Автор: Шукшин В.М.
Ванька Тепляшин лежал у себя в сельской больнице с язво двенадцатиперстной кишки. Лежал себе и лежал. А приехал в больницу какой-то человек из районного города, Ваньку вызвал к себе врач, они с тем человеком крутили Ваньку, мяли, давили на живот, хлопали по спине... Пого о чем-то между собой и сказали Ваньке:
-- Поедешь в городскую больницу?
-- Зачем? -- не понял Ванька.
-- Лежать. Также лежать, как здесь лежишь. Вот... Сергей Николаевич лечить будет.
Ванька согласился.
В горбольнице его устроили хорошо. Его там стали называт "тематический больной".
-- А где тематический больной-то? -- спрашивала сестра.
-- Курит, наверно, в уборной, -- отвечали соседи Ванькины. -- Где же еще.
-- Опять курит? Что с ним делать, с этим тематиче...
Ваньке что-то не очень нравилось в горбольнице. Все рас соседям по палате, что с ним случалось в жизни: как у него в прошлом году шоферские права хотели отнять, как один раз тонул с машиной...
-- Лед впереди уже о так от горбатится -- горкой... Я от дверцу, придавил газку. Вдруг -- вниз поехал!.. -- Ванька, когда рассказывает, торопится, размахивает ру, перескакивает с одного на другое. -- Ну, поехал!.. Натурально, как с горки! Вода -- хлобысь мне в ветровое стекло! А дверку льдиной шваркнуло и заклинило. И я, на, иду ко дну, а дверку не могу открыть. А сам уже плаваю в кабине. Тогда я другую нашарил, вылез из каби-то и начинаю осматриваться...
-- Ты прямо, как это... как в баню попал: "вылез, начина осматриваться". Меньше ври-то.
Ванька на своей кровати выпучил честные глаза.
-- Я вру?! -- некоторое время он даже слов больше не на. -- Хот... Да ты что? Как же я врать стану! Хот...
И верно, посмотришь на Ваньку -- и понятно станет, что он, пожалуй, и врать-то не умеет. Это ведь тоже -- уметь надо.
-- Ну, ну? Дальше, Вань. Не обращай внимания.
-- Я, значит, смотрю вверх -- вижу: дыра такая голубая, это куда я провалился... Я туда погреб.
-- Да сколько ж ты под водой-то был?
-- А я откуда знаю? Небось недолго, это я рассказываю долго. Да еще перебивают...
-- Ну, ну?
-- Ну, вылез... Ко мне уже бегут. Завели в первую избу...
-- Сразу -- водки?
-- Одеколоном сперва оттерли... Я целую неделю потом "красной гвоздикой" вонял. Потом уж за водкой сбегали.
...Ванька и не заметил, как наладился тосковать. Стоял часами у окна, смотрел, как живет чужая его уму и сердцу улица. Странно живет: шумит, кричит, а никто друг друга не слышит. Все торопятся, но оттого, что сверху все люди оди, кажется, что они никуда не убегают: какой-то за бег на месте. И Ванька скоро привык скользить взглядом по улице -- по людям, по машинам... Еще пройдет, надламываясь в талии, какая-нибудь фифочка в короткой юбке, Ванька проводит ее взглядом. А так -- все одинаково. К Ваньке подступила тоска. Он чувствовал себя одиноко.
И каково же было его удивление, радость, когда он в этом мире внизу вдруг увидел свою мать... Пробирается че улицу, оглядывается -- боится. Ах, родная ты, родная! Вот догадалась-то.
-- Мама идет! -- закричал он всем в палате радостно. Так это было неожиданно, так она вольно вскрикнула, радость человеческая, что все засмеялись.
-- Где, Ваня?
-- Да вон! Вон, с сумкой-то! -- Ванька свесился с подо и закричал: -- Ма-ам!
-- Ты иди встреть ее внизу, -- сказали Ваньке. -- А то ее еще не пропустят: сегодня не приемный день-то.
-- Да пустят! Скажет -- из деревни... -- гадать стали.
-- Пустят! Если этот стоит, худой такой, с красными гла, этот сроду не пустит.
Ванька побежал вниз.
А мать уже стояла возле этого худого с красными глаза, просила его. Красноглазый даже и не слушал ее.
-- Это ко мне! -- издали еще сказал Ванька. -- Это моя мать.
-- В среду, субботу, воскресенье, -- деревянно прокукова красноглазый.
Мать тоже обрадовалась, увидев Ваньку, даже и пошла было навстречу ему, но этот красноглазый придержал ее.
-- Назад.
-- Да ко мне она! -- закричал Ванька. -- Ты что?!
-- В среду, субботу, воскресенье, -- опять трижды отсту этот... вахтер, что ли, как их там называют.
-- Да не знала я, -- взмолилась мать, -- из деревни я... Не знала я, товарищ. Мне вот посидеть с им где-нибудь, ма хоть...
Ваньку впервые поразило, -- он обратил внимание, -- какой у матери сразу сделался жалкий голос, даже какой-то заученно-жалкий, привычно-жалкий, и как она сразу пере на этот голос... И Ваньке стало стыдно, что мать так униженно просит. Он велел ей молчать:
-- Помолчи, мам.
-- Да я вот объясняю товарищу... Чего же?
-- Помолчи! -- опять велел Ванька. -- Товарищ, -- веж и с достоинством обратился он к вахтеру, но вахтер да не посмотрел в его сторону. -- Товарищ! -- повысил го Ванька. -- Я к вам обращаюсь!
-- Вань, -- предостерегающе сказала мать, зная про сы, что он ни с того ни с сего может соскочить с зарубки.
Красноглазый все безучастно смотрел в сторону, словно никого рядом не было и его не просили сзади и спереди.
-- Пойдем вон там посидим, -- изо всех сил спокойно сказал Ванька матери и показал на скамеечку за вахтером. И пошел мимо него.
-- Наз-зад, -- как-то даже брезгливо сказал тот. И хотел развернуть Ваньку за рукав.
Ванька точно ждал этого. Только красноглазый коснулся его, Ванька движением руки вверх резко отстранил руку вахтера и, бледнея уже, но еще спокойно, сказал матери:
-- Вот сюда вот, на эту вот скамеечку.
Но и дальше тоже ждал Ванька -- ждал, что красногла схватит его сзади. И красноглазый схватил. За воротник Ванькиной полосатой пижамы. И больно дернул. Ванька поймал его руку и так сдавил, что красноглазый рот скри.
-- Еще раз замечу, что ты свои руки будешь распус... -- заговорил Ванька ему в лицо негромко, не сразу находя веские слова, -- я тебе... я буду иметь с вами очень серьезный разговор.
-- Вань, -- чуть не со слезами взмолилась мать. -- Госпо, господи...
-- Садись, -- велел Ванька чуть осевшим голосом. -- Са вот сюда. Рассказывай, как там?..
Красноглазый на какое-
-- Стигаеев! Лизавета Сергеевна!.. -- закричал он. -- Ко мне! Тут произвол!.. -- и он, растопырив руки, как если бы надо было ловить буйно помешанного, пошел на Ваньку. Но Ванька сидел на месте, только весь напружинился и смотрел снизу на красноглазого. И взгляд этот остановил красноглазого. Он оглянулся и опять закричал: -- Стигаеев!
Из боковой комнаты, из двери выскочил квадратный Ев в белом
халате, с булочкой в руке.
-- А? -- спросил он, не понимая, где тут произвол, ка произвол.
-- Ко мне! -- закричал красноглазый. И, растопырив ру, стал падать на Ваньку.
Ванька принял его... Вахтер отлетел назад. Но тут уже и Евстигнеев увидел "произвол" и бросился на Ваньку.
...Ваньку им не удалось сцапать... Он не убегал, но не да себя схватить, хоть этот Евстигнеев был мужик крепкий и старались они с красноглазым во всю силу, а Ванька еще стерегся, чтоб поменьше летели стулья и тумбочки. Но все равно, тумбочка вахтерская полетела, и с нее полетел гра и раскололся. Крик, шум поднялся... Набежало белых халатов. Прибежал Сергей Николаевич, врач Ванькин... Красноглазого и Евстигнеева еле-еле уняли. Ваньку повели наверх. Сергей Николаевич повел. Он очень расстроился.
-- Ну как же так, Иван?..
Ванька, напротив, очень даже успокоился. Он понял, что сейчас он поедет домой. Он даже наказал матери, чтоб она подождала его.
-- На кой черт ты связался-то с ним? -- никак не мог по молодой Сергей Николаевич. Ванька очень уважал это доктора.
-- Он мать не пустил.
-- Да сказал бы мне, я бы все сделал! Иди в палату, я ее приведу.
-- Не надо, мы счас домой поедем.
-- Как домой? Ты что?
Но Ванька проявил непонятную ему самому непреклон. Он потому и успокоился-то, что собрался домой. Сергей Николаевич стал его уговаривать в своем кабинетике... Сказал даже так:
-- Пусть твоя мама поживет пока у меня. Дня три. Сколь хочет! У меня есть где пожить. Мы же не довели дело до конца. Понимаешь? Ты просто меня подводишь. Не обращай внимания на этих дураков! Что с ними сделаешь? А мама бу приходить к тебе...
-- Нет, -- сказал Ванька. Ему вспомнилось, как мать уни просила этого красноглазого... -- Нет. Что вы!
-- Но я же не выпишу тебя!
-- Я из окна выпрыгну... В пижаме убегу ночью.
-- Ну-у -- огорченно сказал Сергей Николаевич. -- Зря ты.
-- Ничего, -- Ваньке было даже весело. Немного только жаль, что доктора... жалко, что он огорчился. -- А вы най кого-нибудь еще с язвой... У окна-то лежит, рыжий-то, у него же тоже язва.
-- Не в этом дело. Зря ты, Иван.
-- Нет, -- Ваньке становилось все легче и легче. -- Не обижайтесь на меня.
-- Ну, что ж... -- Сергей Николаевич все же очень рас. -- Так
держать тебя тоже бесполезно. Может, подумаешь?.. Успокоишься...
-- Нет. Решено.
Ванька помчался в палату -- собрать кой-какие свои ве. В палате его стали наперебой ругать:
-- Дурак! Ты бы пошел...
-- Ведь тебя бы вылечили здесь, Сергей Николаевич до бы тебя до конца.
Они не понимали, эти люди, что скоро они с матерью сядут в автобус и через какой-нибудь час Ванька будет дома. Они этого как-то не могли понять.
-- Из-за какого-то дурака ты себе здоровье не хочешь по. Эх ты!
-- Надо человеком быть, -- с каким-то мстительным покоем, даже, пожалуй, торжественно сказал Ванька. -- Ясно?
-- Ясно, ясно... Зря порешь горячку-то, зря.
-- Ты бы полтинник сунул ему, этому красноглазому, и все было бы в порядке. Чего ты?
Ванька весело со всеми попрощался, пожелал всем здо и с легкой душой поскакал вниз.
Надо было еще взять внизу свою одежду. А одежду выда как раз этот Евстигнеев. Он совсем не зло посмотрел на Ваньку и с сожалением даже сказал:
-- Выгнали? Ну вот...
А когда выдавал одежду, склонился к Ваньке и сказал негромко, с запоздалым укором:
-- Ты бы ему копеек пятьдесят дал, и все -- никакого шу не было бы. Молодежь, молодежь... Неужели трудно дога?
-- Надо человеком быть, а не сшибать полтинники, -- опять важно сказал Ванька. Но здесь, в подвале, среди мно вешалок, в нафталиновом душном облаке, слова эти не вышли торжественными; Евстигнеев не обратил на них внимания.
-- Ботинки эти? Твои?
-- Мои.
-- Не долечился и едешь...
-- Дома долечусь.
-- До-ома! Дома долечисся...
-- Будь здоров, Иван Петров! -- сказал Ванька.
-- Сам будь здоров. Попросил бы врача-то... может, оставют. Зря связался с этим дураком-то.
Ванька не стал ничего объяснять Евстигнееву, а поспе к матери, которая небось сидит возле красноглазого и плачет.
И так и было: мать сидела на скамеечке за вахтером и вытирал полушалком слезы. Красноглазый стоял возле своей тумбочки, смотрел в коридор -- на прострел. Стоял прямо, как палка. У Ваньки даже сердце заколотилось от волнения, когда он увидел его. Он даже шаг замедлил -- хотел напоследо что-нибудь сказать ему. Покрепче. Но никак не нахо нужное.
-- Будь здоров! -- сказал Ванька. -- Загогулина.
Красноглазый моргнул от неожиданности, но головы не повернул -- все смотрел вдоль своей вахты.
Ванька взял материну сумку, и они пошли вон из хваленой-прехваленой горбольницы, где, по слухам, чуть ли не рак вылечивают.
-- Не плачь, -- сказал Ванька матери. -- Чего ты?
-- Нигде ты, сынок, как-то не можешь закрепиться, -- сказала мать свою горькую думу. -- Из ФЗУ тада тоже...
-- Да ладно!.. Вались они со своими ФЗУ. Еще тебе одно скажу: не проси так никого, как давеча этого красношарого просила. Никогда никого не проси. Ясно?
-- Много так сделаешь -- не просить-то!
-- Ну... и так тоже нельзя. Слушать стыдно.
-- Стыдно ему!.. Мне вон счас гумажки собирать на пен -- побегай-ка за имя, да не попроси... Много соберешь?
-- Ладно, ладно... -- мать никогда не переговорить. -- Как там, дома-то?
-- Ничо. У себя-то будешь долеживать?
-- Та-а... не знаю, -- сказал Ванька. -- Мне уже лучше. Через некоторое время они сели у вокзала в автобус и поехали домой.