Проблема духовных ценностей в рассказах Шукшина

Проблема духовных ценностей в рассказах Шукшина

В середине 40-х годов прошлого века, заканчивая статью пятую «Сочинения Александра Пушкина», — В. Г. Белинский заметил: «Наше время преклонит колени только перед художником, которого жизнь есть лучший комментарий на его творения, а творения — лучшее оправдание его жизни». В неостывающих спорах о Василии Шукшине, его месте и значении в современном искусстве, эти слова во многом объясняют тот общественный резонанс, который вызвала безвременная смерть писателя и который превратился в глубокий и устойчивый интерес ко всему, что сделано и сказано Шукшиным. Для Василия Шукшина деревня — не столько географическое понятие (хотя и географическое тоже), сколько социальное, национальное и нравственное, где проявляется весь сложнейший комплекс человеческих отношений. И как это бывает по непреложному человеческому закону, желание сказать свое слово о людях, которые близки, выливается в размышления о всей народной жизни. И Шукшин-писатель не одинок в этом восприятии мира русской деревни. В. Белов и В. Распутин, Е. Носов и Ф. Абрамов, В. Астафьев и С. Залыгин неоднократно подчеркивали, что нет проблем чисто деревенских, а есть — общенародные, общегосударственные. Именно так эти писатели понимают тему деревни, ибо там видят корни всей нации. Есть в художественной позиции Шукшина, в его размышлениях о деревне один аспект, я думаю, крайне современный — проблема духовных ценностей. Шукшин, может быть, как никто другой, много и упорно думает о том, почему деревня не всегда получает настоящую культуру и искусство, протестует против тех, кто создает так называемые «варианты произведения для села»: «Беда в том, что этот суррогат городской культуры оказывает огромное влияние на село» (вспомним хотя бы рассказы «Артист Федор Грай», «Крыша над головой» и др.). Движущими силами в произведениях Шукшина являются не внешние события. Сюжет у него только повод, чтобы начать разговор. Затем повод «исчезает», и «начинает говорить» душа, мудрость, ум, чувство. Все чаще герои Шукшина задумываются над основами бытия, все чаще обращаются к так называемым «вечным вопросам». В художественном мире Шукшина герою, который задумался, испытал потребность понять себя, уже ощутил внутреннюю дисгармонию души, но еще не умеет ответить на проклятые (они становятся у шукшинских героев именно «проклятыми») вопросы, принадлежит огромное место. Герои чувствуют неудовлетворенность, мучительный душевный непокой. Они мечутся. Ищут, думают. Жаждут. Не просто праздника, а праздника души. Как, например, герой рассказа «Верую!» Максим Яриков. Навалилась какая то особенная тоска на него, сорокалетнего, злого на работу мужика. Не может Максим сказать, что с ним происходит. Чувствует, что болит душа, но объяснить, почему, не может. Ненавидит он тех «людей, у которых нету души. Или она поганая». Думает, мается, страдает, размышляя о том, «а зачем все… Зачем живет он и люди вокруг него?». Услышал Максим Яриков, что к Лапшиным приехал «самый натуральный» поп, и пошел к нему узнать: «У верующих душа болит или нет?». Между попом и Максимом происходит разговор, истинно русский разговор, о смысле бытия, о добре и зле, о душе человеческой… И поп, которому «ничто человеческое не чуждо», предпринимает на глазах Максима нелегкую попытку осмысления истины. Всегда у Шукшина, как и в жизни, все непросто. Мучительные раздумья Максима роднят его с попом, и в то же время явное попово вольнодумие в трактовке известного постулата религии (Ведь сказал Христос: «Я есть Путь, Истина и Жизнь») сближает его с автором. Но у попа все-таки есть вера, есть свой суровый, могучий Бог. Имя ему — Жизнь. Более того, в душевной маете Максима поп видит весьма важный момент, можно сказать, социально важный: «Душа болит? Хорошо! Ты зашевелился, ядрена мать! А то бы тебя с печки не стащить с равновесием-то душевным». Шукшин постоянно углубляет социальный и нравственный аспект исследуемых конфликтов и ситуаций. Героев Шукшина начинают интересовать проблемы жизни и смерти вообще, в их философском смысле. Заставляя своего героя взглянуть на себя, на собственную жизнь, Шукшин часто предметом исследования берет тот момент душевного напряжения, сдвига, надлома, когда герою кажется, что силы и жизнь были им растрачены понапрасну, что спел он уже песню своей жизни, но спел плохо: «Жалко — песня-то была хорошая». Тревожные раздумья о смысле жизни окрашивались у Шукшина в разные тона, неразрешимые вопросы задавались с разной степенью напряженности: в них можно обнаружить трагическую безвыходность и светлую печаль, крик души «на пределе» и скорбные думы о конечности бытия, печальные мысли о сиюминутности человеческой жизни, в которой так мало места было красоте. Пафос творчества Шукшина видится, прежде всего, в постановке нравственных вопросов о судьбах и правах человеческой личности. В этой связи очень показательна сказка «До третьих петухов». Произведение начинается со спора персонажей русской классической литературы о том, может ли Иван-дурак, этот

«низкий» герой устного народного творчества, находиться в «высшем» обществе. Оказывается, не может, так как Иван должен доказать свое право на место в библиотеке, добыв справку у Мудреца, что он умный… Иван, подчиняясь чужой воле, отправляется за справкой. Впрочем, не совсем так. Не за справкой Шукшин отправил своего героя за тридевять земель, а набираться ума-разума, что подчеркнуто уже подзаголовком сказки. И отказом Ивана от справки-формальности, липы, которую ему предлагают черти. Этим можно объяснить и то, что шукшинскому Ивану-дураку, в отличие от фольклорного, не помогают чудесные силы, он все препятствия должен преодолеть сам. Иначе как ему набраться ума-разума? Вот Иван встречает на своем пути «избушку на курьих ножках, а вокруг кирпич навален, шифер, пиломатериалы всякие». Шукшин сразу сопрягает в сознании читателя условные, фантастические и вполне современные бытовые реалии. За повествованием о необычных злоключениях героя отчетливо проглядываются уродливые сцены современной автору жизни. В избушке ожидает Ивана и первое испытание — встреча с Горынычем, которая становится первой капитуляцией Ивана, первым отступлением перед злой силой, первым унижением на пути «за справкой». «В душу как вроде удобрение свалили, — грустно сказал он. — Вот же тяжко! Достанется мне эта справка…». Испытанное унижение оборачивается новой силой взрыва, и Иван, не обращая внимания на предупреждение встреченного по пути Медведя, отправляется к чертям. Надо сказать, что Иван так ни разу и не прислушался к мудрому голосу Ильи Муромца, который сердцем чует его беду. В этом также видна особенность шукшинской сказки, герой которой должен, повторяю, сам до конца пройти свой путь, чтобы понять, на что он способен. Важное место в сказке занимает Мудрец — образ-гротеск. Мудрец — это определенный социальный тип, паразитирующий на уважительном отношении к науке, он «имеет» власть, не снившуюся никакому фантасту: Мудрец может «разрешить» вулкану извергаться или считать «недействительным» любой факт. Мудрец привел Ивана в компанию современных бездельников, чтобы с его помощью развеселить Несмеянушку. И когда ему это не удалось, он пустился «на очень и очень постыдный выверт — решил сделать Ивана посмешищем», то есть решил унизить его. Тут впервые Иван выходит победителем и, пока молодые люди раздевают Мудреца в поисках «лишнего ребра», забирает печать. Вроде бы цель достигнута: добыта не справка даже, а знак власти Мудреца — печать. Но счастливым концом сказка не завершается. Шукшин отправляет своего Ивана в обратный путь, чтобы он прошел той же дорогой, по которой шагал к Мудрецу. Чтобы набраться ума-разума, Иван должен еще раз увидеть и понять, что оставил он после себя, безоглядно исполняя чужую волю — стремясь к справке. Счастливого финала в сказке Шукшина «До третьих петухов» явно нет: отнюдь не торжествующим победителем возвращается Иван в библиотеку. Ведь добытая печать оплачена дорогой нравственной ценой. Многие ключевые образы творчества Шукшина также связаны с природой его народного мироощущения. Разные мотивы, переплетаясь в его произведениях, становятся нравственно-философскими образами-символами, характерными чертами поэтики художника. Все это связано у Шукшина с такими вечными ценностями его мира, как совестливость, жалость, добро… Особое место среди человеческих ценностей занимает у Шукшина доброта. Он видел в способности чистого сердца к добру самое дорогое богатство: «Если мы в чем-нибудь сильны и по-настоящему умны, так это в добром поступке». Глубокая любовь к людям приводит художника к простой, казалось бы, мысли: жизнь только тогда будет прекрасной, когда люди будут делать добро и радовать друг друга. Вот и в «Калине красной », точно передавая мотив переворота, происходящего в душе Прокудина, Шукшин делает осознанный акцент на утверждении благотворной силы встречного добра, в безграничные запасы которого в народе он уверовал на всю жизнь. Среда прочих ценностей человеческого общежития жалость в мире Шукшина стоит рядом с добром. Пожалуй, у нас нет такого другого писателя, как Василий Шукшин, который бы постоянно, неутомимо, везде, где только можно, возвеличивал Жалость. Не только без Правды, Совести, Добра, но и без Жалости нельзя себе представить Шукшина. Шукшин сумел своими книгами задеть за живое, пробиться в наши души и заставить нас потрясенно спросить самих себя: «Что с нами происходит?». Не щадил себя, торопился, чтобы успеть сказать правду и этой правдой объединить, сблизить людей. Какой за всем этим труд! При жизни Шукшин становился легендой. Когда он ушел от нас, все поняли: «Мы — люди, потрясенные Шукшиным…». О чем еще может мечтать художник? Однако не это было для него основным, не культа своего творчества добивался писатель, он хотел научить нас вот чему: «Нам бы про душу не забыть. Нам бы немножко добрее быть… Мы один раз, уж так случилось, живем на земле. Ну, так и будь ты повнимательнее друг к другу, подобрее». Шукшин этим жил, в это верил, это проповедовал всем своим творчеством.