Вечные проблемы человеческого бытия в лирике Гумилева
Вечные проблемы человеческого бытия в лирике Гумилева
Для русской поэзии «серебряного века» характерны постоянные художественные искания, осмысление классического наследия и современной истории, утверждение авангардных идей. Литературными наставниками поэтов-модернистов были писатели и поэты «золотого века» — В. Шекспир, А. Пушкин, Ф. Тютчев. В 1910 году на смену символизму приходит новое течение — акмеизм. К числу поэтов-акмеистов принадлежали Николай Гумилев, Анна Ахматова, Осип Мандельштам. Слово «акмеизм» означало высшую степень чего-либо, расцвет. Акмеисты призывали вглядываться не в заоблачный мир, а в окружающую действительность, заново взглянуть на мир. Они возвестили о «возвращении на землю », интересе к жизни во всех ее направлениях, мужественном и твердом взгляде на действительность. В стихотворении «Искусство» Гумилев подтвердил это: И сами боги тленны, Но стих не кончит петь, Надменный, Властительней, чем медь. Как и каждого большого поэта, Гумилева волновали вечные проблемы человеческого бытия, на эти вопросы он искал свои оригинальные ответы. Для путешественника и добровольного скитальца Гумилева многокрасочные впечатления от старинных и древних городов Европы, Африки, Малой Азии значили очень многое — он ими жил, дышал, питал свое воображение и мысль. Эти впечатления, в частности, внесли в сознание поэта убеждение, ставшее затем философским средоточием всей его поздней лирики: об огромности и безграничности мира, безмерности не только территориальной, но и временной, растянувшейся на сотни и тысячи лет. Все чаще в стихотворениях он стал ощущать время как нечто безусловно единое, где и прошлое, и настоящее сосуществуют в сегодняшнем мире. В сборнике «Огненный столп» (1921) поэт размышляет о жизни и смерти, о любви и ненависти, о добре и зле, поднимаясь до философских высот и оставаясь при этом предельно земным. Его мысли о душе, пронизывающие почти все стихотворения, — потребность осмысления именно земного пути. Так, стихотворение «Память» посвящено как бы общему обзору биографии самого поэта. Подобно современным нейропсихологам, установившим реальность одномоментных срезов жизни, которые существуют в памяти человека, называя их «душами», меняющимися при том, что единым остается только тело, — «Мы меняем души, не тела». Начинает Гумилев с ранних воспоминаний своего детства: Самый первый: некрасив и тонок, Полюбивший только сумрак рощ, Лист опавший, колдовской ребенок, Словом останавливавший дождь, Дерево да рыжая собака, Вот кого он взял себе в друзья… Время, проведенное наедине с собакой и растениями, сменяется совершенно отличным от него срезом жизни, изображенным иронично и отчужденно. Этот, следующий, образ поэта, или «душа», сменяющая душу ребенка, зрелому Гумилеву несимпатичен: И второй… любил он ветер с юга, В каждом шуме слышал звоны лир, Говорил, что жизнь — его подруга, Коврик под его ногами — мир, Он совсем не нравится мне, это Он хотел стать богом и царем, Он повесил вывеску поэта Над дверьми в мой молчаливый дом. Стихотворение «Память» — это попытка подвести итоги. Поэт размышляет о своей судьбе: вот таким я был, вот этим жил, к этому стремился, но — останется ли все это, тем ли оно было, чтобы остаться? В стихотворении «Заблудившийся трамвай» наиболее наглядно и четко выражена мысль об одновременном существовании в душе человека разных времен и пространств. Его лирический сюжет начинается на «улице незнакомой», откуда трамвай «по трем мостам» уносит поэта «через Неву,
через Нил и Сену» после того, как едущие на нем «обогнули стену» и «проскочили сквозь рощу пальм». Смещение и соединение всех земных мест сопровождаются таким же смещением времен. Особенно это заметно там, где речь идет о событии недавнего прошлого: И, промелькнув у оконной рамы, Бросит нам вслед пытливый взгляд Нищий старик, — конечно, тот самый, Что умер в Бейруте год назад. На вопрос «Где я?» сердце поэта отвечает: …Видишь вокзал, на котором можно В Индию духа купить билет. Поэт во многих стихах, входящих в последние сборники — «Рабочий», «Священные плывут и танут ночи…», «Я и вы», «Память » — предсказывал свою смерть. Так, строфы в «Заблудившемся трамвае» представляют собой мрачное метафорическое предвидение смерти: Вывеска… кровью налитые буквы Гласят — зеленая — знаю, тут Вместо капусты и вместо брюквы Мертвые головы продают. В красной рубашке, с лицом как вымя, Голову срезал палач и мне, Она лежала вместе с другими Здесь, в ящике скользком, на самом дне. Особый интерес в плане раскрытия философских взглядов поэта представляет «Поэма Начала». Одним из творческих толчков, побудивших Гумилева написать ее, было изучение вавилонского эпоса. Предания о волшебных землях обычно связаны со змееборством, с борьбой человека и Змея-Дракона. В «Поэме Начала» драконья смерть воплощается в жреце, который перед смертью Змея хочет выведать его секреты. Дракон отказывается передать свои знания жрецу и произносит речь, похожую на мысли самого Гумилева, высказанные им в стихотворении «Я и вы» от собственного имени, где поэт называет драконами своих слушателей: Не по залам и салонам Темным платьям и пиджакам — Я читаю стихи драконам, Водопадам и облакам. Дракон же, не желающий делиться секретами с человеком, говорит в «Поэме Начала»: Разве в мире сильных не стало, Что тебе я знанье отдам? Я вручу его розе алой, Водопадам и облакам. Непокорностью Дракон оказывается сродни самому Гумилеву, и поэма приобретает отчасти автобиографический характер. Смягчение древневосточного космогонического образа гибнущего Дракона с мотивами, касающимися судьбы самого поэта, осложнено и введением в текст магического заклинания «Он». Этот слог, столь важный для индийских, тибетских и других эзотерических школ, в европейской поэзии первой половины ХХ века приобрел новую значимость. У Гумилева только в час гибели Дракона человек с помощью слова стал влиять на мир. Описание космического действия «заповедного слова» сближает финал первой книги «Поэма Начала» со стихотворением «Слово». Это сознание того, что «Солнце останавливали словом, Словом разрушали города». А потому слово — это и откровение: Но забыли мы, что осиянно Только слово средь земных тревог, И в Евангелии от Иоанна Сказано, что слово это — Бог. В лирике Гумилева нашли гениальное воплощение вечные проблемы человеческого бытия: жизнь и смерть, индивидуальное духовное развитие личности и ее взаимосвязь с другими людьми, с прошлым и современностью. Гумилеву не были чужды гуманистические традиции русской лирики. Поэт славит силу человеческого духа, мощь разума («Поэма Начала»), утверждает уникальность и ценность каждой личности, каждого «я» («Звездный ужас», «Заблудившийся трамвай»), пытается поддержать сочувственным словом всех обитателей «родной, странной Земли», поддержать в их душах веру в свои чувства («Моим читателям»). Философская лирика поэта в целом оптимистична, он принимает мир во всем богатстве явлений, красок, звуков, славит жизнь, утверждает ее вечность.