Некрасов и Тургенев, Гончаров и Островский, Толстой и Достоевский писали свои произведения на языке Пушкина, в созданной этим языком системе национальных ценностей. Гений Пушкина, как незримый дух, обнимает собой и осеняет нашу классику не только XIX, но и XX века. «Пушкин - наше все, - сказал Аполлон Григорьев. - В Пушкине надолго, если не навсегда, завершился, обрисовавшись широким очерком, весь наш душевный процесс… Пушкин, везде соблюдавший меру, сам - живая мера и гармония». Красота, Добро и Правда в представлении Пушкина вечны, нити этого триединства в руках Творца. На земле они не представлены во всей полноте, их можно лишь почувствовать как сокровенную тайну в минуты поэтических вдохновений. В стихотворении "Поэт". Пушкин отрекается от авторской гордыни, он говорит о том, что в повседневной жизни поэт не отличается от всех смертных и грешных людей: он малодушно предается «заботам суетного света», душа его порою «вкушает хладный сон», и «меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он». Всех удивляло в Пушкине отсутствие тщеславия и самомнения, его умение быть равным с любым человеком, его русское простодушие. Пушкин не кичился своим талантом, ибо он видел в нем Божий дар, данный ему свыше. По отношению к этому дару Пушкин, как смертный человек, испытывал высокое, почти религиозное благоговение, и свой гений он не считал сугубо личным достоинством и заслугой: Но лишь Божественный глагол До слуха четкого коснется, Душа поэта встрепенется, Как пробудившийся орел. Круг юношеских знакомств Пушкина охватывает буквально все слои общества: он вращается в свете, посещает петербургские ресторации, блещет на великосветских балах «огнем нежданных эпиграмм», становится завзятым театралом, «почетным гражданином кулис». В глазах лицейских друзей, уже членов тайного общества «Союз благоденствия», он предстает как человек легкомысленный и несерьезный. Лучший приятель И. И. Пущин отказывается понимать, как Пушкин «может возиться с этим народом». Но такая «неразборчивость» и широта охвата жизни была необходима национальному поэту. Шло накопление жизненных впечатлений, которое даст цвет и плод потом, в реалистическом романе «Евгений Онегин». В юности определяются и политические симпатии Пушкина, обретающие в его творчестве полнозвучный и живой поэтический голос. Авторитетом юного Пушкина был Петр Яковлевич Чаадаев, с которым он познакомился еще в лицейские годы: гусарский лолк, где служил Чаадаев, стоял в Царском Села, а встретились они впервые в доме Карамзина. Дружба Пушкина с Чаадаевым еще более окрепла в петербургский период. Петр Яковлевич был на пять лет старше Пушкина и к моменту встречи с ним прошел суровую жизненную школу. Вместе с тем этот человек был подвержен приступам глубокого сомнения в перспективах назревавших в России общественных перемен. Пушкинское послание «К Чаадаеву» проникнуто стремлением юного поэта воодушевить старшего друга, вывести его из состояния душевной депрессии: Товарищ, верь: взойдет она, Звезда пленительного счастья, Россия вспрякет ото сна, И на обломках самовластья Напишут наши имена! Гражданские стихи Пушкина - живые, полнокровные, дышащие высоким поэтическим напряжением молодости, свежести рвущихся из груди поэта чувств. Эта невиданная до Пушкина полнота и гармоничность жизненных ассоциаций, внутренних соотнесений и связей различных стихий бытия - частной и исторической, интимной и гражданской - и делает его лирику живой, полнокровной, свободной от холодной, отвлеченной риторики. В Пушкине впервые произошло органическое слияние поэта с гражданином, положившее начало мощной традиции отечественной гражданской лирики, которая получит продолжение и развитие в творчестве Некрасова и поэтов его школы. Что же касается политической направленности этих стихов, то ее не следует преувеличивать, как это было в работах о Пушкине на протяжении многих десятилетий, Эти стихи направлены не против самодержавия, а против самовластия. Пушкин никогда не подвергал сомнению монархические основы русской государственности, но резко выступал против любого отклонения от этих основ, как это и произошло в послании «К Чаадаеву», в оде «Вольность», в стихотворении «Деревня». Оду «Вольность» Пушкин написал в конце 1817 года на квартире братьев Тургеневых, окна которой выходили на Михайловский замок, где был убит Павел I, Приди, сорви с меня венок, Разбей изнеженную лиру… Хочу воспеть Свободу миру, На тронах поразить порок. Владыки! вам венец и трон Дает Закон - а не природа; Стоите выше вы народа, Но вечный выше вас Закон. Революционное вероломство Пушкиным приравнено к тиранствующему самовластию. Он проводит скрытую параллель между казнью Людовика во время Великой французской революции и гибелью Павла I от рук наемных убийц во дворце, который виден поэту «грозно спящим средь тумана». Не оправдывая тирании Павла, Пушкин не приветствует способы избавления от нее: О стыд! О ужас наших дней! Как звери, вторглись янычары!.. Падут бесславные удары… Погиб увенчанный злодей. Пушкин вступает в литературное общество «Зеленая лампа», возникшее как продолжение старого «Арзамаса». Сохранив некоторые «арзамасские» традиции - атмосферу легкой шутки, свободу от всякой официальности, - оно было более политизированным: посвященные в дело декабристы считали «Зеленую лампу» негласным филиалом «Союза благоденствия». Летом 1819 года Пушкин навестил родовую усадьбу Михайловское. Итогом этого события явилось стихотворение «Деревня». Оно очень динамично: движутся чувства поэта, изменяясь у нас на глазах, движутся, как в панораме, картины деревенской жизни. Стихотворение открывается резким противопоставлением суетного и порочного мира столичной жизни с роскошными пирами, забавами и заблуждениями миру русской деревни с шумом дубрав, с тишиной полей, с «вольной праздностью - подругой размышлений». Юношеская вольность и свобода нашли полнокровное художественное воплощение в последнем произведении петербургского периода - в поэме «Руслан и Людмила». С удивительной легкостью и свободой Пушкин преодолевает барьеры между своим и чужим, прошлым и настоящим, высоким и низким. Теплый, все принимающий юмор Пушкина сглаживает в повествовании острые углы, узаконивает неожиданные и дерзкие переходы от серьезного к смешному, от исторического к частному, от западноевропейского к русс