МОЦАРТ И САЛЬЕРИ
(попытка историко-психолгического анализа)
Цикл рассказов "Встреча с прекрасным"
Меня всегда занимал вопрос - что послужило толчком к написанию Пушкиным "Моцарта и Сальери"? Эта драматическая сцена была начата автором в 1826 году, но завершена только в Болдинскую осень 1830 года. Как известно, легенда об отравлении Моцарта в 1824 - 1825 годах была широко распространена в петербургском обществе. Её появлению способствовал сам Моцарт, который, по словам его биографов, говорил перед смертью: "Я протяну недолго. Меня отравили. Я не могу отделаться от этой мысли". Композитор Сальери в конце жизни сошёл с ума и скончался в 1825 году. В "Разговорных тетрадях" Бетховена есть запись от 1824 года: "Сальери опять очень плохо. Он в полном расстройстве и фантазирует, что он виновен в смерти Моцарта, которого он, якобы, отравил. Это правда, потому что он хочет об этом признаться на исповеди. Таким образом, справедливо, что всё в конце концов, получает своё возмездие". Версию об отравлении Моцарта муссировали венские газеты и, хотя было опубликовано заключение лечивших его врачей Розенберга и Порше о том, что Моцарт скончался от воспаления мозга, слухи проникли и в Россию. Верил ли им Пушкин? Надо полагать, что верил, иначе, по словам Е. Браудо, "он едва ли решился бы вывести лицо, недавно умершее, композитора, произведения которого шли на петербургской сцене, связав с его именем тяжёлое обвинение ни на чём, кроме шатких психологических догадок, не обоснованное". Сохранилась записка Пушкина следующего содержания: "В первое представление "Дон Жуана, в то время, когда весь театр, полный изумлённых знатоков, безмолвно упивался гармонией Моцарта, - раздался свист - все обратились с изумлением и негодованием, и знаменитый Сальери вышел из зала - в бешенстве снедаемый завистью. Завистник, который мог освистать "Дон Жуана", мог отравить и творца". Биограф Моцарта Ф. Немечек рассказывал ещё при жизни Сальери о том, что он однажды сказал: "Конечно жаль такого великого гения, но благо нам, что он умер. Живи он дольше, наши композиции перестали бы нам приносить кусок хлеба". У Пушкина эта мысль выражена так:
"Нет! Не могу противиться я доле, Судьбе моей, я избран, чтоб его Остановить, - не то мы все погибли..."
Весной 2002 года на Кавказе я познакомился с группой верующих, пытающихся найти ответы на "вечные" вопросы бытия в "Библии". Общение с людьми, живущими по совести и по Священному писанию, заставило меня подумать. Возникли новые вопросы, в частности, о первом убийстве на земле. За что Каин убил Авеля? Причиной жестокого преступления стала зависть. Оба они любили Бога, оба принесли ему жертвы. Но кровавая жертва Авеля - зарезанные овцы, - была принята Богом, а хлебы, выращенные тяжким трудом Каина, были отвергнуты. Почему Бог отверг его дары? Почему отказался от чистого бескровного приношения? "Ах, так, - подумал Каин, - тебе нужны кровавые жертвы? Так получи же - не овечью, а человечью". Этот эпизод Священного писания, действительно, трудно понять. Тяжкий труд землепашца ничуть не легче труда пастуха. Почему же Бог отверг его чистую жертву? Каин своим преступлением задаёт Богу непростые вопросы: "если ты всеведущ, как же ты не знал, что я совершу братоубийство? Если всемогущ, как ты позволил это сделать? Если ты всеблаг, как примирился со страшным преступлением?" И Каин делает вывод, отнимающий у человека его последнее прибежище - надежду: "Правды нет и выше!" "Но ведь именно с этих слов, - подумал я, - начинается пушкинская трагедия "Моцарт и Сальери": "Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет - и выше". Не мучился ли Пушкин тем же библейским вопросом? Не несет ли "гуляка праздный" Моцарт черты Авеля, и не похож ли трудяга Сальери на Каина?" Загадка написания этой удивительной драмы не давала мне покоя. Я знал, что при первой встрече с Мицкевичем Пушкин был поражён лёгкостью, с которой рождались умные и совершенные по форме строки его стихов. Не этот эпизод стал поводом для написания "Моцарта и Сальери"? В то время стихотворные импровизации были одним из развлечений знати. В Петербург в надежде заработать на своём искусстве приезжали знаменитые импровизаторы Европы. Они могли мгновенно слагать стихи на любую заданную тему. Оказалось, что польский поэт в совершенстве владеет этим даром. "Неужели Пушкин позавидовал Мицкевичу?" - думал я. Правда, по воспоминаниям самого Мицкевича, гениального "Пророка" Пушкин тоже написал в один присест. Смущало меня ещё одно обстоятельство: в1825 году Мицкевич в Крыму познакомился с Каролиной Собаньской. У них завязался роман. Но за год до этого за Каролиной ухаживал Пушкин. Может быть, на этой почве у них произошла размолвка? После отъезда Мицкевича из России было написано горькое стихотворение "Он между нами жил...". Так или иначе, через десять лет, в 1835 году, Пушкин вернулся к теме стихотворной импровизации и начал писать повесть "Египетские ночи". Его импровизатор в этом произведении превратился в жалкого, жадного попрошайку. "Неужели драма "Моцарт и Сальери" несёт в себе биографическое начало?" - думал я.
Знаменитый Сальери, чьи оперы ставились на лучших подмостках Европы, не всегда был жалким завистником: "Кто скажет, чтоб Сальери гордый был завистником презренным..." с гордостью говорит композитор. Но теперь он вынужден горько страдать. Сальери не может примириться с беспечной лёгкостью, с которой Моцарт рождает гениальную музыку. С болью в сердце он признаётся: "Я завидую, глубоко, мучительно завидую. О небо! Где ж правота, когда священный дар, когда бессмертный гений... озаряет голову безумца, гуляки праздного?" Философ Сальери тяжко мучается Каиновым вопросом: "Почему гениальность дается не за труд, а просто так? Где Божья справедливость?" Мысль об убийстве Моцарта приходит к нему через душевные муки. Сальери терзают сомнения в моцартовском посыле, что "гений и злодейство - две вещи несовместные". Ведь сам Моцарт называет гением и его. "Иль это выдумка слепой толпы, - думает он, - и не был убийцею создатель Ватикана?" Сальери имеет в виду легенду о Микеланджело, который, якобы, заколол натурщика, чтобы точнее зарисовать предсмертные муки. Тема жестокого неправедного убийства не могла не волновать Пушкина. Вот что он пишет в заметках к "Истории Пугачёва": "Державин велел двух (пугачёвцев) повесить, а народу велел принести плетей и всю деревню пересёк. Дмитриев уверял, что Державин повесил их из поэтического любопытства". Эта запись дышит неодобрением поступка Державина. Но если Пушкин, считающий Державина гениальным, сомневается в праведности его действий, значит гений и злодейство совместимы? Пушкин - наш признанный национальный гений. Выходит, что эти сомнения свойственны не только тру
Мне не смешно, когда маляр негодный Мне пачкает Мадонну Рафаэля...
Его выкрик - это требование ремесленника, с трудом идущего к вершинам мастерства. Он прикладывает к игре трактирного скрипача ту же мерку, что и к своей. Моцарт не придаёт значения мастерству игры. Он аристократическим жестом даёт деньги скрипачу:
Постой же: вот тебе, Пей за моё здоровье.
Эта лёгкость не может не оскорблять Сальери. Он видит, что для Моцарта все музыканты одинаковы - и трактирный скрипач, и он, учёный композитор. Моцарт легко витает над их усилиями. Это очень похоже на раздражение известного разночинца-демократа: "Я не посажу с собой за стол сапожника не потому, что он не дворянин, а потому, что он свинья, скотина по своим грубым понятиям, привычкам и поступкам". Кому же принадлежат эти напыщенные фразы? Трудно поверить, но - всё тому же "неистовому Виссариону". Вот тебе и революционный демократ - народник... Но вернёмся к Пушкину. Рассмотрим сцену, в которой Моцарт играет по просьбе Сальери "безделицу".
"Представь себе... кого бы? Ну, хоть меня - немного помоложе, Влюблённого - не слишком, а слегка, - С красоткой или с другом - Хоть с тобой, - Я весел... Вдруг виденье гробовое, Незапный мрак иль что-нибудь такое... Ну, слушай же. (Играет.)
Звучит музыка, но какая? В лёгкое, беспечное веселье неожиданно вплетаются мрачные заупокойные аккорды. Что этим хочет сказать Пушкин? Устами своего героя гениальный интуист Пушкин предупреждает нас: "Я скоро умру". Сальери ещё ничего не решил, мерзкий пасквиль ещё не написан, а Моцарт-Пушкин уже говорит обществу: "То, что зреет по воле Рока, пусть свершится скорее". Оба гения невольно подталкивают руку своих убийц. Моцарт рассказывает Сальери, что человек в чёрном заказал ему реквием, но не приходит за ним. Музыкант ощущает неясную тревогу:
"Мне день и ночь покоя не даёт Мой чёрный человек. За мною всюду, Как тень, он гонится. Вот и теперь Мне кажется, он с нами сам-третей Сидит".
Сальери страшится интуиции Моцарта, и потому старается отвлечь, успокоить его:
Как мысли чёрные к тебе придут, Откупори шампанского бутылку Иль перечти "Женитьбу Фигаро".
Моцарт вспоминает, что Сальери был знаком с великим драматургом: "Да Бомарше ведь был тебе приятель. Ты для него "Тарара" сочинил, вещь славную. Там есть один мотив... Я всё твержу его, когда я счастлив... Ла, ла, ла, ла..." Как известно, оба композитора причастны к творчеству Бомарше. Сальери написал музыку напыщенной оперы "Тарар", а Моцарт - весёлой "Свадьбы Фигаро". Для Сальери это звучит насмешкой судьбы - он выбрал музыку к опере об убийстве тирана, а Моцарт - к опере, прославляющей жизнь. И хотя Бомарше писал о том, какой великий композитор Сальери, Моцарт напевает один единственный запомнившийся ему мотивчик... Зависть! Чёрная, жестокая зависть жжёт Сальери. Но разве в жизни Пушкина не было подобной ситуации? Злая зависть к таланту поэта, его независимости, презрению к чинам, зависть к его красавице-жене порождала тех, кто ненавидел поэта и желал его смерти. Разве не с подобными чувствами относились к Пушкину Полетика, Булгарин, Воронцов, Дантес? Сальери в жизни Пушкина просто обязан был появиться, и он отыскался. Значит Пушкин всё-таки - Моцарт? Но как же тогда быть с Мицкевичем? Неужели он сам позавидовал таланту польского поэта? Да позавидовал! Но как? В "Путеводителе по Пушкину" (Гослит, 1931 год) мы читаем: "24 октября 1826 года на собрании сотрудников журнала "Московский вестник" Мицкевич импровизировал. Пушкин, впервые слышавший его, по словам очевидца, пришёл в восторг и, бросившись на шею Мицкевичу, стал его целовать, как брата". Вот как приветствовал талант польского поэта Александр Сергеевич! Как известно, первоначальное заглавие драмы "Зависть", Пушкин переменил на "Моцарт и Сальери". Тем самым он указал нам более глубокий подход к философской проблеме, заключенной в этом произведении. Пушкину, как всякому крупному художнику, свойственны и моцартианство и сальеризм. Противник Моцарта - завистник, но завидует он не только таланту музыканта, но ещё и тому, что Моцарт не мучается роковым вопросом о Божьей справедливости. Сальери же мучительно терзается именно этим. Моцарт отравлен, а ответа нет. Если бы существовали ответы на вечные вопросы, чем бы питалась душа художника, что он мог бы создать? Пушкин написал не пьесу о наказанном завистнике, а притчу об искусстве. В небольшом по размеру, но глубочайшем по мысли произведении есть ещё один аспект. Драма приводит к мысли о том, что в какой-то момент художник начинает ощущать, что достиг своей творческой вершины. Дальше - либо жалкое существование, либо смерть. Гении нередко выбирают последнее. Выбирают интуитивно и начинают стремиться к смерти. Моцарт у Пушкина, сам Пушкин, Лермонтов, Байрон, Маяковский - примеров тому достаточно. И для нас вопрос, кто же больше Пушкин - Моцарт или Сальери - начинает терять свою остроту. Мы вдруг обнаруживаем, что Пушкин - не то и не другое. Он парит над образами героев, оба они у него, как на ладони. Он их создатель, он их понимает и жалеет. И Авель и Каин по-своему правы, но правы по земному, а над ними царит вечная тайна - Бог, создавший их.
Март, 2002 год.