Энциклопедия для детей. Всемирная история 1996г. 9

ФИЛИПП
IV
КРАСИВЫЙ

Филипп IV (1268—1314 гг.) — король Фран­ции с 1285 г. Продолжая дело своих предков, особенно деда, короля Людовика IX Святого, но в новых условиях и иными средствами, он стремился укрепить королевскую власть путём ос­лабления политического могущества крупных фео­далов и ликвидации власти Пап над Францией. Этими новыми условиями явились рост городов, усиление третьего сословия, т. е. формально всего непривилегированного населения страны, а фак­тически — городской верхушки; развитие нацио­нального самосознания французов. Новыми же средствами достижения целей централизации мо­нархии Филипп IV сделал подчинённый только ему аппарат управления, из людей незнатных и всем ему обязанных, и юридическое укрепление коро­левской власти на основе римского права в про­тивовес праву церковному и обычному, которые так или иначе ограничивали всевластие короны библей­скими заповедями или традицией. Именно при Филиппе высшие органы власти — Парижский парламент, Верховный суд и Счётная палата (каз­начейство) — из более или менее регулярных соб­раний высшей знати постепенно превратились в постоянно действующие учреждения, в которых служили в основном легисты — знатоки римского права, выходцы из среды мелких рыцарей или богатых горожан.

Стоя на страже интересов своей страны, король старался расширить её. Так, в 1295—1299 гг. он вёл борьбу с королём Англии Эдуардом I за герцог­ство Аквитанское (Гийень) на юго-западе Франции, которым английские короли владели как вассалы королей французских. Придравшись к формаль­ным нарушениям неопределённых феодальных прав, Филипп вызвал Эдуарда I в суд, зная, что тот, занятый войной с Шотландией, явиться не сможет, а это считалось серьёзным нарушением законов. Эдуард, опасаясь столкновения с Францией, пред­ложил Филиппу IV герцогство Аквитанское в залог на 40 дней как гарантию явки. Однако, заняв Гийень, Филипп отказался её возвращать. В 1299 г. ему всё же пришлось это сделать, т. к. с севера Франции угрожало графство Фландрия, также подвассальное французской короне, но союзное Англии.

Война между Францией и Фландрией началась ещё в 1297 г., когда Филипп разбил графа Фландрского в битве при Фюрне. В 1299 г. французский король занял почти всю Фландрию, опираясь на горожан, недовольных своим графом, а в 1301 г. пленил его самого. Но вскоре фламандцы, разочаро­ванные французским управлением, восстали про­тив Филиппа. 18 мая 1302 г. вошло в историю под названием «Брюггской заутрени» — в этот день произошло восстание жителей города Брюгге, сопровождавшееся истреблением французского гар­низона и находившихся в Брюгге французов. В от­вет на это Филипп двинул на Фландрию своё вой­ско. 11 июля 1302 г. в битве при Куртрэ впервые в истории пешее ополчение фламандских городов разбило наголову конное рыцарское войско. Сня­тые с убитых рыцарей шпоры были свалены на го­родской площади Куртрэ; это сражение получило название «битва золотых шпор». 18 августа 1304 г. в битве при местечке Мон-ан-Певель французская армия взяла реванш за поражение при Куртрэ. На следующий год фламандцы официально покори­лись французскому королю.

Во время войны с Англией и Фландрией обост­рился конфликт между Францией и папством. Про­тиворечия между ними обозначились ещё при Лю­довике Святом, который решительно отвергал лю­бое вмешательство Рима в дела Французского го­сударства и французской церкви. Однако глубокое благочестие Людовика не дало этим противоречиям превратиться в острый конфликт. Отношения меж­ду Филиппом и Папой Бонифацием VIII вначале были дружелюбными. Но в 1296 г. Папа издал бул­лу, категорически запрещавшую духовенству пла­тить налоги светским властям, а тем — требовать таковые без специального разрешения римской ку­рии. Это постановление было только одним из числа подобных, принимавшихся Папами на протяжении XI—XIII вв. и направленных на освобождение церкви из-под государственной власти и придание ей особого наднационального и надгосударственного статуса. Филипп, во-первых, нуждавшийся в деньгах для ведения войны с Англией и Фландрией и, во-вторых, считавший, что все сословия, в том числе духовенство, должны помогать своей стране, запретил в 1297 г. вывоз из страны золота и сереб­ра, чем лишил Папу всех церковных сборов и по­датей, поступавших из Франции. Бонифаций по­шёл на попятный, отменил буллу и даже в знак особого расположения к Франции канонизировал Людовика Святого. Однако мир продлился недолго. Король требовал, чтобы все подданные королевства подлежали единому королевскому суду, Папа же настаивал на особой юрисдикции церкви.

Филипп в борьбе с такой могущественной силой, как папство, решил опереться на нацию и созвал в апреле 1302 г. первые во французской истории Ге­неральные штаты — законосовещательное собрание представителей трёх сословий страны: духовенства, дворянства и третьего сословия. На этом собрании

272

"Филипп

IV

и Эдуард

I

Английский".

Миниатюра из "Больших французских хроник". 1286 г.

первый в истории Франции канцлер и хранитель печати из мирян Пьер де Флотт огласил составленный в резких тонах ответ Папе. Дворяне и горожане выразили полную поддержку королю. Духовенство вело себя осторожнее: оно лишь направило Бонифацию про­шение разрешить французским клирикам не участ­вовать в Соборе, созванном Папой для осуждения Филиппа. Бонифаций не согласился, но француз­ское духовенство всё же не было представлено на открывшемся осенью 1302 г. Соборе. Там Папа ог­ласил буллу «Единую Святую» (папские буллы име­новались по первым словам), в которой объявил, что полное подчинение Папе во всех делах, как ду­ховных, так и светских, является условием спасе­ния души. В 1303 г. Бонифаций VIII отлучил Фи­липпа от церкви и освободил его подданных от при­сяги. В ответ король созвал собрание высшего дво­рянства и духовенства, на котором новый канцлер и хранитель печати французского королевства Гийом Ногаре де Сен-Феликс обвинил Бонифация в ере­си и всевозможных злодействах. Филипп с согласия указанного собрания направил в Италию неболь­шой военный отряд во главе с Ногаре и врагом Папы Чьярой Колонна. Папа, узнав об этом, бежал из Ри­ма в г. Аланью (ныне — Ананьи). 7 сентября 1303 г. Ногаре и Колонна вступили в Аланью под француз­ским королевским знаменем и при поддержке жи­телей города арестовали Папу. Бонифаций проявил немалое мужество, отказываясь отречься от сана, несмотря на все угрозы. Некоторые хронисты ут­верждали, что Чьяра Колонна ударил Папу по лицу рукой, одетой в железную латную перчатку. Через несколько дней настроение горожан переменилось, они изгнали отряд Ногаре и освободили Папу. Одна­ко Бонифаций от перенесённых потрясений сошёл с ума и умер, по некоторым версиям, от голода, т. к. отказывался принимать пищу, боясь отравления. 10 месяцев спустя умер и его преемник Бене­дикт XI. В этой смерти молва обвиняла Филиппа, якобы повелевшего отравить нового Папу.

В 1305 г., после нескольких месяцев борьбы, на папский трон был возведён француз Бертран де Го, принявший имя Климента V. Этот Папа был во всём послушен Филиппу. Он полностью оправдал его по­зицию в конфликте с Бонифацием, снял с короля отлучение, но отказался исполнить требование Фи­липпа осудить покойного за ересь и противоестест­венные пороки и посмертно казнить — вырыть труп и сжечь. По требованию Филиппа в 1308 г. Кли­мент V перенёс папский престол из Рима в Ави­ньон, находившийся тогда на территории, не под­властной французскому королю непосредственно, но бывшей в сфере его влияния. Так началось «Ави­ньонское пленение Пап» (см. ст. «Папство»), когда римские первосвященники превратились во фран­цузских придворных епископов. Власть француз­ской короны над католической церковью стала поч­ти абсолютной, что проявилось, в частности, в су­дебном процессе над орденом тамплиеров (см. ст. «Рыцарские ордена»). Их обвинили в ереси, про­тивоестественных пороках, стяжательстве и союзе

с мусульманами, причём показания добывались с помощью жестоких пыток, а свидетельства, полу­ченные одним и тем же следователем от разных и не знакомых друг с другом лиц, совпадали иногда дословно.

В 1308 г. Филипп снова созвал Генеральные шта­ты, которые одобрили действия короля против хра­мовников. По Франции прокатилась волна процес­сов; Папа Климент V робко пытался протестовать, но в конце концов утвердил все обвинения против тамплиеров, признал законными их казни и в 1311 г. упразднил орден.

Расправившись с тамплиерами, Филипп вновь обратил свой взор в сторону Фландрии, где опять активизировались антифранцузские силы. Король решился на новый поход и из-за нехватки средств в третий раз созвал 1 августа 1314 г. Генеральные штаты, на этот раз для одобрения чрезвычайного налога, который дал бы средства для ведения войны с Фландрией. Именно с этого времени Генеральные штаты начинают влиять на финансовые дела стра­ны. Однако поход не состоялся — 20 ноября 1314 г. Филипп умер, скорее всего от инсульта. Но, по­скольку незадолго до короля скончались Папа Кли­мент V и канцлер Ногаре, осудившие тамплиеров на мученическую смерть, молва объяснила смерть Филиппа их проклятием либо отравлением, совер­шённым тамплиерами, мстившими за своих собра­тьев.

Короля Филиппа Красивого современники не любили, а насилие над Папой вызвало возмущение во всём христианском мире. Близкие к королю лю­ди боялись холодной, рассудочной жестокости это­го необыкновенно красивого и удивительно бес­страстного человека. Крупные феодалы не могли простить королю усиления центральной админист­рации, ограничения их прав, в том числе и права чеканить собственную монету, предпочтения, ока­зываемого королём безродным чиновникам. Подат­ное сословие возмущалось финансовой политикой короля. В стремлении наполнить казну Филипп продавал и сдавал в аренду различные должности, производил насильственные займы у городов, уменьшал количество золота в монете при сохра­нении её номинала, что приводило к инфляции и росту дороговизны; а чеканка монеты стала исклю­чительной привилегией государя. На политику ко­роля население отвечало восстаниями.

Семейная жизнь Филиппа Красивого была сча­стливой. В 1284 г. он вступил в брак с Жанной Наваррской (1270—1305), которая принесла мужу в приданое королевство Наварру и графство Шам­пань. У них было четверо детей: Людовик, король Наваррский (1289—1316), он же Людовик X Свар­ливый, король Франции с 1314 г.; Филипп, граф Пуатье (1291—1322), он же Филипп V Длинный, король Франции с 1316 г.; Изабелла (1292—1358), выданная в 1308 г. замуж за Эдуарда II (1281— 1327), короля Англии с 1307 г.; Карл, граф де ла Марш (1294—1328), он же Карл IV, король Фран­ции с 1322 г. После смерти Жанны Филипп не всту­пил в новый брак, несмотря на выгоднейшие пред-

274

ложения. Молва утверждала, что он так любил ко­ролеву, что после её смерти вообще не знал жен­щин.

Супружеская жизнь детей Филиппа и Жанны была не столь счастливой. Изабелла, ненавидевшая мужа, уделявшего жене гораздо меньше внимания, нежели своим фаворитам, приняла участие в мя­теже, вспыхнувшем в 1327 г. и стоившем Эдуар­ду II короны и жизни. Незадолго до смерти Филип­па, в 1314 г., разразился скандал, в котором были замешаны жёны его сыновей. Две из них были ули­чены в супружеской измене, а третья — в пособни­честве им. Первые были осуждены на пожизненное заточение, последняя — на покаяние в монастыре. Оглашение приговора принцессам-прелюбодейкам и казнь их любовников были произведены публич­но. Современники и потомки задавались вопросом:

почему король не пытался скрыть по­зора своей семьи? Ответа нет и поныне, ибо мысли и чувства Филиппа Краси­вого, этого предельно замкнутого и всегда невоз­мутимого человека, не были известны даже бли­жайшим его соратникам. Возможно, будучи пре­данным мужем, он ненавидел супружескую невер­ность; возможно, обладая чрезвычайно развитым чувством монаршьего достоинства, он полагал, что принцессы не имеют права на человеческие слабос­ти; возможно, считая королевскую власть ответст­венной за незыблемость законности в стране, он не­укоснительно требовал соблюдения законов (а пре­любодеяние считалось преступлением в средние ве­ка) от всех без исключения, невзирая на положе­ние. Во всяком случае, весьма вероятно, что это событие ускорило кончину Филиппа.

ДВОРЯНИН

Русское слово «дворянин» не совсем точно пе­редаёт смысл английских, французских, итальянских обозначений благородного чело­века, аристократа. В России «дворянином» счи­тался тот, кто держал «двор», усадьбу, имел земель­ные владения и крепостных. В Европе же начиная с XVI в. всё это уже не было обязательным — многие дворяне сохранили лишь воспоминания о замках и землях предков, давно жили в городах и свои доходы получали не от крестьянских оброков, а от службы королю. Главным же своим отличием от простых людей европейские дворяне считали особые человеческие качества — великодушие, от­вагу, верность данному слову, изящество речей и поступков, преданность королю. В Англии, напри­мер, дворяне так и называли себя — «джентльме­ны», что означало «приятные, культурные люди». Похоже именовали себя и дворяне Италии, Фран­ции. В большом ходу были и другие обозначения дворян: «кавалер», «шевалье». Все эти слова пере­водятся на русский язык как «рыцарь». Они сви­детельствовали о стремлении дворян подражать предкам, напоминали о происхождении большей их части от средневекового рыцарства.

Идеальный дворянин должен был походить и на героя рыцарских романов, и на персонажа антич­ной истории, и на христианского праведника. Не чужды ему были и представления о свободном раз­витии человеческой личности, о свободе мышления как условии этого развития — все эти идеи были высказаны гуманистами XV—XVI вв.

Все стороны личности дворянина должны были находиться в гармонии. Важно было заботиться о своей внешности: завивать волосы, с помощью ма­зей и притираний добиваться особой белизны кожи, умело подбирать костюм. Бедно одетые дворяне вы­зывали насмешку и осуждение; испанцы, к при­меру, за скромный наряд называли нидерландских дворян «гёзами», т. е. «оборванцами».

"Богатый модник и бродяга-оборванец". Гравюра. Конец

XVI

в.

Одежду расшивали золотыми нитями и драго­ценными камнями, иногда даже пряжки на обуви делали из бриллиантов; бывали костюмы ценой в целые состояния. Однако дворянин должен был об­наруживать и особое изящество в обхождении — пышно разодетые тупицы становились поводом для насмешек и издевательств. Дворянин мог позво­лить себе грубость только в разговорах с просто­народьем, с равным он обязан был беседовать лю­безно, даже если вызывал его на дуэль. Умение кра­сиво говорить ценилось высоко как никогда — поэ-

275

Настольные часы.

Германия

XVI

в.

Коробочки для пряностей.

ты и рассказчики собирали вокруг себя много бла­годарных слушателей и слушательниц, способных оценить и красоту стиля, и скрытые намёки на из­вестных всем лиц.

Особенную ловкость и умение дворянин прояв­лял, ухаживая за дамой. Выше всего при этом це­нилось сочетание грубости, даже наглости, с кокет­ливостью и жеманством. Настоящий кавалер знал, что его успех зависит от того, насколько ловко он может менять свои «маски» сообразно случаю. Та­кое поведение требовало немалого ума и хорошего знания людей не только от мужчин, но и от жен­щин. Наконец, кавалер должен был уметь петь, иг­рать на музыкальных инструментах, танцевать, плавать, ездить верхом, фехтовать, разбираться во всех видах оружия.

Многие дворяне неплохо знали латынь, изучали и писали научные и философские трактаты (вспом­ним француза Мишеля Монтеня, автора знамени­тых «Опытов»). Знатные дворяне покровительство­вали гуманистам и художникам, спасая их от пре­следований церковных и светских властей. Таких покровителей имели и Франсуа Рабле, и Мигель де Сервантес Сааведра, и Уильям Шекспир, и другие замечательные писатели XVI—XVII вв. Но даже те, кто не особенно прилежно изучал латынь — язык науки в те времена — и мало интересовался ху­дожественной литературой, нередко владели не­сколькими иностранными языками и обладали об­ширными познаниями в практических областях: агрономии, возведении военных сооружений, ар­тиллерии, морском деле. В некоторых странах Ев­ропы, например в Англии, дворяне активно зани­мались сельским хозяйством и торговлей, вводили технические усовершенствования, создавали агро­номические общества.

Дворяне, считавшие себя «лучшими людьми» тогдашней Европы, пытались первенствовать во всём. Они устанавливали моду в музыке и живопи­си, в нарядах и любви, завоёвывали неведомые прежде страны Америки, Африки и Дальнего Вос­тока, содержали на собственные средства академии наук. Дворяне ревниво охраняли свои особые пра­ва, «дворянскую честь», продолжая считать себя равными королям по происхождению и вынашивая планы свержения неугодных им правителей. Но эти претензии дворян на господство в политической и культурной жизни Европы имели всё меньше ос­нований — их материальное положение и полити­ческий авторитет в большинстве европейских стран с каждым десятилетием становились всё более шат­кими.

С 1500 г. дворянство потеряло многие из преж­них источников дохода. Приток огромных масс зо­лота и серебра из Америки привёл к тому, что день­ги в Европе начали стремительно дешеветь; денеж­ные оброки, которые дворяне получали с крестьян, не покрывали потребностей привыкших к роскоши аристократов. Усилившаяся королевская власть пресекала войны между отдельными феодальными

276

Дворяне.

Парадный

дверной

замок.

Столик для шитья

.

Мебель для сидения.

кланами — а ведь в прежние времена эти стычки многим давали возможность прожить за счёт грабе­жа владений противников. Наконец, королевская власть отнимает у феодалов и право сбора пошлин на дорогах и реках; теперь этим занимаются коро­левские чиновники в пользу монарха.

Бедность и непритязательность сельской жизни, а зачастую и полное обнищание заставляют дворян отправляться в большие города (а чаще всего в сто­лицу) на поиски доходного места на королевской службе. Вспомним д'Артаньяна, въехавшего в Па­риж нищим и сделавшего военную карьеру; вспом­ним главного героя книги французского писателя Теофиля Готье «Капитан Фракасс», покинувшего свою развалившуюся усадьбу и попавшего в ком­панию бродячих актёров... Многие, как знамени­тый испанский конкистадор Эрнан Кортес (см.ст. «Конкистадоры»), покидали родину и искали счас­тья в далёких заморских землях. Кортесу повезло, он стал сказочно богат, но везло далеко не всем. Большая часть дворян вынуждена была выбирать между полуголодным существованием в родовой усадьбе и ранней гибелью от пушечного ядра, ко­варного удара шпагой или отравленной индейской стрелы вдали от родного дома.

Попасть на королевскую службу было вовсе не просто. Такие города, как Париж, были переполне­ны бедными дворянами из провинций, съезжавши­мися туда в надежде на подачки от короля или мес­то в его гвардии. Но как ни богата была француз­ская корона, всё же и у неё не хватало средств на содержание всего дворянства Франции.

Непокорные, своенравные дворяне мало подхо­дили для исполнения должностей королевских судей и сборщиков налогов. Во всех странах Европы короли предпочитали набирать высших чиновни­ков из незнатных, но образованных и послушных богатых горожан. Правда, эти судьи и министры стремились купить себе дворянские титулы и сбли­зиться с настоящими дворянами, «дворянами шпа­ги» (самих же их называли «дворянами мантии», по длинным накидкам, которые носили судейские чиновники), но настоящего слияния старого и но­вого дворянства так и не произошло.

Александр Дюма, автор знаменитых «Трёх муш­кетёров», хорошо знал французскую историю XVI—XVII вв. Перед нами полная трудностей жизнь героев. Вот Портос, разбогатевший только после женитьбы на прокурорше — женщине обеспе­ченной, но неблагородного происхождения; Арамис

278

так же беден, как и его товарищ, и покупает сна­ряжение на деньги своей подруги.

В жилах Атоса течёт королевская кровь; он изя­щен, благороден, умён — это тот самый идеальный дворянин, о котором мы рассказывали раньше. Но при всех своих выдающихся качествах Атос небогат и вынужден вести жизнь наёмного солдата. Не­сколько раз он с иронией говорит о ничтожной цене человеческой жизни — ведь дворянин, состоящий на службе, не принадлежит сам себе, а полностью зависит от монаршьей воли.

Напомним, что при первой возможности трое друзей оставляют службу в полку мушкетёров; её продолжает лишь д'Артаньян, самый бедный и са­мый честолюбивый из всех. Атос же презирает суе­ту придворной жизни и ненавидит кардинала Ри­шелье (см. ст. «Ришелье»), ограничившего дворян­скую вольность, запретившего дуэли и во многом приравнявшего дворян к прочим сословиям.

Кавалер ордена Золотого Руна, утончённый аристократ, компанию которого в трактире состав­ляют грубые солдаты, — это, конечно, не вполне верный портрет дворянина XVII в. Он довольно сильно отличается от «идеального придворного», изображённого в знаменитом сочинении «Придвор­ный» итальянца Бальдассаре Кастильоне. Где же истина? Кто он, дворянин конца Средневековья и начала Нового времени, — подлинный творец ев­ропейской культуры, бесстрашный открыватель но­вого, высокообразованный человек, покровитель наук или в пух и прах разряженное ничтожество, потребитель, уступающий место новому передовому классу — буржуазии?

Проще всего сказать, что верны обе картины, но ни одна не точна до конца. Попробуем осветить фигуру дворянина несколько иначе, более беспристрастно.

Нет сомнений, что именно дворянская культура попыталась воплотить в жизнь идеал всесторонне развитого человека, являющегося полноценным членом общества и одновременно живущего богатой внутренней духовной жизнью (до этих пор средне­вековье противопоставляло эти стороны жизни в об­разах рыцаря и монаха). В то же время дворяне полагали, что достичь такой гармонии могут только те люди, которые наделены «врождённым благо­родством» и правом самостоятельно определять свою судьбу. Но вскоре оказалось, что личное со­вершенство человека не зависит от знатности его происхождения (об этом говорили, кстати, ещё ита­льянские гуманисты в XV в.).

Получается, что идеал всесторонне развитого че­ловека дворяне «подарили» новой Европе. Себе же они «оставили» чувство глубокого разочарования жизнью, неудовлетворённости и тоски. Со стороны могло показаться, что неверие в Бога, общий крити­ческий настрой и даже цинизм, распространившие­ся среди дворян, мешали поступательному движе­нию вперёд. Эти черты строя ума и души сильно раздражали фанатично верящих в Бога и в прогресс представителей буржуазии. Но со временем оказа­лось, что и эти чёрточки дворянского сознания при­годились новой Европе. Они пригодились тогда, когда прошли первые восторги от революционных перемен Нового времени, когда европейцы вновь задумались над своей исторической судьбой...

СРЕДНЕВЕКОВЫЙ КРЕСТЬЯНИН

Жизнь крестьян в средние века была суровой, полной лишений и испытаний. Тяжёлые налоги, разорительные войны и неурожаи зачастую лишали крестьянина самого необходи­мого и заставляли его думать только о выживании. Всего 400 лет назад в богатейшей стране Европы — Франции — путешественникам попадались дерев­ни, жители которых были одеты в грязные лох­мотья, обитали в полуземлянках, норах, вырытых в земле, и дичали настолько, что в ответ на рас­спросы не могли произнести ни одного членораз­дельного слова. Неудивительно, что в средние века был распространён взгляд на крестьянина как на полуживотное-полудьявола; слова «виллан», «виллания», обозначавшие сельских жителей, означали одновременно «грубость, невежество, скотство».

Не нужно думать, что все крестьяне в средне­вековой Европе походили на чертей или оборван­цев. Нет, у многих крестьян в сундуках были при­прятаны золотые монеты и нарядная одежда, которую надевали по праздникам; крестьяне умели повеселиться на деревенских свадьбах, когда пиво и вино лились рекой и все отъедались за целую череду полуголодных дней. Крестьяне были смет­ливы и хитры, они хорошо видели достоинства и недостатки тех людей, с которыми им приходилось сталкиваться в своей немудрёной жизни: рыцаря, купца, священника, судьи. Если феодалы смотрели на крестьян как на дьяволов, вылезающих из ад­ских нор, то и крестьяне платили своим сеньорам той же монетой: рыцарь, проносящийся по засе­янным полям со сворой охотничьих собак, проли­вающий чужую кровь и живущий за счёт чужого труда, казался им не человеком, а демоном.

Принято считать, что именно феодал был глав­ным врагом средневекового крестьянина. Отноше­ния между ними действительно были сложными. Сельские жители не раз поднимались на борьбу против своих господ. Они убивали сеньоров, гра­били и поджигали их замки, захватывали поля,

279

леса и луга. Самыми крупными из та­ких восстаний были Жакерия (1358 г.) во Франции, выступления под пред­водительством Уота Тайлера (1381 г.) и братьев Кетов (1549 г.) в Англии. Одним из важнейших со­бытий в истории Германии стала Крестьянская вой­на 1525 г.

Такие грозные всплески крестьянского недо­вольства были редкостью. Происходили они чаще всего, когда жизнь в деревнях становилась по-нас­тоящему невыносимой из-за бесчинств солдат, ко­ролевских чиновников или наступления феодалов на права крестьян. Обычно сельские жители умели ладить со своими господами; и те и другие жили по дедовским, стародавним обычаям, в которых были предусмотрены почти все возможные споры и не­согласия.

Крестьяне подразделялись на три большие груп­пы: свободные, поземельно зависимые и лично за­висимые. Свободных крестьян было сравнительно немного; они не признавали над собой власти ника­кого сеньора, считая себя свободными подданными короля. Они платили подати только королю и хо­тели быть судимы только королевским судом. Сво­бодные крестьяне часто сидели на бывших «ничь­их» землях; это могли быть расчищенные лесные поляны, осушенные болота или же земли, отвоё­ванные у мавров (в Испании).

Поземельно зависимый крестьянин по закону то-

"Крестьяне за работой". Французская миниатюра

XVI

в.

же считался свободным, но он сидел на земле, при­надлежащей феодалу. Подати, которые он выпла­чивал сеньору, рассматривались как плата не «с человека», а «с земли», которой он пользуется. Та­кой крестьянин в большинстве случаев мог поки­нуть свой клочок земли и уйти от сеньора — чаще всего его никто не удерживал, но идти-то ему было в основном некуда.

Наконец, лично зависимый крестьянин не мог покинуть своего господина, когда ему этого хоте­лось. Он душой и телом принадлежал своему сеньо­ру, был его крепостным, т. е. человеком, прикреп-

"Сельскохозяйственные работы" /пахота). Миниатюра

XIV

в.

280

лённым к сеньору пожизненной и нерасторжимой связью. Личная зависимость крестьянина выража­лась в унизительных обычаях и обрядах, показы­вающих превосходство господина над чернью. Кре­постные обязаны были выполнять на сеньора бар­щину — работать на его полях. Барщина была очень тяжела, хотя многие из обязанностей крепостных крестьян кажутся нам сегодня довольно безобид­ными: например, обычай дарить сеньору к Рождест­ву гуся, а к Пасхе — корзину яиц. Однако, когда терпению крестьян приходил конец и они брались за вилы и топоры, восставшие требовали наряду с отменой барщины и отмены этих повинностей, уни­жавших их человеческое достоинство.

Крепостных крестьян в Западной Европе к кон­цу средневековья оставалось не так уж много. Кре­стьян освобождали от крепостной зависимости вольные города-коммуны, монастыри и короли. Многие феодалы к тому же понимали, что разумнее строить отношения с крестьянами на взаимовыгод­ной основе, не притесняя их чрезмерно. Лишь край­няя нужда и обнищание европейского рыцарства после 1500 г. заставили феодалов некоторых стран Европы предпринять отчаянное наступление на крестьян. Целью этого наступления было восста­новление крепостной зависимости, «второе издание

"Сбор винограда". Со средневековой миниатюры

XIII

в.

крепостного права», но в большинстве случаев феодалам приходилось доволь­ствоваться тем, что они сгоняли кресть­ян с земли, захватывали пастбища и леса, восста­навливали некоторые старинные обычаи. Кресть­яне Западной Европы ответили на натиск феодалов чередой грозных восстаний и заставили своих гос­под отступить.

Главными врагами крестьян в средние века бы­ли всё же не феодалы, а голод, войны и болезни. Голод был постоянным спутником деревенских жи­телей. Раз в 2—3 года на полях обязательно слу­чался недород, а раз в 7—8 лет деревню посещал настоящий голод, когда люди ели траву и кору де­ревьев, разбредались кто куда, занимаясь ни­щенством. Часть населения деревень в такие годы вымирала; особенно тяжко приходилось детям и старикам. Но и в урожайные годы стол крестьянина не ломился от еды — пищу его в основном состав­ляли овощи и хлеб. Жители итальянских деревень брали с собой в поле обед, который чаще всего со­стоял из краюхи хлеба, ломтя сыра и пары луко­виц. Мясо крестьяне ели далеко не каждую неделю. Зато осенью на городские рынки и в замки феодалов из деревень тянулись возы, гружённые колбасами и окороками, головками сыра и бочками хорошего вина. У швейцарских пастухов существовал до­вольно жестокий, с нашей точки зрения, обычай: сына-подростка семья отправляла на всё лето од­ного в горы пасти коз. Еды из дома ему с собой не давали (лишь иногда сердобольная мать тайком от отца совала сыну за пазуху кусок лепёшки на пер­вые дни). Мальчик несколько месяцев пил козье молоко, ел дикий мёд, грибы и вообще всё, что он мог отыскать съедобного в альпийских лугах. Те, кто выживал в этих условиях, через несколько лет становились такими здоровяками, что все короли

"Пчеловодство ". Средневековая миниатюра

XV

в.

281

Европы стремились пополнять свои гвардии исключительно швейцарцами. Наиболее светлым в жизни европей­ского крестьянства был, наверное, период с 1100 по 1300 г. Крестьяне распахивали всё новые и новые земли, применяли различные технические нов­шества при обработке полей, учились садоводству, огородничеству и виноградарству. Еды хватало на всех, и количество населения в Европе быстро уве­личивалось. Не находившие себе дела в деревне крестьяне уходили в города, занимались там тор­говлей и ремёслами. Но к 1300 г. возможности раз­вития крестьянского хозяйства оказались исчерпа­ны — неосвоенных земель больше не было, старые поля истощались, города всё чаще закрывали во­рота перед незваными пришельцами. Прокор­миться становилось всё труднее, и ослабленные пло­хим питанием и периодическим голодом крестьяне становились первыми жертвами заразных болез­ней. Эпидемии чумы, терзавшие Европу с 1350 по 1700 г., показали, что количество населения до­стигло своего предела и возрастать оно уже не мо­жет.

В это время европейское крестьянство входит в сложную полосу своей истории. Опасности навали­ваются со всех сторон: кроме привычной угрозы го­лода это ещё и болезни, и жадность королевских сборщиков налогов, и попытки закрепощения со стороны местного феодала. Сельскому жителю при­ходится быть крайне осторожным, если он хочет выжить в этих новых условиях. Хорошо, когда в доме мало голодных ртов, поэтому крестьяне конца средневековья поздно женятся и поздно обзаводят­ся детьми. Во Франции в XVI—XVII вв. сущест­вовал такой обычай: сын мог привести в дом ро­дителей невесту только тогда, когда его отца или матери уже не было в живых. Две семьи не могли сидеть на одном земельном наделе — собранного урожая едва хватало и для одной пары с её потом­ством.

Осторожность крестьян проявлялась не только в планировании своей семейной жизни. Крестьяне, к примеру, с недоверием относились к рынку и пред­почитали сами производить необходимые им вещи, а не покупать их. Со своей точки зрения они безус­ловно, были правы, потому что скачки цен и хит­рости городских купцов ставили крестьян в слиш­ком сильную и рискованную зависимость от рыноч­ных дел. Только в самых развитых районах Европы — Северной Италии, Нидерландах, землях на Рей­не, вблизи таких городов, как Лондон и Париж, — крестьяне уже с XIII в. активно торговали на рын­ках сельскохозяйственными продуктами и покупа­ли там же необходимые им изделия ремесленников. В большинстве же других областей Западной Ев­ропы сельские жители вплоть до XVIII в. произ­водили всё необходимое в своих собственных хо­зяйствах; на рынки же приезжали лишь изредка, чтобы вырученными деньгами заплатить оброк сеньору.

До возникновения крупных капиталистических предприятий, выпускавших дешёвую и качественную одежду, обувь, предметы домашнего обихода, развитие капитализма в Европе мало затрагивало крестьянина, жившего в глубинке Франции, Ис­пании или Германии. Он носил самодельные дере­вянные башмаки, домотканую одежду, освещал своё жилище лучиной, нередко сам изготавливал посуду и мебель. Эти навыки домашнего ремесла, долго сохранявшиеся у крестьян, с XVI в. исполь­зовались европейскими предпринимателями. Цехо­вые уставы часто запрещали основывать новые про­изводства в городах; тогда богатые купцы разда­вали сырьё для обработки (например, вычёсывания пряжи) жителям окрестных деревень за небольшую плату. Вклад крестьян в становление ранней евро­пейской промышленности был немалым, и по-нас­тоящему мы начинаем оценивать его только сейчас.

Несмотря на то что им волей-неволей приходи­лось вести дела с городскими торговцами, крестья­не относились с опаской не только к рынку и купцу, но и к городу в целом. Чаще всего крестьянин ин­тересовался лишь событиями, происходившими в родной деревне, да ещё в двух-трёх соседних се­лениях. Во время Крестьянской войны в Германии отряды сельских жителей действовали каждый на территории своего небольшого округа, мало думая о положении соседей. Как только войска феодалов скрывались за ближайшим лесом, крестьяне чувст­вовали себя в безопасности, складывали оружие и возвращались к своим мирным занятиям.

Жизнь крестьянина почти не зависела от собы­тий, происходивших в «большом мире», — крес­товых походов, смены правителей на троне, споров учёных богословов. Гораздо сильнее на неё влияли ежегодные изменения, происходившие в природе, — смена времён года, дожди и заморозки, падёж и приплод скота. Круг человеческого общения кре­стьянина был невелик и ограничивался десятком-двумя привычных лиц, но постоянное общение с природой давало сельскому жителю богатый опыт душевных переживаний и отношений с миром. Многие из крестьян тонко чувствовали очарование христианской веры и напряжённо размышляли над отношениями человека и Бога. Крестьянин вовсе не был тупым и безграмотным идиотом, каким его изображали современники и некоторые историки много веков спустя.

Средневековье долгое время относилось к крес­тьянину пренебрежительно, как бы не желая заме­чать его. Стенные росписи и книжные иллюстрации XIII—XIV вв. редко изображают крестьян. Но уж если художники рисуют их, то обязательно за ра­ботой. Крестьяне чисто, аккуратно одеты; их лица больше похожи на тонкие, бледные лица монахов; выстроившись в ряд, крестьяне изящно взмахива­ют мотыгами или цепами для молотьбы зерна. Ко­нечно, это не настоящие крестьяне с лицами, об­ветренными от постоянной работы на воздухе, и ко­рявыми пальцами рук, а скорее их символы, при­ятные для глаза. Европейская живопись замечает настоящего крестьянина примерно с 1500 г.: Аль­брехт Дюрер и Питер Брейгель (так и прозванный «Мужицким») начинают изображать крестьян как

282

они есть: с грубыми полуживотными лицами, оде­тыми в мешковатые нелепые наряды. Любимый сю­жет Брейгеля и Дюрера — крестьянские пляски, дикие, похожие на медвежье топтание. Конечно, в этих рисунках и гравюрах много издёвки и пре­зрения, но есть в них и другое. Обаяние энергии и огромной жизненной силы, исходящее от крестьян, не могло оставить художников равнодушными. Лучшие умы Европы начинают задумываться о судьбе тех людей, которые держали на своих плечах

блестящее общество рыцарей, профес­соров и художников: языком крестьян начинают говорить не только веселя­щие публику шуты, но и писатели и проповедники. Прощаясь со Средневековьем, европейская культу­ра в последний раз показала нам крестьянина вовсе не согнувшимся за работой — на рисунках Альбрех­та Дюрера мы видим крестьян танцующих, тайно толкующих о чём-то друг с другом, и крестьян во­оружённых.

КОММУНА

…Когда жаркое средиземноморское солн­це стало понемногу склоняться к зака­ту и белые известняковые стены домов утратили свой ослепительный блеск, на улицах города появились кучки людей. Все они направ­лялись к коммунальному дворцу — небольшому зданию, в котором заседали городские власти. Поч­тенные старцы из самых родовитых семей занимали свои привычные места на каменных скамьях, располагавшихся в зале, выходившем прямо на ры­ночную площадь. Уже собралась толпа любопыт­ных: здесь скоро должно было начаться заседание коммунального суда.

Сегодня суд разбирал два дела. Первое из них касалось ссоры между двумя горожанами, закон­чившейся дракой. Второе было серьёзнее. Месяц назад в городе произошли столкновения между не­сколькими знатными родами, соперничавшими друг с другом. Нобили (так называли городскую знать) вывели на улицы и вооружили своих слуг, крестьян из соседних деревень и всю свою родню. Несколько богатых домов были разграблены и сож­жены. Теперь суд должен был наказать зачинщи­ков и возместить ущерб потерпевшим.

С первым делом коммунальные судьи разобра­лись довольно быстро. Многочисленные свидетели подтвердили, что два пополана (так называли прос­толюдинов) сцепились на людной улице и один из них побил другого. Судьи, однако, заявили, что штрафовать обидчика они не будут. «Потерпевший — не гражданин города, и коммуна не будет его защищать», — сказал главный судья. Он вспомнил и о том, что этот человек во время последней войны бежал из города, прихватив с собой всю семью и имущество, и о том, что он уклонился от уплаты особого налога на ремонт городских стен. Припом­нили потерпевшему даже то, что жену он выбрал не местную, а из соседнего города, да и бабка его была не здешнего рода. Коммуна отказалась счи­тать потерпевшего «своим» человеком и предоста­вила ему возможность искать правду где угодно. Собравшаяся толпа встретила такой приговор одоб­рительно: пусть все знают наперёд, что коммуну следует уважать, защищать её во время опасностей и вовремя платить налоги.

Второе дело потребовало долгого разбирательства, и приговор по нему был суровым. Нобили, за­чинщики смуты, навсегда изгонялись из города. Коммуна отбирала их дома и земли. Вернувшимся тайком грозила смертная казнь. Простолюдины, грабившие чужие дома, облагались немалыми де­нежными штрафами. Особо было рассмотрено дело нобиля, не участвовавшего в беспорядках, но с удо­вольствием наблюдавшего со стороны, как грабят и жгут дома его врагов. Он был наказан штрафом в 10 раз большим, чем бесчинствовавшие пополаны. «Благородный человек и вести себя должен по благородному», — заключил своё выступление ста­рик-судья.

Небо из ярко-голубого давно уже стало синим. Колокола городского собора сзывали христиан к ве­черней службе. Люди расходились, оживлённо об­суждая речи адвокатов, решения судей, судьбу осуждённых... Вряд ли нужно называть город, в котором всё это происходило. В XIII—XIV вв. по­добные сцены разыгрывались во многих городах Южной Франции и Италии. На севере Европы, в Германии, Швейцарии, Скандинавии, Северной Франции городские порядки довольно сильно от­личались от южных, средиземноморских, но ком­муны — вольные, самоуправляющиеся города — существовали и там.

Судебное заседание, свидетелями которого мы только что были, раскрывает перед нами несколько важных черт, придающих средневековой европей­ской коммуне неповторимый, своеобразный облик. Прежде всего коммуна — это община. Численность её невелика. Население средневекового города ред­ко превышало 3—5 тыс. человек. Поэтому многие горожане знали друг друга в лицо. Здесь трудно было спрятаться от соседей, схитрить, сделать что-то тайком. Люди зорко следили за своими сограж­данами и не упускали случая наказать тех, кто пре­небрегал своими обязанностями. Горожане знали, что они могут и должны подать свой голос, когда решается судьба человека, высказать своё мнение о нём.

Но коммуна была совсем не простой общиной. Она состояла из знатных и незнатных горожан. Первых называли по-разному: нобили, патриции, гранды, сеньоры, «большие», «сильные»; вторых — чаще всего просто «народ». И те и другие нена-

283

видели друг друга. Гранды время от времени грозились разрубить своими мечами пополанов, «как мясные ту­ши». Пополаны, лишённые права носить оружие, могли только жаловаться на знать в судах. Вот сло­ва одного из флорентийских пополанов, произне­сённые во время судебного заседания: «Гранды — это волки и хищные люди, которые хотят господ­ствовать над народом». Коммуна предъявляла к но­билям особые требования, строго наказывая их за междоусобные стычки и мятежи, трусость, прояв­ленную во время сражения. Совсем обойтись без грандов коммуна не могла: только они умели вести переговоры с иностранными государями, составля­ли рыцарское войско, покупали дорогие изделия местных ремесленников.

Противоречия между нобилями и пополанами выходили на поверхность не так уж и часто. Они больше походили на угли, тлеющие под толстым слоем пепла. Зато столкновения между разными ро­дами знати происходили почти ежедневно. Взаим­ные издёвки, ссоры в кабаках, драки между слу­гами легко перерастали в настоящие войны. Про­тивники запирались в высоких башнях дворцов, по­хожих на крепости, и проходящие по улицам го­рожане без удивления смотрели на град камней и стрел, которыми враги осыпали друг друга. Знат­ные роды как бы постоянно испытывали друг друга «на прочность». Те, кто не выдерживал этого ис­пытания, вытеснялись из коммунальных советов и судебных палат, лишались участия в выгодных тор­говых предприятиях. Этих людей переставали ува­жать и бояться. Спасти свою жизнь в таких усло­виях было не просто, и до преклонных лет дожи­вали сравнительно немногие отпрыски знатных се­мейств. Сигналом к побоищу могло стать любое не­осторожное движение. Один из флорентийских хро­нистов (составителей средневековых хроник) XIV в. рассказывает о таком случае. На похоронах знатной дамы присутствовали представители двух вражду­ющих партий. Все молча расселись: старики — на скамьях, молодёжь — на циновках у стен. Был жаркий летний день, и один из молодых людей лёг­ким движением смахнул пот со лба. Тут же несколь­ко десятков его врагов вскочили с мест, схватив­шись за кинжалы. Они восприняли жест юноши как сигнал к нападению. Немедленно взялась за ножи и другая сторона. С большим трудом стари­кам удалось развести врагов, запретив им устраи­вать побоище над гробом почтенной дамы.

Коммуну терзали не только вражда между но­билями и пополанами, кровавые счёты между от­дельными знатными родами. Недолюбливали друг друга и жители отдельных городских кварталов, и члены разных ремесленных цехов. В итальянском городе Сиене издевательские прозвища, которыми ещё в XIII в. наделяли друг друга жители разных частей города, продолжают употребляться и сейчас, причём слова эти известны даже трёхлетним малы­шам.

Итак, коммуна представляла собой общину, в которой все зависели от всех и все воевали против

всех. Острые столкновения были неизбежны: слиш­ком тесно были «прижаты друг к другу» в рамках небольшой общины гордый гранд, в жилах кото­рого текла кровь королей, и бедный батрак, зараба­тывавший себе на жизнь возделыванием чужих ви­ноградников; богатый купец, дававший взаймы ко­ролям и герцогам, и рыночная торговка, продаю­щая зелень со своего огорода. Поэтому коммуна бы­ла очень озабочена тем, чтобы обеспечить единство всего городского населения, придать этому един­ству наглядный, торжественный вид.

Средневековые горожане очень любили пыш­ные, торжественные процессии и шествия, устраи­вавшиеся по любому мало-мальски значительному поводу. В день почитания святого, которого счи­тали покровителем города, на улицах появлялись все горожане от мала до велика, нарядно разодетые. Стены домов украшались коврами и гирляндами цветов. Люди выстраивались в колонну. Они несли красивые зажжённые свечи, статуи святых, обла­чённые в праздничные одежды, флаги и гербы ре­месленных цехов и городских кварталов. Откры­вали шествие, как правило, городские нищие и шу­ты. Они несли на высоких шестах свои особые зна­ки — нищенскую суму, погремушку или шутовской колпак. Наделяя каждую группу населения своим гербом, коммуна как бы признавала за всеми право на существование. «Все мы нужны друг другу, — говорили своим соседям и вчерашним врагам уми­лённые торжественным шествием горожане, — у всех у нас один Бог и один святой защитник».

Потребность горожан в единстве заметна и в дея­тельности городских советов — высших органов коммунальной власти. Советы насчитывали до не­скольких сотен человек, и решения они принимали голосованием. Обсуждения городских дел в советах нередко были очень бурными, но даже после ярост­ных споров решения принимались почти едино­гласно. Сохранение единства чаще всего было важ­нее обеспечения личных интересов. Приемлемое для всех решение приходилось искать очень долго, но все знали, что если оно не будет найдено, то платить за упорство обеим сторонам рано или позд­но придётся кровью.

Единство горожан олицетворяли также епископ и главный городской собор. Его называли кафед­ральным, потому что там находилась кафедра — специальное возвышение, на которое поднимался епископ. Размеры и убранство кафедрального собо­ра были предметом особой гордости коммуны. На его строительство обычно не жалели ни времени, ни средств. Епископ же был почитаемой фигурой не во всех коммунах. Многие из западноевропей­ских средневековых городов пережили полосу дли­тельной борьбы с местными епископами. В тех слу­чаях, когда епископ был феодальным сеньором, хо­зяином города, коммуны вели с ним ожесточённую борьбу. Дело доходило и до изгнания епископа из города, и до покушений на его жизнь.

Выступления коммун против феодальных сеньо­ров, не только церковных, но и светских — графов, герцогов, королей, императоров, — историки назы-

284

Городские жители Северной Европы.

вают «коммунальным движением». Это движение начинается в Западной Европе почти повсеместно в конце XI — начале XII вв. в связи с быстрым ростом городов, развитием городских ремёсел и торговли. В Северной Италии и Южной Франции большую роль в успехе коммунального движения сыграло мелкое рыцарство, озабоченное превращением сво­их земельных наделов, полученных за военную службу, в наследственные владения. Сговорившись с городской верхушкой, эти рыцари не раз обра­щали оружие против крупных феодальных сеньо­ров, защищая от их посягательств как права го­рожан, так и свои собственные привилегии. Многие из рыцарей вскоре переселились в города и дали начало знатным родам южнофранцузских и италь­янских коммун. На севере Европы горожане чаще всего не имели такой мощной поддержки со сто­роны. Поэтому им приходилось бороться с сеньо­рами в одиночку. Борьба эта оказалась более за­тяжной и менее удачной, чем в Южной Европе.

Феодальные сеньоры довольно быстро поняли, что молодые коммуны готовы платить за свою сво­боду немалые деньги. Оказалось, что с городами вы­годнее договариваться, чем воевать. Результатом этих договоров стали особые документы, которые историки называют «коммунальными привилегия­ми». В этих привилегиях закреплялись городские свободы и права, обязанности города и сеньора по отношению друг к другу. Чаще всего города настаи­вали на своём праве иметь собственный суд, само­стоятельно избирать городских должностных лиц.

Важным было также требование частичной или полной отмены контроля сеньора за хозяйственной деятельностью горожан.

Но значение привилегий заключалось не только в этом. Они чаще всего составлялись по образцу вассальной присяги, которую город-вассал прино­сил сеньору-сюзерену. По средневековым пред­ставлениям, вассальный договор могли заключить лишь стороны, признающие друг друга равными и вступившие в союз не по принуждению, а по дружбе и любви. Тем самым сеньоры, дававшие городам привилегии, признавали их равными себе, чего в первую очередь и добивались коммуны.

Так в Западной Европе XII—XIII вв. возникает патрицианская коммуна. Её ядро в каждом городе составляют несколько десятков знатных родов, свя­занных друг с другом клятвой о взаимопомощи. В Германии подобные коммуны первоначально так и называли — «клятвенные сообщества». Мы видим, что сначала коммуной называли далеко не всё го­родское население, а только его организованную, политически активную часть. В некоторых запад­ноевропейских странах, например в Германии, пат­рициат так и не выпустил из своих рук власть в городах, удерживая её вплоть до начала Нового вре­мени. Так же обстояло дело в большинстве швей­царских и французских коммун.

Несколько иной путь прошли итальянские ком­муны. В наиболее экономически развитых областях страны, в первую очередь в Тоскане, пополанам, которыми верховодили богатые, но незнатные куп-

285

Городская площадь. С миниатюры

XIV

в.

цы и банкиры, удалось потеснить старую городскую знать, взяв управление делами в свои руки. Воз­никла пополанская коммуна. Наиболее ярко с кон­ца XIII в. она проявила себя во Флоренции. Здесь к власти пришли торговые и ремесленные цехи; их представители разделили между собой важные го­родские должности и доходные посты, издали ряд суровых законов, направленных против грандов. Не нужно думать, что пополанская коммуна была демократическим государством. Знать продолжала играть большую роль в политической жизни Фло­ренции и после победы богатых пополанов. Правда, теперь нобили должны были записываться в цехи, если они хотели заниматься политической деятель­ностью. За соблюдением знатью коммунальных за­конов во Флоренции следили более строго, чем в других коммунах. В пополанских коммунах грань между старой аристократией и незнатными богача­ми стала быстро размываться: пополанская вер­хушка роднилась с грандами, перенимала их за­машки, презрение к простонародью. Пополанская коммуна была почти так же далека от современных представлений о демократии, как и патрицианская.

Расцвет средневековых коммун пришёлся в За­падной Европе на XIII—XV вв. В это время крупные феодальные государства были ещё недостаточно сильны, чтобы подчинить себе богатые и процве­тающие города. Широкое распространение огне­стрельного оружия, больших наёмных армий и раз­витие заокеанской торговли нанесли сильный удар по независимости и благосостоянию городских ком­мун. У них не хватало теперь сил ни на ведение войн, ни на защиту своих торговых интересов в за­морских землях. Большинство средневековых ком­мун вошли в состав сильных королевств, таких, как Французское или Испанское. В Германии и Италии многие города, напротив, сохранили свою незави­симость ценой хозяйственного упадка и застоя.

Время существования городских коммун — одна из самых ярких страниц истории Европы. Во мно­гих европейских странах бережно хранят память о прошлом своих городов, реставрируя отдельные средневековые здания и целые улицы; есть даже небольшие городки, полностью сохранившие свой прежний облик. В таких городках достаточно ки­нуть монету в щель специального автомата — и ста­рая коммунальная мельница начинает вращать своими крыльями, сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее... Кажется, что крылья эти дви­жутся не спрятанным мотором, а самим ветром Ис­тории.

Но память о средневековых коммунах хранят не только живописные улочки старого Дубровника, величественные соборы Милана и Кёльна, забавные игрушки немецких городков-музеев. Коммуна, за­жатая своими стенами и рвами на крошечной тер­ритории, смогла вырастить и воспитать нового че­ловека, которого она подарила новой Европе. Этот человек с любопытством присматривался ко всему окружающему. Он был жаден не только до денег, но и до знаний и полезных навыков. Преследуя лич­ные интересы, он не забывал и о своих обязанностях перед обществом. Коммуна научила его тому, что честным и трудолюбивым человеком быть выгод­нее, чем лентяем и вором. Горожанин стал прини­мать важные решения без оглядки на Бога и ко­роля, опираясь на свой разум, опыт и смётку.

В конце средневековья городская коммуна пос­тепенно уходила в прошлое, но детям её, вырвав­шимся на просторы мира, суждена была большая и широкая дорога. Они открывали новые земли, приникали к окуляру микроскопа, изобретали па­ровые машины, бумажные деньги, задумывались о равенстве людей и справедливом общественном уст­ройстве... Крутятся, крутятся крылья старой ком­мунальной мельницы... Она ещё не перемолола всё грубое зерно в чистую муку. Бросим и мы на про­щанье свою монету в автомат: встреча со средне­вековой коммуной — незабываемая встреча.

СРЕДНЕВЕКОВЫЙ КУПЕЦ. ТОРГОВЫЕ КОМПАНИИ СРЕДНЕВЕКОВОЙ ЕВРОПЫ

Человечество стало обменивать, покупать и продавать товары, едва освободившись от оков первобытности. Торговля процветала во многих странах ещё задолго до начала Средних веков. Но на фоне бурного развития городов, ре­мёсел, на фоне обогащения культуры, науки и техники выдающимися достижениями человече­ской мысли купец (т. е. торговец) становится одной из самых ярких и замечательных фигур эпохи.

В период раннего средневековья, в ту пору, когда на развалинах Западной Римской империи, словно грибы после дождя, начали появляться варварские королевства, наиболее оживлённую торговлю вели купцы арабских стран Азии и Северной Африки, Индии и Китая, а также Византии — государств, давно славящихся многолюдными городами и ис­кусными ремесленниками. В VII—X вв. суда араб­ских купцов бороздили воды Средиземного моря и Индийского океана. По их берегам основывались фактории (поселения торговцев). С восточного по­бережья Африки вывозились рабы и слоновая кость. Удавалось достигать берегов Индии и даже Китая.

В XI в. на мировой арене появляется, наконец, европейский купец. Простор для его деятельности был уже достаточно велик: несмотря на господство натурального хозяйства, всё больше людей нужда­лись в разнообразных изделиях и товарах, которые доставляли издалека. Закипела торговая жизнь на морях Южной и Северной Европы, крупных реках, на сильно обветшавших, но сохранившихся с рим­ских времён дорогах.

По мере перехода от раннего средневековья (V— XI вв.) к развитому (XII—XV вв.) и позднему (XVI в. — середина XVII в.) облик купца сущест­венно изменялся.

Купец раннего периода был воинственным чело­веком. Торговля и грабёж шли в то время рука об руку. Особенно это касается жителей Скандинавии — викингов, воинов-мореплавателей, наводивших страх на население многих стран Европы. Если гра­бительская операция заканчивалась неудачно, ви­кинг был готов торговать или обменивать заранее припасённые товары на нужные ему вещи. И на­оборот, когда чисто торговая поездка скандинава не давала желаемых плодов, он мог просто-напросто ограбить местных жителей.

Однако и купцы, брезговавшие разбоем, всегда должны были быть начеку. Отправляясь в путь по торговым делам, они подвергали себя множеству опасностей и лишений. Особенно рискованным бы­ло морское путешествие: тут и «морская болезнь», и бунт вечно недовольных матросов, и морские бури, ежегодно отправлявшие на дно десятки купече­ских судов. «Счастливчик», чьи товары после кру­шения судна волны выбрасывали на берег, был вы­нужден уступать своё добро местному феодалу, в неволю к которому могли попасть и спасшиеся лю­ди. Разные неожиданности поджидали купца в не­знакомом краю.

Не меньше трудностей испытывал купец, пере­двигавшийся по суше. Дороги чаще всего находи­лись в плачевном состоянии. Проложенные по гли­нистой или болотистой почве, после каждого дождя они превращались в грязную топь с бесчисленными рытвинами и ямами; лошади проваливались в них по грудь, повозки вязли по ступицу. Даже в XVI в. купцу приходилось всё время изменять маршрут, пробираться в объезд полями, без конца расширяя вытоптанное пространство. Большинство рек при­ходилось преодолевать вброд, рискуя испортить то­вары. Настоящие каменные или деревянные мосты и в позднее средневековье встречались крайне ред­ко, а за проезд по ним платили дорожную пошлину и «мостовые» деньги.

Ещё более обременительные поборы взимались с купца в пору феодальной раздробленности при пе­ресечении границы очередного герцогства или графства. Но даже уплата всех этих денег не защи­щала торговые караваны от нападений и грабежей. Феодалы-разбойники, выступая перед королевским судом, признавались, что они нападали на купцов, уже собрав с них обычную подать. К тому же сель­ская местность кишмя кишела беглыми солдатами и бродягами. Всякий путник мог подвергнуться их нападению, особенно если при нём было много де­нег или товара. Да и прибывшего к цели своего путешествия купца ожидал далеко не радушный приём. Во многих городах местные ремесленники сами торговали своими изделиями, а товар приез­жих торговцев скупался лишь оптом, в ограничен­ном количестве и в строго определённое время. Чув­ствуя себя не совсем уютно в чужом городе, ино­городние и иностранные купцы обычно останавли­вались на особых городских торговых подворьях, где также хранились их товары. Поистине в жизни купца было много опасностей и случайностей.

Несмотря на это, ряды торговцев множились. Надежда на большую прибыль, возможность разбо­гатеть, повидать заморские страны заставляли пре­небрегать трудностями, влекли в торговлю пред­приимчивых и азартных людей, искателей приклю­чений. Кто из них не рассчитывал на баснословный доход, который могла принести удачная торговля, даже если начать ею заниматься с небольшими на­личными средствами?

287

Уже в начале XI в. в одном литера­турном источнике, характеризующем разные профессии, в уста купца вложе­ны следующие слова: «Я полезен королю, знати, богатым и всему народу. Я вхожу на корабль со своими товарами и плыву в заморские края, продаю товар и приобретаю ценные вещи, коих здесь нет. Я провожу их с большим риском, подчас терплю кораблекрушения, теряя всё своё имущество и едва спасая собственную жизнь... Я продаю дороже, чем сам купил, с тем чтобы получить кое-какую при­быль и прокормить жену с детьми».

Однако в представлениях современников купец не сразу занял достойное место. Он, как и любой горожанин, первоначально выпадал из традицион­ной схемы феодального общества, которое разделя­лось на «тех, кто молится» (духовенство и монахи), «тех, кто сражается» (рыцарство), и «тех, кто па­шет землю» (крестьяне). Постепенно реальная жизнь брала своё. Развиваясь вместе с городами, в конце XIII в. купечество достигло своего расцвета. Общественная значимость купца стала очевидной. В появившемся в это время «Сказе о купцах» го­ворилось:

Чтобы могла страна всем нужным ей снабдиться,

Приходится купцам в поте лица трудиться,

Чтоб всё, чего в ней нет, привезть со стороны.

Преследовать же их не должно без вины.

Поскольку по морям скитаясь беспокойным,

Везут в страну товар, за что любви достойны.

Охваченные жаждой наживы, стремлением при­умножить свой капитал, купцы часто становились ростовщиками, т. е. одалживали деньги под процен­ты. Хотя католическая церковь в XII в. официально запретила христианам заниматься ростовщичест­вом, это явление было широко распространено в средние века и становилось причиной обществен­ного недовольства купцами. Ростовщики — излюб­ленные персонажи средневекового городского фоль­клора. В одном из немецких городских рассказов (так называемых шванков) даже чёрт не несёт умер­шего ростовщика в ад, а брезгливо хватает его за ноги и бросает в бездну. Во многих шванках жес­токо бичуется и наказывается жадность купцов. В известном рассказе купец не может спокойно вы­носить того, что приходится кормить слуг и тратить на них припасы. «Страдалец» притворяется мёрт­вым, надеясь, что от горя прислуга ничего не смо­жет в рот взять. Когда расчёт не оправдался, купец «оживает», но слуги, приняв воскресшего за демо­на, убивают его.

Многие крупные купцы становились откупщи­ками. Они выплачивали вечно нуждающемуся в средствах государству определённую сумму денег и за это получали (откупали) право собирать налоги с населения в свой карман. Благодаря купеческой напористости он никогда не пустовал и потрачен­ные на откуп деньги возвращались сторицей.

Не красили средневековых купцов и «увлече­ния» монетной спекуляцией. Повсеместно торговцы старались извлечь выгоду из несовершенства техники чеканки денег. Поскольку монеты отби­вались молотом, удары которого были неравной си­лы, края монет получались неодинаковыми. К тому же различалась и доля золота в монетных сплавах. Ловкие купцы сортировали монеты по весу: самые лёгкие пускали в оборот, а более полновесные удер­живали, чтобы обточить их или обработать царской водкой. Добытое таким образом золото плавили в слитки и присваивали.

Честными и не очень честными способами куп­цы богатели. В зените средневековья они представ­ляли уже значительную социальную силу. Богатые коммерсанты, занимавшиеся дальней сухопутной или морской торговлей, составили основу патрици­ата городов (см. ст. «Бюргер» и «Цех»). Купец стре­мился вложить свои деньги в земельные участки и здания и тем самым уберечься от полного разорения в случае неудачи очередной торговой сделки.

К огорчению купцов-патрициев, в феодальном обществе богатство ещё не гарантировало прести­жа, который давало знатное происхождение. Стре­мясь к максимальной роскоши, купцы стали стро­ить каменные дома и даже дворцы, с особым шиком обставлять внутренние покои, предаваться охоте и другим рыцарским развлечениям, соревнуясь друг с другом в изысканности костюмов. В 1462 г. го­родской совет Аугсбурга в качестве наказания за растрату городских денег запретил патрицию и купцу Ульриху Дендриху надевать на себя меха со­боля, куницы, бархат, носить драгоценные каме­нья. Трудно было сильнее уязвить его самолюбие.

Влияние крупных купцов росло. Наиболее пре­успевающие из них стали приобщаться к большой политике. Масштабность мышления, выработанная в делах торговли, оказывалась при этом чрезвычай­но полезной.

В развитом средневековье в Европе сформиро­вались особые торговые «перекрёстки». В Среди­земноморье находился один из них, связывавший Испанию, Южную Францию, Италию между собой, а также с Византией и странами Востока. Огромную роль здесь играли торговцы Генуи и Венеции. Про жителей этих городов говорили: «Весь народ — купцы!» С Востока привозили предметы роскоши, пряности, квасцы, вино, зерно. С Запада на Восток доставляли сукна, другие виды тканей, золото, се­ребро, оружие.

Другой купеческий регион охватывал Балтий­ское и Северное моря. В торговлю вовлекались Северо-Западная Русь, Польша, страны Прибалтики, Северная Германия, Скандинавия, Фландрия, Бра­бант, Северные Нидерланды, Северная Франция, Англия. Здесь торговали рыбой, солью, мехом, шерстью, льном, пенькой, воском, смолой, лесом, позднее — зерном. В XIV в. купцы более 70 не­мецких городов образовали торговый союз — Ганзу, которая на долгое время обеспечила им преиму­щества в торговле, не останавливаясь даже перед военными действиями против соперников.

Купеческие союзы городов Западной Европы на­зывались гильдиями и сильно походили на ремес-

288

ленные цехи (см. ст. «Цех»). Вступить в гильдию позволяли взнос в общую кассу и пирушка для то­варищей. Гильдии возглавляли старейшины, а по­рядок в них регулировался уставом. Они возникли уже в конце XI — начале XII вв. в Англии, Гер­мании, Фландрии, Франции. Их члены сообща ох­раняли перевозимые товары от разбойников, вместе добивались расширения своих прав в посещаемых городах, помогали друг другу в случае утраты то­варов, могли выкупить попавшего в плен собрата. Особыми привилегиями обладали члены гильдий в родном городе. Они имели монопольное (т. е. исклю­чительное) право на наиболее доходную — рознич­ную продажу импортных товаров. (Отметим, что в России с XVIII в. термином «гильдия» стали назы­вать сословные объединения купцов, выделяя в за­висимости от размера их капитала три гильдии.)

С XII в. жизнь европейского купечества нераз­рывно связана с ярмарками — ежегодными торга­ми, на которые съезжались купцы разных стран. В XIII в. наиболее знаменитые ярмарки устраивались во французской Шампани. В XVI в. прославились Лионские ярмарки. В Лондон купцов манила яр­марка, приуроченная к празднику Св. Варфоломея, в Венецию — ярмарка Вознесения. Здесь купцы продавали свои товары и делали покупки, узнавали о ценах в разных странах, у менял (будущих бан­киров) обменивали монеты одной страны на деньги другой, заключали сделки и основывали компании. Что только не продавалось на ярмарке! Вот список покупок, которые приказала сделать на Лионскойярмарке одна высокородная особа: «...пряности, конфеты, сахар, бочонок мальвазии, тюк миндаля, столько же риса и марсельских фиг, много солёной рыбы к ве­ликому посту — тунцов, трески, дельфинов и ан­чоусов, шафран, три стопы тонкой белой бумаги, 60 фунтов парижского льняного полотна, тесьму, ленту, иголки, зеркала, ошейники для борзых псов, перчатки для соколиной охоты...» Закончив все де­ла, купец мог отдохнуть: на ярмарке развлекали народ жонглёры и плясуны, бродячие музыканты и актёры. Устраивались фейерверки, иллюмина­ции.

Среди купцов было много образованных людей. Серьёзно рассчитывающий на успех купец должен был знать грамоту и счёт, иностранные языки, иметь представление о законах и обычаях других стран, разбираться в юриспруденции и морском де­ле. Не случайно в XIII—XIV вв. западноевропей­ское купечество создавало свои особые, так назы­ваемые гильдейские школы. Активно занимаясь торговлей, купцы невольно помогали развитию раз­ных наук, особенно географии. Почти все первые путешественники были купцами. Венецианец Мар­ко Поло, много лет путешествовавший по Китаю и Центральной Азии, описал свои впечатления в кни­ге, которая издавалась в Европе на многих языках. Русский купец Афанасий Никитин, первым из ев­ропейцев побывавший в Индии, оставил интерес­нейшие записки — «Хождение за три моря».

К позднему средневековью торговля начинает

Торговое судно.

289

тесно переплетаться с финансовой и промышленной деятельностью. Многие купцы, менялы, ростовщики накопили большие суммы денег. Нередко они от­крывали первые банковские конторы, брали деньги на хранение, выдавали кредиты, через своих аген­тов переводили заинтересованным купцам деньги из одной страны в другую. Первые банки возникли в городах Северной Италии — в Ломбардии. (Се­годня об этом напоминает слово «ломбард», обозна­чающее современное кредитное учреждение.) Тор­говые и финансовые сделки стали тщательно офор­мляться, в обиход вошли векселя (письменные дол­говые обязательства). Богатый купец мог не тряс­тись на корабле или в повозке, а избежать утоми­тельного путешествия, оставшись в своей конторе, откуда и руководил своими агентами в нескольких городах.

Путешествие Марко Поло (с каталонской карты).

Предприимчивый коммерсант привозит издале­ка или скупает у местных крестьян какое-либо сы­рьё (например, шерсть) и раздаёт его на переработ­ку ремесленникам. Получив готовую продукцию (например, ткани), купец пускает её в продажу. Ре­месленники, получая от купца-предпринимателя сырьё и плату за труд, постепенно превращаются в наёмных рабочих, купец всё больше напоминает буржуа. Так складывается рассеянная мануфакту­ра (т. к. работники не сосредоточены в одном по­мещении) — первое капиталистическое предприя­тие.

В то же время купеческие гильдии вытесняются торговыми компаниями — особыми организациями купцов. Компании также создавались для того, что­бы вести торговлю с наименьшим риском. Если ко­рабль для перевозки товаров нанимали несколько купцов сообща, то в случае кораблекрушения убыт­ки раскладывались поровну и были терпимы для каждого компаньона. В отличие от гильдий компа­нии были малочисленны и создавались на опреде­лённое, подчас непродолжительное время.

Самые первые торговые компании появились в итальянских городах (Генуя, Венеция, Флоренция

и др.) ещё в XII в. и состояли всего-навсего из двух человек. Купец или банкир (часто это было одно лицо), владелец денежного капитала или корабля оставался на родине, а купец-навигатор вёз и сбы­вал товары на чужбине. 3/4 полученной прибыли доставалось владельцу капитала, а купец-навига­тор, подчас рисковавший жизнью, мог рассчиты­вать лишь на 1/4 часть. Если капитал вносился обо­ими компаньонами, то и прибыль делилась пропор­ционально взносам. Позднее число компаньонов увеличилось. Часто ими становились представите­ли родственных семей. Благодаря своим большим денежным фондам компании включались в банков­ские операции, в промышленное производство.

Значение торговых компаний резко выросло пос­ле великих географических открытий, которые привели к небывалому расширению мировой тор­говли. В её орбиту вовлекались огромные терри­тории стран Азии, Америки, Африки.

В XVI в. наиболее знаменитые торговые ком­пании действовали в Англии, где зарождение капи­талистического производства шло самыми быстры­ми темпами. Стремительно развивающиеся англий­ские мануфактуры выпускали товары, пригодные для экспорта. Правительство давало самым бога­тым купцам монопольное право торговать с каким-либо регионом. Об основных направлениях торгов­ли говорят названия самых знаменитых компаний: Восточная, Московская, Марокканская, Левантий­ская, Гвинейская. О какой-либо конкуренции не могло быть и речи. Цены росли как на дрожжах, а коммерсанты получали огромные барыши. Это поз­воляло компаниям вносить большие платежи в каз­ну и даже давать взаймы коронованным особам.

В 1600 г. основывается Ост-Индская компания, получившая право торговать с Индией и соседними странами. В распоряжении коммерсантов были са­мые быстроходные английские суда. На них вы­возили изделия английского производства, особен­но шерстяные ткани, а ввозили помимо предметов роскоши сырьё — хлопок-сырец, сахар, селитру, красители и др.

Осваивая новые рынки сбыта, торговые компа­нии часто готовили почву для колониальных за­хватов. Не случайно свои торговые поселения в Ин­дии англичане превращали в крепости. Торговые компании начали сходить со сцены уже в начале Нового времени, уступая место новым, более соот­ветствующим капиталистической эпохе формам коммерции.

Коммерческая деятельность торговых компаний Западной Европы периода позднего средневековья ознаменовала вершину предприимчивости средне­векового купца.

Ярко выраженными чертами характера европей­ского купца стали цепкость ума, выносливость и жизнестойкость, упорство в преодолении труднос­тей, смелость и решительность, предприимчивость, стремление к обогащению. Будучи тесно связан с феодальным укладом, купец выступил на закате Средневековья провозвестником нового социально-экономического порядка — капитализма.

290<