Автор: Зощенко М.М.
Из "Гусина" я выехал утром. . . Извозчик мне попался необыкновенный -- куда как бойчее своей лошади.
Лошаденка трусила особенной деревенской трухлявой рысью с остановками, тогда как извозчик ни на одну секунду не засиживался на месте: он привставал, гикал, свистел в пальцы, бил кнутовищем свою гнедую кобылку, стараясь попасть ей по бокам и по животу, иногда даже выпрыгивал из саней и, по неизвестной причине, бежал рядом с кобылкой, ударяя ее время от времени то ладонью, то ногой по брюху.
Я не думаю, что делал это он от холода. Мороз, помню, был незначительный, да и ехали мы недолго, с полчаса, что ли. Думаю, что делал это он по необыкновенной энергичности своего характера.
Когда мы подъезжали к какой-то деревушке, извозчик мой обернулся и, кивнув головой, сказал:
-- "Лаптенки" это... Потом засмеялся.
-- Чего смеешься? -- спросил я.
Он засмеялся еще пуще. Затем высморкался, ловко надавив нос одним пальцем, и сказал:
-- Сенатор... Сенатор тут в "Лаптенках" существует. ..
-- Сенатор? Какой сенатор?--удивился я.
-- Обыкновенно какой. .. сенатор... Генерал, значит, бывший...
-- Да зачем же он тут живет? -- спросил я.
-- А живет... -- сказал извозчик. -- Людей дюже пугается -- вот и живет тут. С перепугу, то-есть, живет. После революции.
--- А чего ж он тут делает?
Извозчик мой рассмеялся и ничего не ответил" Когда мы въехали в "Лаптенки", он снова обернулся ко мне и сказал:
-- Заехать, что ли? Погреться нужно бы.. .
-- Не стоит, -- сказал я. -- Приедем скоро. Мы двинулись дальше.
--Гражданин, -- сказал извозчик просительно, -- заедем... Мне на сенатора посмотреть охота.
Я рассмеялся.
-- Ну, ладно. Показывай своего сенатора.
Мы остановились у черной, плохонькой избы, сильно приплюснутой толстенькой соломенной крышей. Извозчик мой в одну секунду выскочил из саней и открыл ворота, не спросив ничего у хозяев. Сани наши въехали во двор. Я вошел в избу.
Может, оттого, что я давно не был в деревне, изба эта показалась мне необыкновенно грязной. Маленькое оконце, сплошь заляпанное тряпками и бумагой, едва пропускало свет в избу. В избе баба стирала белье в лоханке. Рядом с лоханкой сидел старичок довольно дряхлого вида. Он внимательно, с интересом смотрел, как мыльная пена, вылетая из лоханки, ударялась в стену кусками и со стены сползала медленно, оставляя на ней мокрые полосы.
В избе было душно. Несмотря на это, старичок одет был крепко: в валенках, нагольном тулупе, даже в огромной меховой шапке.
Сам старичок был малюсенький -- ноги его, свешиваясь с лавки, не доставали земли. Сидел он неподвижно.
Я поздоровался и просил побыть в избе минут пять -- погреться.
-- Грейтесь! -- коротко сказала баба, едва оборачиваясь в мою сторону.
Старичок промолчал. Он, впрочем, сурово взглянул на меня, но после снова принялся следить за мыльной пеной.
Я недоумевал.
"Уж не этот ли старикан -- сенатор?"--думал я.
В это время в избу вошел мой извозчик.
Он поздоровался с бабой и подошел к старику.
-- Господину сенатору с кисточкой, -- сказал он, протягивая ему руку.
Старичок подал нехотя свою сухонькую ручку. Иззозчик засмеялся, подмигнул мне и сказал тихо:
-- Это и есть.. .
Должно быть, услышал это старичок. Он заерзал на скамье и заговорил вдруг каким-то странным мужицким говорком, сильно при этом окая:
-- Вре-е... Вы не слухайте ево, господин... Меня тут все дражнят... сенатором... А чего это за слово -- мне неведомо. Ей-бо.
Баба бросила вдруг стирать, утерла лицо передником и рассмеялась. Извозчик мой засмеялся [Author ID1: at Wed Jan 4 16:23:00 2006 ]тоже.
Я уж подумал было, что это и в самом деле так: дразнят старика, однако.меня смутила его странная, как бы нарочная мужицкая речь. Мужики здесь так не говорили. Да и
-- Послушайте, -- сказал я, улыбаясь, -- а я ведь вас где-то видел. Кажется, в Питере...
Старик необыкновенно смутился, заерзал на лавке, но сказал спокойно:
-- В Питере? . . Нетути, не был я в Питере...
Извозчик ударил себя по ляжкам, присел и захохотал громко, захлебываясь. И не переставая смеяться, он все время подталкивал меня в бок, говоря:
-- Ой, шельма! Ой, умереть сейчас, шельма какая! Ой, врет как. . .
Баба смеялась тихо, беззвучно почти -- я видел, как от смеха дрожали ее груди.
Старик смотрел на извозчика с бешенством, но молчал. Я присел рядом со стариком.
-- Бросьте! -- сказал я ему. -- Ну чего вы, право... Я человек частный, по своему делу еду... К чему вы это передо мной-то? Да и что вы боитесь? Кто вас тронет? Человек вы старый, безобидный. .. Нечего вам.бояться.
Тут произошла удивительная перемена со старичком. Он поднялся с лавки, скикул с себя шапку, побледнел. Его лицо перекосилось какой-то гримасой, губы сжались, профиль стал острый, птичий, с неприятно длинным носом. Старик казался ужасно взволнованным.
-- Тек-с, -- сказал он совершенно иным тоном, -- полагаете, что никто не тронет? Никто?
-- Да, конечно, никто.
Старичок подошел ко мне ближе. В своем волнении он окончательно потерял все мужицкое. Он даже стал говорить по-иному -- не употребляя мужицких слов. Было ясно: передо мной стоял интеллигентный человек.
-- Это меня-то никто не тронет? Меня?--сказал он почти шопотом. -- Да меня, может, по всей России ищут.
Старик надменно посмотрел на меня.
Мне стало вдруг неловко перед ним. В самом деле: к чему я с ним заговорил об этом? Ему, видимо, нравилась его роль -- тайного, опасного человека, которого разыскивает правительство. Сейчас этот тихий старичок казался почти безумным.
-- Меня?--шипел старик. -- Меня... (тут он назвал совершенно мне неизвестную фамилию).
-- Простите, -- пробормотал я, -- я не хотел вас обидеть.. . И, конечно, если вас разыскивают...
Я поднялся с лавки, попрощался и хотел уйти.
-- Позвольте! -- сказал мне старик. -- Что про меня в газетах пишут?
-- В газетах? Ничего.
-- Не может быть,-- закричал старичок. -- Вы, должно быть, газет не читаете.
-- Ах да, позвольте, -- сказал я, -- что-то такое писали...
Старичок взглянул на меня, потом на хозяйку, на моего извозчика и, довольный, рассмеялся.
-- Воображаю, -- протянул он, -- какую галиматью пишут. Что ж это, разоблачения, должно быть?
-- Разоблачения, -- сказал я.
-- Воображаю...
Я вышел во двор. Когда мы выезжали со двора, старичок бросился к саням, снял шапку и сказал:
-- Прощайте, господин. Счастливый путь-дороженька. А про сенатора -- врут... Ей-бо, врут. .. Дражнят старика...
Он еще что-то бормотал, я не расслышал -- сани наши были уже на улице.
Извозчик мой тихонько смеялся.
-- А что, -- спросил я его, -- как же он тут живет? У кого? Кто его держит?
-- Сын... Сын его держит, -- сказал извозчик, давясь от смеха.
-- Как сын... какой сын?
-- Обыкновенно какой... Родной сын. Мужик. Крестьянин. Я не здешний, не знаю сам... Люди говорят. . . На воспитанье, будто, сенатор сына сюда отдал. К бабке Марье... Будто он в прежнее время его от актриски одной прижил... Неизвестно это нам. . . Мы не здешние...
-- А ведь старик, пожалуй что, безумный, ---сказал я.
-- Чего-с?
-- Сумасшедший, говорю, старик-то. Вряд ли его кто разыскивает.
-- Зачем сумасшедший?--сказал извозчик: -- Не сумасшедший он. Нет. Хитровой только старик. Хитрит, сукин сын. Мы, бывало, к ним соберемся и давай крыть старика: какой есть такой? документы? объясняй из прежнего. Затрясется старик, заплачет. Ну, да нам что... Пущай живет.. . Может, ему год жизни осталось. Нам что.. .
Извозчик хлестнул кнутовищем, потом выскочил из саней и побежал рядом со своей кобылкой.