Лирические отступления в поэме Гоголя Мертвые души

Лирические отступления в поэме Гоголя Мертвые души

Книгу «Мертвые души» Гоголя можно по праву назвать поэмой. Это право дает особая поэтичность, музыкальность, выразительность языка произведения, насыщенного такими образными сравнениями и метафорами, какие можно встретить разве что в поэтической речи. А главное – постоянное присутствие автора делает это произведение лиро-эпическим. Лирическими отступлениями пронизано все художественное полотно «Мертвых душ». Именно лирические отступления обусловливают идейно-композиционное и жанровое своеобразие поэмы Гоголя, ее поэтическое начало, связанное с образом автора. По мере развития сюжета появляются новые лирические отступления, каждое из которых уточняет мысль предыдущего, развивает новые идеи, все более проясняет авторский замысел. Примечательно, что «мертвые души» насыщены лирическими отступлениями неравномерно. До пятой главы попадаются лишь незначительные лирические вставки, и только в конце этой главы автор помещает первое крупное лирическое отступление о «несметном множестве церквей» и о том, как «выражается сильно русский народ». Это авторское рассуждение наводит на такую мысль: здесь не только прославляется меткое русское слово, но и Божье слово, одухотворяющее его. Думается, и мотив церкви, который впервые в поэме встречается именно в этой главе, и отмеченная параллель народного языка и Божьего слова, указывают на то, что именно в лирических отступлениях поэмы концентрируется некое духовное наставление писателя. С другой стороны, в лирических отступлениях выражен широчайший диапазон настроений автора. Восхищение меткостью русского слова и бойкостью русского ума в конце 5 главы сменяется грустно-элегическим размышлением об уходящей юности и зрелости, об «утрате живого движения» (начало шестой главы). В конце этого отступления Гоголь прямо обращается к читателю: «Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом! Грозна, страшна грядущая впереди старость, и ничего не отдает назад и обратно!». Сложная гамма чувств выражена в лирическом отступлении в начале следующей седьмой главы. Сопоставляя судьбы двух писателей, автор с горечью говорит о нравственной и эстетической глухоте «современного суда», который не признает, что «равно чудны стекла, озирающие солнцы и передающие движенья незамеченных насекомых», что «высокий восторженный смех достоин стать рядом с высоким лирическим движеньем». Здесь автор провозглашает новую этическую систему, поддержанную потом натуральной школой, – этику любви-ненависти: любовь к светлой стороне национальной жизни, к живым душам, предполагает ненависть к негативным сторонам бытия, к мертвым душам. Автор прекрасно понимает, на что он обрекает себя, встав на путь «обличения толпы, ее страстей и заблуждений», – на гонения и травлю со стороны лжепатриотов, на неприятие соотечественников, – но мужественно избирает именно этот путь. Подобная этическая система заставляет художника воспринимать литературу как орудие исправления человеческих пороков в первую очередь очищающей силой смеха, «высокого, восторженного смеха»; современный суд не понимает, что смех этот «достоин стоять рядом с высоким лирическим движеньем и что целая пропасть между ним и кривляньем балаганного скомороха». В финале этого отступления настроение автора резко меняется: он становится возвышенным пророком, его взору открывается «грозная вьюга вдохновенья», которая «подымется из облеченной в святой ужас и в блистанье главы», и тогда его читатели «почуют в смущенном трепете величавый гром других речей». Автор, болеющий за Россию, видящий в своем литературном труде путь к улучшению нравов, наставлению сограждан, искоренению порока, показывает нам образы живых душ, народа, который и несет в себе живое начало. В лирическом отступлении в начале седьмой главы на наших глазах оживают крестьяне, купленные Чичиковым у Собакевича, Коробочки, Плюшкина. Автор, как бы перехватывая внутренний монолог своего героя, говорит о них, как о живых, показывает воистину живую душу умерших или беглых крестьян. Здесь предстает не обобщенный образ русских мужиков, а конкретные люди с реальными чертами, подробно выписанными. Это и плотни

к Степан Пробка – «богатырь, что в гвардию годился бы», который, возможно, исходил всю Русь «с топором за поясом и сапогами на плечах». Это Абакум Фыров, который гуляет на хлебной пристани с бурлаками и купцами, наработавшись под «одну бесконечную, как Русь, песню». Образ Абакума указывает на любовь русского народа к свободной, разгульной жизни, гуляньям и веселью, несмотря на подневольную крепостную жизнь, тяжкий труд. В сюжетной части поэмы мы видим другие примеры народа, закрепощенного, забитого и социально приниженного. Достаточно вспомнить яркие образы дяди Митяя и дяди Миняя с их суетой и неразберихой, девочки Пелагеи, которая не может отличить, где право, где лево, плюшкинских Прошки и Мавры. Но в лирических отступлениях мы находим авторскую мечту об идеале человека, каким он может и должен быть. В заключительной 11 главе лирико-философское раздумье о России и призвании писателя, чью «главу осенило грозное облако, тяжелое грядущими дождями», сменяет панегирик дороге, гимн движению – источнику «чудных замыслов, поэтических грез», «дивных впечатлений». Так две важнейшие темы авторских размышлений – тема России и тема дороги – сливаются в лирическом отступлении, которое завершает первый том поэмы. «Русь-тройка», «вся вдохновенная Богом», предстает в нем как видение автора, который стремится понять смысл ее движения; «Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа». Образ России, созданный в этом заключительном лирическом отступлении, и риторический вопрос автора, обращенный к ней, перекликается с пушкинским образом России – «гордого коня», – созданным в поэме «Медный всадник», и с риторическим вопросом, звучащим там: «А в сем коне какой огонь! Куда ты скачешь, гордый конь, / И где опустишь ты копыта?». И Пушкин, и Гоголь страстно желали понять смысл и цель исторического движения России. И в «Медном всаднике», и в «Мертвых душах» художественным итогом размышлений каждого из писателей стал образ неудержимо мчащейся страны, устремленной в будущее, не повинующейся своим «седокам»: грозному Петру, который «Россию поднял на дыбы», остановив ее стихийное движение, и «небокоптителям», чья неподвижность резко контрастирует с «наводящим ужас движеньем» страны. В высоком лирическом пафосе автора, устремленного мыслями в будущее, в его размышлениях о России, ее пути и судьбе, выразилась важнейшая идея всей поэмы. Автор напоминает нам о том, что скрывается за изображенной в 1 томе «тиной мелочей, опутавших нашу жизнь», за «холодными, раздробленными повседневными характерами, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога». Он недаром в заключении 1тома говорит о «чудном, прекрасном далеке», из которого смотрит на Россию. Это эпическая даль, притягивающая его своей «тайной силой», даль «могучего пространства» Руси и даль исторического времени: «Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему?» Герои, изображенные в повествовании о «похождениях» Чичикова, лишены подобных качеств, это не богатыри, а обычные люди с их слабостями и пороками. В поэтическом образе России, созданном автором в лирических отступлениях, для них не находится места: они словно умаляются, исчезают, подобно тому, как «точки, значки, неприметно торчат среди равнин невысокие города». Только сам автор, наделенный знанием истинной Руси, «страшною силою» и «неестественной властью», полученной им от русской земли, становится единственным подлинным героем 1тома поэмы. Он предстает в лирических отступлениях как пророк, несущий свет знания людям: «Кто же, как не автор, должен сказать святую правду?» Но, как сказано, нет пророков в своем отечестве. Голос автора, прозвучавший со страниц лирических отступлений поэмы «Мертвые души», мало кем из его современников был слышен, и еще меньше кем понят. Гоголь пытался потом донести свои идеи и в художественно-публицистической книги «Выбранные места из переписки с друзьями», и в «Авторской исповеди», и – главное – в последующих томах поэмы. Но все его попытки достучаться до умов и сердец современников оказались тщетны. Как знать, может быть, только сейчас настало время открыть настоящее гоголевское слово, и сделать это предстоит уже нам.