Лермонтов м. ю. - Образ поэта-пророка в лирике а. с. пушкина и м. ю лермонтова.

Лермонтов м. ю. - Образ поэта-пророка в лирике а. с. пушкина и м. ю лермонтова.

Духовной жаждою томим, В пустыне мрачной я влачился, - И шестикрылый серафим На перепутье мне явился Какие цели преследовал автор "Пророка", используя библейский миф? Ясно, что перед нами не буквальное воспроизведение явления божественной благодати (как в библейском тексте) а иносказание, поэтическая метафора, и речь идет о духовном выборе и духовном предназначении Поэта, о сущности его духовного дара. Какова роль серафима в этом тексте? Почему не явился сам Бог, а услышан лишь "Бога глас" и то лишь после подготовки томимого "духовной жаждой"? Роль серафима здесь та же, что и в библейском тексте - это посредник между избранником Бога и самим Богом. Он должен подготовить избранника к духовному прозрению, приятию и пониманию божественного Слова Известно, что змея была одним из атрибутов греческой богини мудрости Афины, в библейском мифе об изгнании из рая Адама и Евы именно змей соблазняет их вкусить плоды с древа познания добра и зла Образ серафима имеет ассоциативную связь и с крылатыми драконами (разновидность змея) В восточнославянской мифологии змея связана с Белесом. Эта мудрость вкладывается и в уста поэта. И он к устам моим приник, И вырвал грешный мой язык, И празднословный и лукавый, И жало мудрыя змеи В уста замершие мои Вложил десницею кровавой Тема обретения мудрости сменяется мотивом необходимости очистительного страдания, боли Наступает апогей перенесенных мук. ..И сердце трепетное вынул, И угль, пылающий огнем, Во грудь отверстую водвинул. В этом тексте ассоциация с огнем имеет основанием образ самого посланника Бога - серафима, этимологически связанного (в близости к Богу) с огнем, пыланием (наименование происходит от еврейского "огненные", "пламенеющие"). Как труп в пустыне я лежал, И Бога глас ко мне воззвал: "Восстань, пророк, и виждь, и внемли, Исполнись волею моей, И, обходя моря и земли, Глаголом жги сердца людей". Уподобление Поэта пророку означало, как велико место Поэта: он - среди людей, над ними и равен им. Большой поэт всегда озабочен тем, какова степень его свободы от народа, от земных властителей. И не важно, кто наградил его даром пророчества и благословил на это, кому он "подотчетен" - дар этот божественен, и главная цель и задача поэзии, по Пушкину, - "глаголом жечь сердца людей", нести им божественные откровения, божественную истину. В сущности, это программное стихотворение, Пушкин был просто обязан его написать. И дерзко на первый взгляд звучат стихи Лермонтова' С тех пор как вечный судия Мне дал всеведенье пророка, В очах людей читаю я Страницы злобы и порока. Все равно как будто сражение пессимиста с оптимистом. Провозглашать я стал любви И правды чистые ученья- В меня все ближние мои Бросали бешено каменья. Лермонтов не видит радости в необходимости "глаголом жечь сердца людей", ему легче общаться со звездами и животными. Посыпал пеплом

я главу, Из городов бежал я нищий, И вот в пустыне я живу, Как птицы, даром Божьей пищи; Завет предвечного храня, Мне тварь покорна там земная; И звезды слушают меня, Лучами радостно играя. Любая попытка вернуться к людям обречена на провал. Когда же через шумный град Я пробираюсь торопливо, То старцы детям говорят С улыбкою самолюбивой: "Смотрите: вот пример для вас! Он горд был, не ужился с нами; Глупец, хотел уверить нас, Что Бог гласит его устами! Смотрите ж, дети, на него: Как он уфюм, и худ, и бледен! Смотрите, как он наг и беден, Как презирают все его!" Интересно, что правота обоих поэтов несомненна. Оба они пророки. Но как часто, увы, нет пророков в своем отечестве. Как часто поэту для того, чтобы получить признание, приходится прежде умереть! В этом смысле Лермонтов безусловно наполовину "герой безвременья". Он умер, не успев окончательно примириться с жизнью, и следовавшие за ним поколения его всегда воспринимали как бунтаря Прометея, восставшего на самого Бога, как трагическую жертву внутренних противоречий, как воплощение вечно печального духа отрицания и сомнения. Полны поэтому глубокого смысла те слова, в которых Белинский, сопоставляя Лермонтова с Пушкиным, резко подчеркивал их полярность. "Нет двух поэтов, - писал он, - столь существенно различных, как Пушкин и Лермонтов. Пафос Пушкина заключается в сфере самого искусства, как искусства, пафос поэзии Лермон това заключается в нравственных вопросах о судьбе и правах человеческой личности. Пушкин лелеял всякое чувство, и ему любо было в теплой стороне предания; встречи с демоном нарушали гармонию духа его, и он содрогался этих встреч; поэзия Лермонтова растет на почве беспощадного разума и гордо отрицает предание. Демон не пугал Лермонтова: он был его певцом". "Гордая вражда с небом, презрение рока и предчувствие его неизбежности" - вот что характерно для его поэзии. Это самые верные слова из всех, которые когда-либо были сказаны про историческое значение Лермонтова; они указывают на ту внутреннюю интимную связь, которая существует между творчеством Лермонтова и всей последующей русской художественной мыслью, главным образом в лице Достоевского, Толстого и их школ. Эта связь просматривается не столько в сюжетах, в отдельных частных идеях, сколько в основных тонах настроений, в мироощущении. Пушкинская ясность гармонии, светлая уравновешенность оставались лишь в идеале; к ним стремились, но никогда их не испытывали; преобладала именно лермонтовская тревога духа, его мучительная борьба с самим собой, его трагическое ощущение неодолимости внутренних противоречий, и на почве всего этого - отстаивание прав человеческой личности, доходящее до гордой вражды с небом, до богоотступничества. Любопытно, что и Гумилев высказался на эту тему скептически: И ныне есть еще пророки, Хотя упали алтари, Их очи ясны и глубоки Грядущим пламенем зари. Но им так чужд призыв победный, Их лавит власть бездонных слов, Ой и запуганы и бледны В громадах каменных домов...