Философские мотивы лирики Ахматовой

Творчество Анны Ахматовой значительно разносторонней, чем это представляется некоторым читателям, сужающим ее поэзию лишь к одной теме. Безусловно, изображение любовного чувства было одной из главных тем лирики Ахматовой. И все же ее творчество — шире и глубже тех неправомерных представлений о нем, которые издавна сложились у ее читателей: И женщина какая-то Единственное место заняла, Мое законнейшее имя носит, Оставивши мне кличку, из которой, Я сделала, пожалуй, все, что можно. Я не в свою, увы, могилу лягу… Анна Андреевна — великий поэт с трагическим мироощущением, большой и глубокий проницательный художник. Она застала великую эпоху «смены времен». События взрывной, апокалипсически грандиозной эпохи с масштабными революционными потрясениями, мировыми войнами и чрезвычайно убыстрившимся ритмом жизни окрашивали ее лирику, в том числе и ее «любовный роман», преимущественно в трагедийные и в чем-то пророческие тона. Ахматова прошла большой творческий путь. Человек сильной воли и непреклонного мужества, с развитым чувством собственного достоинства и бескомпромиссной совестью, она перенесла тяжкие невзгоды, отразившиеся как в «Реквиеме», так и в некоторых стихах послевоенных лет. В послевоенные годы она многое вспоминала — это и была дань возрасту. Но ее воспоминания менее всего походили на мемуары, созданные на досуге. В своих поздних произведениях она бескомпромиссно и сурово судила прежнюю, некогда воспетую и уже ранее запечатленную нею эпоху. Блуждания памяти и совести по кромешным далям давно отзвучавших времен неизменно приводили ее в день сегодняшний. Историзм мышления является в поздних стихах главным героем поэтического рассуждения: Суровая эпоха повернула. Мне подменили жизнь. В другое русло, Мимо другого потекла она, И я своих не знаю берегов. Поздние стихи Ахматовой, по-пушкински просветленные и мудрые, более гармоничны и музыкальны, чем прежние. В них вошла несвойственная раньше напевность, встречаются даже внутренние рифмы, делающие стих легким. В стихотворении «Летний сад» она пишет: И лебедь, как прежде, плывет сквозь века, Любуясь красой своего двойника. И замертво спят сотни тысяч шагов Врагов и друзей, друзей и врагов. А шествию теней не видно конца От вазы гранитной до двери дворца. Там шепчутся белые ночи мои О чьей-то высокой и тайной любви. И все перламутром и яшмой горит, Но света источник таинственно скрыт. Так же таинственно скрыт источник света и в некоторых поздних стихах Ахматовой. Они живописны и музыкальны, они мягко и ровно освещены доброй и всезнающей улыбкой, благодарно прощающейся с вечно прекрасным и нетленным миром: О своем я уже не заплачу, Но не видеть бы мне на земле Золотое клеймо неудачи На еще безмятежном челе. Философская сторона лирики Ахматовой представляет собой несомненный интерес. Ее взгляд на мир был своеобразен и достаточно последователен. Как акмеистка, в свой ранний период она была противницей растворения живого, вещно-телесного и материального мира в тех мистических категориях, которые были свойственны символистам. Ахматова признавала мир реально и объективно существующим. Он был для нее конкретным и многоцветным, его следовало переносить в строчки стихов, стараясь быть при этом точным и правдивым. Поэтому она считала пригодным для художественного изображения буквально все, что составляет повседневную жизнь и окружает человека: полночный свод, крохотная былинка, ромашка или лопух. То же и в чувстве — любая из человеческих эмоций может быть художественно исследован

а, закреплена в слове и передана будущим столетиям. Власть и могущество искусства представлялись ей огромными и вряд ли даже обозримыми. Ахматова любила передавать это удивление читателю, когда имела возможность еще раз убедиться в фантастической нетленности человеческой культуры, в особенности такого хрупкого и невечного материала, каким является слово. В ее поздней поэзии наиболее устойчивый мотив — прощание со всем прошлым, даже не с жизнью, а именно с прошлым: «На прошлом я черный поставила крест…». Он звучит не только в лирике позднего периода, начиная с тридцатых годов, но, разросшись, этот мотив образовал собой масштабную «Поэму без героя». Характерной особенностью военной и послевоенной лирики Ахматовой является удивительное своей неожиданной естественно стью совмещение двух поэтических масштабов: это, с одной стороны, обостренное внимание к мельчайшим проявлениям окружающей поэта повседневной жизни (красочные мелочи, выразительные детали, штрихи), а с другой — огромное небо над головой и древняя земля под ногами, ощущение вечности: Из перламутра и агата, Из задымленного стекла, Так неожиданно покато И так торжественно плыла,— Как будто «Лунная соната» Нам сразу путь пересекла. Незыблемость вечных основ жизни, живительным и прочным элементом входившая в ахматовский стих, не могла упрочить и сохранить уникальное в своем единичном существовании человеческое сердце, но к нему-то, прежде всего, и должна быть обращена поэзия: Наш век на земле быстротечен, И тесен назначенный круг, А он неизменен и вечен — Поэта неведомый друг. Среди множества стихов военных и послевоенных лет есть такие, которые являются как бы спутниками создававшейся одновременно с ними «Поэмы без героя». В них Ахматова уходит по дорогам памяти — в молодость, в 1913 год, вспоминает, взвешивает, судит, сравнивает. Глобальное понятие Времени властно входит в ее лирику и окрашивает ее в своеобразные тона: А все, кого я на земле застала, Вы, века прошлого дряхлеющий посев!.. В стихотворении «На Смоленском кладбище» она как бы подытоживает прошедшую эпоху. Здесь главное — ощущение великого водораздела, пролегшего между двумя веками: прошлым и нынешним. Ахматова видит себя стоящей на этом берегу, на берегу жизни, а не смерти: Вот здесь кончалось все: обеды у Данона, Интриги и чины, балет, текущий счет… В этих строках речь идет о мнимом человеческом существовании, ограниченном пустой быстротекущей минутой. В одной этой фразе схвачена суть мнимой, а не подлинной человеческой жизни. Эта «жизнь», утверждает Ахматова, равна смерти. Подлинная жизнь появляется у нее, как правило, тогда, когда в стих входит ощущение истории страны, народа. Когда-то в молодости в «Эпических мотивах» она писала о том, что в старости, в нищете, в болезнях, на грани смерти она, возможно, вспомнит мягкий зимний снег, медленно поднимающийся кверху: И я подумала: не может быть, Чтоб я когда-нибудь забыла это. И если трудный путь мне предстоит, Вот легкий груз, который мне под силу С собою взять, чтоб в старости, в болезни, Быть может, в нищете — припоминать: Закат неистовый, и полноту Душевных сил, и прелесть милой жизни. Прелесть «милой жизни» постоянно преодолевала мрак ее последних стихов. Возможно, на краю жизни она взяла с собой именно легкий груз, живые очертания царскосельских садов, и заснеженный Тучков переулок, и комаровские сосны… А нам она оставила поэзию, где есть все: и мрак жизни, и жестокие удары судьбы, и отчаяние, и благодарность солнцу, и «прелесть милой жизни».