Идеал красоты и литература

Обращаясь к произведениям классиков мировой литературы, мы невольно выстраиваем в своем сознании ценностную шкалу, определяющую мировоззрение того или иного писателя или поэта. У этой шкалы очень много различных сторон. Рамки нашего очерка не позволяют рассмотреть подробно всю ценностную шкалу, характерную для определенной эпохи. Попробуем выделить один из аспектов этой шкалы, а именно, проследим отношение писателей и поэтов конца XVIII — первой половины XIX в. к пониманию красоты человека. И здесь важно отметить, что в указанную эпоху в понятие «красота» входили не только физические достоинства и внешний облик человек, но также его возраст, духовные качества, даже положение в обществе и род занятий. Например, в эпоху так называемого «галантного», по определению Эдуарда Фукса, века (XVII — нач. XVIII в.) красивым считался человек, предназначенный к бездействию и безделию. Все, что во внешнем облике человека напоминало о систематической работе или с виду благоприятствовало ей, считалось некрасивым. Женщины особое внимание обращали на лицо мужчины. Обольстительным нередко называли юношу, едва вступившего в свет, с тонкими, почти женственными чертами лица. Господствовал идеал этакого петиметра. Молодые люди того времени не только внимательно следили за своим платьем, до мелочей продумывали свой туалет, но и старались быть обходительными и утонченными в манерах. Предметом особой заботы для «галантных» мужчин был уход за ногтями. Тщательное подпиливание и обработка ногтя, придание ему красивой формы — занятие нескольких часов для кавалеров, готовящихся к светскому выходу. Опрятные, ухоженные ногти в сочетании с тонкими и длинными пальцами и аристократически тонким запястьем, обрамленным кружевным манжетом, — это объект зависти для мужчин и показатель хорошего вкуса и изящества в глазах женщин. Одну из таких рук очень точно описал И. С. Тургенев в «Отцах и детях»: «Павел Петрович вынул из кармана панталон свою красивую руку с длинными розовыми ногтями, — руку, казавшуюся еще красивей от снежной белизны рукавчика, застегнутого одиноким крупным опалом…» Новый, «буржуазный» век (конец XVIII — первая половина XIX в.) выдвигает иные требования к мужчине. Это должен быть человек ума и воли. Идеалом провозглашаются ясный и энергичный взгляд, прямая и напряженная осанка, жесты, исполненные силы воли, оттенок самосознания в голосе, твердость характера, умение захватить и удержать захваченное, некоторая грубость в манерах, подчас агрессивность в поведении, а также физическая сила и здоровье. Интересно, что этот новый идеал со временем как бы раздваивается, обретая два, несколько отличных друг от друга, образа. Первый образ представлен волевым и деятельным мужчиной со «светлой» головой и «железной» хваткой. Такой человек, как, например, герой знаменитого романа И. А. Гончарова Штольц «…шел твердо и бодро; жил по бюджету, стараясь тратить каждый день, как каждый рубль, с ежеминутным, никогда не дремлющим контролем издержанного времени, труда, сил души и сердца. Подобные люди славились своей практичностью, умением «создавать» себя и других. При всем этом они вовсе не были объектом женского обожания. Их уважали, ими гордились, ставили их в пример, но не более того. Как это ни парадоксально, но предметом женской страсти становились мужчины другого типа. Этот второй «идеальный» образ родился как протест против светских львов и петиметров, как негодование новой молодежи против кавалеров в рюшечках, против изящных манер и культа поклонения даме. Антирыцарский и антиромантический идеал мужчины впервые появился в Германии в среде немецкого студенчества. О своем пребывании в Гиссенском университете магистр Лаукхарт сообщает, что «только немногие студенты в Гиссене ухаживают за женщинами (machen knorfe), ибо это считается признаком петиметра, недостойным настоящего бурша… что большинство ведет себя — как говорится в песенке, — как свиньи». Молодые люди этого типа особое внимание уделяли своему телосложению. Настоящий мужчина, по их мнению, — тот, чье тело состоит из мускулов, кто в противоположность петиметру разыгрывает силача, чей взгляд более чем дерзок, манеры неуклюжи и порывисты, тон — грубо солдатский, кто никогда не снимает шляпы, даже в коляске. Ни о каком уходе за собой, своим платьем и ногтями не могло идти и речи. Все это теперь презиралось. Что примечательно, женщины нередко влюблялись в этих представителей «грубого, животного темперамента и сметливого ума», по словам Г. Флобера об одном из любовников своей героини мадам Бовари. Такие мужчины, как Родольф Буланже у Флобера или как тургеневский натуралист Евгений Базаров, вызывали уважение, хотя зачастую их не понимали. Они были чрезвычайно интересны и новы для дам, которых поражали их незаурядность, нигилизм и вообще негативный характер их образа. Мужчины старшего поколения придерживались более строгих правил. Они следили за собой, но не проявляли чрезмерного рвения к модным туалетам. Жили спокойно и размеренно. Идеалом для них был человек, подобный патриарху, своей семьи и капитала — Джолиону Форсайту, герою бессмертной «Саги…» Дж. Голсуорси. Все сказанное прежде относилось к идеалу мужской красоты. Поговор

им о представительницах прекрасного пола. Если век рококо более всего преклонялся перед девочкой-подростком с едва распустившейся, как бутон, грудью и с грациозной фигуркой, напоминающей фарфоровую статуэтку; романтиков восхищали бледные, утомленные девушки с мечтательностью во взгляде, то со второй половины XVIII в. мужчины ставили выше всего не пышную, но все же статную фигуру Туснельды, «суровую» красоту женщины бальзаковского возраста, символ цветущего здоровья (см. картины: Петерса «Соблазнительная красавица», Эрскина «Туалет Венеры», Гора «Купающаяся красавица», Ствааля «Бесстыдство» и др.). В конце XVIII в. настоящую сенсацию произвела знаменитая леди Эмма Гамильтон, впоследствии любовница адмирала Нельсона. Архенхольц так описывает ее наружность: «Она высокого роста, хорошо сложена, ножки маленькие. У нее крепкие кости, и отличается она поразительной полнотой. У нее бюст Ариадны, тонкие черты лица, изящная форма головы и ушей. Глаза светло-голубые. Брови и волосы у нее черные, цвет лица не очень нежный. Выражение лица часто меняется и интересно, ее движения в будничной жизни не грациозны, голос у нее громкий, но приятный». Вряд ли можно назвать леди Гамильтон идеалом эпохи, но отрицать всеобщий мужской восторг при ее появлении было бы несправедливо. XIX в. — это поистине эра целесообразности. Исходя из этого, все в женщине должно быть к месту: ничего лишнего, но и никаких физических недостатков: Культивируется ее способность выносить и родить ребенка. А сделать это может только здоровая женщина. Отношение к женщине как к самке сделало идеалом не ренессансную одухотворенную Мадонну, а пышущую силой и здоровьем мать. Много внимания уделяется телосложению. PI здесь все подчинено родовой функции: женщина должна иметь широкий таз, должна сама кормить произведенных ею на свет малышей, а значит, ее грудь должна быть полной и крепкой. Таким образом, эпоха «буржуазного» века отмечена культом здоровья и материнства: «И в самом деле, есть ли на свете что-нибудь пленительнее молодой красивой матери с здоровым ребенком на руках?» — с восхищением писал И. С. Тургенев о Фенечке в «Отцах и детях». Кстати, в XIX в. художники и писатели любили изображать мужчин и женщин в расцвете сил: «Бывает эпоха в жизни молодых женщин, когда они вдруг начинают расцветать и распускаться, как летние розы…» (снова Тургенев, «Отцы и дети»). Между тем для писателей-романтиков этого времени культ здоровья и пышности тела совершенно чужд. Почти с отвращением пишет М. Погодин в повести «Черная немочь» о будущей жене своего героя, о «девочке толстой-претолстой, с одутловатыми щеками». Не будучи романтиком, Евгений Онегин, как и сам Пушкин, румяной и веселой Ольге предпочел бы печальную Татьяну: Ни красотой сестры своей, Ни свежестью ее румяной Не привлекла б она очей. Дика, печальна, молчалива, Как лань лесная боязлива, Она в семье своей родной Казалась девочкой чужой. Интересно отметить, что XIX в. — начало эпохи женской эмансипации. В связи с этим нельзя пройти мимо еще одного модного веяния первой половины этого столетия. Теперь становится популярным некоторое «геройское», энергическое начало в женщине. Женщина-деятельница, зачастую пытающаяся противопоставить себя мужчине не только в семье, в свете, но и в деловой сфере, впервые возникает именно в это время. Вспомним, как Дж. Голсуорси одну из таких женщин — свою героиню Джун Форсайт — называл «копной волос плюс характер», «крошкой с бесстрашным взглядом синих глаз и твердым подбородком…». Подобных леди уважали все, даже мужчины. С эмансипацией слабого пола им уже приходилось считаться. Но любовь и страсть в них пробуждали красавицы иного типа, скорее соотносящегося с идеалом романтическим. Тоска романтиков по печальным, загадочным, полным тайны и очарования женственности девушкам — явление, постепенно становящееся тенденцией к 30-м гг. XIX столетия. Романтический культ хрупкости и нежности будет постоянно возникать, расцветать, увядать и снова возрождаться на протяжении всей эпохи «буржуазного» века, как он расцветает и увядает сейчас. Но тогда ценилась уже не безжизненность еле уловимых черт. Мужчинам нравились мягкость, теплота, движение, чувственность, пластика, жизнь. Этот почти ренессансный идеал красоты воплотил Голсуорси в «Саге…» в образе Ирэн: «…в ее щеках чувствовалось тепло, хотя румянца на них не было; большие темные глаза мягко светились. Но мужчины смотрели на ее губы, в которых таился вопрос и ответ, на ее губы с еле заметной улыбкой; они были нежные, чувственные и мягкие…» Ирэн олицетворяет для представителей сильного пола мечту о вечной женственности. В подобных ей не просто влюбляются, ими восхищаются, перед ними преклоняются, как перед богинями. Итак, заканчивая эту небольшую статью о красоте, отметим, что в ней мы обратили внимание только на основные моменты, раскрывающие отношение писателей и поэтов, художников и публицистов к идеалу красоты современного им человека. А само эстетическое воплощение этого идеала в искусстве — это лишь один из отрезков нашей ценностной шкалы, изучение которой представляется делом чрезвычайно интересным и трудным. Но оно уже не является предметом данной статьи.