Здравствуй, Саша! Сегодня получил твое письмо и, не поверишь, обрадовался, как ребенок. Каждый день с нетерпеньем жду я весточки из дома, с тоской и надеждой смотрю на почтовый ящик, а там пусто… И вдруг, совсем потеряв веру в чудо, бросаю взгляд, а там… Невозможно описать, как я был счастлив! Ты не представляешь, как много я должен тебе рассказать, как много я передумал и переосмыслил после нашего разговора, который, к сожалению, так и не закончился из-за моего отъезда. Я, наверное, был резок, отвечая на твое заявление о том, что Лермонтов - уже история, атавизм, никто его уже не понимает и не принимает. Хорошо, что ты осознал свою неправоту и сумел признаться мне в этом. Но, наверное, и я перегнул палку, не сумев тебе разумно и последовательно объяснить и передать то ощущение грусти, нежности, тоски и гордости, которое охватывает, едва открываешь томик стихов этого великого поэта, едва бросаешь взгляд на странное молодое лицо с печальными глазами, непримечательное и одновременно прекрасное, лицо человека, обреченного на долгие страдания. Я не буду писать о его судьбе, такой странной и короткой, ты и сам достаточно знаешь об этом, и не хочу больше возвращаться к нашему спору; все разногласия между нами, надеюсь, улажены. Правда, мы не закончили обсуждение стихотворения «Как часто, пестрою толпою окружен…», поэтому сегодня, в продолжение лермонтовской темы, мне просто хочется поделиться с тобой некоторыми своими мыслями о нем - одном из самых, по моему мнению, значительных в творчестве знаменитого поэта. Как часто, пестрою толпою окружен, Когда передо мной, как будто бы сквозь сон, При шуме музыки и пляски, При диком шепоте затверженных речей, Мелькают образы бездушные людей, Приличьем стянутые маски… 1840… Стихотворение написано за год до смерти, за год до рокового выстрела Мартынова, оборвавшего жизнь молодого поэта. Ты знаешь, я часто думаю о том, как переменчива бывает жизнь, но, с другой стороны, как все в ней взаимосвязано: «пестрая толпа», «бездушные образы людей», одиночество и смерть. Не поняли, не приняли, стерли с лица земли. Незадолго до своей гибели Лермонтов, сам того не предполагая, озадачил многих, написав стихотворение, творческая история которого и доныне является предметом неутихающих споров исследователей. Стих имеет подзаголовок «1 января», указывающий на его связь с новогодним балом. Это был маскарад в Дворянском собрании, где Лермонтов якобы нарушил этикет: поэт дерзко ответил «двум сестрам» в голубом и розовом домино, задевшим его «словом»; положение этих «сестер» в обществе было известно (намек на принадлежность их к царской фамилии). Обратить внимание на поведение Лермонтова в этот момент оказалось неудобным: «это значило бы предавать гласности то, что прошло незамеченным для большинства публики. Но когда в «Отечественных записках» появилось стихотворение «Первое января», многие выражения в нем показались непозволительными». И. С. Тургенев в «Литературных и житейских воспоминаниях» утверждал, что сам видел Лермонтова в маскараде Дворянского собрания под новый 1840 год, и высказал предположение, что, быть может, именно тогда ему пришли в голову строчки: Когда касаются холодных рук моих С небрежной смелостью красавиц городских Давно бестрепетные руки… В настоящее время существует другая версия. Установлено, что в Дворянском собрании не было маскарада (неужели Тургенев ошибался?), это превращает все предыдущие сообщения в легенду. Высказывалось предположение, что выходка Лермонтова все же имела место и относилась не к царским дочерям, как это считалось раньше, а к императрице, которая в 1839 году посещала маскарады в Дворянском собрании, где под маской «интриговала» близких друзей Лермонтова. Возможно, что рассказы о маскарадных происшествиях в 1839 году и впечатления от нового стиха слились в памяти современников в один эпизод. Все это предположения. А как было на самом деле? Кто знает? Может, нам с тобой предстоит разгадать эту загадку? Из всего этого потока информации ясно одно: такое происшествие было, и закончилось оно для Лермонтова не лучшим образом. Публикация стихотворения повлекла за собой новые гонения поэта. Почему-то сразу вспомнились твои слова об обличительном пафосе этого стихотворения. «Как можно, -говорил ты мне, - быть таким циником? Разве люди бездушны? Только человек желчный и злой может испытывать такие низкие чувства, находясь среди веселья, праздничной суеты». Действительно, зачем было так болезненно реагировать на невинные женские шалости? Я долго размышлял над этим вопросом, взвешивал все «за» и «против» и вдруг понял: значение стихотворения не сводится только к обличению обидчиц поэта или даже «большого света». Оно глубже и значительнее. Тема маскарада здесь, как и в драме Лермонтова, символична. Речь идет не просто о бале, а о бездушии и фальши светского общества. Да, не все так просто: взял человек, да и возненавидел всех. Вероятнее всего, эти мысли уже давно занимали поэта. В юности, сочиняя романтические поэмы и драмы, он рисовал в своем воображении свободных и гордых героев, людей пылкого сердца, могучей воли, верных клятве, гибнущих за Родину, за идею, за верность самим себе. В окружающей жизни их не было. Обнаруживается парадокс: то, что непосредственно окружает поэта, оказывается призрачным, видимым «как будто бы сквозь сон», и напротив, воображаемое прошлое оказывается подлинной реальностью, описанной точным, вещественно-предметным языком: И вижу я себя ребенком; и кругом Родные все места: высокий барский дом И сад с разрушенной теплицей… Лермонтов как бы спасается в своих детских воспоминаниях: там было все просто, естественно, свободно от удушающей атмосферы зрелых лет, и жизнь казалась такой безоблачной, такой светлой