В. Высоцкий - Он был чистого слога слуга...

Владимир Высоцкий

Он был

чистого

слога

слуга…

Братски
е могилы

На братских могилах не ставят крестов,

И вдовы на них не рыдают-

К ним кто-то приносит букеты цветов,

И Вечный огонь зажигают.

Здесь раньше вставала земля на дыбы,

А нынче - гранитные плиты.

Здесь нет ни одной персональной судьбы -

Все судьбы в единую слиты.

А в Вечном огне - видишь вспыхнувший танк,

Горящие русские хаты,

Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,

Горящее сердце солдата.

У братских могил нет заплаканных вдов -

Сюда ходят люди покрепче,

На братских могилах не ставят крестов...

Но разве
от этого легче?!

1965

Он не вернулся из боя

Владимир Высоцкий был оди­нок. Более одинок, чем многие себе представляли. У него был один друг—от студенческой скамьи до последнего дня. О существовании этой верной дружбы не имели и понятия многочисленные «друзья», число которых сейчас, после-смерти поэта, невероятно возросло.

Откуда взялся этот хриплый рык? Эта луженая глотка, которая была способна петь согласные? Откуда пришло ощущение трагизма в любой, даже пустяковой песне? Это пришло от силы. От московских дворов, где сначала почита лась сила, потом—все остальное. От детства, в котором были ордера на сандалии, хилые школьные винегреты. бублики «на шарап», драки за штабелями дров. Волна инфантилизма, захлестнувшая в свое время все песенное творчество, никак не коснулась его. Он был рожден от силы. страсти его были недвусмысленны, крик нескончаем. Он был отвратителен эстетам, выдававшим за правду милые картин­ки сочиненной ими жизни. Помните: «...А парень с милой девушкой на лавочке прощается»? Высоцкий—«Сегодня я с большой охотою распоряжусь своей субботою». Вспомните: «Не могу я тебе в день рождения дорогие подарки дарить...» Высоцкий—«...А мне плевать, мне очень хочется!» Он их шокировал и формой, и содержанием. А больше всего он был ненавистен эстетам за то, что пытался говорить правду, ту самую правду, мимо которой они проезжали в такси или торопливым шагом огибали ее на тротуарах. Это была не всеобщая картина жизни, но этот кусок был правдив. Это была правда его, Владимира Высоцкого, и он искрикивал ее в своих песнях, потому что правда эта была невесела.

Написано в 1980 году для стенной газеты Московского клуба самодеятельной песни «Менестрель».

Владимир Высоцкий страшно спешил. Будто предчув­ствуя свою короткую жизнь, он непрерывно сочинял, успев написать что-то около шестисот песен. Его редко занимала конструкция, на его ногах скорохода не висели пудовые ядра формы, часто он только намечал тему и стремглав летел к следующей. Много россказней ходит о его запоях. Однако мало кто знает, что он был рабом поэтических «запоев»—по три-четыре дня, запершись в своей комнате, он писал как одержимый, почти не делая перерывов в сочинительстве. Он был во всем сторонником силы—и не только душевно-поэтической, но и обыкновенной, физической, которая не раз его выручала и в тонком деле поэзии. В век, когда песни пишутся «индустриальным» способом: текст—поэт, музыку— композитор, аранжировку—аранжировщик, пение—певец, Владимир Высоцкий создал совершенно неповторимый стиль личности, имя которому—он сам и где равно и неразрывно присутствовали голос, гитара и стихи. Каждый из компонен­тов имел свои недостатки, но, слившись вместе, как три кварка в атомном ядре, они делали этот стиль совершенно неразрываемым, уникальным, и многочисленные эпигоны Высоцкого постоянно терпели крах на этом пути. Их голоса выглядели просто голосами блатняг, их правда была всего лишь пасквилем.

Однажды случилось странное: искусство, предназначен­ное для отечественного уха, неожиданно приобрело валют­ное поблескивание. Однако здесь, как мне кажется, успех меньше сопутствовал артисту. Профессиональные француз­ские ансамблики никак не смогли конкурировать с безгра­мотной гитарой мастера, которая то паузой, то одинокой семикопеечной струной, а чаще всего неистовым «боем» сообщала нечто такое, чего никак не могли выговорить лакированные зарубежные барабаны.

Владимир Высоцкий испытывал в своем творчестве немало колебаний, н

о колебаний своих собственных, рожден­ных внутри себя. Залетные ветры никак не гнули этот крепкий побег отечественного искусства. Ничьим влияниям со стороны, кроме влияния времени, он не подвергался и не уподоблялся иным бардам, распродававшим чужое горе и ходившим в ворованном терновом венце. У Высоцкого было много своих тем, море тем, он мучался скорее от «трудно­стей изобилия», а не от модного, как бессонница, бестемья.

Ему адски мешала невиданная популярность, которой он когда-то, на заре концертирования, страстно и ревниво добивался и от которой всю остальную жизнь страдал. Случилось удивительное: многие актеры, поэты, певцы, чуть ли не ежедневно совавшие свои лица в коробку телевизион­ного приемника—признанного распространителя моды, ни покаким статьям и близко не могли пододвинуться в популярности к артисту, не имевшему никаких званий, к певцуиздавшему скромную гибкую пластинку, к поэту, ни разу(насколько я знаю) не печатавшему свои стихи в журналах, ккиноактеру, снявшемуся не в лучших лентах. Популярностьего песен (да простят мне это мои выдающиеся коллеги) незнала равенства. Легенды, рассказывавшиеся о нем, былиполны чудовищного вранья в духе «романов» пересыльныхтюрем. В последние годы Высоцкий просто скрывался,репертуарный сборник Театра на Таганке, в котором печатаются телефоны всей труппы, не печатал его домашнеготелефона. Он как-то жаловался мне, что во время концертовв Одессе он не мог жить в гостинице, а тайно прятался узнакомых артистов в задних комнатах временного циркашапито. О нем любили говорить так, как любят говорить внашем мире о предметах чрезвычайно далеких, выдавая ихза легкодостижимые. Тысячи полузнакомых и незнакомыхназывали его Володей. 3 атом смысле он пал жертвойсобственного успеха..

Владимир Высоцкий всю жизнь боролся с чиновниками,которым его творчество никак не представлялось творчеством и которые видели в нем все, что хотели видеть,—блатнягу, пьяницу, истерика, искателя дешевой популярности, кумира пивных и подворотен. Пошляки и бездарностииздавали сборники и демонстрировали в многотысячныхтиражах свою душевную пустоту, и каждый раз их лишьлегко журили литературоведческие страницы, и дело шлодальше. В то же время все, что делал и писал Высоцкий,рассматривалось под сильнейшей лупой. Его неудачи вискусстве были почти заранее запрограммированы регулярной нечистой подтасовкой, но не относительно тонкостей тойили иной роли, а по вопросу вообще участия Высоцкого в тойили иной картине. В итоге на старт он выходил совершеннообессиленный.

В песнях у него не было ограничений—слава богу,магнитная пленка есть в свободной продаже. Он кричалсвою спешную поэзию, и этот магнитофонный крик висел надвсей страной—«от Москвы до самых до окраин». За егосилу, за его правду ему прощалось все. Его песни былинародными, и сам он был народным артистом, и длядоказательства этого ему не нужно было предъявлятьудостоверения.

Он предчувствовал свою смерть и много писал о ней.Она всегда представлялась ему насильственной. Случилосьпо-другому: его длинное сорокадвухлетнее самоубийствостало оборотной стороной медали—его яростного желанияжить.

Сколько чудес за туманами кроется—

Не подойти, не увидеть, не взять,—

Дважды пытались, но бог любит троицу-

Глупо опять поворачивать вспять.

Выучи намертво, не забывай

И повторяй как заклинанье:

«Не потеряй веру в тумане,

Да и себя не потеряй!»

Было когда-то—тревожили беды нас,—

Многих туман укрывал от врагов.

Нынче, туман, не нужна твоя преданность-

Хватит тайгу запирать на засов!

Выучи намертво, не забывай

И повторяй как заклинанье:

«Не потеряй веру в тумане,

Да и себя не потеряй!»

Тайной покрыто, молчанием сколото—

Заколдовала природа-шаман.

Черное золото, белое золото

Сторож седой охраняет—туман.

Только ты выучи, не забывай

И повторяй как заклинанье:

«Не потеряй веру в тумане,

Да и себя не потеряй!»

Что же выходит—и пробовать нечего,

Перед туманом ничто человек?

Но от тепла, от тепла человечьего

Даже туман поднимается вверх!

Выучи, вызубри, не забывай

И повторяй как заклинанье:

«Не потеряй веру в тумане,

Да и себя не потеряй!»

1968