Объяснение Онегина с Татьяной в саду

Роман Пушкина «Евгений Онегин» — произведение поистине новаторское. Это не только первый русский реалистический роман, это не только уникальная жанровая форма — роман в стихах, но и очень своеобразное по своей структуре произведение. Сюжет его строится по принципу зеркальной симметрии. Он представляет собой ряд парных эпизодов, сцен, сюжетных конструкций. В первой его части мы видим Онегина в Петербурге, затем герой переезжает в деревню, где знакомится с Татьяной, которая влюбляется в него, пишет письмо, после чего и происходит сцена объяснения Онегина с Татьяной в саду, которую предстоит рассмотреть в сочинении. Затем следует сцена именин Татьяны и дуэли Онегина с Ленским, смерть которого круто меняет судьбы всех основных героев. Это сюжетный центр романа, после которого опорные эпизоды первой части повторяются как бы в зеркальном отражении: теперь Татьяна совершает переезд, но из деревни в город, в Петербурге она вновь встречается с Онегиным, будучи уже замужней дамой, и тогда Онегин влюбляется в нее, пишет письмо, после чего следует сцена объяснения, в которой, в свою очередь, отповедь герою дает уже Татьяна. «Но я другому отдана; / Я буду век ему верна» — так завершается эта последняя встреча героев, а с ней и весь роман. Таким образом, очевидно, что анализируемая сцена объяснения Онегина и Татьяны в саду, являясь одним из центральных его эпизодов, должна рассматриваться в контексте общей структуры произведения. В работах Ю.М. Лотмана было установлено, что идейно-композиционная структура романа строится на основе принципа оппозиций. Именно такое построение позволило Пушкину, использовавшему достаточно простой сюжет — историю несложившейся любви Татьяны и Онегина, — вместить в роман огромное содержание, поставить глобальные нравственно-психологические и социально-политические проблемы, что дало полное право Белинскому назвать роман «энциклопедией русской жизни». В основе произведения лежит одна общая проблема, которая будет центральной для России на протяжении всего ХIХ века, — это проблема разделения общества на две разные и очень мало связанные между собой части. С одной стороны, это дворянство, прежде всего городское, впитавшее европейскую культуру, просвещение и во многом утратившее национальные основы. С другой стороны, гораздо большая часть — та, которая сохраняла национальные корни: поддерживала национальные традиции, обряды, обычаи, основывала свою жизнь на веками сложившихся нравственных принципах. Даже язык этих двух распавшихся частей когда-то (до петровских реформ) единого русского общества оказался разным: достаточно вспомнить слова героя комедии «Горе от ума» Чацкого — современника Онегина — о том, что народ считал дворянство, часто использовавшее даже в обиходе французский язык, «за немцев», то есть иностранцев. Но можно спросить: какое все это имеет отношение к Татьяне и Онегину, к сцене их объяснения в саду? Оба они принадлежат дворянскому обществу, оба читают иностранную литературу, да и письмо Татьяны к Онегину, предшествовавшее их объяснению в саду, как указывает сам Пушкин, написано по-французски: Итак, писала по-французски… Что делать! Повторяю вновь: Доныне дамская любовь Не изъяснялася по-русски… И все же Пушкин называет свою героиню «русскою душою», и это принципиально важно. Одно дело — выразить на русском языке тончайшие нюансы чувства: в то время еще только шло формирование того языка, который позволил бы русской девушке написать такое письмо. И вовсе не удивительно, что Татьяна воспользовалась гораздо более разработанным французским лексиконом, позволявшим ей найти в нем все необходимые слова. Эквиваленты их на русском языке по силам было отыскать лишь такому поэту, как Пушкину, — вот он и дает свой «перевод», ставший замечательным образцом любовного послания в русской поэзии. Но главное в другом: Татьяна, воспитанная в деревне, впитала в себя русские обычаи, традиции, которые «хранили в жизни мирной» в семействе Лариных; она с детства полюбила русскую природу, навсегда оставшуюся для нее родной; она восприняла всей душой те сказки, народные предания, которые ей поведала няня. Другими словами, Татьяна сохранила живую, кровную связь с той «почвой», народной основой, которую полностью утратил Онегин. И не случайно, что Пушкин связывает эту потерю с условиями городской — петербургской — жизни героя. Именно там он, воспитанный иностранцами-гувернерами, захваченный вихрем пустой светской жизни, «заболел» пришедшей в Россию из Европы новой «болезнью»: Как Child-Harold, угрюмый, томный В гостиных появлялся он; . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Ничто не трогало его, Не замечал он ничего. Этот «недуг», «подобный английскому сплину», для которого Пушкин находит русское название — «хандра», — поразивший Онегина и приведший к охлаждению и разочарованию во всем, безусловно, связывается Пушкиным с тем, что на Западе определилось как «байронизм», или настроение «мировой скорби». Конечно, в «недуге» Онегина есть и чисто русские черты, есть и проявление его индивидуальных особенностей. Но в целом это — тот самый герой «с преждевременной старостью души», который становится характерным явлением именно для европеизированной части русского общества. Итак, небольшой экскурс в события романа, предшествующие сцене объяснения Онегина с Татьяной в саду, позволяет сделать определенные выводы, которые помогут правильно понять данный эпизод. С одной стороны, перед нами история, связанная с личной жизнью этих героев, определяемая их индивидуальными особенностями. Но за этим стоит более широкая проблема: могут ли понять друг друга эти столь разные люди, возможен ли их союз, или же они действительно говорят «на разных языках», а потому взаимопонимание невозможно? С самого начала объяснения Татьяны и Онегина совершенно различны. Татьяна была воспитана на сентиментальных французских романах, где всегда действовал благородный герой, способный на глубокое чувство и находящий свою любовь и счастье с преданной, чистой, прекрасной девушкой после многих бед и страданий. Она со всей силой своей искренней «русской души» не только полюбила Онегина, но и поверила в то, что он и есть ее герой, что их, как в этих романах, ждет счастливый финал — семейный союз. Она решилась на очень смелый шаг — первой в письме признаться в своей любви. И вот он явился. Как же бешено забилось сердце девушки, она хочет верить в возможность счастья и боится услышать иной «приговор». «Татьяна миго

м обежала» весь сад «и, задыхаясь, на скамью упала». Здесь и застает ее Онегин. Но как он отнесся ко всей этой истории? Мы знаем, «получив посланье Тани, / Онегин живо тронут был». Но еще ранее мы узнаем, что «убил он восемь лет» на светские романы, поначалу бурные и страстные, а потом ставшие лишь скучной обязанностью, способом занять «тоскующую лень», так что теперь не только «в красавиц он уж не влюблялся», но и вовсе «утратил жизни лучший цвет», потерял «чувствительность сердца». И все же… Искренний порыв Татьяны не остался без ответа, да и сама девушка давно уже обратила на себя его внимание своей неординарностью, глубиной натуры. И вот «в сладостный, безгрешный сон / Душою погрузился он. / Быть может, чувствий пыл старинный / Им на минуту овладел». Да, «пыл», но лишь «на минуту», к тому же «быть может». Как все это не похоже на состояние Татьяны перед решающим объяснением! Дальше Онегин выступает в привычной для него роли: он, умудренный жизненным опытом, вполне разбирающийся в «науке страсти нежной», рассудил, что не к лицу ему обманывать «доверчивость души невинной». Это неблагородно, да и последствия могут быть не слишком приятны для него — это все же деревня, где приняты несколько иные нормы поведения, чем в столице. Так вполне рационально он и подходит к тому разговору, который предстоит. Недаром потом Татьяна, уже тоже умудренная опытом светской жизни, с ужасом вспоминает это объяснение в саду: И нынче — боже! Стынет кровь, Как только вспомню взгляд холодный И эту проповедь… Татьяна нашла здесь очень верное определение монолога Онегина в саду — это холодная «проповедь», урок, который столичный франт решил преподать бедной провинциалке, а заодно и немного покрасоваться. Зачем же иначе было ему говорить о том, как ему мила искренность Татьяны, как она «в волненье привела / Давно умолкнувшие чувства»? Затем он добавляет, что видит в ней свой «прежний идеал» и только ее мог бы избрать себе в супруги — правда, звучит это лишь в сослагательном наклонении. А под конец своего нравоучения он еще и чуть-чуть обнадежил несчастную Татьяну: Я вас люблю любовью брата И, может быть, еще нежней. Да, привычки «коварного обольстителя», покорителя женских сердец так быстро не уходят. Но есть в этом монологе и нечто совсем иное: недаром сам герой называет его «исповедью». Действительно, несмотря на некоторое позирование, Онегин говорит о своем подлинном внутреннем состоянии, о своих взглядах на жизнь, даже высказывает довольно критичную самооценку: Но я не создан для блаженства; Ему чужда душа моя; Напрасны ваши совершенства: Их вовсе не достоин я. Почему же все-таки он «не создан для блаженства» семейной жизни? Теперь самое время вспомнить о том, что этот герой, как уже говорилось, напрямую связан с романтизмом, точнее, с его особым проявлением — «байронизмом». Для такой личности свобода превыше всего, она не может быть ограничена ничем, в том числе и семейными узами: Когда бы жизнь домашним кругом Я ограничить захотел… Именно «ограничить», а вовсе не найти родную душу в любимом человеке, как думает Татьяна. Вот она, разница двух жизненных систем, сформированных в разных культурно-этических традициях. Видимо, Татьяне будет трудно понять эту позицию «современного героя», о котором так точно сказал Пушкин: Все предрассудки истребя, Мы почитаем всех нулями, А единицами — себя. Мы все глядим в Наполеоны… Но именно таков Онегин, нисколько не обращающий внимания на чувства бедной девушки, которая, «сквозь слез не видя ничего, / едва дыша», молча слушает беспощадный урок своего неожиданного учителя. Ему самому кажется, что эта «наука» поможет Татьяне в дальнейшей жизни: Полюбите вы снова: но… Учитесь властвовать собою; Не всякий вас, как я, поймет, К беде неопытность ведет. По сути, Онегин прав: ведь Татьяне мог повстречаться и вовсе бессовестный человек. Да и Пушкин так комментирует эту сцену: Вы согласитесь, мой читатель, Что очень мило поступил С печальной Таней наш приятель; Не в первый раз он тут явил Души прямое благородство… Что ж? Нам остается только согласиться с автором? Но сам он дальше даст читателю возможность увидеть проявление жестокости и эгоизма Онегина во всей их неприглядности — я имею в виду сцену именин и историю дуэли с Ленским. А разве в объяснении с Татьяной в саду нет этой жестокости и даже бессердечия? С каким упоением расписывает он перед наивной девушкой «ужасы» семейной жизни! Где же его чуткость и деликатность, которые он вполне может проявить — когда хочет. Ведь, говоря с пылким романтиком-мечтателем Ленским, «он охладительное слово / В устах старался удержать», хоть в душе и посмеивался над ним. Но нет, с Татьяной он суров, он «вошел в роль», и она ему нравится, а о том, что при этом может чувствовать Татьяна, Онегин как-то позабыл. Должны были произойти страшные события, чтобы в представлениях героя что-то поколебалось. Смерть Ленского — вот цена его преобразования, цена, может быть, слишком высокая. «Окровавленная тень» друга пробуждает в нем застывшие чувства, совесть гонит его из этих мест. Нужно было пережить все это, «проездиться по России», чтобы осознать, что свобода может стать «постылой», чтобы возродиться для любви. Только тогда ему станет немного понятнее Татьяна с ее «русскою душою», с ее безупречным нравственным чувством. И все же и тогда между ними останется огромная разница: Онегину, упоенному своей вновь обретенной способностью любить и страдать, непонятно, что любовь и эгоизм несовместимы, что нельзя жертвовать чувствами других людей. Как и тогда, в саду, в последней сцене романа снова преподан урок — только теперь дает его Татьяна Онегину, и это урок любви и верности, сострадания и жертвенности. Сможет ли усвоить его Онегин, как когда-то Татьяна смиренно приняла его «уроки»? Автор ничего нам об этом не говорит — финал романа открыт. А вопрос обращен ко всем читателям — и к нам тоже. Какие «уроки» мы получили? Наверное, самый главный из них — это умение быть чутким к другому человеку, даже совершенно не похожему на тебя, умение преданно и искренне любить, стремиться понимать другого, сострадать ему — и чуть меньше любить самого себя. А еще эта сцена в саду учит нас любить и понимать прекрасное, потому что, как бы мы ее ни истолковывали, она создана рукой удивительного мастера, навсегда запечатлевшего этот темный сад в вечерней тишине, скамью в густых зарослях старых деревьев и девушку, сидящую на ней и смиренно внимающую словам своего любимого.