Автор: Блок А.А.
Драматическая поэма
В любви нет страха, но совершенная любовь
изгоняет страх, потому что в страхе есть
мучение.
Первое послание Иоанна, IV, 18
Русь! Русь! - Открыто-пустынно и ровно
все в тебе; - ничто не обольстит и не очарует
взора. Но какая же непостижимая, тайная сила
влечет к тебе? Почему слышится и раздается
немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по
всей длине и широте твоей, от моря до моря,
песня? Что в ней, в этой песне? Что зовет, и
рыдает, и хватает за сердце? - Русь! Чего же
ты хочешь от меня? Какая непостижимая связь
таится между нами? - Что пророчит сей
необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не
родиться беспредельной мысли, когда ты сама
без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда
есть место, где развернуться и пройтись ему?
Гоголь
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Герман.
Елена, жена Германа.
Мать Германа.
Друг Германа.
Монах.
Фаина.
Спутник Фаины.
Коробейник.
Толпа.
ПЕРВАЯ КАРТИНА
Северный апрель - Вербная Суббота.
На холме - белый дом Германа, окруженный молодым садом, сияет под весенним
закатом, охватившим все небо. Большое окно в комнате Елены открыто в сад,
под капель. Дорожка спускается от калитки и вьется под холмом, среди кустов
и молодых березок. Другие холмы, покрытые глыбами быстро тающего снега,
уходят цепью вдаль и теряются в лысых и ржавых пространствах болот. Там
земля сливается с холодным, ярким и четким небом. - Вдали зажигаются
огоньки, слышен собачий лай и ранний редкий птичий свист.
На ступенях крыльца, перед большим цветником, над раскрытой книгой с
картинками, дремлет Герман. Елена, вся в белом, выходит из дверей, некоторое
время смотрит на Германа, потом нежно берет его за руку.
Елена
Проснись, Герман! пока ты спал, к нам принесли больного.
Герман (в полусне)
Я опять уснул. Во сне - все белое. Я видел большую белую лебедь; она
плыла к тому берегу озера, грудью прямо на закат...
Елена
Солнце на закате и бьет тебе в глаза: а ты все спишь, все видишь сны.
Герман
Все белое, Елена. И ты вся в белом... А как сияли перья на груди и на
крыльях...
Елена
Проснись, милый, мне тревожно, мне тоскливо. К нам принесли больного...
Герман (просыпается)
Ты говоришь - больного? Странно, отчего к нам? Ведь здесь никто не
ходит, дорога упирается прямо в наши ворота...
Елена
Он совсем больной, какой-то прозрачный, ничего не говорит... только
посмотрел на меня большими, грустными глазами. Мне стало жутко, и я
разбудила тебя...
Герман
Почему только его принесли сюда, когда к нам нет дороги...
Елена
Милый мой, мне странно, мне дивно, точно что-то должно случиться...
Взгляни на него, Герман: он лежит у меня в комнате, на маленьком диване.
Точно ангел с поломанным крылом.
Герман
Это сны продолжаются.
Елена
Не сны, Герман, а явь. Это страшнее снов. Только бы не заговорил. Точно
он пришел звать меня из жизни...
Герман
Не надо так думать, Елена, не бойся. А то и я испугаюсь. Когда живешь
уединенно, самые маленькие события кажутся большими... Ведь ничего не
случилось, милая. Да и что может случиться?
Елена
Пойди к нему, Герман. Взгляни - и возвращайся ко мне. А если он станет
говорить, - не слушай.
Герман
Но ведь ты говоришь, он больной? И молчит? А если бы и заговорил... что
нового может он рассказать?
Герман уходит в дом. Елена кружит около цветника. Входит Друг.
Друг
Добрый вечер. Сегодня ваш дом как-то особенно светел. Еще с того холма
я увидал ваше белое платье и как будто большие белые крылья у вас за
плечами.
Елена
Сегодня к нам в дом принесли больного. Он очень похож на ангела, мне
самой казалось, что у него - большие белые крылья.
Друг
Как вы любите сказки, странная женщина. Из самого маленького события
устраиваете праздник. И всегда с таким серьезным лицом. Ну, что же, я верю
вам: это смешно.
Елена
Вам всегда все смешно.
Друг
Все смешно. Ведь я живу во времени и пространстве, а не на блаженных
островах, как вы. Люди так тупы, что лучше смеяться, иначе пришлось бы
плакать. Только одно не смешно.
Елена
Что?
Друг
Вы знаете... Я люблю вас, Елена.
Елена
Молчите, молчите. Вы говорите уже не в первый раз, но это неправда.
Иначе - как же вы можете быть другом Герману?
Друг
Но ведь у вас все можно. Вы оба совсем не от мира сего. Какие-то
необыкновенные...
Елена
Смешные?
Друг
Я сказал: необыкновенные. Я люблю Германа. Но ведь в вас, Елена, вся
тайна этого дома. Без вас Герман пропадет. Он безмерно слабый человек.
Герман светится вашим светом. Уйди он отсюда - в нем останется только
темное...
Елена
Замолчите.
Друг
Молчу... удивительная, необычайная... Так это правда, что Герман
уезжает?
Мать Германа выходит на крыльцо. Она - высокая пожилая женщина в черном
платье.
Мать
Елена, надо бы зажечь лампадку в комнате Германа. Сегодня я видела во
сне...
Елена (не слушая)
Герман? Кто это вам сказал?
Друг
Я сам так думал...
Елена
Так вот оно... Где же Герман, отчего он не идет так долго? Мама, мама,
где Герман?
Мать
Герман в доме. С больным.
Елена
Говорит?..
Мать
Герман молчит и слушает. А больной говорит слабым и прерывистым
голосом, не разобрать что.
В эту минуту Герман выводит больного монаха из дома и бережно усаживает на
ступеньку крыльца.
Монах (говорит слабым голосом и тихо улыбается)
Мир вам и вашему дому. Недаром мне стало легче. Я просил принести меня
к вам, потому что издали увидал, что дом ваш светел; светлее всех, стоящих
на холмах. А больше никого нет в этом доме?
Елена
Нас только трое: Герман, я и мать.
Монах
Прекрасен Герман, живущий в тихом доме с женой и матерью; ибо дом его
светел. Но с далекого холма увидал я над ним большие белые крылья...
Друг (Елене)
Вот, и он увидал ваши белые крылья.
Монах
...и подумал, что здесь - Фаина.
Мать
Даже имени такого не знаю.
Елена
Это, верно, монашеское имя?
Монах
Разве вы никогда не слыхали о прекрасной Фаине?
Елена (задумчиво)
Никогда.
Монах (всем с улыбкой)
Мало же вы знаете. Должно быть, одиноко живете. Весь мир знает Фаину.
Герман
Странное имя: Фаина. Тайна какая-то в нем. Темное имя.
Монах (с улыбкой)
И ты, юноша, не слыхал о Фаине?
Герман
Не слыхал.
Монах
Мир тебе, Герман. Скоро услышишь. Солнце садится, ветер крепчает. Дайте
мне отдохнуть у вас в доме. (Другу - лукаво.) Вы мне поможете, удивительный
человек?
Мать и друг уводят монаха в дом. - Сумерки.
Герман
Какой-то полный сказок день... Продолжение чудесного сна...
Елена
О чем ты думаешь, Герман?
Герман
Правду ты сказала: что-то должно случиться. Снег тает. Теплый ветер.
Ночью будут лужи, черное небо и невероятные, огромные звезды: знаешь, как
весной?
Елена (беспокойно)
Герман, ты говорил с ним?
Герман
Он говорил. Я только слушал. Он проснулся и нежно обнял меня. И показал
в окно...
Елена
Что же там?.. в окне?..
Герман
Я увидал, что снег сбегает с холмов. Я услыхал, как мать в соседней
комнате тихо читает: "В любви нет страха. Совершенная любовь изгоняет
страх".
Елена
Милый! О чем ты думаешь?
Герман
Я увидал огромный мир, Елена: синий, неизвестный, влекущий. Ветер
ворвался в окно - запахло землей и талым снегом. И еще - будто цветами, хотя
ведь нет еще цветов. Солнце закатывалось, и холмы стали красные; а за
холмами - синий, мглистый простор, точно большое озеро раскинулось вдали...
Там плыла большая белая лебедь, с сияющими крыльями... грудью прямо на
закат...
Елена (радостно)
Милый! Ты же видел это во сне!
Герман
Наяву, Елена. Я понял, что мы одни, на блаженном острове, отделенные от
всего мира. Разве можно жить так одиноко и счастливо? Он рассказывал мне о
чудесах мира. А там - весна началась...
Елена (почти плачет)
Я слышу тебя, Герман... Но больно...
Герман
Ты сама говорила: проснись. Вот - я проснулся. Мне надо к людям. Он
велел идти. Но я вернусь скоро, Елена.
Елена
Верю в тебя. Слышу тебя. Дай мне поплакать одной... (Уходит в дом.)
Герман (становится на колени)
Господи. Так не могу больше. Мне слишком хорошо в моем тихом белом
доме. Дай силу проститься с ним и увидать, какова жизнь на свете. Сохрани
мне только жар молодой души и живую совесть, господи. Больше ни о чем не
прошу тебя в этот ясный весенний вечер, когда так спокойны и ясны мысли. Я
верю, что Ты услышал меня. Теперь - я спокоен.
Он встает с колен. Из дому выходит друг.
Друг
Так вы едете?
Герман
Откуда вы знаете?
Друг
Это хорошо, Герман.
Герман
Почему вы всегда меня поучаете? Я знаю сам.
Друг
Нет, вы мало знаете. Когда мы встретимся с вами - там (показывает в
театр), вы увидите, что я знаю больше вас. - Очень не нравится мне этот
монах.
Герман
Почему?
Друг
Лукавый и сентиментальный, как все монахи. Мне было стыдно слушать, как
он издевался над вами.
Герман
Издевался?
Друг
Вы знаете, кто такая Фаина, которой он вас морочил? - Просто-напросто
каскадная певица с очень сомнительной репутацией.
Герман (резко)
Не знаю почему, только вы иногда бываете мне противны, мой друг. Когда
предстоит решить что-нибудь важное, лучше, чтобы друзья ничего не советовали
и держались подальше.
Друг
Какой вы злой, однако. Я не знал. Это мне тоже нравится.
Герман
Что же вам тут может нравиться? Кажется, это не особенно приятно.
Друг
Ну, я вижу, что я здесь - лишний. Надо же вам дать время -
посентиментальничать напоследок. До свиданья. (Уходит.)
Герман задумчиво бродит по саду. Из дому выходит Елена, вся белая, молодая и
легкая.
Елена
Ушел?
Герман
Ушел. - Правда, он все-таки любопытный человек?
Елена молчит.
Елена
Так это решено, Герман?
Герман
Решено.
Елена
Последнее слово, милый. Останься со мной, если можешь и хочешь. (Вдруг
с каким-то вещим отчаяньем в голосе.) Без тебя я состареюсь скоро. Мать
умрет. (Ломает руки.) Лилия никогда не взойдет!
Герман
Что с тобой, милая? Ведь я вернусь очень скоро.
Елена
Посмотри: у меня в окне лампада. У матери - лед на стекле, а у меня над
окном - уже капель. У тебя - книги. В киоте - померанцевые цветы...
Герман
Не могу, Елена. Ты видишь: весна настала.
Елена
Я знаю, Герман. Но больно...
Герман
Я принесу тебе новые вести.
Елена
Помнишь, ты сам сажал лилию прошлой весной? Мы носили навоз и землю и
совсем испачкались. Потом ты зарыл толстую луковицу в самую черную землю и
уложил вокруг дерн. Веселые, сильные, счастливые... Без тебя лилия не
взойдет.
Герман
Лилия тебе дороже моей души. Посмотри наверх. Разве не понимаешь ты,
что происходит там?
Елена
Когда ты говоришь, все понимаю. Без тебя - не пойму.
Герман
Слышишь, как поет ветер? Точно - песня самой судьбы... веселая песня.
Слышишь? - Господи, как жутко и радостно! А в доме нет ветра и не слышно
песни судьбы. Ты слышала, что сказано: "совершенная любовь изгоняет страх"?
Елена
Да, ты говоришь, мать читала эти слова...
Герман
Мать знает сердце сына...
Елена (вдруг, точно очнувшись)
Нет! Нет! Я знаю сердце моего возлюбленного! И больше - не боюсь! Если
суждено, иди, мой милый, иди, мой царственный! Иди туда, где звучит песня
судьбы!
Совсем смерклось. Мать выходит и останавливается на темном пороге.
Мать
Боже мой! Боже мой! Зачем ты уходишь, дитя мое? Увижу ли тебя? Зачем
уходишь? (Садится на пороге. Ее лица не видно.)
Елена
Вот - фонарь. Светлый, как твое сердце, Герман. Милый, иди. Ты
вернешься.
Герман
Прощай, Елена. Прощай, мама. Это не страшно. Я скоро вернусь. Самое
трудное - перейти черту. Прощайте. У вас инок в доме.
Быстро идет к калитке. Елена за ним. Мать на пороге - в страшной тоске.
Елена
Я буду ждать.
И вдруг - точно грозовой весенний ливень: Елена, рыдая, обрушивает руки на
плечи Германа.
Герман (взволнованно)
Скоро. Скоро.
Она смеется сквозь слезы. Он тихо разнимает ее сильные руки. Поднимает
фонарь и, встряхнув головой, начинает быстро спускаться по дорожке. -
Бледное лицо монаха приникло к широкому стеклу и смотрит в ночь: точно
больным и выцветшим глазам его нет приюта. - Весенний ветер усиливается, в
разрывах черного неба - яркие и крупные звезды. - Елена тихо идет к дому.
Пошатывается. Платье белеет.
ВТОРАЯ КАРТИНА
То же место - около дома Германа. Настала глубокая ночь и тишина. Не слышно
собачьего лая и птичьего свиста. Острая крыша дома тонет в черном небе. Там
несутся испуганные ветром тучи, то застилая, то открывая крупные звезды. Все
погружено в полный мрак, только большое окно Елены открыто. Елена склонила
пробор над работой у лампы, а перед нею сидит больной монах и смотрит на нее
большими грустными глазами. Вся картина подернута нежно-голубой прозрачной
кисеей, как будто и дом, и Елена, и монах - отошли в прошлое.
Елена
Рассказывай дальше, брат. Теперь мой Герман уже в пути.
Монах
Нелегко мне рассказывать дальше, - так томит меня весна. Ну, слушай. -
Черная была, весенняя ночь. Над лесистым обрывом широкой реки остановилось
зарево от костров, и песни звенели. Слушай, Елена... Высоко, над обрывом
стояла статная девушка и смотрела далеко за реку. Как монахиня, была она в
черном платке, и только глаза сияли из-под платка. Так стояла она всю ночь
напролет и смотрела в далекую Русь, будто ждала кого-то. Но никого не было
там, только заливной луг, да чахлый кустарник, да ветер весенний. Когда же
смотрела она наверх, были изломаны гневные черные брови и чего-то просили
бледные, полуоткрытые губы... Укрой меня, Елена.
Елена (укрывает его платком)
Ты бредишь, братец,
Монах
Слушай, слушай дальше. - Монастырь стоял на реке. И каждую ночь ждала
она на том берегу. И каждую ночь ползали монахи к белой ограде, -
посмотреть, не махнет ли рукавом, не запоет ли, не сойдет ли к реке Фаина...
Елена (бросает работу)
Фаина? Ты рассказываешь про Фаину! Не надо говорить, не надо...
Монах
Не перебивай меня, слушай. Вечером на селе захлестывало хмелем душу
Фаины, и все деды на палатях знали, что пошла она в пляс... Все парни из
соседних сел сбирались поглядеть, как пляшет, подбочась, Фаина... Но тоска
брала ее среди пляса, и, покидая хоровод, уходила Фаина опять и опять к
речному обрыву, долго стояла и ждала кого-то. И только глаза сияли из-под
платка - все ярче, все ярче...
Елена
Мне странно... Мне дивно...
Монах
И такая грусть обняла меня, Елена. И так я томился, так хотелось мне
быть человеком... В черную ночь увидал я багровое зарево над рекой. Это -
раскольники сжигались: старая вера встала заревом над землею... И стало на
селе Фаины светло, как днем. Ветер гнул деревья, и далеко носились искры, и
пламя крутилось в срубах. Из рева псалмов, из красного огня - спустилась
Фаина в синюю тень береговую, и видел я, как дорожка синего серебра побежала
за лодкой, как вышла из лодки под монастырем Фаина, оглянулась назад и
побежала от родного села в темное поле. Открыв малую дверь в белой ограде,
вышел в поле и я. Поклонился земно золотым монастырским главам и побрел в
темную ночь. Только не нашел я Фаины, и не приняли меня люди нигде. Долго
искал я, и стал я хиреть...
Елена
Не рассказывай больше. Жутко...
Во время последних слов у подножья холма начинает бродить какой-то
рассеянный свет, не освещая окрестность. Елена упорно глядит в окно. За
плечом ее - пристальный и печальный взор монаха. - Внизу появляется фонарик.
Герман (ощупью ищет дорогу)
Никуда не пойду. Там дивно и тревожно. Я сбился с дороги. Здесь были
где-то три березы? Ну, сердце, бледный фонарь! Указывай путь!
Он останавливается внезапно, дойдя до столба рассеянного света. Мерещится ли
ему, только слабо мерцает, прислонясь у крутого откоса холма, еле зримый
образ: очертания женщины, пышно убранной в тяжелые черные ткани; по ним
разметаны серебряные звезды, - на плечах и на груди - чаще и мельче, внизу -
крупнее; на длинном шлейфе лежит большая алмазная звезда. Лица не видно,
только смотрят вперед огромные печальные глаза. Ветер ли пролетел, или
дрогнули руки, - фонарь Германа гаснет.
Герман
Кто ты? Живая? Мертвая?
Видение (невнятно, как ветер)
Нет.
Герман
Ждешь кого-нибудь?
Видение
Да.
Герман
Я пойду своим путем.
Видение
Иди.
Герман делает шаг вперед, но незримое препятствие заставляет его отступить.
Герман
Я заблудился у себя в саду. Погас фонарь. (Смотрит наверх.) Кажется, я
шел оттуда. (Показывает в даль.) Мой дом - там. Так. Я иду своим путем.
Видение медленно уводит его от холма. Он идет ощупью.
Видение (чуть слышно)
За мной.
Свет меркнет. Видение исчезает.
Голос Германа (в темноте)
Здесь дорога. Слава богу. Это был только сон.
Слышны его удаляющиеся шаги.
Елена (в окне)
Точно сейчас панихиду пели. Или мне только снилось? Или это ветер,
брат? Или это - весна? Мне страшно, точно что-то случилось с милым. Что же
ты молчишь?
Монах ничего не отвечает. По-прежнему он сидит перед нею и печально смотрит
в окно.
ТРЕТЬЯ КАРТИНА
Город. Семьдесят седьмой день открытия всемирной промышленной выставки.
Главное здание выставки - гигантский зал. Круглые стекла вверху - как очи
дня, но в самом здании - вечная ночь. Электрический свет из шаров матового
стекла проливается ослепительными потоками на высокие помосты,
загроможденные машинами; стальные тела машин напоминают формами каких-то
чудовищных зверей. Здесь собраны: локомотивы последних систем с саженными
ведущими колесами, точно врезанные в короткие рельсы; автомобили на толстых
шинах, чувствительные к легчайшему толчку; моторные лодки, закинувшие далеко
вперед хищные носы, - подобия распластавшихся морских птиц;
земледельческие орудия с протянутыми вверх закаленными остриями; и, наконец,
в самой глубине зала, за сетью кольцеобразной и выпрямленной стали, за лесом
перекладин и торчащих рычагов, - огромная летательная машина сияет каким то незнакомым и легким металлом своих простертых к сводам зала крыльев.
Под сенью этих крыльев возносится высокая эстрада. Над нею, высоко под
куполом, среди гирлянд из живых цветов и зелени, сияет разноцветная надпись:
Дворец Культуры. Еще выше - мерно шатается маятник часов, загромождающих
полкупола, внимательно полусклоненных над залом.
В противоположном конце - закрытые резные ворота на улицу; по обеим сторонам
- красные, расшитые золотом лакеи. Сбоку - входная касса и турникет. У
самого входа - правительственное объявление: среди золотых гербов можно
разобрать слова: "Территория всемирной выставки неприкосновенна". На всех
стенах, столбах и машинах красуются разноцветные афиши с огромной надписью:
Фаина. Песня Судьбы.
Толпа густою волною проливается в турникет. Среди других проходят Герман с
Другом.
Газетчики (музыкальная гамма)
Торжество человеческого гения!
Последние открытия науки!
Клоуны, акробаты, разнообразный дивертиссемент!
Неприкосновенность территории всемирного "Дворца Культуры" обеспечена
государством!
Семьдесят седьмой выход знаменитой Фаины!
Знаменитая Фаина исполнит "Песню Судьбы"!
Всемирно известная Фаина!
Фаина, самая красивая дива мира!
Герман (озирается кругом; его ноздри раздуваются)
Как же вы узнали, что я здесь?
Друг
Как не найти лучшего друга...
Герман
Какой шум! Какая музыка! Какой ветер в этом городе! С минуты, как я
вышел из дому, сбился с пути и шел, очарованный этим странным и печальным
видением, - не прекращается ветер. Неужели так всегда?
Друг
Всюду ветер.
Герман
Господи, как это хорошо! Всюду - ветер! И всюду - такая музыка! Если бы
я ослеп, я слышал бы только этот несмолкающий шум! Если бы оглох, - видел бы
только непрерывное, пестрое движение! (Сжимает кулаки и вытягивает руки, как
человек, не знающий, как применить избыток играющей силы.)
Друг
Я вам завидую. Забавно видеть взрослого младенца, для которого все -
внове.
Герман
...И я пришел на городскую площадь...
Какое дымное стояло утро!
И в дымном утре - слабый женский голос
Пел о свободе. Я не мог понять,
Откуда голос и откуда песня.
Я стал смотреть вокруг себя, и поднял
Глаза наверх. И увидал окно,
Заделанное частою решеткой, -
Окно тюрьмы. И тихо поглядели
В мои глаза - спокойные глаза...
Какие светлые! С какою грустью!
Там девушка была...
Друг
Я полагал, однако,
Что вы насмешливей, мудрей и тоньше,
Что вы пришли с иронией сюда,
Чтоб только наблюдать, не предаваясь
Какому-то блаженному лиризму.
Опомнитесь и прогоните жалость.
Герман
Мне только передать хотелось вам
Видения таинственные жизни:
Рассказ о том кровоточивом нищем,
Который протянул за подаяньем
Уродливый обрубок, вместо рук;
О мальчике, попавшем в колесо
Извозчичьей кареты; о безносой,
Которая смотрела на меня
Свинцовым взглядом из-под красных век.
И так - везде. И это - неотступно.
Но жалости не знаю никакой...
А может быть, узнать мне надо жалость?
Друг
Нет, наблюдайте этот мир, смеясь.
И радуйтесь, что вы здесь - гость случайный;
Гоните жалость плетью смеха! Если ж
Разжалобитесь вы, что люди гибнут, -
Тогда я сам над вами посмеюсь!
Герман
О, самому мне ненавистна жалость,
Но также ненавистен этот смех!
То и другое - недостойно жизни:
Всегда жалеть - и мимо жизнь пройдет,
Всегда смеяться - протечет сквозь пальцы!
За смехом и слезами - жизнь влечется,
Как вялый недоносок, бледный сон!
Они - как серый занавес над сценой!
Они - как хмель, скрывающий от пьяниц
Многообразие живого мира!
Я трезвым быть хочу! Вы обещали
Мне пышный пир Культуры показать!
Друг
Да, мы в стенах дворца Культуры. Надпись
Узорная, как надпись у ворот
Таинственного Дантовского Ада,
Гласит об этом. Мы пойдем в толпу
И будем наблюдать людскую тупость.
Они вмешиваются в толпу.
Толпа
Тише! Тише! Профессор говорит!
Розовый старичок с очками на длинном носу лезет дрожащими ногами на эстраду.
Старичок
Милостивые государыни...
Толпа
Не слышно! Громче!
Кокотка (щиплет подругу)
Это он меня называет государыней. Го-го-го!
Девушка (иностранцу)
Если вы будете продолжать, я позову полицию... или дам вам пощечину...
Иностранец (самодовольно гладит бритую щеку)
Территория всемирной выставки неприкосновенна...
Девушка
Нахал!
Старичок (громче)
Милостивые государи. В этом главном здании всемирной выставки собраны
все продукты новейшей промышленной техники. Вы убедитесь воочию, сколь
неутомима деятельность человеческого ума...
Толпа
Ума! Ума!
Старичок
И сколь велика сила человеческого таланта...
Толпа
Таланта! Таланта! О-го-го!
Старичок
Сегодня я произношу в семьдесят седьмой раз слово о торжестве
человеческого прогресса. Мы, ученые, можем смело сказать, что наука -
единственный путь, на коем человечество преодолевает все преграды,
поставленные ему природой. В недалеком будущем, милостивые государи, люди
перестанут тяготиться пространством, ибо - вот автомобиль системы Лаунса,
пробегающий полтораста километров в час!
Представитель фирмы выступает и расшаркивается.
Толпа
О! О! В один час!
Старичок
Вы видите, что знание опередило веру в чудесное. Нет более чудес,
милостивые государи. Вам нечего желать после того, как я познакомлю вас с
последним великим открытием...
Толпа
О-го-го! Нечего желать!
Старичок
Перед вами - летательный снаряд, обладающий чрезвычайной силой. Это
последнее великое изобретение, сулящее нам в будущем возможность сообщения с
планетами.
Толпа
О! О! С планетами!
Старичок
Снаряд этот, обладающий минимальным весом, приготовлен из легчайшего
матерьяла. Но, милостивые государи, сила его летательных мышц такова, что
своими гигантскими крыльями он легко может раздавить и пожрать человека...
Толпа
О! О! Пожрать человека! О-о-го-го!
Старичок
Сию минуту, господа, движение крыльев будет демонстрировано.
Рабочий нажимает невидимую кнопку, и крылья летательной машины начинают
медленно вращаться. Оглушительные аплодисменты. Старичок, поправляя очки,
лезет вниз. Немедленно его заменяют на эстраде акробаты и клоуны.
Клоун
Позвольте познакомить вас с последним открытием науки. Нет более чудес,
милостивые государи! Сила моей семьдесят седьмой летательной пощечины
такова, что этот человек улетит высоко и исчезнет с горизонта вашего зрения!
Дает печальному человеку в черном фраке звонкую оплеуху. Человек с
неизменным лицом перевертывается несколько раз в воздухе и кубарем улетает
за эстраду. Рукоплескания, хохот.
Герман
Тупые, точно кукольные люди!
Все, что я видел, не смешно, а грустно...
Но где же пышность, золото и блеск?
Друг
Вы видите сияющие буквы:
Фаина - вот зачем пришла толпа.
Герман
Фаина? Где же дивная Фаина?
Который раз мне говорят о ней,
А я себе представить не умею
Ее лица: оно как будто тенью
Закрыто от меня... И кто она?
Друг
Какая-то каскадная певица,
Сумевшая привлечь к себе толпу...
Герман делает нетерпеливое движение. На эстраду входит оратор.
Оратор
Граждане! Территория всемирной выставки свободна и неприкосновенна!
Здесь, в царстве прогресса и человеческого гения, я обращаюсь к вам, как к
братьям, с речью о погибающем брате! Час тому назад раскрыт заговор
величайшей государственной важности. Руководителю уже вынесен смертный
приговор. Но, по законам нашей свободной страны, граждане, каждый из нас
имеет право заявить о своем желании быть казненным вместо преступника. Я
взываю, братья, к вашему великодушию! Кто из вас отдаст жизнь за осужденного
брата? (Молчание.) Братья-граждане! Дело идет не о жизни и смерти! По всей
вероятности, правительство свободной страны помилует того, кто захочет
благородно пожертвовать жизнью! Оно помилует и преступника, которому
достаточным наказанием послужит самоотверженность брата. (Гул. Отдельные
возгласы.) Я не скрываю, граждане, что есть опасность. Ибо брат наш посягнул
на благосостояние самого государства...
Молчание. Подождав немного, оратор сходит с трибуны. Все становятся к нему
спиной, пока он расчищает себе дорогу.
Голос кокотки
Что ж ты сам не пойдешь!
Герман (бледный)
Его казнят... Что меня удержало?
Друг (смеясь ему в лицо)
Любопытство.
Герман
Нет! Клянусь вам, нет!
Друг
Что с вами? Неужели вам не смешно?
Герман (сосредоточенно)
Господи! Что же? Предал? Совесть, совесть... (Поднимает голову.) Нет!
Чистая совесть... (Овладевает собой.) Вы должны показать мне Фаину. Где она?
Мне больше ничего здесь не надо...
Друг
Успокойтесь, она скоро появится на эстраде. Вы подозрительно
интересуетесь ею.
Безумный человек (врывается)
Фаина! Фаина! Здесь Фаина! Здесь прошла!
Толпа
Фаина! Здесь? Фаина? Я не видал! Здесь?
С того конца зала, где движутся крылья машины, раздается короткий вой.
Что? В чем дело? Человека раздавили? Машина раздавила человека!
Сквозь толпу пробирается медицинский персонал.
Дама (передергиваясь)
Как это больно, должно быть...
Галантный доктор
О, нет, сударыня, нисколько: без следа...
Герман, удерживаемый Другом, бросается к выходу. Но уже с улицы доносится
сначала смутный, потом разрастающийся гул и рев. Крики: "Фаина! Фаина!"
Герман сжат толпой, которая, отхлынув, оставляет широкий путь посредине.
Теперь виден в толпе грузный человек в широкой шляпе. Это - печальный
Спутник певицы. Он на целую голову выше других, ходит тяжелой поступью и
смотрит только на Фаину.
Красные лакеи распахивают настежь ворота Дворца Культуры. Там появляется
огромный черный автомобиль, украшенный розами. Он медленно и бесшумно
подплывает к эстраде. При несмолкаемом реве толпы в стенах и за стенами
Дворца, в волнах восторженных взоров мужчин и завистливого женского ропота,
- выходит из автомобиля и тихо всходит на эстраду - Фаина. Она в простом
черном платье, облегчающем ее тонкую фигуру, как змеиная чешуя. В темных
волосах сияет драгоценный камень, еще больше оттеняя пожар огромных глаз. В
руке - длинный бич. Не кланяясь, не улыбаясь, Фаина обводит толпу взором и
делает легкий знак бичом. Толпа безмолвна.
Фаина поет Песню Судьбы - общедоступные куплеты, - сузив глаза, голосом
важным, высоким и зовущим. После каждого куплета она чуть заметно
вздрагивает плечами, и от этого угрожающе вздрагивает бич.
Песня Судьбы
Когда гляжу в глаза твои
Глазами узкими змеи
И руку жму, любя,
Эй, берегись! Я вся - змея!
Смотри: я миг была твоя,
И бросила тебя!
Ты мне постыл! Иди же прочь!
С другим я буду эту ночь!
Ищи свою жену!
Ступай, она разгонит грусть,
Ласкает пусть, целует пусть,
Ступай - бичом хлестну!
Попробуй кто, приди в мой сад,
Взгляни в мой черный, узкий взгляд,
Сгоришь в моем саду!
Я вся - весна! Я вся - в огне!
Не подходи и ты ко мне,
Кого люблю и жду!
Кто стар и сед и в цвете лет,
Кто больше звонких даст монет,
Приди на звонкий клич!
Над красотой, над сединой,
Над вашей глупой головой -
Свисти, мой тонкий бич!
Когда Фаина кончает Песню, несколько мгновений - тихо. Потом - гром
рукоплесканий. Герман пробивается к эстраде и, воодушевляясь, говорит все
громче.
Герман
Я не могу и не хочу терпеть!
Так вот каков великий пир Культуры!
Там гибнут люди - здесь играют в гибель!
Здесь песней золотою покупают
Достоинство и разум, честь и долг...
Так вот куда нас привели века
Возвышенных, возвышенных мечтаний?
Машиной заменен пытливый дух!
Высокая мечта - цыганкой стала!
Пылали страсти! Царственная мысль,
Как башни шпиль, до неба достигала,
В бессчетных горнах плавилась душа...
И хор веков звучал так благородно
Лишь для того, чтобы одна цыганка,
Ворвавшись в хор, неистовым напевом
В вас заглушила строгий голос долга!
(Вскакивает на нижнюю ступень. )
Ты отравила сладким ядом сердце,
Ты растоптала самый нежный цвет,
Ты совершила высшее кощунство:
Ты душу - черным шлейфом замела!
Проклятая! Довольно ты глумилась!
Прочь маску! Человек перед тобой!
Фаина выпрямляется и вся становится тонкой и высокой, как бич, стиснутый в
ее пальцах.
Фаина
Не подходи.
Герман вскакивает на эстраду. Взвившийся бич сухим плеском бьет его по лицу,
оставляя на щеке красную полосу. Каким-то случайным движением Герман падает
на колени и смотрит на Фаину.
В зале стало тихо. Вызывающая улыбка на лице Фаины пропадает. Рука с бичом
упала. Взор ее далек и бесконечно печален.
Фаина
Бедный.
И, не забыв поднять свой черный шлейф, Фаина идет за кулисы походкой
любимицы публики. В ту же минуту пропадает в толпе печальный Спутник ее,
внимательно следивший за происходящим.
Друг (в толпе, со свойственной ему серьезностью)
Се человек.
Толпа уже отвлечена слухом о казни.
ЧЕТВЕРТАЯ КАРТИНА
Огромная уборная Фаины освещена ярко и убрана роскошно и нелепо:
загромождена мебелью, саженными венками и пестрыми букетами. В разных местах
сидят ожидающие Фаину писатели, художники, музыканты и поэты. Зеркала
удваивают их, подчеркивая их сходство друг с другом.
Писатель
Господа! В ожидании прекрасной хозяйки, предлагаю вам устроить устное
словопрение о качествах ее - явных и скрытых!
Все (хихикают, один мерзее другого)
Охотно! Извольте! Вот и прекрасно!
Писатель (становится среди уборной в позу)
Внимание! Я начинаю! - Наподобие древнего певца, прославлявшего,
согласно обычаю, красоту и славу мира сего... Но, господа: древнему певцу
прежде всего надлежало воздать хвалу своему повелителю, пред лицом которого
он имел честь прославлять красоту. В наш просвещенный век, господа, уже не
существует повелителей... (Многозначительно улыбается; общее одобрение;
белобрысый юноша аплодирует, кричит и брыжжет слюнями.) Тем не менее, я вижу
среди нас нашего маститого Ивана Ивановича... Предлагаю вам, господа,
почтить высокоуважаемого Ивана Ивановича безмолвным вставанием, ибо
аплодисменты здесь неуместны.
Все встают и кланяются. Белобрысый юноша перегибается вдвое.
Знаменитый писатель
Я тронут. Право, это некстати, господа! Здесь, - в храме красоты и
прогресса, мы все равны. Вы застигли меня врасплох, я извиняюсь за неудачный
экспромпт. Там, за стенами этой уборной - шумное пиршество культуры. Если
там, где гудит радостная толпа, приветствуя завоевания человеческого духа, -
нет более рангов, как справедливо заметил мой младший коллега, - то тем
более здесь, в уборной самой красоты, мы все равны... Итак, господа... да
здравствует красота!
Все (ревут)
Да здравствует красота! Да здравствует Иван Иванович!
Пьяненький журналист затягивает "со святыми упокой", но его усовещивают. -
Белобрысый юноша быстро пишет в книжке.
Юноша
Завтра - в "Луч Истины"! Послезавтра - все перепечатают!
Писатель
Воздав должное гению нашего маститого Ивана Ивановича, я начинаю
восхвалять красоту... За неимением лиры, беру сей стул! За отсутствием
котурнов, встаю на табурет...
Репортер
Он всегда отличался остроумием...
Другой писатель
Вот и заврался, голубчик! Котурнов-то тогда и не носили!
Писатель
Ну, вот, не все ли равно... Помешал... свинья... испортил настроение...
(Ворча, слезает с табурета.)
Все
Продолжайте! Продолжайте! Только что стало весело.
Знаменитый писатель
Я повторяю, господа: все мы равны. Оставим личные счеты. Здесь не к
чему делать исторические справки, это могло бы составить предмет особого
доклада. Кто желает нарушать наше веселье, пусть удалится отсюда...
Человек в очках
Господа, мы говорили здесь о Фаине. А знает ли хоть кто-нибудь из нас
серьезно, кто такая Фаина?
Писатель
Только уж, ради бога, не серьезно... Вы всех уморите... Он имеет
обыкновение говорить не менее двух часов подряд...
Другой писатель
Не любо - не слушай...
Знаменитый писатель
Позвольте-с. Здесь говорят все, без различия направлений. Пусть и
символисты выскажутся по интересующему нас вопросу.
Человек в очках
Когда я смотрю на Фаину, мне часто приходит в голову: почему это сюда
допускаются только писатели, художники, артисты, - а не допускаются простые
смертные...
Писатель
Вон куда он метит! Это, значит, обличительная речь!
Другой писатель
Оставьте его. Ведь он, в конце концов, сам себя высечет...
Человек в очках
Может быть, мои слова будут не всем приятны. Право, господа, все мы
ужасно односторонни и не видим лица самой жизни. Мы слишком много пишем,
говорим, спорим...
Писатель
Так вы бы и не спорили...
Другой писатель
И не писали...
Третий писатель
Я говорил, что он сам себя высечет!
Человек в очках
Мне хотелось бы все-таки договорить. - Вам не понять Фаину...
Писатель
Где уж нам...
Человек в очках
Она принесла нам часть народной души. За это мы должны поклониться ей в
ноги, а не смеяться. Мы, писатели, живем интеллигентской жизнью, а Россия,
неизменная в самом существе своем, смеется нам в лицо. Эти миллионы окутаны
ночью; еще молчат их дремлющие силы, но они уже презирают и ненавидят нас.
Они придут и, знаю, принесут неведомые нам строительные начала. Останется ли
тогда какой-нибудь след от нас? Не знаю. В моей душе разверзается пропасть,
когда я слушаю песни Фаины. Эти песни, точно костры, - дотла выжигают
пустынную, дряблую, интеллигентскую душу. Слушая ее голос, я чувствую, как
слаб и ничтожен мой голос. Может быть, уже пришли люди с новой душой, и
прячутся где-нибудь среди нас, неприметно. Они ждут только знака. Они
смотрят прямо в лицо Фаине, когда она поет Песню Судьбы. Вы не слушайте слов
этой песни, вы слушайте только голос: он поет о нашей усталости и о новых
людях, которые сменят нас. Это - вольная русская песня, господа. Сама даль,
зовущая, незнакомая нам. Это - синие туманы, красные зори, бескрайные
степи. И что - слова ее песни? Может быть, она поет другие слова, ведь это
мы только слышим...
Писатель
Ишь, какой символ загнул.
Другой писатель
И вовсе это не символ, а плохая аллегория. Наш почтенный коллега не
принадлежит к видным представителям символизма...
Знаменитый писатель
Недурно. Интересно. Хотя немного отвлеченно и туманно. Впрочем, я
обратил бы этот упрек ко всей новой школе. Побольше бы красок, сочности,
жизни...
Человек в очках
Ведь я и говорил о недостатке жизни...
Писатель
Довольно, довольно!
Человек в очках (скромно садится в угол)
Я кончил. Извиняюсь, что долго утруждал внимание.
Другой писатель
Противный ломака. А он таки сделает карьеру.
Художник
Господа, я занимаю место выбывшего из строя оратора. К чему мне лира и
котурны, символы и настроения? Я - только художник. Итак, я буду иметь
удовольствие рассказать вам, как и при каких обстоятельствах мне
привелось...
Лакей (в дверях)
Госпожа Фаина не очень здорова и просит не тревожить ее сегодня.
Общий галдеж
Ну, вот еще! - Не в первый раз! - Я не уйду! - Не прогонит же она!
Знаменитый писатель
Скучно, господа, о, как скучно. Все вы ссоритесь по пустякам... Я
ухожу. (Надевает калоши и шляпу, уходит. Все некоторое время молчат.)
Писатель
А он знает, когда уйти.
Другой писатель
Не прогадает. Не уйти ли и нам? Говорят, великие писатели знают все,
что будет, надолго вперед.
Писатель
Да ну, сиди. То - великие, а мы - невеликие. Прогонит, - так и ладно, а
не прогонит, - так он же и останется в дураках.
Однако все волнуются. Один молчаливый поклонник, который все время вертел в
руках коробку пудры с туалета Фаины, роняет ее. Пудра поднимается облаком.
Все хохочут, стараясь скрыть испуг.
Поэт
Она и так не в духе. Что же нам делать? Разве подобрать, господа?
Писатель
Подбирайте сами.
Поэт разыскивает щетку и начинает мести.
Другой писатель
Он выметает сор из храма...
Художник зарисовывает прилежно метущего поэта в альбом. Музыканты мурлыкают
что-то, обнявшись. Все стараются принять непринужденные позы. Открывается
дверь, и порывисто входит Фаина. Между бровями у нее - гневная складка. Она
останавливается среди комнаты, швырнув в угол бич. Все вскакивают.
Фаина
Что это за люди? Я велела не принимать.
Писатель (подобострастно)
Писатели, художники, поэты осмеливаются тревожить вас...
Фаина (гневно)
Писатели? Художники? Поэты? - Вон!
Писатель
Но, лучезарная...
Фаина (топает ногой)
Вон.
Вся компания, согнув спины, неловко выползает в дверь.
Фаина
Старуха! Туши огни.
Она садится в кресло перед большим зеркалом. Сбоку, из маленькой двери,
выходит старая старуха и тушит огни, оставляя только один - над зеркалом.
Старуха
Хаить будут тебя, дитятко, хаить будут...
Фаина
А, ну их! Пусть хают. Очень надо. - Ох, устала я, старуха... Так
устала... Не глядеть бы глазам моим... Расчесывай волосы. Рассказывай
сказки.
Ст
привычно дребезжащую сказку)
"Как с далекого синего моря выплывала белая лебедка с девичьим ликом.
Выплывала она из терема по вечерней заре, в кудри черные жемчуга впутаны,
крылья белые, как пожар, горят"...
Фаина
Дальше. Про лебедь я знаю.
Старуха
"Как из дальней пристани выбегали корабли, тридцать три острогрудых
корабля. Как на первом корабле - добрый молодец, и стоит он под ветрилом
шахматным"...
Фаина
Под шахматным ветрилом? Вот это я люблю.
Старуха
"На черных кудрях - шапочка заморская, а на статных плечах - кафтан
расписной. Щеки румяные, а губы - что малина"...
Фаина
Ну, кончай скорее.
Старуха
"Как завидел добрый молодец лебедь белую, загорелся весь. Говорит он
белой лебеди: а и станешь ли, лебедь белая, молодой женой добру молодцу? Как
сказалось, так и сделалось"...
Фаина (разочарованно)
Так и сделалось?
Старуха
"...Так и сделалось. Обернулась лебедь белая - чудной девицей -
раскрасавицей, ни дать ни взять - Фаина прекрасная. А и взял он ее за белы
руки"...
Фаина
Ах...
Старуха
"...И увез он ее за море, и поставил ей терем среди бела вишенья, и
постлал ей перину пуховую"...
Фаина
Молчи, старуха. Не знаешь новых сказок, так молчи.
Фаина опускается в кресле и бледнеет. Лицо у нее теперь простое, почти -
детское: лицо прекрасной женщины, которая устала и не хочет нравиться.
Тихо, никем не замеченный, входит Герман с кровавой полосой на щеке. Он
останавливается в самом темном углу, смотрит на Фаину сзади и слабо
отражается в зеркале. Но зеркало заслонено старухой, и Фаина не видит
Германа.
Фаина
Рассказала бы сама, да словами сказать не умею. А хорошая сказка: как
весна была, ветер плакал, а молодица на берегу ждала... И плывет к ней на
льдине такой светлый... так и горит весь, так и сияет... будто сам Иисус
Христос... Только вот - слов не подобрать... (Задумывается.) Верно, скучают
без меня парни... А мне их не надо. Никого мне не надо. Стояла над рекой, да
ждала... Люблю я свою реку, старуха...
Старуха
Река хорошая, полноводная...
Фаина (смотрит в зеркало)
Давай погадаем, как, бывало, гадала на Святках, - не увижу ли в зеркале
жениха? Только у меня тогда такого зеркала не было... Нет, не вижу...
Отойди, старуха: тебя только и вижу за собой. Какая ты старая, сморщенная...
Старуха (отходит)
Старая, дитятко, старая...
Фаина (всматривается)
Не обмани, зеркало: кого увижу, тот и будет жених. (Вскрикивает.)
Господи!
Старуха
Что ты, дитятко?
Фаина
Вот страшно, родная, вот страшно...
Старуха
Что ты, что ты, господь с тобой...
Фаина
Смотри, старуха: видишь, какой стоит? На щеке - черная полоса. С нами
крестная сила! Не хочу такого!.. Не хочу!.. (Герман делает шаг вперед.)
Смотри, идет, идет... Ах, вот что! (Ее глаза загораются гневом; она
оборачивается.) Кто тебя впустил?
Герман
Сам пришел.
Фаина
Как же ты посмел?
Герман
Хочу смотреть на тебя.
Фаина
Хочешь - ударю еще?
Герман
Бей.
Фаина (встает)
Вот какой ты? Кто же ты такой?
Герман
Человек.
Фаина
Человек? В первый раз слышу. - У тебя лицо в крови.
Герман
У меня - сердце в крови.
Фаина
Так ты - человек? Хорошо, посмотрим. (Она берет его за руку и с минуту
пристально смотрит ему в глаза; он выдерживает взгляд этих огромных,
безумных и втайне печальных глаз.) Влюбился? А если мне с тобой скучно
станет?
Герман
Скучно станет - прогонишь. - Я много понял. Тут все только и
начинается. С тех пор, как ты ударила меня бичом.
Фаина (с улыбкой)
Что начинается-то? Как влюбился... а за что? Я своего лица не люблю:
видишь, какая я усталая, бледная. В меня только издали влюбляются. - А
подойдут, и сейчас прочь отойдут. Да разве в меня можно влюбиться? Я -
случайная.
Герман
Ты - вечная. Как звезда.
Фаина (смеется)
Как звезда. Звезда падучая... Ну, прости, что я тебя ударила... иди...
Герман
Куда я пойду?
Фаина задумалась. Герман отходит к двери.
Фаина
Куда ты?
Герман
Ты велела уйти.
Фаина (встает)
А может быть, я все неправду сказала! Ты думаешь, правда, я не люблю
своего лица? Думаешь, мало мне руки целовали? Миллион раз. Только я - не
хочу. Мне надо просто, ласково. Как молитва. Никто не достоин!
Герман (тихо)
Прощай.
Фаина
Постой. Ты боишься меня? Подойди... вот сюда... сюда... У тебя в глазах
что-то... простое: как ни у кого... (Она поворачивает Германа за плечи и
смотрит ему в глаза смеющимися, суженными глазами. Он закрывает глаза. Тогда
она обвивает его шею руками и с жадным любопытством целует в губы.) Ну,
поцеловала, и что же? Больше ничего! А ты думал, что-нибудь? Эх, ты!
ПЯТАЯ КАРТИНА
Широкий пустырь озарен осенней луной. - На втором плане - какое-то
заколоченное здание. Вокруг пятна лунного света. От здания к первому плану
спускается пологая площадь, на которой разбросаны груды щебня, кирпичи и
бревна, а местами растет пышный осенний бурьян. За углом здания открывается
просторная даль.
Бесконечная равнина. Кой-где блестят вдоль речного русла тихие заводи - след
частых осенних разливов; за купами деревьев серебрятся редкие кресты
церквей. Где-то вдали - сигнальные семафоры, сменяющие зеленые и красные
огни, указывают направление железнодорожной линии. Оттуда изредка доносится
глухой рокот и свист ползущего поезда. За полями - светлые осенние леса и
тихое зарево очень далекого пожара. На горизонте - неясные очертания
фабричных труб и городских башен. Справа - часть резной решетки парка с
калиткой. За нею - сквозь бледное золото кленов серебрятся осенние пруды и в
глубине, полускрытый в камышах, покачивается сонный белый лебедь.
При поднятии занавеса некоторое время стоит тишина. Издали доносится пение
раннего петуха. Проползает поезд. И опять тишина. Потом набегает ветер,
клонит колючий бурьян, шуршит в крапиве и доносит звон колокольчика,
торопливое громыханье бубенцов и конский топ. Где-то близко останавливается
тройка. Через минуту, на фоне необъятной дали и зарева, является Фаина.
Несколько времени она стоит и смотрит в даль. Ее волосы закрыты черным
платком, а зарево - как сияние над головою. На ней - праздничное русское
платье, похожее на сарафан.
Фаина возбуждена чем-то, бледна, глаза пылают. Она рвет и мнет алые ленты у
пояса под набегающим ветром.
За Фаиной идет ее огромный, грустный Спутник, в сером пальто, в широкой
мягкой шляпе, с толстой тростью в белой руке. Движениями, костюмом, осанкой
он напоминает императора или знатного иностранца, пожелавшего посетить
инкогнито чужую, дружественную страну. Когда он садится, тяжко дыша, на
большой камень среди пустыря, борода его опускается низко, а на руке,
держащей трость, переливается в лунном свете драгоценный перстень.
Фаина (бродит, волнуясь, среди бурьяна)
Сплю на лебяжьем пуху - забываю все на свете! Скачет тройка, - еще
можно дышать, пока ветер свищет в лицо! А проснешься или приедешь
куда-нибудь, - нечего с собой делать! Ни сна, ни ветра, - ничего! Ветер,
ветер! Вы-то знаете, что такое ветер? Господи! Вы не можете сделать шагу,
чтобы не сесть!
Спутник (просто)
Я устал.
Фаина (нервно обрывает листья)
Мне что за дело! Вы исполняете мои прихоти, вы катаете меня на тройках,
а что еще можете вы для меня сделать? Разве вы - мужчина? Посмотрите, какова
я из себя? Со мной всякий на край света убежит! Вот возьму, да уйду от
вас...
Спутник (тяжело поднимает голову)
Я знаю, что вы давно думаете об этом, Фаина. Но что же мне делать? Мы
непохожи друг на друга. Может быть, за то я и люблю вас такой безнадежной
любовью. (Опять опускает голову.)
Фаина
Вы меня любите? За такую любовь - бьют! Смотрите, какая ночь! Даль
зовет! Смотрите - там пожар! Гарью пахнет! Везде, где просторно, пахнет
гарью!
Садится на краю обрыва, обняв колени, и смотрит в даль, колдуя очами.
Спутник
Фаина, роса большая. Вы потеряете голос.
Фаина (не оборачиваясь)
Оставьте меня. (Говорит, обращаясь в пространство.) Жених мой! Статный,
русый, дивные серые очи! Приди, взгляни. Долго ждала тебя, все очи
проглядела, вся зарей распылалась, вся песнями изошла, вся синими туманами
убралась, как невеста фатой.
Спутник
С кем вы говорите, Фаина?
Фаина (не обращая на него внимания)
Жених мой, приди ко мне, суженый, погляди на меня! Погляди ты в мои
ясные очи, они твоей бури ждут! Послушай ты мой голос, голос мой серебряной
речкой вьется! Разомкни ты мои белые рученьки, тяжкий крест сыми с моей
девичьей груди! (Простирает руки над обрывом.) Они так рано будят меня, как
черное воронье, вьются надо мной и не дают мне спать. А ты хоронишь меня от
всех напастей, никому не даешь прикоснуться, сказки мне говоришь, и лебяжью
постелю стелешь, и девичьи мои сны сторожишь. Тебя, светлый, жду, бури жду,
солнца красного жду! Встань, солнце, развей туманы, светлым ветром разнеси!
Спутник встает с камня и поднимает шляпу со лба. Видно его лицо: отекшее, со
следами былой красоты; на нем самая ярая буря не пробудит ничего, кроме
тупого страдальческого волнения.
Спутник
Фаина... Вы гениальны...
Фаина (простерла руки над обрывом и бормочет в вещем
сне)
В ту ночь, когда горели деды, за красным пламенем привиделся ты мне на
том берегу. И бросилась я в поле, себя не помня, всю душу тебе отдала, все
песни мои на волю пустила, как птица, летела всю ночь, всю ночь... Мало тебе
этого? Ты обманул меня. Когда пою я бесстыжую песню, разве я эту песню пою?
О тебе, о тебе пою! Мало тебе, что люди - как рабы передо мною? Рукой махну
- золотом осыплют, на смерть пошлю - и на смерть пойдут? Мало тебе, что
берегу себя, как зеницу ока, что воли не даю красоте своей, что мимо всех
смотрю? Или не слышишь? Ветер осенний, донеси голос мой! Река разливная,
донеси милому весть обо мне!
Спутник (с волнением)
Фаина, милая, успокойтесь... вы расстроены... Вам надо отдохнуть...
Фаина (заломив руки)
Боже мой! Ты слышишь - он уводит меня! Старый, тихий, властный - опять
уводит меня! Услышь меня! Услышь! Освободи!
Останавливается и ждет. Ее голос, прозвенев где-то серебряным эхом,
замирает.
Спутник (бережно)
Фаина...
Фаина (в страшном гневе)
Никогда!.. Я говорю вам: никогда! Я жизнь мою проспала! Не буду спать
всю ночь! Мне вас не надо! (Бросается на землю.) Родимая! Родимая! Бури!
Бури! Или - тишины! Дай тишины, черной твоей, тишины твоей несмутимой!..
(Встает с сверкающими алмазами слез в очах.) Вон там, за решеткой... тихо...
белый лебедь спит... - Слушай! (Гневно топает ногой.) Ты придешь. Ты найдешь
меня! Бросаю тебе мою алую ленту!
Порывисто срывает алую ленту от пояса и бросает ее вниз с обрыва. Потом
быстро идет к решетке, открывает калитку и углубляется в парк. За ней -
тяжко идет грустный Спутник.
Тишина. Далекий рокот поезда. Луна бледнеет. Заря. Петухи начинают
перекличку - все дальше, все дальше. Утренник налетает, шелестя все смелей и
вдохновенней. - И медленно возрастая и ширясь, поднимается первая
торжественная волна мирового оркестра. Как будто за дирижерским пультом уже
встал кто-то, сдерживая до времени страстное волнение мировых скрипок.
Подымаясь на откосе, легким прыжком вскакивает на то место, где колдовала и
звала Фаина, Герман. Шрам от удара бича еще заметен на его озаренном лице; в
расширенных глазах - предчувствие бури. Как Фаина, он встает над откосом и
смотрит в даль. В руках у него - алая лента.
Через мгновение взбирается на откос, пожимаясь от утреннего холода, Друг
Германа.
Герман
Утро! Утро!
Друг
Когда вы угомонитесь, наконец? Таскаете меня за собой всю ночь по
каким-то пустырям и тычете в нос красотами природы, когда мне смертельно
хочется спать...
Герман
Хотел бы я знать, кто уронил красную ленту? Какая алая лента - как
заря! И пахнет свежими духами!
Друг (посмеиваясь)
Должно быть, какая-нибудь прекрасная незнакомка оставила вам ленту. Вы
очень возмужали и похорошели, Герман; пожалуй, певица не стала бы теперь
щелкать вас бичом...
Герман
Вы и над этим смеетесь, будто не знаете, как это важно для меня. Не
лицо, а все сердце облилось кровью. Сердце проснулось и словно забилось
сильнее... Я услыхал тогда волнующую музыку - она преследует меня до сих
пор: с каждым восходом солнца - все громче, все торжественней. По ночам я
просыпаюсь внезапно, и чей-то голос говорит мне: "ты избран, ты избран". И
больше я уж не могу уснуть: я блуждаю по улицам очарованный, я бросаюсь в
поле, в эту пьяную осеннюю гарь! Так проходят дни и недели, - и душа как
шумный водопад! Если бы знать, куда направить ее силу! Я не знаю! Знаю,
сколько дела, и не умею начать, не умею различить! И опять - тот же голос
шепчет, остерегая, что утро не наступило, что туман не поднялся, что нельзя
различить в тумане добро и зло... но я хочу! Боже мой! Какая страшная
радость, какое тяжелое бремя - этот хмельной, голодный, вечно влюбленный
дух!
Налетает ветер и пригибает бурьян, - и скрытый на мгновение за склоненным
бурьяном Друг говорит смеющимся и вызывающим голосом.
Друг
Вечно влюбленный дух! Берегитесь, Герман. Вы ушли из дому. Вас ждет
жена. Эй, Герман, чиста ли ваша совесть, с которой вы так носитесь?
Герман (вздрагивает)
Я забыл, что вы здесь. - Какой у вас иногда страшный голос! Я не вижу
вас - где вы? - Ах, это ветер спрятал вас в бурьяне... Да, я ушел из дому, я
понял приказание ветра, я увидал в окно весну, я услыхал песню судьбы! Разве
преступно смотреть в окно?
Друг
Берегитесь, Герман.
Герман
Не испугаете больше, - вижу вас, знаю вас давно. Я бежал от нее! Я
бежал от ее поцелуя! Бежал, падал, и опять бежал, - и вот забыл ее! Не помню
ее лица! Не помню даже этих страшных глаз!
Друг радостно хохочет. И ветер хохочет с ним вместе.
Друг
Однако вспомнили глаза! Правда - красивые глаза?
Герман
Вы не понимаете меня! Вы думаете, что я - раб? Нет, я свободный! Я не
знаю только, куда идти, но все пути свободны!
Друг
И вы пойдете всеми зараз...
Герман (кричит)
Я верен! Я верен! Никто не смеет заикнуться об измене! Вы ничего не
понимаете! Путь свободен, ведь здесь только и начинается жизнь! Здесь только
и начинается долг! Когда путь свободен - должно неминуемо идти. Может быть,
все самое нежное, самое заветное - надо разрушить! Ведь и весна
разрушительна: весной земля гудит, зори красные, синий туман в лощинах.
Слышите, - я должен был уйти из этого тихого дома, от этого безысходного
счастья! Потому что ветер открыл окно, монах пришел, сны приснились,
незнакомое ворвалось, - не знаю, не знаю...
Друг
Вы так горячо спорите, точно не уверены в себе или хотите оправдаться.
Я ведь не обвиняю вас, я приветствую вашу беспринципность...
Герман
Вы ничего не знаете, ничего! Я не один! Я ушел не во имя свое! Меня
позвал ветер, он спел мне песню, я в страшной тревоге, как перед подвигом!..
Сердце горит и ждет чего-то, о чем-то плачет, но уже торжествует, заранее
торжествует победу. И как будто вся вот эта необъятная ширь - заодно с моим
сердцем, тоже горит, и тоскует, и рвется куда-то со мной заодно!
Друг
О чем вы беспокоитесь, не понимаю. Вы страшно заняты собой, вы не
находите себе места, вы из кожи лезете, - к чему все это?
Герман (с возрастающей страстью)
Вы спрашиваете - к чему? Считайте меня за сумасшедшего, если хотите.
Да, может быть, я - у порога безумия... или прозрения! Все, что было, все,
что будет, - обступило меня: точно эти дни живу я жизнью всех времен, живу
муками моей родины. Помню страшный день Куликовской битвы. - Князь встал с
дружиной на холме, земля дрожала от скрипа татарских телег, орлиный клекот
грозил невзгодой. Потом поползла зловещая ночь, и Непрядва убралась туманом,
как невеста фатой. Князь и воевода стали под холмом и слушали землю: лебеди
и гуси мятежно плескались, рыдала вдовица, мать билась о стремя сына. Только
над русским станом стояла тишина, и полыхала далекая зарница. Но ветер угнал
туман, настало вот такое же осеннее утро, и так же, я помню, пахло гарью. И
двинулся с холма сияющий княжеский стяг. Когда первые пали мертвыми чернец и
татарин, рати сшиблись, и весь день дрались, резались, грызлись... А свежее
войско весь день должно было сидеть в засаде, только смотреть, и плакать, и
рваться в битву... И воевода повторял, остерегая: рано еще, не настал наш
час. - Господи! Я знаю, как всякий воин в той засадной рати, как просит
сердце работы, и как рано еще, рано!.. Но вот оно - утро! Опять -
торжественная музыка солнца, как военные трубы, как далекая битва... а я -
здесь, как воин в засаде, не смею биться, не знаю, что делать, не должен, не
настал мой час! - Вот зачем я не сплю ночей: я жду всем сердцем того, кто
придет и скажет: "Пробил твой час! Пора!"
В глубине парка мелькает черный платок Фаины. Дымятся утренние пруды. В
камышах поднимает голову разбуженный лебедь и кричит трубным голосом
навстречу восходящему солнцу.
Фаина идет. Движения ее неверны, точно ее захлестнуло смертной тоской, и нет
ей исхода, как грозовой туче; ее несет певучий, гнущий бурьян, утренний
ветер.
Лебедь кричит и бьет крылами. Наполняя воздух страстным звоном голоса,
вторит ему Фаина.
Фаина
Приди ко мне! Я устала жить! Освободи меня! Не хочу уснуть! Князь!
Друг! Жених!
Весь мировой оркестр подхватывает страстные призывы Фаины. Со всех концов
земли набегают волны утренних звонов. Разбивая все оковы, прорывая все
плотины, торжествует победу страсти все море мировых скрипок. В то же
мгновение на горизонте, брызнув над лиловой полосою дальних туч,
выкатывается узкий край красного солнечного диска, и вспыхивает все золото
лесов, все серебро речных излучин, все окна дальних деревень и все кресты на
храмах. Затопляя сиянием землю и небо, растет над обрывом солнечный лик, и
на нем - восторженная фигура Германа с пылающим лицом. Фаина близится,
шатаясь, как во хмелю, и в исступлении поднимает руки.
Фаина
Здравствуй!
Герман
Ты хлестнула меня бичом. Ты отравила меня поцелуем. Ты снилась мне все
ночи. Ты бросила мне алую ленту с обрыва.
Фаина
Нет, ты - не тот. Он был черен, зол и жалок. Ты светел, у тебя - русые
волосы, лицо твое горит господним огнем!
Герман
Смотри, у меня на лице - красный шрам от твоего бича.
Фаина (хватая его за руку, смотрит ему в лицо)
Это - солнце горит на твоем лице! Ты - тот, кого я ждала. Лебедь
кричит, труба взывает! Час пробил! Приди!
Герман (в страхе и восторге)
На лице твоем - вся судьба! Ты - день беззакатный! Час пробил!
Фаина торжественно распускает алый пояс и кланяется Герману в ноги. Лебедь
умолк. Только море мировых скрипок торжествует страсть. И, задыхаясь и
трепеща, как земля перед солнцем, лебяжьим трубным голосом кричит Фаина.
Фаина
Старый, старый, прощай! Старый, я свободна! Старый, я невеста! -
Тройку! Тройку!
Она увлекает Германа туда, где вздрагивают разбуженные ее голосом бубенцы
тройки. - Через мгновение раздается окрик ямщика, свист и конский топ; голос
колокольчика, побеждая бубенцы, вступает в мировой оркестр, берет в нем
первенство, а потом теряется, пропадает, замирая где-то вдали на сияющей
равнине.
Печальный, одинокий Спутник садится на большой камень среди пустыря. Его
борода совсем опустилась на грудь, его белые руки уронили трость.
Драгоценный перстень сияет на беспомощном пальце, как бриллиантовая слеза.
И, словно заодно с ним, непостоянный и неверный голос ветра переходит в стон
и рыдание, а в воздухе начинают кружиться прощальные тучи золотых листьев.
ШЕСТАЯ КАРТИНА
Дом Германа. Ясный зимний день. Холмы, кусты и дороги запушены снегом.
Елена стоит в дверях на крыльце, а Друг Германа сходит со ступеней.
Друг
Прощайте.
Елена
Все кончено между нами.
Друг
Спасибо. Вы прогоняете меня из дому за то, что я люблю вас.
Елена
Нет, не за то.
Друг
Не за то ли, что я рассказал вам правду том, как вам изменил ваш муж?
Елена
В последний раз прошу, не кощунствуйте. О, я никогда больше не
произнесу даже этого имени. - Прощайте...
Елена
Постойте... Вы хоть что-нибудь еще способны понимать, все-таки?
Забудьте на минуту, что вы в меня влюблены, вам, право, это не трудно.
Скажите мне просто, дружески, как человек другому человеку: хороша собой
Фаина?
Друг
Я затрудняюсь говорить с вами об этой женщине. Может быть, она и
красива, но в ней нет ничего таинственного, ничего женственного. Я могу
только удивляться...
Елена
Но ведь вы можете и не удивляться - все дело в этом. Желаю вам всякого
благополучия. Мы расстаемся мирно.
Друг
Так вы не сердитесь на меня?
Елена
Я - на вас? Никогда в жизни. Хотите, я скажу правду?
Друг
Говорите. Вам ведь все равно, если от вашей холодности и презрения я
сойду с ума.
Елена
О, нет!.. Вы никогда не сойдете с ума. И никогда вам не надоест
ломаться, потому что вы - самый обыкновенный, самый мирный человек. Грозите
ли вы, пугаете ли, говорите ли колкости, - никого вы этим не обидите. Вы,
что называется, золотая середина... Вот вам и все.
Друг
Да, прощайте. Вы никогда не понимали меня, это я знаю. Что делать? -
Желаю вам счастья... с вашим монахом...
Елена
Бедный, бедный... Как мне вас жалко... Господи, и такие все люди...
какие несчастные.
Друг уходит. - Елена садится на крыльце и тихо плачет. - Через некоторое
время из дверей выходит монах.
Монах
Много перенесла ты. Не на легкую жизнь ты родилась. Посмотри на себя:
какая ты здоровая, молодая, сильная.
Елена
Как он меня любил... как он меня любил...
Монах
А долго ты будешь плакать?
Елена
Всю жизнь... всю жизнь... А ты зачем спрашиваешь?
Монах
Разве такие плачут всю жизнь?
Елена
Всю жизнь проплачу... Моего горя не выплакать...
Монах
Поплачешь - и перестанешь. Много я видел слез: это только матери
слезами исходят; мать, которой ничего в мире, кроме сына, не осталось. А
перед тобой - вся жизнь впереди. Вот смотри: белая дорога; ты всю эту дорогу
еще пройдешь... Слушай-ка, Елена; сама знаешь, уйти мне отсюда некуда, да и
жить осталось немного...
Елена
Что мне до тебя? Хоть живи, хоть помирай, мне все равно; у меня своего
горя довольно.
Монах
Я не о себе, Елена, забочусь. Ты об одном подумай: вот муж твой ушел...
Елена
Жили бы мирно...
Монах
Да разве можно теперь живому человеку мирно жить, Елена? Живого
человека так и ломает всего: посмотрит кругом себя, - одни человеческие
слезы... посмотрит вдаль, - так и тянет его в эту даль...
Елена
Я понимаю, что ты говоришь. И Герман говорил об этом. Но ведь и я
прекрасна. И моя душа как даль.
Монах
Твоя душа тиха, Елена. Ты вот слушаешь меня. А та - разве стала бы
слушать? Нет ей покоя ни ночью, ни днем...
Елена
Ты говоришь, точно видишь ее...
Монах (смотрит вдаль)
Вижу, милая. Вижу.
Елена (в испуге)
Кого видишь?
Монах
Родину мою.
Елена
Не знают люди, не понимают... даже ты не понимаешь. В Писании сказано:
пророк увидал господа не в огне и не в буре, но в гласе хлада тонка.
Монах
Сам думал, что понимаю, милая. Да нет: тайна сия велика. Где мне
понять, кто поймет? Видишь, какой я: и жизни-то во мне осталось, как воску в
свече после обедни; все монастыри обошел, все глаза свои проглядел; а вот -
гляжу, и опять тянет, не оторваться...
Елена
Так, значит, не вернется Герман, по-твоему? - Смешной ты. Я думала, -
ты умнее. - Да что, она лучше меня, что ли?
Монах (улыбается)
Сейчас тебе скажи, кто лучше, кто хуже. Да разве можно сказать, что
лучше: буря или тишина?
Елена
Стыдись, монах. Посмотри на себя: тебе умирать пора, а ты - влюбился...
Господи! И никто-то не утешит! Мой Герман, мой! Нам с ним ничего не надо,
кроме тихого, белого дома...
Монах
Мать умерла. Белого дома больше не будет, Елена.
Елена
Как не будет? Что ты говоришь? Пойми, Герман вернется! Он все оставил
здесь: войди только в дом: все книги, все вещи, даже рваные рукавицы, в
которых он копался в этом цветнике, - брошены на столе! Вся душа его
здесь...
Монах
Душа Германа отдана...
Елена
Да как ты смеешь говорить это мне? Мне, которую он любил и любит! Мой
Герман! - Молчи, глупый, глупый монах... (Плачет горько.)
Монах
Плачь, Елена. Всю душу выплачешь, криком изойдешь, - тогда сама
узнаешь...
Елена (встает)
Молчи, монах. Он сказал мне: вернусь скоро. (Вся выпрямляется;
напряженно смотрит вдаль, на снежный путь.) Вот - сейчас он придет.
В эту минуту доносится с равнины какой-то звук: нежный, мягкий, музыкальный:
точно ворон каркнул, или кто-то тронул натянутую струну.
Елена
Ты слышал?
Монах
Слышал.
Елена
Что же мне делать?
Монах
Оденься потеплее. Зажги венчальную свечу.
Елена послушно уходит в дом. - Монах тихо сидит на крылечке и напевает:
"Идеже несть печали и воздыхания"...
Выходит Елена с зажженной свечой.
Елена
Так я оделась?
Монах
Так, милая.
Елена
Что же мне теперь делать?
Монах
Прилепи свечу на крылечке...
Он становится на колени. Елена - за ним. Потом встают.
Елена
Теперь что делать, брат?
Монах тихо напевает: "Жизнь бесконечная"... - Елена, в теплой шубке, стоит
перед ним.
Елена
Не пой панихидного. Сердце разрывается.
Монах
От радости пою, Елена. Моя радость оттого, что твой милый - жив.
Елена
Жив. Я знаю, знаю.
Монах
Рано ему умирать. Только заблудился он. Тут вам обоим и жить, Елена.
Наклонись-ка. Вот тебе, милая, на дорогу. (Вешает ей на шею крестик.)
Елена
Куда же мне идти, брат?
Монах
А вот она, твоя белая, снежная дорога. Путь длинный, путь многолетний.
А в конце пути - душа Германа.
Елена
А в конце пути - душа Германа.
Монах
Ступай - и найдешь ее. Ты сильная. Иди, родная, господь с тобой.
Елена
Спасибо, братец.
Монах
И тебе, милая, за все спасибо.
Елена
Прощай, братец. (Плачет.) Тихий дом сохрани.
Монах
Сохраню, родная. Господь сохранит тебя.
Елена сходит вниз и смотрит, обернувшись, на свой тихий, запушенный снегом
дом. Потом - уходит. Монах осторожно замыкает дверь и запирает ставни. Потом
садится на ступеньку и смотрит вслед Елене. На крылечке горит свеча.
СЕДЬМАЯ КАРТИНА
Хмурый морозный день. Пустая равнина, занесенная снегом. Посредине - снежный
холм. Ветер свистит и грозит метелью; сквозь ветер звенят как будто далекие,
удалые бубенцы. Герман стоит на холме.
Герман
Все миновало. Прошлое - как сон.
Холодный, бледный день. Душа, как степь,
Не скованная ни единой цепью,
Свободная от краю и до краю.
Не вынесла бы жалкая душа,
Привыкшая к домашнему уюту,
К теплу и свету очагов семейных, -
Такой свободы и такого счастья.
В моей душе - какой-то новый холод,
Бодрящий и здоровый, как зима,
Пронзающий, как иглы снежных вьюг,
Сжигающий, как темный взор Фаины.
Как будто я крещен вторым крещеньем,
В иной - холодной, снеговой купели.
Не надо чахлой жизни - трех мне мало!
Не надо очага и тишины -
Мне нужен мир с поющим песни ветром!
Не надо рабской смерти мне - да будет
И жизнь, и смерть - единый снежный вихрь!
Метель запевает, становится темнее.
Голос Фаины
Эй, Герман! Где ты?
Герман
Сюда! Ко мне! На снежный холм!
Фаина является из темноты, хватает Германа за руку и любуется им. Метель
проносится, становится светлее.
Фаина
Я не могла сдержать коней. Они испугались чего-то, шарахнулись в сугроб
и умчались... (Смеется.) Вот, теперь мы одни. Что ты стоишь там, наверху?
Герман
Там - виднее.
Фаина
Здесь виднее! Здесь - я сама! Сядь рядом со мной. Расскажи о себе: ты
еще ничего не рассказывал мне.
Герман (садится под холмом рядом с нею)
Рассказывать нечего. Ничего не было. Что мне делать, я не знаю: ты
больше меня. Только у ног твоих вздыхать о славе. Ты смотришь на меня
незнакомым, горящим взором: а я ничтожный, я чужой, я слабый, - и ничего не
могу... и ничего не помню... ничего...
Фаина
Все - слова! Красивые слова. А детство? Родные, семья, дом, жена? А
город? А бич мой - помнишь?
Герман
Вот только бич. И больше ничего. Удар твоего бича оглушил меня, убил
все прошлое. Теперь на душе бело и снежно. И нечего терять - нет ничего
заветного... И не о чем больше говорить, потому что душа, как земля, - в
снегу.
Фаина
Вот, все вы такие... Точно мертвые... а я живая! У меня - ни дома, ни
родных, ни близких никогда не было! Куда хочу, туда пойду!
Герман
Не топчи цветов души. Они - голубые, ранние. Что тебе до них? Тебя,
Фаина, ношу я в сердце. Остальное - отошло. Может быть, я умру в снегу. Все
равно: могу и умереть. (Ложится на снег, лицом к небу.)
Фаина
Опять - слова? Мало ты жил, чтобы умирать! Это только в сказках
умирают!.. (Вдруг вскакивает и звонко кричит.) Эй, берегись! Метель идет!
Налетает снег и с ним - темнота. Из дали слышно - дребезжащий голос поет:
Ой, полна, полна коробушка,
Есть и ситцы и парча.
Пожалей, душа зазнобушка,
Молодецкого плеча...
Песня обрывается.
Фаина
Слышишь?
Герман
Кто-то идет вдали.
Фаина (низко наклонившись, смотрит на Германа в
темноте)
Идет без дороги, поет песню... Никто не потревожит, все пройдут мимо.
(Обвивает его шею руками.) Голубчик мой. Милый мой...
Герман
Мне страшно, Фаина.
Фаина
Не бойся, мой милый: никто не узнает... Вот такого, как ты, я видела во
сне... вот такого ждала по ночам на реке...
Герман
Ты смотришь прямо в душу... черными глазами...
Фаина
Неправда. Смотри ближе: это ночью черные глаза. А днем рыжие; видишь -
рыжие? Не бойся, Герман, бедный мальчик, милый мальчик, русые кудри...
Еще ближе придвигает к нему лицо. - И опять слышно ближе:
Выди, выди в рожь высокую,
Там до ночки погожу,
А завижу черноокую, -
Все товары разложу...
Песня обрывается.
Фаина
Слышишь?
Герман
Не слышу больше... Тихо... Никогда не слыхал такой тишины... Там была
другая тишина...
Метель проносится, опять светлеет.
Фаина (садится по-прежнему)
Эй, Герман! Жена твоя - плачет о тебе?
Герман
Это было во сне, Фаина?
Фаина (резко)
Во сне! Слышишь, ветер плачет? Это жена твоя плачет!
Она начинает тревожно вслушиваться: в стонах ветра просыпается та же старая
нота: будто кто-то рыдает призывно, жалобно, безутешно.
Герман
Не вспоминай, Фаина.
Фаина
Вольна вспоминать! Все вольна! Уйти вольна, задушить - все вольна!
Слушай ветер! Слушай!
Герман
За что ты так сурова?
Фаина
За то, что ждала и не дождалась! За то, что был ты человеком, пока лицо
у тебя было в крови! - Господи! Господи! Стань человеком!
Метель рыдает вдали старыми слезами.
Герман
Ты бьешь меня речами и взорами, как бичом, как метель.
Фаина
Я бью тебя за слова! Много ты сказал красивых слов! Да разве знаешь ты
что-нибудь, кроме слов!
Герман
Все знаю. Все знаю теперь. Не тревожь: больше не разбудишь ни бичом, ни
поцелуем.
Фаина (в тревоге)
Эй, Герман, берегись! Герман, метель идет!
Герман
Все равно. Не буди. Пусть другой отыщет дорогу.
Фаина (в безумной тревоге)
Ты засыпаешь, Герман? Пора проснуться, пора!
Метель налетает. Мрак и звон. Еще яснее звучат старые слезы.
Герман
Не вижу ничего. Не помню ни о чем. Чьи это очи - такие темные? Чьи это
руки - такие ласковые? Чьи это руки - такие нежные? Так ты - невеста моя?
Открой лицо.
Фаина (приникает к нему)
Очнись - все будет по-новому: взмахну узорным рукавом, запою удалую
песню, полетим на тройке... Дальше от него... дальше.
Герман (в бреду)
Куда? Все пути заметены...
Фаина
К самому сердцу прижму тебя, желанный. Слушай, слушай, бьется сердце,
просыпается сердце, запевает алая, жаркая кровь, слушай, слушай...
Герман (в бреду)
Слышу, звенит. Кони умчались. Открой лицо: я не помню тебя.
Фаина (в тоске)
Не смертью - жизнью дышу на тебя! (Она прикладывает горсть снега к его
лбу.) Милый мой. Желанный, целуй меня. Он зовет! Старый зовет! Властный
кличет! Целуй меня!
Герман
Что это? Визжат машины, умирают люди? Да, да: широкие площади, вереницы
огней... Это - город, огромный город... Серая башня... из башни кто-то
глядит на меня... Кто это? Ах, мать моя, мать. Она кивает. Что ты говоришь?
Мать моя! Не слышу...
Фаина
Проснись, родимый! Мать кличет!
Герман
Кто это? Ангел в белой одежде! Золотые пряди волос! Крылья за плечами!
Как сияет! в руках - лилия... лилия или свеча? Венчальная свеча! Елена!
Господи! Елена!
Фаина (в безумной тоске)
Проснись, Герман! Будет спать! Здесь я одна! Только проснись!
Герман
Она говорит: проснись, Герман. - Нет, нет: ей все равно, все равно...
Она показывает мне туда... Как там бело. Она кивает мне... уходит...
уходит... ушла... Больше нет ее. - Холодно. Какой блеск! Какие звуки! Что
это? Рог? Сухой треск барабанов! Вот он идет... идет герой - в крылатом
шлеме, с мечом на плече... и навстречу...
Фаина (совсем приникнув к нему)
Что видишь теперь? Что помнишь теперь?
Герман
Ты - навстречу - неизбежная? Судьба? Какие темные очи. Какие холодные
губы. Только не спрашивай ни о чем... Темно... Холодно. Не могу вспомнить...
Фаина поднимает голову Германа. Он смотрит на нее широко открытыми глазами.
Герман
Это все был сон? - Фаина! Ты знаешь дорогу?
Фаина (с небывалой тоской и нежностью)
Ты любишь меня?
Герман
Люблю тебя.
Фаина
Ты знаешь меня?
Герман
Не знаю.
Фаина
Ты найдешь меня?
Герман
Найду.
И внезапно, совсем вблизи, раздается победно-грустный напев, разносимый
вьюгой:
Только знает ночь глубокая,
Как поладили они...
Распрямись ты, рожь высокая,
Тайну свято сохрани...
Фаина
Трижды целую тебя. Встретиться нам еще не пришла пора. Он зовет. Живи.
Люби меня. Ищи меня. Мой старый, мой властный, мой печальный пришел за мной.
Буду близко. Родной мой, любимый, желанный! Прощай! Прощай!
Последние слова Фаины разносит плачущая вьюга. Фаина убегает в метель и во
мрак. Герман остается один под холмом.
Герман
Все бело. Одно осталось: то, о чем я просил тебя, господи: чистая
совесть. И нет дороги. Что же делать мне, нищему? Куда идти?
Мрак почти полный. Только снег и ветер звенит. И вдруг, рядом с Германом,
вырастает прохожий Коробейник.
Коробейник
Эй, кто там? Чего стоишь? Замерзнуть захотел?
Герман
Сам дойду.
Коробейник
Ну, двигайся, брат, двигайся: это святому так простоять нипочем, а
нашему брату нельзя, занесет вьюга! Мало ли народу она укачала, убаюкала...
Герман
А ты дорогу знаешь?
Коробейник
Знаю, как не знать. - Да ты нездешний, что ли?
Герман
Нездешний.
Коробейник
Вон там огонек видишь?
Герман
Нет, не вижу.
Коробейник
Ну, приглядишься, увидишь. А куда тебе надо-то?
Герман
А я сам не знаю.
Коробейник
Не знаешь? Чудной человек. Бродячий, значит! Ну, иди, иди, только на
месте не стой. До ближнего места я тебя доведу, а потом - сам пойдешь, куда
знаешь.
Герман
Выведи, прохожий. Потом, куда знаю, сам пойду.
1908
КОММЕНТАРИИ
Сборники своих пьес Блок издавал трижды - в 1908, 1916 и 1918 годах. В последние годы жизни Блок планировал наиболее полное издание своего "Театра", которое, однако, при жизни поэта осуществлено не было. Драматические произведения Блока печатаются в настоящем издании по т. 4 Собрания сочинений А. Блока в 8 томах с проверкой и правкой по сборнику "Театр" 1918 года (и правленной Блоком корректуре этого издания, Институт русской литературы АН СССР, Ленинград) и ряду разрозненных публикаций 1918-1921 годов.
Песня Судьбы
Давая "Песне Судьбы" при первой публикации (альманах "Шиповник", IX, 1909) подзаголовок "Драматический пролог". Блок подчеркивал незавершенный и вместе с тем принципиально новый характер воплотившихся в этой пьесе исканий. По утверждающему общественному пафосу "Песню Судьбы" нетрудно отличить от более ранних пьес Блока, объединявшихся общим заглавием "лирические драмы". Наметившийся в драме переход от субъективно-символистских мотивов "Снежной маски" к поэзии "Родины" сопровождался у Блока обострением интереса к наследию Некрасова и Гоголя, мечтами о журнале в традициях "Современника", оживленной публицистической деятельностью (см. "Народ и интеллигенция" в т. 5 наст. издания и записные книжки Блока за 12 сентября 1908 года в т. 6 наст, издания). Некрасовский образ "коробейника" используется Блоком, помимо "Песни Судьбы", и в предисловии к сборнику лирики "Земля в снегу" (1908).
Вместе с тем собственно лирическое начало в драме не ослабло и ничуть не заглушается поэтом. Блок, напротив, подчеркивает, что в устремлении к общественному идеалу он обретает выход из сложных обстоятельств личной драмы, что к Родине его приводят именно поиски подлинной и высокой любви. В этом смысле финал "Песни Судьбы" необычайно близок по духу интимно-лирическим стихам, закономерно открывающим цикл "Родина" ("Ты отошла, и я в пустыне...", т. 3 наст. издания).
Близкие Блока живо чувствовали биографический подтекст драмы. В решении центральных образов "Песни Судьбы" - Германа, Елены, Фаины, Друга, Монаха - слышатся отголоски личного опыта поэта в его отношениях, с Л. Д. Блок, А. Белым, С. Соловьевым, Е. Ивановым, Н. Н. Волоховой. В дневниковой записи от 1 декабря 1912 года поэт не случайно признается, что на сцене в роли Фаины мечтал видеть именно Волохову. Здесь, однако, важно уточнить, что у Блока это было вызвано не только личной привязанностью, но и уверенностью в значении таланта Н. Волоховой "для дела народного театра", оценкой своей собственной драмы как произведения с пафосом народности. Расшифровку отдельных моментов драмы облегчает мемуарная литература (в особенности воспоминания о Блоке В. П. Веригиной и Н. Н. Волоховой, опубликованные в Ученых записках Тартуского университета, вып. 104, 1961). Например, свидетельства о глубокой личной драме, пережитой Н. Волоховой накануне встречи с Блоком, помогают понять признание Фаины в финале "Песни Судьбы": "Он зовет! Старый зовет! Властный кличет"; прототипом же Спутника Фаины, как сообщает Л. Д. Блок, был граф С. Ю. Витте (см. Александр Блок. Стихотворения. Поэмы. Театр. Л., 1936, стр. 564). При всем схематизме образа не является целиком вымышленным персонажем и Герман. В уста Германа автор вкладывает слова, наиболее дорогие для себя лично, и в общем рисунке судьбы Германа следует за историей своих собственных исканий. Однако иногда лирические самохарактеристики главного героя оказываются недостаточны для осуществления общего замысла драмы. В формировании общего настроения пьесы весьма большая нагрузка ложится на собственное авторское повествование. Авторский сопроводительный текст в кульминационной пятой картине требует особенно внимательного прочтения. Он рисует не только общую обстановку действия или внешние приметы героев, но и панораму огромного символистского "макрокосмоса", в котором, по замыслу Блока, и разыгрывается все "земное" действие драмы. Доверив Герману и Фаине любимые темы России, тройки, Куликова поля, Блок берет на самого себя как на эпического комментатора действия задачу вписать эти мотивы в мелодию "мирового оркестра". Последний образ был для Блока как символиста необычайно важен (поэт использует его в стихотворении "Голоса скрипок", т. 3 наст, издания, в докладе "О современном состоянии русского символизма", где Блок разъясняет цветовую символику своей драмы, и в статье "Памяти В. Ф. Коммиссаржевской", т. 5 наст, издания), хотя такие "космические" мотивировки ослабляли звучание дорогой самому поэту гражданственно-патриотической темы. Поэт осознавал художественные и философские недостатки своей драмы и тяжело переживал ее несовершенство. В план сборника "Театр" драма была включена лишь в 1919 году. При жизни Блока это издание осуществлено не было. Драма печатается по тексту отдельного издания ("Алконост", П., 1919).