Андрей Платонов Рё Р РѕСЃСЃРёСЏ Откроем любую страницу РїСЂРѕР·С‹ Андрея Платонова — Рё, свыкнувшись немного СЃ единственным РІ своем СЂРѕРґРµ строем его речи, РјС‹ СЃРєРѕСЂРѕ начинаем узнавать что-то очень нам знакомое — СЃРѕ стеснением, СЃ ужасом, горечью, СЃРєРѕСЂР±СЊСЋ, печалью. «Как только Прокофий начинал наизусть сообщать сочинение Маркса, чтобы доказать поступательную медленность революции Рё долгий РїРѕРєРѕР№ Советской власти, Чепурный чутко худел РѕС‚ внимания Рё СЃ корнем отвергал рассрочку РєРѕРјРјСѓРЅРёР·РјР°… Однако Рё целый отряд большевиков РЅРµ РјРѕРі управиться СЃ остаточными капиталистами РІ двадцать четыре часа. Некоторые капиталисты просили, чтобы РёС… наняла Советская власть себе РІ батраки — без пайка Рё без жалованья, Р° РґСЂСѓРіРёРµ умоляли позволить РёРј жить РІ прошлых храмах Рё хотя Р±С‹ издали сочувствовать Советской власти. — Нет Рё нет, — отвергал РџРёСЋСЃСЏ, — РІС‹ теперь РЅРµ люди, Рё РїСЂРёСЂРѕРґР° переменилась… РњРЅРѕРіРёРµ полубуржуи плакали, прощаясь СЃРѕ СЃРІРѕРёРјРё предметами Рё останками. РџРёСЋСЃСЏ РЅРµ давал застаиваться РіРѕСЂСЋ полубуржуев РЅР° РѕРґРЅРѕРј месте: РѕРЅ выкидывал узлы СЃ РЅРѕСЂРјРѕР№ первой необходимости РЅР° улицу, Р° затем хватал поперек тоскующих людей СЃ равнодушием мастера, бракующего человечество…В». Слишком податливый, слишком готовый гнуться Рё ломаться язык, Рё слишком незащищенное перед заразительностью рассекающих живую жизнь лозунгов сознание — РІРѕС‚ что передает нам каждой страницей своей РїСЂРѕР·С‹ Платонов. Никто так, как РѕРЅ, РЅРµ показал этого стра
шного симбиоза — соединения российской адаптации марксизма с особой «идеальностью» русского народного сознания, готовностью к мечте о земном рае, о молочных реках и кисельных берегах. Заразительность лозунгов для тех, кто собирается их реализовать, — и подавляющая, неукоснительная сила этих лозунгов для тех, кто оказывается их жертвой. Беззольная равная готовность к насилию над собой и над другими. Об этом и пишет Платонов, об этом неустанно размышляет. Самое страшное, безысходное переживание — виновники есть, но оправдания самому себе все же нет. Кто бы ни подал сигнал к началу чудовищного действия разрушения «мира насилья», пошли на разрушение сотни тысяч, миллионы. Видим ли мы его героев в лицо — так, как видим героев Льва Толстого, Михаила Булгакова? Нет, никогда. Но жалко каждого. Легко, естественно-покорно расстается душа с телом у героев Платонова. Как-то некрепко привязаны к жизни русские люди, вроде бы и не очень дорожат ею. Один автор, кажется, в недрах его сочинений жалеет, жалеет всех, скорбит о всех, плачет о своей стране, мучительно размышляет. Когда мы сумеем жалеть каждого погибшего и погибающего, когда отвратимся с ужасом от своей дикой уверенности, что все можно сделать одним махом-приказом, танками, любым массированным насилием, когда в точном смысле слова одумаемся — тогда книги Платонова и будут прочитаны наконец как книги о неповторяющейся нашей истории.