Верую

Верую

Автор: Шукшин В.М.


По воскресеньям наваливалась особенная тоска. Какая-то нутряная, едкая... Максим физически чувствовал ее, гадину: как если бы неопрятная, не совсем здоровая баба, бессовестная, с тяжелым запахом изо рта, обшаривала его всего руками -- ласкала и тянулась поцеловать.


-- Опять!.. Навалилась.


-- О!.. Господи... Пузырь: туда же, куда и люди, -- тоска, -- издевалась жена Максима, Люда, неласковая, рабочая женщина: она не знала, что такое тоска. -- С чего тоска-то?


Максим Яриков смотрел на жену черными, с горячим блеском глазами... Стискивал зубы.


-- Давай матерись, Полайся -- она, глядишь, пройдет, тоска-то. Ты лаяться-то мастер.


Максим иногда пересиливал себя -- не ругался. Хотел, чтоб его поняли.


-- Не поймешь ведь.


-- Почему же я не пойму? Объясни, пойму.


-- Вот у тебя все есть -- руки, ноги... и другие органы. Какого размера -- это другой вопрос, но все, так сказать, на месте. Заболела нога -- ты чувствуешь, захотела есть -- налаживаешь обед... Так?


-- Ну.


Максим легко снимался с места (он был сорокалетний легкий мужик, злой и порывистый, никак не мог измотать себя на работе, хоть работал много), ходил по горнице, и глаза его свирепо блестели.


-- Но у человека есть также -- душа! Вот она, здесь, -- болит! -- Максим показывал на грудь. -- Я же не выдумываю! Я элементарно чувствую -- болит.


-- Больше нигде не болит?


-- Слушай! -- взвизгивал Максим. -- Раз хочешь понять, слушай! Если сама чурбаком уродилась, то постарайся хоть понять, что бывают люди с душой. Я же не прошу у тебя трешку на водку, я же хочу... Дура! -- вовсе срывался Максим, потому что вдруг ясно понимал: никогда он не объяснит, что с ним происходит, никогда жена Люда не поймет его. Никогда! Распори он ножом свою грудь, вынь и покажи в ладонях душу, она скажет -- требуха. Да и сам он не верил в такую-то -- в кусок мяса- Стало быть, все это -- пустые слова. Чего и злить себя? -- Спроси меня напоследок: кого я ненавижу больше всего на свете? Я отвечу: людей, у которых души нету. Или она поганая. С вами говорить -- все равно, что об стенку головой биться.


-- Ой, трепло!


-- Сгинь с глаз!


-- А тогда почему же ты такой злой, если у тебя душа есть?


-- А что, по-твоему, душа-то -- пряник, что ли? Вот она как раз и не понимает, для чего я ее таскаю, душа-то, и болит, А я злюсь поэтому. Нервничаю.


-- Ну и нервничай, черт с тобой! Люди дождутся воскресенья-то да отдыхают культурно... В кино ходют. А этот -- нервничает, видите ли. Пузырь.


Максим останавливался у окна, подолгу стоял неподвижно, смотрел на улицу. Зима. Мороз. Село коптит в стылое ясное небо серым дымом -- люди согреваются. Пройдет бабка с ведрами на коромысле, даже за двойными рамами слышно, как скрипит под ее валенками тугой, крепкий снег. Собака залает сдуру и замолкнет -- мороз. Люди -- по домам, в тепле. Разговаривают, обед налаживают, обсуждают ближних... Есть -- выпивают, но и там веселого мало.


Максим, когда тоскует, не философствует, никого мысленно ни о чем не просит, чувствует боль и злобу. И злость эту свою он ни к кому не обращает, не хочется никому по морде дать и не хочется удавиться. Ничего не хочется -- вот где сволочь -- маята! И пластом, недвижно лежать -- тоже не хочется. И водку пить не хочется -- не хочется быть посмешищем, противно. Случалось, выпивал... Пьяный начинал вдруг каяться в таких мерзких грехах, от которых и людям и себе потом становилось нехорошо. Один раз спьяну бился в милиции головой об стенку, на которой наклеены были всякие плакаты, ревел -- оказывается: он и какой-то еще мужик, они вдвоем изобрели мощный двигатель величиной со спичечную коробку и чертежи передали американцам. Максим сознавал, что это -- гнусное предательство, что он -- "научный Власов", просил вести его под конвоем в Магадан. Причем он хотел идти туда непременно босиком.


-- Зачем же чертежи-то передал? -- допытывался старшина. -- И кому!!!


Этого Максим не знал, знал только, что это -- "хуже Власова". И горько плакал.


В одно такое мучительное воскресенье Максим стоял у окна и смотрел на дорогу. Опять было ясно и морозно, и дымились трубы.


"Ну и что? -- сердито думал Максим. -- Так же было сто лет назад. Что нового-то? И всегда так будет. Вон парнишка идет, Ваньки Малофеева сын... А я помню самого Ваньку, когда он вот такой же ходил, и сам я такой был. Потом у этих -- свои такие же будут. А у тех -- свои... И все? А зачем?"


Совсем тошно стало Максиму... Он вспомнил, что к Илье Лапшину приехал в гости родственник жены, а родственник тот -- поп. Самый натуральный поп -- с волосьями. У попа что-то такое было с легкими -- болел. Приехал лечиться. А лечился он барсучьим салом, барсуков ему добывал Илья. У попа было много денег, они с Ильей часто пили спирт. Поп пил только спирт.


Максим пошел к Лапшиным.


Илюха с попом сидели как раз за столом, попивали спирт и беседовали. Илюха был уже на развезях -- клевал носом и бубнил, что в то воскресенье, не в это, а в то воскресенье он принесет сразу двенадцать барсуков.


-- Мне столько не надо. Мне надо три хороших -- жирных.


-- Я принесу двенадцать, а ты уж выбирай сам -- каких. Мое дело принести. А ты уж выбирай сам, каких получше. Главное, чтоб ты оздоровел... а я их тебе приволоку двенадцать штук...


Попу было скучно с Илюхой, и он обрадовался, когда пришел Максим.


-- Что? -- спросил он.


-- Душа болит, -- сказал Максим. -- Я пришел узнать: у верующих душа болит или нет?


-- Спирту хочешь?


-- Ты только не подумай, что я пришел специально выпить. Я могу, конечно, выпить, но я не для того пришел. Мне интересно знать: болит у тебя когда-нибудь душа или нет?


Поп налил в стаканы спирт, придвинул Максиму один стакан и графин с водой:


-- Разбавляй по вкусу.


Поп был крупный шестидесятилетний мужчина, широкий в плечах, с огромными руками. Даже не верилось, что у него что-то там с легкими. И глаза у попа -- ясные, умные. И смотрит он пристально, даже нахально. Такому -- не кадилом махать, а от алиментов скрываться. Никакой он не благостный, не постный -- не ему бы, не с таким рылом, горести и печали человеческие -- живые, трепетные нити -- распутывать. Однако -- Максим сразу это почувствовал -- с попом очень интересно.


-- Душа болит?


-- Болит.


-- Так. -- Поп выпил и промакнул губы крахмальной скатертью, уголочком. -- Начнем подъезжать издалека. Слушай внимательно, не перебивай. -- Поп откинулся на спинку стула, погладил бороду и с удовольствием заговорил:


-- Как только появился род человеческий, так появилось зло. Как появилось зло, так появилось желание бороться с ним, со злом то есть. Появилось добро. Значит, добро появилось только тогда, когда появилось зло. Другими словами, есть зло -- есть добро, нет зла -- нет добра, Понимаешь меня?


-- Ну, ну.


-- Не понужай, ибо не запрег еще. -- Поп, видно, обожал порассуждать вот так вот -- странно, далеко и безответственно. -- Что такое Христос? Это воплощенное добро, призванное уничтожить зло на земле. Две тыщи лет он присутствует среди людей как идея -- борется со злом.


Илюха заснул за столом.


-- Две тыщи лет именем Христа уничтожается на земле зло, но конца этой войне не предвидится. Не кури, пожалуйста. Или отойди вон к отдушине и смоли.


Максим погасил о подошву цигарку и с интересом продолжал слушать.


-- Чего с легкими-то? -- поинтересовался для вежливости.


-- Болят, -- кратко и неохотно пояснил поп.


-- Барсучатина-то помогает?


-- Помогает. Идем дальше, сын мой занюханный...


-- Ты что? -- удивился Максим.


-- Я просил не перебивать меня.


-- Я насчет легких спросил...


-- Ты спросил: отчего болит душа? Я доходчиво рисую тебе картину мироздания, чтобы душа твоя обрела покой. Внимательно слушай и постигай. Итак, идея Христа возникла из желания победить зло. Иначе -- зачем? Представь себе: победило добро. Победил Христос... Но тогда -- зачем он нужен? Надобность в нем отпадает. Значит, это не есть нечто вечное, непреходящее, а есть временное средство, как диктатура пролетариата. Я же хочу верить в вечность, в вечную огромную силу и в вечный порядок, который будет.


-- В коммунизм, что ли?


-- Что коммунизм?


-- В коммунизм веришь?


-- Мне не положено. Опять перебиваешь!


-- Все. Больше не буду. Только ты это... понятней маленько говори. И не торопись.


-- Я говорю ясно: хочу верить в вечное добро, в вечную справедливость, в вечную Высшую с

илу, которая все это затеяла на земле, Я хочу познать эту силу и хочу надеяться, что сила эта -- победит. Иначе -- для чего все? А? Где такая сила? -- Поп вопросительно посмотрел на Максима. -- Есть она?


Максим пожал плечами:


-- Не знаю.


-- Я тоже не знаю.


-- Вот те раз!..


-- Вот те два. Я такой силы не знаю. Возможно, что мне, человеку, не дано и знать ее, и познать, и до конца осмыслить. В таком случае я отказываюсь понимать свое пребывание здесь, на земле. Вот это как раз я и чувствую, и ты со своей больной душой пришел точно по адресу: у меня тоже болит душа. Только ты пришел за готовеньким ответом, а я сам пытаюсь дочерпаться до дна, но это -- океан. И стаканами нам его не вычерпать. И когда мы глотаем вот эту гадость... -- Поп выпил спирт, промакнул скатертью губы. -- Когда мы пьем это, мы черпаем из океана в надежде достичь дна. Но -- стаканами, стаканами, сын мой! Круг замкнулся -- мы обречены.


-- Ты прости меня... Можно я одно замечание сделаю?


-- Валяй.


-- Ты какой-то... интересный поп. Разве такие попы бывают?


-- Я -- человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Так сказал один знаменитый безбожник, сказал очень верно. Несколько самонадеянно, правда, ибо при жизни никто его за бога и не почитал.


-- Значит, если я тебя правильно понял, бога нет?


-- Я сказал -- нет. Теперь я скажу -- да, есть. Налей-ка мне, сын мой, спирту, разбавь стакан на двадцать пять процентов водой и дай мне. И себе тоже налей. Налей, сын мой простодушный, и да увидим дно! -- Поп выпил. -- Теперь я скажу, что бог -- есть. Имя ему -- Жизнь. В этого бога я верую. Это -- суровый, могучий Бог, Он предлагает добро и зло вместе -- это, собственно, и есть рай. Чего мы решили, что добро должно победить зло? Зачем? Мне же интересно, например, понять, что ты пришел ко мне не истину выяснять, а спирт пить. И сидишь тут, напрягаешь глаза -- делаешь вид, что тебе интересно слушать...


Максим пошевелился на стуле.


-- Не менее интересно понять мне, что все-таки не спирт тебе нужен, а истина. И уж совсем интересно, наконец, установить: что же верно? Душа тебя привела сюда или спирт? Видишь, я работаю башкой, вместо того чтобы просто пожалеть тебя, сиротиночку мелкую. Поэтому, в соответствии с этим моим богом, я говорю: душа болит? Хорошо. Хорошо! Ты хоть зашевелился, ядрена мать! А то бы тебя с печки не стащить с равновесием-то душевным. Живи, сын мой, плачь и приплясывай. Не бойся, что будешь языком сковородки лизать на том свете, потому что ты уже здесь, на этом свете, получишь сполна и рай и ад. -- Поп говорил громко, лицо его пылало, он вспотел. -- Ты пришел узнать: во что верить? Ты правильно догадался: у верующих душа не болит. Но во что верить? Верь в Жизнь. Чем все это кончится, не знаю. Куда все устремилось, тоже не знаю. Но мне крайне интересно бежать со всеми вместе, а если удастся, то и обогнать других... Зло? Ну -- зло. Если мне кто-нибудь в этом великолепном соревновании сделает бяку в виде подножки, я поднимусь и дам в рыло. Никаких -- "подставь правую". Дам в рыло, и баста.


-- А если у него кулак здоровей?


-- Значит, такая моя доля -- за ним бежать.


-- А куда бежать-то?


-- На кудыкину гору. Какая тебе разница -- куда? Все в одну сторону -- добрые и злые.


-- Что-то я не чувствую, чтобы я устремлялся куда-нибудь, -- сказал Максим.


-- Значит, слаб в коленках. Паралитик. Значит, доля такая -- скулить на месте.


Максим стиснул зубы... Вьелся горячим злым взглядом в попа.


-- За что же мне доля такая несчастная?


-- Слаб. Слаб, как... вареный петух. Не вращай глазами.


-- Попяра!.. А если я счас, например, тебе дам разок по лбу, то как?


Поп громко, густо -- при больных-то легких! -- расхохотался.


-- Видишь! -- показал он свою ручищу. -- Надежная: произойдет естественный отбор.


-- А я ружье принесу.


-- А тебя расстреляют. Ты это знаешь, поэтому ружье не принесешь, ибо ты слаб.


-- Ну -- ножом пырну. Я могу.


-- Получишь пять лет. У меня поболит с месяц и заживет. Ты будешь пять лет тянуть.


-- Хорошо, тогда почему же у тебя у самого душа болит?


-- Я болен, друг мой. Я пробежал только половину дистанции и захромал. Налей.


Максим налил.


-- Ты самолетом летал? -- спросил поп.


-- Летал. Много раз.


-- А я летел вот сюда первый раз. Грандиозно! Когда я садился в него, я думал: если этот летающий барак навернется, значит, так надо; Жалеть и трусить не буду. Прекрасно чувствовал себя всю дорогу! А когда он меня оторвал от земли и понес, я даже погладил по боку -- молодец. В самолет верую. Вообще в жизни много справедливого. Вот жалеют: Есенин мало прожил. Ровно -- с песню. Будь она, эта песня, длинней, она не была бы такой щемящей. Длинных песен не бывает.


-- А у вас в церкви... как заведут...


-- У нас не песня, у нас -- стон. Нет, Есенин... Здесь прожито как раз с песню. Любишь Есенина?


-- Люблю.


-- Споем?


-- Я не умею.


-- Слегка поддерживай, только не мешай.


-- И поп загудел про клен заледенелый, да так грустно и умно как-то загудел, что и правда защемило в груди. На словах "ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий" поп ударил кулаком в столешницу и заплакал и затряс гривой.


-- Милый, милый!.. Любил крестьянина!.. Жалел! Милый!.. А я тебя люблю. Справедливо? Справедливо. Поздно? Поздно...


Максим чувствовал, что он тоже начинает любить попа.


-- Отец! Отец... Слушай сюда!


-- Не хочу! -- плакал поп.


-- Слушай сюда, колода!


-- Не хочу! Ты слаб в коленках...


-- Я таких, как ты, обставлю на первом же километре! Слаб в коленках... Тубик.


-- Молись! -- Поп встал. -- Повторяй за мной...


-- Пошел ты!..


Поп легко одной рукой поднял за шкирку Максима, поставил рядом с собой.


-- Повторяй за мной: верую!


-- Верую! -- сказал Максим.


-- Громче! Торжественно: ве-рую! Вместе: ве-ру-ю-у!


-- Ве-ру-ю-у! -- заблажили вместе. Дальше поп один привычной скороговоркой зачастил:


-- В авиацию, в механизацию сельского хозяйства, в научную революцию-у! В космос и невесомость! Ибо это объективно-о! Вместе! За мной!..


Вместе заорали:


-- Ве-ру-ю-у!


-- Верую, что скоро все соберутся в большие вонючие города! Верую, что задохнутся там и побегут опять в чисто поле!.. Верую!


-- Верую-у!


-- В барсучье сало, в бычачий рог, в стоячую оглоблю-у! В плоть и мякость телесную-у!..


...Когда Илюха Лапшин продрал глаза, он увидел: громадина поп мощно кидал по горнице могучее тело свое, бросался с маху вприсядку и орал и нахлопывал себя по бокам и по груди:


-- Эх, верую, верую!


Ту-ды, ту-ды, ту-ды -- раз!


Верую, верую!


М-па, м-па, м-па -- два!


Верую, верую!..


А вокруг попа, подбоченясь, мелко работал Максим Яриков и бабьим голосом громко вторил:


-- У-тя, у-тя, у-тя-три!


Верую, верую!


Е-тя, етя -- все четыре!


-- За мной! -- восклицал поп.


-- Верую! Верую!


Максим пристраивался в затылок попу, они, приплясывая, молча совершали круг по избе, потом поп опять бросался вприсядку, как в прорубь, распахивал руки... Половицы гнулись.


-- Эх, верую, верую!


-- Ты-на, ты-на, ты-на -- пять!


Все оглобельки -- на ять!


Верую! Верую!


А где шесть, там и шерсть!


Верую! Верую!


Оба, поп и Максим, плясали с такой с какой-то злостью, с таким остервенением, что не казалось и странным, что они пляшут. Тут или плясать, или уж рвать на груди рубаху и плакать и скрипеть зубами.


Илюха посмотрел-посмотрел на них и пристроился плясать тоже. Но он только время от времени тоненько кричал: "Их-ха! Их-ха!" Он не знал слов.


Рубаха на попе -- на спине -- взмокла, под рубахой могуче шевелились бугры мышц: он, видно, не знал раньше усталости вовсе, и болезнь не успела еще перекусить тугие его жилы. Их, наверно, не так легко перекусить: раньше он всех барсуков слопает. А надо будет, если ему посоветуют, попросит принести волка пожирнее -- он так просто не уйдет.


-- За мной! -- опять велел поп.


И трое во главе с яростным, раскаленным попом пошли, приплясывая, кругом, кругом. Потом поп, как большой тяжелый зверь, опять прыгнул на середину круга, прогнул половицы... На столе задребезжали тарелки и стаканы.


-- Эх, верую! Верую!..

Сохранить в соц. сетях:
Обсуждение:
comments powered by Disqus

Название реферата: Верую

Слов:2891
Символов:18194
Размер:35.54 Кб.