Марина Цветаева. Судьба. Характер. Поэзия

Более полувека тому назад совсем юная и никому еще не известная Марина Цветаева высказала непоколебимую уверенность: Разбросанным в пыли по магазинам (Где их никто не брал и не берет!), Моим стихам, как драгоценным винам, Настанет свой черед. Прошли годы трудной жизни и напряженнейшей творческой работы — и гордая уверенность уступила место полному неверию: «Мне в современности и будущем — места нет». Это, конечно, крайность и заблуждение, объяснимое одиночеством и растерянностью поэта, знавшего силу своего таланта, но не сумевшего выбрать правильного пути. Судьба созданного художником не сводится к его личной судьбе: художник уходит — искусство остается. В третьем случае Цветаева сказала уже гораздо точнее: «…во мне нового ничего, кроме моей поэтической отзывчивости на новое звучание воздуха». Марина Цветаева — большой поэт, она оказалась неотделимой от искусства нынешнего века. Стихи Цветаева стала писать с шести лет, печататься — с шестнадцати, а два года спустя, в 1910 году, еще не сняв гимназической формы, тайком от семьи выпустила довольно объемистый сборник — «Вечерний альбом». Он не затерялся в потоке стихотворных новинок, его заметили и одобрили и В. Брюсов, и Н. Гумилев, и М. Волошин. Лирика Цветаевой всегда обращена к душе, это непрерывное объяснение в любви к людям, к миру вообще и к конкретному человеку. И это не смиренная, а дерзкая, страстная и требовательная любовь: Но сегодня я была умна; Розно в полночь вышла на дорогу, Кто-то шел со мною в ногу, Называя имена. И белел в тумане — посох странный… — Не было у Дон-Жуана — Донны Анны! Это из цикла «Дон Жуан». Нередко Цветаева писала о смерти — особенно в юношеских стихах. Это было своего рода признаком хорошего литературного тона, и юная Цветаева не составила в этом смысле исключения: Послушайте! — Еще меня любите За то, что я умру. По характеру Марина Цветаева — бунтарь. Бунтарство и в ее поэзии: Кто создан из камня, кто создан из глины, — А я серебрюсь и сверкаю! Мне дело — измена, Мне имя — Марина, Я — бренная пена морская. В другом стихотворении она добавит: Восхищенной и восхищенной, Сны видящей средь бела дня, Все спящей видели меня, Никто меня не ви

дел сонной. Самое ценное, самое несомненное в зрелом творчестве Цветаевой — ее неугасимая ненависть к «бархатной сытости» и всяческой пошлости. Попав из нищей, голодной России в сытую и нарядную Европу, Цветаева ни на минуту не поддалась ее соблазнам. Она не изменила себе — человеку и поэту: Птица — Феникс я, только в огне пою! Поддержите высокую жизнь мою! Высоко горю — и горю дотла! И да будет вам ночь — светла! Ее сердце рвется к покинутой родине, той России, которую она знала и помнила: Русской ржи от меня поклон, Ниве, где баба застится… Друг! Дожди за моим окном, Беды и блажи на сердце… И сын должен вернуться туда, чтобы не быть всю жизнь отщепенцем: Ни к городу и ни к селу — Езжай, мой сын, в свою страну… Езжай, мой сын, домой — вперед— В свой край, в свой век, в свой час… К 30-м годам Марина Цветаева уже совершенно ясно осознала рубеж, отделивший ее от белой эмиграции. Она записывает в черновой тетради: «Моя неудача в эмиграции — в том, что я не эмигрант, что я по духу, т. е. по воздуху и по размаху — там, туда, оттуда…» В 1939 году Цветаева восстанавливает свое советское гражданство и возвращается на родину. Тяжело дались ей семнадцать лет, проведенные на чужбине. Она имела все основания сказать: «Зола эмиграции… я вся под нею — как Геркуланум, — так и жизнь прошла». Цветаева долго мечтала, что вернется в Россию «желанным и жданным гостем». Но так не получилось. Личные ее обстоятельства сложились плохо: муж и дочь подверглись необоснованным репрессиям. Цветаева поселилась в Москве, занялась переводами, готовила сборник избранных стихотворений. Грянула война. Превратности эвакуации забросили Цветаеву сперва в Чистополь, потом в Влабугу. Тут-то и настиг ее тот «одиночества верховный час», о котором она с таким глубоким чувством сказала в своих стихах. Измученная, потерявшая волю, 31 августа 1941 года Марина Ивановна Цветаева покончила с собой. Но осталась Поэзия. Вскрыла жилы: неостановимо, Невосстановимо хлещет жизнь. Подставляйте миски и тарелки! Всякая тарелка будет мелкой, Миска — плоской. Через край — и мимо — В землю черную, питать тростник. Невозвратно, неостановимо, Невосстановимо хлещет стих.