он не совсем прав. Однако, так или иначе, сочувствие эта новость вызывает и у Левина, который о Вронском, едущем в Сербию, замечает: «Это ему идет» (19, 386). Так что идея Конст. Леонтьева противопоставить графа Вронского графу Толстому, [xix] [xx] по-видимому, все же хотя бы отчасти внушена самим Толстым, изобразившим своего героя в последней части «Анны Карениной», в которой разоблачается всеобщий патриотический подъем, если не с сочувствием, то, по крайней мере, выглядящим вполне достойно.
Ясно, что Вронский, как и многие другие, едет на войну просто потому, что это лучшее, что он может сделать в сложившейся ситуации. Он и сам не пытается представить свои мотивы как-то иначе, прямо объясняя свой отъезд в Сербию отчаянием («Я рад тому, что есть за что отдать мою жизнь, которая мне не то, что не нужна, но постыла» - 19, 361). В то же время, как отметил А.Л.Шемякин, «источая неприкрытый сарказм при описании путешествия добровольцев (что постоянно прикладывались к фляжке дорогой), автор не проронил ни слова насмешки в адрес Вронского. Он даже едет как-то подчеркнуто сепаратно, в отдельном купе, демонстрируя свою полную отстраненность – причем не только от новых “соратников”, но и от писателя с его отношением к ним». [xxi] [xxii]
На фоне фразера Кознышева Вронский, с грустной иронией отказывающийся от рекомендательного письма к лидерам сербской армии: «Нет, благодарю вас; для того чтоб умереть, не нужно рекомендаций. Нешто к Туркам… - сказал он, улыбнувшись одним ртом» (19, 361) - явно обрисован в более выгодном свете. Глядя на рельсы, невольно напомнившие ему об ужасной смерти Анны, Вронский не может сдержать рыданий. Хотя то, что он погибнет в Сербии, вовсе не факт, все же финал романа придает ему черты сходства с пушкинским Сильвио, о котором в концовке «Выстрела» сообщается: «Сказывают, что Сильвио, во время возмущения Александра Ипсиланти, предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении под Скулянами», [xxiii] [xxiv] то есть в борьбе за свободу Греции. Наконец, несмотря на все свое отрицательное отношение к Балканской войне, Толстой, когда русские одно время терпели на Балканах неудачи, порывался вступить в действующую армию, и его с трудом удалось удержать. [xxv] [xxvi] Того, что на месте Вронского Толстой мог и в определенный момент хотел оказаться сам, никак нельзя сбрасывать со счетов.
Как видим, в самом Толстом была не только львиная доля Левина, но и частичка Вронского. Следовательно, Достоевский в «Дневнике писателя» в вопросе о Балканской войне спорит все же не столько с Толстым, сколько с Константином Левиным и старым князем Щербацким – то есть с позицией отдельных героев, вовсе не обязательно полностью совпадающей с авторской. Довольно часто скрыто пародировавший в своем творчестве Толстого (чего до настоящего времени почти совершенно не замечают исследователи), Достоевский пытается открыто пародировать Толстого и в «Дневнике писателя». Однако выходит у него все же пародия не на Толстого, а на Левина – как, например, в известной сцене, в которой Левин не решается заколоть «турку» и спасти ребенка, а вместо этого уходит к Кити. [xxvii] [xxviii]
Как отметил И.Л.Волгин, «в идеологическом комплексе “Дневника писателя” восточный вопрос занимает особое место. Это тот идейно-композиционный стержень, который пронизывает большинство выпусков “Дневника” и вокруг которого в той или иной степени группируются почти все остальные части издания». [xxix] [xxx] Пытаясь кардинально противопоставить позицию Достоевского официальной позиции правительства, исследователь напоминает о том, что «весной и летом 1876 г. правительственные круги предпочитали сохранять в славянском вопросе известную сдержанность». [xxxi] [xxxii] Тем не менее, после царского Манифеста с объявлением войны эта сдержанность моментально исчезла. И пусть утопическая концепция Достоевского, заключающаяся в том, что историческая миссия России есть «жертва, потребность жертвы даже собою за братьев» с тем, чтобы «основать вперед великое всеславянское единение, во имя Христовой истины, т. е. на пользу, любовь и службу всему человечеству, на защиту всех слабых и угнетенных в мире», [xxxiii] [xxxiv] действительно не имела ничего общего с идеологией правительства, однако панславистская демагогия, к которой прибегала официозная печать для оправдания этой войны, безусловно, роднит ее с утопической программой Достоевского. Если эта программа не совпадает, то и вовсе не противоречит государственной идеологии и правительственной политике.
Утопическая программа Достоевского по восточному вопросу представляет собой вариант позднеславянофильско-почвеннической доктрины. Как показали А.В.Ефремов, Анджей де Лазари, Л.И.Сараскина и И.Ф.Прийма, [xxxv] [xxxvi] эта позиция строилась в значительной степени как коррекция философско-исторической концепции Н.Я.Данилевского. Свой панславизм Достоевский обосновывает не принадлежностью славянских народов к одному культурно-историческому типу, а приверженностью большинства из них к православию. Для автора «Дневника писателя» в восточном вопросе «не славянство, не славизм сущность, а православие». [xxxvii] [xxxviii]
Б.М.Эйхенбаум находил в «Войне и мире» немало общего с «Россией и Европой» Н.Я.Данилевского. [xxxix] [xl] Отношение Толстого к Данилевскому, как оно выражено в «Анне Карениной», уже весьма критично. К.А.Жуков небезосновательно отметил некоторое сходство в изображении Сергея Ивановича Кознышева с Данилевским: «Например, о книге “Опыт обзора основ и форм государственности в Европе и в России” сообщается, что ее появление было встречено гробовым молчанием. На наш взгляд, есть основания видеть в этом эпизоде определенную параллель с тем, что первое отдельное издание книги Н.Я.Данилевского “Россия и Европа” (1871 г.) не имело никакого успеха “в обществе”, причем – не только по выходе в свет, но и в последующие годы: 1200 экземпляров этого издания были распроданы лишь через 15 лет». [xli] [xlii] Это сходство могло бы показаться случайным, если бы не сходство заглавий: «Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому» и «Опыт обзора основ и форм государственности в Европе и в России» (курсив мой – С.К.).
В то же время, как показано в статье Г. Абе и К.А.Жукова, одним из прототипов Голенищева, которого Вронский встречает в Италии и который сообщает тому, что пишет «вторую часть Двух Начал <…> Она будет гораздо обширнее и захватит почти все вопросы. У нас, в России, не хотят понять, что мы наследники Византии, - начал он длинное, горячее объяснение» (19, 29), был К.Н.Леонтьев. Исследователи весьма обоснованно предполагают, что речь здесь идет о труде Леонтьева «Византизм и славянство». [xliii] [xliv] К этому можно добавить, , что фамилия персонажа «Голенищев» почти целиком анаграмматична по отношению к: «Константин Леонтьев». [xlv] [xlvi]
Далее Г. Абе и К.А.Жуков ставят вопрос о том, когда Толстой мог познакомиться с «Византизмом и славянством»: «”Итальянские главы” романа были напечатаны в апрельском номере “Русского вестника” за 1876 г. Известно, что Толстой работал над ними в Ясной Поляне в марте – апреле 1876 г. ”Византизм и славянство” был опубликован в “Чтениях в Обществе истории и древностей российских”, т.3, в январе 1876 г. или даже позже (том 4 появился не раньше марта 1876 г.). [xlvii] [xlviii] <…> Существует, следовательно, только слабая теоретическая возможность, что Толстой видел “Византизм и славянство” в печати, работая над итальянскими главами романа “Анна Каренина” в апреле и вообще когда-либо. Представляется более вероятным, что Толстого заставил вспомнить одну из многочисленных его бесед с Павлом Голохвастовым в Ясной Поляне в конце августа 1874 г. леонтьевский “Одиссей”. В самом деле, одна из этих бесед могла быть размышлением о д
Однако был ли Толстой знаком с «Византизмом и славянством» в период написания «итальянских глав» «Анны Карениной», в которых изображен Голенищев, не так уж существенно. Гораздо важнее, был ли он знаком с ними во время работы над восьмой частью романа. А вот эта вероятность чрезвычайно велика. И она в гораздо большей степени, чем какие-либо другие обстоятельства, подтверждает общий вывод исследователей: «можно с уверенностью утверждать, что связь между идеями Леонтьева о “нашем болгаробесии”, с одной стороны, и взглядом Толстого на “сербское безумие”, которое существовало в России накануне войны с Турцией, с другой, была. Оба выражения принадлежат соответственно Леонтьеву и Толстому. Само собой разумеется, что Толстой ни в коем случае не усвоил круг идей, выраженных в “Византинизме и славянстве” Леонтьева. Но в этом конкретном случае можно видеть общее настроение, которое объединило их обоих. И умонастроением, которое было вполне неблагоприятным по отношению к панславизму, Толстой мог, хотя и непрямо, быть обязан Леонтьеву. Очевидно, что такая эмоциональная основа могла способствовать выработке его собственных оригинальных, хотя внешне весьма сходных, идей. Важно то, что Толстой мог ознакомиться с леонтьевской критикой славянофильства в период работы над восьмой частью “Анны Карениной”, и, таким образом, резкая непримиримость Левина по славянскому вопросу, по-видимому, находила свои основания не в последнюю очередь в антагонистической по отношению к общему мнению позиции Леонтьева». [li] [lii] Получается, таким образом, любопытная общая картина. Идейные расхождения авторов «Дневника писателя» и «Анны Карениной» предопределены в значительной степени историософскими основами этих сочинений: в первом случае это преимущественно Данилевский, а во втором отчасти Леонтьев.
В заключение хотелось бы подчеркнуть, что «Дневник писателя» Достоевского проникнут острым чувством сострадания к тому, что перенесли в 1876-1877 годах южные славяне и в первую очередь болгары. Тем не менее, историософская концепция Достоевского, разумеется, отмечена некоторыми крайностями. Вскоре почувствовав это сам, Достоевский в Пушкинской речи 1880 года от некоторых из них отказался. Н.О.Лосский писал даже о «горьком разочаровании» Достоевского в отношении основных тезисов историософии Данилевского. [liii] [liv] Как отметил А.В.Ефремов, в Пушкинской речи Достоевский высказал глубочайшее расхождение с основной идеей «России и Европы»: «По сути, незадолго до смерти, писатель вернулся к мысли о мессианском назначении России, смысл которого – в стремлении “внести примирение в европейские противоречия, уже окончательно указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловеческой и воссоединяющей, вместить в нее с братскою любовью всех наших братьев, а, в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии братского окончательного согласия племен по Христову евангельскому закону”. Великую миссию соборного единения человечества Россия сможет выполнить потому, что “для настоящего русского Европа и удел всего арийского племени так же дорога, как и удел своей родной земли, потому, что наш удел и есть всемирность” (26, 148, 147). Таким образом, Достоевский фактически отказался не только от политического панславизма, но и от его основного историософского положения – “теории культурно-исторических типов” Данилевского». [lv] [lvi]
Чрезмерность своего увлечения панславистскими настроениями Достоевский осознал, по-видимому, не столько под влиянием Толстого, сколько под воздействием самого хода исторических событий и освещения их в русской журналистике и литературе, в частности, в творчестве таких, например, писателей, как Глеб Успенский с его очерками «Из Белграда» или Всеволод Гаршин с его знаменитыми рассказами. [lvii] [lviii] Тем самым он в значительной степени снял свои резкие расхождения с Толстым по вопросу о Балканской войне.
Список литературы
[i] Жданов В. Творческая история «Анны Карениной»: Материалы и наблюдения. М., 1957. С. 111.
[ii] Жданов В. Творческая история «Анны Карениной»: Материалы и наблюдения. М., 1957. С. 111.
[iii] Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 90 т. М., 1935. Т. 19. С. 352. Далее ссылки на произведения и письма Л.Н.Толстого даются в тексте по этому изданию (М., 1928 - 1958) с указанием номера тома и страницы арабскими цифрами в скобках.
[iv] Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 90 т. М., 1935. Т. 19. С. 352. Далее ссылки на произведения и письма Л.Н.Толстого даются в тексте по этому изданию (М., 1928 - 1958) с указанием номера тома и страницы арабскими цифрами в скобках.
[v] См., например, одну из последних работ на данную тему: Кириченко О. Славянский вопрос в романе Л.Н.Толстого «Анна Каренина» // Русская филология. 18. Сб. научных работ молодых филологов. Тарту, 2007. С.58.
[vi] См., например, одну из последних работ на данную тему: Кириченко О. Славянский вопрос в романе Л.Н.Толстого «Анна Каренина» // Русская филология. 18. Сб. научных работ молодых филологов. Тарту, 2007. С.58.
[vii] Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Л., 1983. Т. 24. С.111.
[viii] Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Л., 1983. Т. 24. С.111.
[ix] Цит. по: Гусев Н.Н. Жизнь Льва Николаевича Толстого. Л.Н.Толстой в расцвете художественного гения (1862-1877). М., 1927. С.264.
[x] Цит. по: Гусев Н.Н. Жизнь Льва Николаевича Толстого. Л.Н.Толстой в расцвете художественного гения (1862-1877). М., 1927. С.264.
[xi] В этих словах, впрочем, очевидно, имеется в виду не столько сама война, сколько ура-патриотическая шумиха по поводу нее в русской печати.
[xii] В этих словах, впрочем, очевидно, имеется в виду не столько сама война, сколько ура-патриотическая шумиха по поводу нее в русской печати
[xiii] См.: Порочкина И.М. Л.Н.Толстой и славянские народы. Литературно-эстетические и социально-философские взаимосвязи второй половины XIX – начала XX века. Л., 1983. С.31-47.
[xiv] См.: Порочкина И.М. Л.Н.Толстой и славянские народы. Литературно-эстетические и социально-философские взаимосвязи второй половины XIX – начала XX века. Л., 1983. С.31-47.
[xv] См. также: Гусев Н.Н. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1870 по 1881 год. М., 1963. С. 368.
[xvi] См. также: Гусев Н.Н. Лев Николаевич Толстой. Материалы к биографии с 1870 по 1881 год. М., 1963. С. 368.
[xvii] Шемякин А.Л. Смерть графа Вронского. М., 2002. С. 49.
[xviii] Шемякин А.Л. Смерть графа Вронского. М., 2002. С. 49.
[xix] В статье из «Записок отшельника» «Два графа: Алексей Вронский и Лев Толстой» (Леонтьев К.Н. Полн. собр. соч. и писем. СПб., 2007. Т.8. Кн. 1. С.297-315).
[xx] В статье из «Записок отшельника» «Два графа: Алексей Вронский и Лев Толстой» (Леонтьев К.Н. Полн. собр. соч. и писем. СПб., 2007. Т.8. Кн. 1. С.297-315).
[xxi] Шемякин А.Л. Смерть графа Вронского. С. 49.
[xxii] Шемякин А.Л. Смерть графа Вронского. С. 49.
[xxiii] Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. IY изд. М.; Л., 1978. Т.6. С.69.
[xxiv] Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. IY изд. М.; Л., 1978. Т.6. С.69.
[xxv] Журналист суворинского «Нового времени» Алексей Ксюнин, побывав в Ясной Поляне сразу после похорон Толстого, записал разговор с вдовой: « - Вы, вероятно, не знаете, - говорит Софья Андреевна, - ведь Лев Николаевич хотел идти в ряды армии в турецкую войну. «Вся Россия там, я должен идти». - Каких только трудов стоило уговорить его остаться, объяснить, что своим пером он может принести большую пользу России…» (Ксюнин А. Уход Толстого. СПб., 1911. С. 36).
[xxvi] Журналист суворинского «Нового времени» Алексей Ксюнин, побывав в Ясной Поляне сразу после похорон Толстого, записал разговор с вдовой: « - Вы, вероятно, не знаете, - говорит Софья Андреевна, - ведь Лев Николаевич хотел идти в ряды армии в турецкую войну. «Вся Россия там, я должен идти». - Каких только трудов стоило уговорить его остаться, объяснить, что своим пером он может принести большую пользу России…» (Ксюнин А. Уход Толстого. СПб., 1911. С. 36).
[xxvii] Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Л., 1983. Т. 25. С. 220.
[xxviii] Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Л., 1983. Т. 25. С. 220.
[xxix] Волгин И.Л. Нравственные основы публицистики Достоевского («Восточный вопрос в «Дневнике писателя») // Известия Академии наук СССР. Серия лит и яз. Т. XXX. Л., 1971. С.312
[xxx] Волгин И.Л. Нравственные основы публицистики Достоевского («Восточный вопрос в «Дневнике писателя») // Известия Академии наук СССР. Серия лит и яз. Т. XXX. Л., 1971. С.312
[xxxi] Там же. С. 314.
[xxxii] Там же. С. 314.
[xxxiii] Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Т. 25. С. 111.
[xxxiv] Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Т. 25. С. 111.
[xxxv] Ефремов А.В. Данилевский и Достоевский. Футурология панславизма и национальный мессианизм // Российский консерватизм в литературе и общественной мысли XIX века. М., 2003. С. 61-82; Анджей де Лазари. В кругу Федора Достоевского. Почвенничество. М., 2004. С. 93-101; Анджей де Лазари. В кругу Федора Достоевского. Почвенничество. М., 2004. С. 93-101; Сараскина Л. Идейный парадокс о славянской цивилизации и Константинополе. Версии Достоевского и Данилевского // Достоевский в созвучиях и притяжениях (от Пушкина до Солженицына). М., 2006. С. 95-117; Прийма И.Ф. Европа и южные славяне в «Дневнике писателя» Ф.М.Достоевского // Цивилизационный процесс и взаимодействие национальных культур в Европе: место и роль славянства. Материалы Международной научной конференции 30 мая 2006 года. СПб., 2006. С. 69-75.
[xxxvi] Ефремов А.В. Данилевский и Достоевский. Футурология панславизма и национальный мессианизм // Российский консерватизм в литературе и общественной мысли XIX века. М., 2003. С. 61-82; Анджей де Лазари. В кругу Федора Достоевского. Почвенничество. М., 2004. С. 93-101; Анджей де Лазари. В кругу Федора Достоевского. Почвенничество. М., 2004. С. 93-101; Сараскина Л. Идейный парадокс о славянской цивилизации и Константинополе. Версии Достоевского и Данилевского // Достоевский в созвучиях и притяжениях (от Пушкина до Солженицына). М., 2006. С. 95-117; Прийма И.Ф. Европа и южные славяне в «Дневнике писателя» Ф.М.Достоевского // Цивилизационный процесс и взаимодействие национальных культур в Европе: место и роль славянства. Материалы Международной научной конференции 30 мая 2006 года. СПб., 2006. С. 69-75.
[xxxvii] Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Л., 1983. Т. 24. С.313.
[xxxviii] Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. Л., 1983. Т. 24. С.313.
[xxxix] Эйхенбаум Б.М. Очередные проблемы изучения Л.Толстого // Ленинградский государственный ордена Ленина университет. 1819 – 1944. Труды юбилейной научной сессии. Л., 1946. С.281-283.
[xl] Эйхенбаум Б.М. Очередные проблемы изучения Л.Толстого // Ленинградский государственный ордена Ленина университет. 1819 – 1944. Труды юбилейной научной сессии. Л., 1946. С.281-283.
[xli] Жуков К.А. Восточный вопрос в историософской концепции К.Н.Леонтьева. СПб., 2006. С. 102. Впрочем, К.Н.Леонтьев в «Анализе, стиле и веянии» сопоставлял Кознышева с другим деятелем славянофильства: «в эпилоге Кознышев играет столь же активную роль, как Ив.С.Аксаков, когда генерал Черняев совершал свои военные подвиги в Сербии» (Леонтьев К.Н. Анализ, стиль и веяние // Полн. собр. соч. и писем: В 12 т.Т. 8. Кн. 1. С.297-315).
[xlii] Жуков К.А. Восточный вопрос в историософской концепции К.Н.Леонтьева. СПб., 2006. С. 102. Впрочем, К.Н.Леонтьев в «Анализе, стиле и веянии» сопоставлял Кознышева с другим деятелем славянофильства: «в эпилоге Кознышев играет столь же активную роль, как Ив.С.Аксаков, когда генерал Черняев совершал свои военные подвиги в Сербии» (Леонтьев К.Н. Анализ, стиль и веяние // Полн. собр. соч. и писем: В 12 т.Т. 8. Кн. 1. С.297-315).
[xliii] Gunji Abe, Konstantin Zhukov. On the roots of Eurasianism: the epilogue of Leo Tolstoy’s “Anna Karenina” and “Bysantinism and Slavdom” of Konstantin Leontiev // Studies in Language and Culture (University of Tsukuba). № 52. January 10, 2000. P.253.
[xliv] Gunji Abe, Konstantin Zhukov. On the roots of Eurasianism: the epilogue of Leo Tolstoy’s “Anna Karenina” and “Bysantinism and Slavdom” of Konstantin Leontiev // Studies in Language and Culture (University of Tsukuba). № 52. January 10, 2000. P.253.
[xlv] Ср. свидетельство самого Толстого: «Я часто пишу с натуры. Прежде даже и фамилии героев писал в черновых работах настоящие, чтобы яснее представлять себе то лицо, с которого я писал. И переменял фамилии, уже заканчивая отделку рассказа…» (цит. по: Жданов В. Творческая история «Анны Карениной»: Материалы и наблюдения. М., 1957. С. 239). См. также: Жуков К.А. Восточный вопрос в историософской концепции К.Н.Леонтьева. С. 104-105.
[xlvi] Ср. свидетельство самого Толстого: «Я часто пишу с натуры. Прежде даже и фамилии героев писал в черновых работах настоящие, чтобы яснее представлять себе то лицо, с которого я писал. И переменял фамилии, уже заканчивая отделку рассказа…» (цит. по: Жданов В. Творческая история «Анны Карениной»: Материалы и наблюдения. М., 1957. С. 239). См. также: Жуков К.А. Восточный вопрос в историософской концепции К.Н.Леонтьева. С. 104-105.
[xlvii] Ср.: Леонтьев К.Н. Полн. собр. соч. и писем: В 12 т. СПб., 2005. Т. 7. Кн. 2. С. 663.
[xlviii] Ср.: Леонтьев К.Н. Полн. собр. соч. и писем: В 12 т. СПб., 2005. Т. 7. Кн. 2. С. 663.
[xlix] Gunji Abe, Konstantin Zhukov. On the roots of Eurasianism. P.258.
[l] Gunji Abe, Konstantin Zhukov. On the roots of Eurasianism. P.258.
[li] Ibid. P. 261.
[lii] Ibid. P. 261
[liii] Лосский Н. О. История русской философии. М., 1991. С. 81.
[liv] Лосский Н. О. История русской философии. М., 1991. С. 81.
[lv] Ефремов А.В. Данилевский и Достоевский. С. 77-78.
[lvi] Ефремов А.В. Данилевский и Достоевский. С. 77-78.
[lvii] Я.С.Лурье замечал по поводу рассказа Гаршина «Четыре дня»: «Достоевский, вероятно, читал этот рассказ, но никак не реагировал на него. Но Толстого размышления над событиями балканской войны привели к полному разрыву со славянофильскими идеями. “Одно из двух: славянофильство или евангелие”, – написал он Страхову (51, 61-62)» (Лурье Я.С. После Льва Толстого. СПб., 1993. С. 34).
[lviii] Я.С.Лурье замечал по поводу рассказа Гаршина «Четыре дня»: «Достоевский, вероятно, читал этот рассказ, но никак не реагировал на него. Но Толстого размышления над событиями балканской войны привели к полному разрыву со славянофильскими идеями. “Одно из двух: славянофильство или евангелие”, – написал он Страхову (51, 61-62)» (Лурье Я.С. После Льва Толстого. СПб., 1993. С. 34).