Автор: Гончаров И.А.
Роман И. А. Гончарова “Обломов” — один из популярнейших произведений классики. С тех пор как критик Писарев заявил по выходе романа, что он, “по всей вероятности, составит эпоху в истории русской литературы”, и пророчил нарицательный смысл введенным в нем типам, не найдется ни одного грамотного русского, не знающего хотя бы приблизительно, что такое обломовщина. Роману повезло: через месяц после появления он нашел не просто толкового рецензента, но и серьезного интерпретатора в лице Добролюбова; причем сам автор, далекий от воззрений и тем более практики революционной демократии, к тому же человек крайне ревнивый и мнительный, всецело согласился со статьей Добролюбова “Что такое обломовщина?”.
“Впечатление, которое этот роман своим появлением произвел в России, не поддается описанию,— вспоминал сорок лет спустя князь П. Кропоткин.— Вся образованная Россия читала “Обломова” и обсуждала обломовщину.
Исследование обломовщины во всех ее проявлениях сделало роман Гончарова бессмертным. Главный герой — Илья Ильич Обломов, потомственный дворянин, умный, интеллигентный молодой человек, получивший хорошее образование и мечтавший в юности о бескорыстном служении России. Гончаров дает следующее описание его внешности: “Это был человек среднего роста, приятной наружности, с темно-серыми глазами, но с отсутствием всякой определенной идеи”. По характеру Илья Ильич честен, добр и кроток. Его друг детства, Андрей Штольц, говорит о нем: “Это хрустальная, прозрачная душа”. Но всем этим положительным чертам характера противопоставлены такие качества, как безволие и лень.
Чтобы понять причины возникновения такого явления, как обломовщина, нужно вспомнить “Сон Обломова”. В нем Илья Ильич видит своих родителей, свою родовую усадьбу и весь ее быт. Это был быт, который не менялся десятилетиями; все, казалось, замерло, заснуло в этой усадьбе; жизнь шла неторопливо, размеренно, лениво и сонно. Ничто не нарушало быта Обломов-ки. При описании жизни помещичьей усадьбы Гончаров часто употребляет слова “тишина”, “застой”, “покой”, “сон”, “молчание”. Они очень точно передают саму атмосферу дома, где жизнь протекала без изменений и волнений от завтрака до обеда, от послеобеденного сна до вечернего чая, от ужина — снова до утра, где самым запоминающимся событием было то, как Лука Савельич неудачно съехал зимой с горки на салазках и расшиб себе лоб. Можно сказать, что быт обломовцев определялся одним словом — “застой”, это было типичное существование русской провинциальной помещичьей усадьбы, и Гончаров не выдумал ее: он сам вырос в такой семье.
И маленького Илюшу Обломова воспитала сама атмосфера этого дома, сам быт Обломовки. Как очень точно определил Н. А. Добролюбов в статье “Что такое обломовщина?”, Илья Ильич воспитывался не просто как дворянин, а именно как русский барин, которому “не нужно каждодневно суетиться, не нужно трудиться во имя “хлеба насущного”. Илью Обломова нужно рассматривать как своеобразный результат воспитания многих поколений Обломовых, как продукт “окаменелого царства” самой русской жизни. Это воспитание и этот образ жизни убивали все живое, все непосредственное, приучая человека к сонному ничегонеделанию; причем они одинаково воздействовали и на барина, и на дворового. Очень важен в этом смысле образ слуги Обломова — Захара. Илья Ильич говорит, обращаясь к нему: “Да ты, брат, еще больший Обломов, чем я сам!” Это очень точное замечание; Захар — это как бы “Обломов в квадрате”: все худшие качества Обломова доведены у Захара до карикатурных размеров.
Жизнь Обломова лишена стремлений к каким-либо переменам, напротив, более всего он ценит уединение и покой. Обломов постепенно порывает связь сначала со службой, а затем и со всем внешним миром, с обществом. Халат, туфли и диван,— вот что способствует погружению молодого человека в полную апатию. То, что этот человек нравственно погибает, Гончаров дает нам понять, описывая быт Обломова: “По стеклам лепилась паутина, напитанная пылью; зеркала... могли служить скрижалями для записывания на них по пыли заметок на память”; “Лежание у Ильи Ильича было его нормальным состоянием”.
Добролюбов, а вслед за ним и другие критики изумлялись мастерству писателя, который построил роман так, что в нем вроде бы ничего не происходит, и вообще нет внешнего движения, точнее, привычно “романической” динамики, а неослабный интерес сохраняется. Дело в том, что под наружной бездеятельностью героя, под неторопливыми и обстоятельными описаниями таится напряженное внутреннее действие. Его ведущей пружиной оказывается упорная борьба Обломова с наплывающей со всех сторон жизнью, его окружающей,— борьба внешне малоприметная, иногда почти невидимая, но оттого ничуть не менее ожесточенная.
Напротив, ожесточенность лишь возрастает вследствие того, что суетная, в отдельных своих проявлениях, жизнь движется неторопливо и неуклонно, подминая все ей враждебное, неприязненное: прогресс сокрушает обломовщину, которую представляет в романе всяческая косность.
Кроткий Илья Ильич отчаянно и до конца отбивается от вторжения жизни, от ее больших требований, от труда и от мелких уколов “злобы дневи”. Будучи не прав в своем сопротивлении гражданскому долгу, он иногда оказывается выше и правее суетных притязаний тогдашнего бытия. И, не сбрасывая халата, не сходя со знаменитого обломовского дивана, он подчас наносит меткие удары по ворвавшемуся к нему и нарушившему его покой противнику.
Гончаров вводит читателя в атмосферу этой борьбы с самого начала, сразу же намечая противоречия пассивной, хотя по-своему и воинственной, позиции героя. “Ах, Боже мой! Трогает жизнь, везде достает”,— тоскует Обломов.
Утренние визиты к герою, которыми начинается роман,— целая галерея типов, характерных масок; некоторые из них потом больше и не появляются в романе. Здесь и пустой щеголь, и чиновник-карьерист, и обличительный писатель. Маски разные, но суть одна: пустопорожняя суета, обманчивая деятельность. Именно благодаря “выведению” таких “разнородных лиц” становится полнокровнее и выразительнее мысль о призрачной интенсивности существования “деловых” людей, наполненности их жизни.
Илья Ильич Обломов, когда-то резвый, живой и любознательный мальчик, влача праздное, паразитическое существование (зачем трудиться, когда на это есть триста Захаров!), постепенно опускается. Праздность становится его идеалом. “Жизнь в его глазах,— говорится в романе,— разделялась на две половины: одна состояла из труда и скуки — это у него синонимы; другая — из покоя и мирного вес
Не мудрено, что Обломов далек от интересов практической жизни, тяготится ее запросами, не способен оградить даже собственные интересы. Когда, пользуясь доверчивостью, жулик и шантажист расспрашивает Обломова о состоянии его дел, Обломов дает ответ, потрясающий своей откровенностью. “Послушайте... Послушайте,— повторил он расстановисто, почти шепотом,— я не знаю, что такое барщина, что такое сельский труд, что значит бедный мужик, что богатый; не знаю, что значит четверть ржи или овса, что она стоит, в каком месяце и что сеют и жнут, как и когда продают; не знаю, богат ли я, или беден, буду ли я через год сыт, или буду нищий — я ничего не знаю! — заключил он с унынием...” Примечательна эта деталь — Обломов делает свое признание “почти шепотом”. Перед ним, быть может впервые, предстал весь трагизм и беспомощность его положения. И несмотря на это осознание, гибель Обломова неизбежна.
Гончаров суров и непреклонен в анализе участи своего героя, хотя писатель и не замалчивает добрых его качеств. “Началось с неуменья надевать чулки и кончилось неуменьем жить”.
Обломовщина — это не только сам Илья Ильич Обломов. Это и крепостная Обломовка, где начинал свою жизнь и воспитывался герой; это и “Выборгская Обломовка” в доме Агафьи Матвеевны Пшеницыной, где Обломов закончил свое бесславное поприще; это и крепостной Захар, с его рабской преданностью барину, и сонмище жуликов, проходимцев, охотников до чужого пирога (Тарантьев, Иван Матвеевич, Затертый), сновавших вокруг Обломова и его даровых доходов. Крепостной строй, порождавший такие явления, говорил всем своим содержанием роман Гончарова, был обречен на гибель, его уничтожение стало насущным требованием эпохи.
Не смогла пробудить у Обломова интереса к жизни и любовь прекрасной девушки, Ольги Ильинской. “Поэма любви” с ее страстями, взлетами и падениями кажется герою “претрудной школой жизни”. Обломов пугается тех высоких свойств души, которыми он должен обладать, чтобы стать достойным любви девушки. Ольга, тщетно пытаясь спасти своего возлюбленного, спрашивает его: “Что сгубило тебя? Нет имени этому злу...” — “Есть... Обломовщина”,— отвечает Илья Ильич. Гораздо боль ше устраивает Обломова другой вариант взаимоотношений. Свой “идеал” он находит в лице Агафьи Матвеевны Пшеницы-ной, которая, ничего не требуя от предмета своей любви, во всем старается ему потакать.
Но почему же один из лучших людей романа морально чистый, честный, добрый, сердечный Обломов нравственно умирает? В чем причина этой трагедии? Гончаров, осуждая образ жизни Обломова, его лень, безволие, неспособность к практической деятельности, видит причины, породившие явление обломовщины, в условиях русской поместной жизни, позволявшей помещику не заботиться о хлебе насущном. По словам Добролюбова, “Обломов не тупая, апатическая натура, без стремлений и чувств, а человек, тоже чего-то ищущий в своей жизни, о чем-то думающий. Но гнусная привычка получать удовлетворение своих желаний не от собственных усилий, а от других, развила в нем апатическую неподвижность и повергла его в жалкое состояние нравственного раба”. В этом и кроется суть трагедии Обломова.
Но осуждая лень и апатию Обломова, Гончаров неоднозначно относится и к другому герою, Андрею Штольцу, казалось бы идеально положительному, и не считает его путь становления личности более подходящим для России. В отличие от Обломова, сердечного человека, автор описывает нам Штольца как некий механизм. Его идеал, которому ничто не мешало осуществиться,— это достижение материального достатка, комфорта, личной благоустроенности. А. П. Чехов писал о нем: “Штольц не внушает мне никакого доверия. Автор говорит, что он великолепный малый, а я ему не верю... Наполовину он сочинен, на три четверти ходулен”.
Возможно, истоки трагедий обоих героев кроются в воспитании. Виной неестественности Штольца является “правильное”, рациональное, бюргерское воспитание.
Обломовы — хранители традиций древности. Из поколения в поколение передавалась эта обломовская утопия о человеке, гармонично сосуществующем с природой. Но автор показывает отсталость патриархальности, почти сказочную невозможность такого существования в современном ему мире. Мечта Обломова рушится под напором цивилизации.
В отповеди Захару насчет образа жизни “других” Обломов выглядит почти олицетворением типичной психологии рабовладельца, уверенного в своем праве ничего не делать и только потреблять жизненные блага. Но вот Захар, разбитый “жалкими” словами барина, удалился, и Обломов наедине с собой уже серьезно сравнивает себя с “другими” и думает совсем противопо ложное тому, что с пафосом втолковывал старому дядьке. И “мучительное сознание” правды уже почти выводит его к тому страшному слову, которым,"как клеймом, запечатлена его жизнь и подлинные ценности духа. Обломов так старательно прятался от жизни, что тайное чистое золото оборачивается явным злом для тех, кто от него зависит. Гибнет трогательный в своей рабской преданности, но вконец развращенный, обессиленный праздностью Захар. Страдают невидимые в романе разоряемые мошенниками и “честными деятелями” остальные триста Захаров.
Жизнь, похожая на сон, и сон, похожий на смерть, — вот судьба главного героя романа.
“Голубиная душа” Обломова решительно отрицает мир фальшивой активности, враждебной человеку, жизни, природе,— прежде всего мир активного буржуазного дела, мир всякого хищничества и подлости. Но сама эта душа, как показывает Гончаров, в своей слабости выступает враждебной жизни стихией. В этом противоречии —действительное бессмертие трагического образа Обломова.
Добролюбов со всей силой показал типичность Обломова не только для консервативной, но и для либеральной России. По верному замечанию П. А. Кропоткина, “тип Обломова вовсе не ограничивается пределами одной России: ...обломовщина существует на обоих континентах и под всеми широтами”. Это признавала и западноевропейская критика. Переводчик произведений Гончарова на датский язык П. Ганзен писал ему: “Не только у Адуева и Райского, но даже в Обломове я нашел столько знакомого и старого, столько и родного. Да, нечего скрывать, и в нашей милой Дании есть много обломовщины.
Понятие “обломовщина” стало нарицательным для обозначения всяческой косности, инертности и застоя.