ГЛАВА I Судно, идущее по Ладожскому озеру от острова Ковевца к Валааму, по пути причаливает у Корелы, и пассажиры из любопытства едут на лошадях в этот пустынный и бедный, хотя и очень старый русский поселок. Отправившись дальше, пассажиры рассуждают, зачем “неудобных в Петербурге людей” ссылать далеко, когда совсем рядом есть такое место, где апатия населения и скупая, невзрачная природа одолеют всякое свободомыслие. Кто-то из пассажиров, путешествующий здесь часто, рассказывает, что в раз- ное время сюда действительно ссылали, да только все ссыльные долго тут не выдерживали. Один, например, повесился. “И прекрасно сделал”, — заметил пассажир, “склонный к философским обобщениям и политической шутливости”. Другой, по всей видимости купец, человек религиозный, возражает — ведь самоубийцы целый век будут мучиться. За них даже никтомолиться не может. И тут против обоих оппонентов выступил пассажир, на которого как-то не обращали внимания, что было странно. “Это был человек огромного роста, с смуглым открытым лицом и густыми волнистыми волосами свинцового цвета: так странно отливала его проседь. Он был одет в по-слушничьем подряснике с широким монастырским ременным поясом и в высоком черном суконном колпачке... Этому новому нашему сопут-нику... по виду можно было дать с небольшим лет за пятьдесят; но он был в полном смысле слова богатырь, и притом типический, простодушный, добрый русский богатырь, напоминающий дедушку Илью Муромца в прекрасной картине Верещагина и в поэме графа А. К. Толстого”. Видно было, что это человек бывалый, много повидавший. Держался он смело и самоуверенно, хотя и несколько развязно. Он заявил, что есть такой человек, который облегчает положение самоубийц. Это попик-пьяница в одном селе московской епархии, который молится за самоубийц. Его было чуть не расстригли. Говорят, что уже было решение лишить его места. Попик от горя даже перестал пить и решил покончить с собой — в таком случае владыко сжалится над его семьей и даст дочери жениха, который и займет его место. А епископ однажды после трапезы задремал и видит, будто к нему в келью входит преподобный Сергий и просит пожалеть недостойного попика. Епископ решил, что это был просто сон, и ничего делать не стал. Вот он снова ложится спать, и снится ему, как воинство под темным знаменем волочет за собой толпу скучных теней, и все они кивают грустно владыке и просят: “Отпусти его! — он один за нас молится”. Епископ призывает к себе этого самого попика, и тот сознается, что да, действительно молится за самоубийц. Владыко благословил попика и опять его на место отправил. В процессе разговора выяснилось, что разговорчивый пассажир всего лишь инок, а когда-то был конэсером, то есть он знаток лошадей и состоял при ремонтерах для их руководствования, отобрал и отъездил не одну тысячу коней. Пассажир говорит, что в своей жизни многое испытал, ему довелось быть и на конях, и под конями, и в плену был, и воевал, и сам людей бил, и его увечили. А в монастырь пришел всего несколько лет назад. “Всю жизнь свою я погибал и никак не мог погибнуть”, — говорит он. Тут все подступили к нему с просьбой рассказать о своей жизни. Тот согласился, но только рассказывать он будет с самого начала. ГЛАВА II Бывший конэсер Иван Северьяныч, господин Флягин начал свой рассказ с того, что он происходит из дворовых людей графа К. из Орловской губернии. Мать его умерла при родах, отец его был кучером, и вырос мальчик при отце на кучерском дворе. Вся его жизнь проходила на конюшне, он полюбил лошадей и хорошо их изучил. В одиннадцать лет его стали использовать как форейтора, а поскольку физически он был еще довольно слаб для дальней дороги, то его привязывали ремнями к седлу и к подпругам. Это было очень тяжело, в дороге, бывало, он даже терял сознание, но постепенно привык. У форейторов была дурная привычка — стегать кнутом того, кто загораживает дорогу. Вот так однажды Иван, когда вез графа в монастырь, убил одного старика, спавшего на возу. Граф уладил дело с игуменом, отправив осенью в монастырь обоз с овсом, мукой и сушеными карасями. А ночью приходит к Ивану во сне тот монах, которого он засек, и плачет. Он сообщает Ивану, что тот был у матери моленып сын и обещанный. То есть мать обещала его Богу. “Будешь ты много раз погибать и ни разу не погибнешь, пока придет твоя настоящая погибель, и тогда ты вспомнишь материно обещание за тебя и пойдешь в чернецы”, — сказал монах и исчез. Через некоторое время граф с графиней решили повезти дочь в Воронеж к врачу. В селе Крутом остановились покормить коней, и снова появился тот монах и посоветовал Ивану поскорее проситься у господ в монастырь — они его отпустят. Иван не захотел. Вместе с отцом они запрягли лошадей и поехали, а там была очень крутая гора, сбоку обрыв, где погибало много народу. При спуске лопнул тормоз, и весь шестерик понесся вниз к обрыву. Отец спрыгнул с козел, а Иван бросился на дышло и повис на нем. Передовые лошади сгинули в пропасти, а экипаж остановился, упершись в коренников, которых Иван дышлом подавил. Тут вдруг он опомнился и от страха и сам полетел вниз. Но чудом остался в живых — сорвался на глиняную глыбу и скатился, как на салазках. Граф предложил Ивану, у которого прозвище было Голован, просить все, что захочет, а он по глупости попросил гармошку, да тут же и бросил ее. ГЛАВА III У себя в конюшне Голован завел парочку голубей. Появились птенчики. Одного Голован сам случайно задавил, лаская, а второго съела кошка, которая повадилась лазать к голубям. Он ее поймал и отрубил ей хвост. Оказалось, что это кошка графининой горничной, Голована повели в контору к немцу-управителю, велели высечь и поставили бить камешки молотком для дорожек в саду. Этого он уж стерпеть не мог и решил повеситься. Пошел с веревкой в лес, все наладил, соскочил с сука — и упал на землю, а над ним стоит цыган, который и перерезал веревку. Тот позвал его с собой. “А вы кто такие и чем живете? Вы ведь небось воры? ...А при случае вы, пожалуй, небось и людей режете?” Именно все так и было. Иван подумал-подумал, махнул рукой, заплакал и пошел в разбойники. ГЛАВА IV Хитрый цыган, чтоб не дать парню опомниться, и говорит, что для того, чтобы он ему поверил, пусть он выведет из графской конюшни пару лучших коней. Они скакали всю ночь, потом коней продали, и цыган обманул Голована, дав ему почти что ничего. Парень пошел к заседателю объявиться, что он беглый крепостной, а писарь, которому он рассказал свою историю, и говорит ему, что за плату сделает ему отпускной вид. Пришлось отдать все: серебряный целковый, серьгу из уха и нательный крест. Голован пришел в город Николаев и стал там, где собирались искавшие работу. Огромный-преогромный барин, больше самого Ивана, всех от него оттолкнул, схватил за обе руки и поволок за собой. Дома расспросил его, кто он и что, и, узнав, что он жалел голубят, очень обрадовался. Оказалось, он нанимает Голована в няньки. От него убежала жена и осталась маленькая дочка, а ухаживать некому. “А как я в этой должности справлюсь?” — Пустяки... Ведь ты русский человек. Русский человек со всем справится”, — говорит новый хозяин. Купили козу, и Иван стал нянькой и очень привязался к ребенку. Так продолжалось до лета. Иван заметил, что у девочки кривоватые ножки — он стал носить ее к лиману и по совету лекаря закапывать ножки в песок. Но однажды вдруг появляется дама, мать девочки, и начинает просить, чтобы Иван отдал ей дочь. Голован ни в какую. На следующий день он снова берет с собой козу и ребенка и отправляется к лиману. А барыня уже там. И так изо дня в день, довольно долго. И вот наконец она приходит последний раз — прощаться и говорит, что ее ремонтер сам сейчас придет. Он очень много выиграл в карты и хочет дать Ивану тысячу рублей в обмен на ребенка. Иван не соглашается. И вот видит Иван — идет по степи улан-ремонтер, такой осанистый, руки в боки... Поглядел Иван на улана и думает: “Вот бы мне отлично с ним со скуки поиграть”. И решает он, если только улан скажет что-то не то, Иван ему нагрубит, а там, может, и до драки дело дойдет, чего Ивану очень хотелось. ГЛАВА V Стоит Иван и думает, как бы ему лучше этого офицера раздразнить, чтобы он сам стал на него нападать? А барыня жалуется, что, мол, ребенка не отдают. Ремонтер гладит ее по головке и говорит, что, мол, ничего, сейчас он деньги покажет, у Ивана глаза и разбегутся, а если нет, то он просто силой отберет ребенка. Он подает Ивану пучок ассигнаций, а тот вырвал бумажки, поплевал на них да и бросил — мол, поднимай сам. Ремонтер покраснел и бросился на Ивана, но с ним разве кто справится при такой комплекции. Он только слегка пихнул ремонтера, тот и полетел. Этот ремонтер хоть и был физически слаб, но характером горд и благороден. Он не стал подбирать с земли своих денег. Иван кричит ему, чтобы подобрал, но он не поднял, а бежит и хватается за дитя. Иван взял девочку за вторую ручку и говорит: “Ну, тяни его: на чью половину больше оторвется”. Ремонтер выбранился, плюнул Ивану в лицо, отпустил ребенка и тянет за собой барыню, а та рыдает, повернулась лицом к дочери и тянет к ней руки, “точно живая, пополам рвется, половина к нему, половина к дитяти”... И тут от города бежит барин, отец девочки, палит из пистолета и кричит: “Держи их, Иван! Держи!” А Иван вместо этого догнал барыньку с уланом и отдал им ребенка; попросил только, чтобы и его с собой увезли, потому что барин его правосудию сдаст, у него паспорт поддельный. Приехали в Пензу, а офицер и говорит Ивану, что не может его при себе держать, ведь у него нет паспорта. Дал он ему двести рублей. Ивану очень не хотелось никуда идти, он очень девочку любил, но делать нечего. Попросил только, чтобы улан ударил его за то, что там, у лимана, побил его. Офицер лишь рассмеялся. Решил Иван идти и сдаться в полицию, а прежде выпить чаю в трактире. Долго пил, потом пошел походить. Перешел реку Суру, а там стоят конские косяки и при них татары в кибитках. Вокруг самой пестрый толпится народ: штатские, военные, помещики. Посереди сидит на пестрой кошме длинный степенный татарин в золотой тюбетейке. Это был, как узнал Иван, хан Джангар, первый степной коневод. Его табуны ходили от самой Волги до самого Урала. Хотя вся эта земля и принадлежит России, но царит там хан Джангар. В это время татарчонок пригнал к хану необыкновенной красоты и стати белую кобылку. Начался торг. Вскоре все отказались, кроме двоих — эти уже начали предлагать не только деньги, но и седло, и халат, и даже дочь. Тут все татары стали кричать, чтобы до разорения друг друга не довели. Русский, стоявший рядом с Иваном, объясняет ему, как будет дело решено. Хану Джангару дадут, сколько он просит, а кому коня взять, с общего согласия наперепор пустят. Объяснять, что это такое, сосед не стал, сказал, что увидит сам. Оба соперника, раздевшись до пояса, сели на 304 землю друг против друга и взялись левой рукой за левую, ноги растопырили и уперлись ступнями. Каждому подали по нагайке, и они стали цруг друга хлестать. Сосед Ивана между тем объяснял ему тонкости — как надо бить, чтобы продержаться дольше соперника. Кто победит, тот возьмет кобылу. Победивший, весь в крови, положил кобылице на спину свой халат и бешмет, сам животом на нее вскинулся и уехал. Иван хо-ел уже уходить, но его новый знакомый задержал его — должно случиться что-то еще. ГЛАВА VI Все так и вышло. Прискакал татарчонок на караковом жеребце, какого и описать нельзя. Снова начался горячий торг. Среди толпы был и знакомый ремонтер, но он даже и не надеялся получить этого коня. Иван предложил ему заполучить его — он будет пороться с соперником. И победил. Он запорол соперника до смерти, о чем сообщил пораженным пассажирам добродушно и бесстрастно. Увидев ужас у них в глазах, счел нужным дать пояснение. Этот татарин считался первым батыром во всех Рунь-песках, поэтому не хотел уступить ни за что, а Ивану очень помог грош, который он сунул в рот. Он его все время грыз, чтобы боли не чувствовать, а “для рассеянности мысли” в уме удары считал, хотя потом и сбился со счета. Ивана русские решили вести в полицию. Он бросился бежать, скрылся в толпе, а татары помогли ему. И вместе с татарами Иван ушел в степи, где и пробыл одиннадцать лет не по собственному желанию. Татары обращались с ним хорошо, но чтобы он не убежал, произвели над ним жестокую операцию: срезали пласт кожи на пятках и набили туда рубленого конского волоса, потом раны закрыли и зашили. После такой манипуляции человек не мог ступить на пятку, мог ходить только враскоряку или на коленях. И при этом татары обращались с ним хорошо, дали ему жену, потом еще одну, а у другого хана, у Агашимолы, который украл Ивана у Отучева, ему дали еще две жены. Этот Агашимола был из дальней орды и позвал Ивана полечить его ханшу, за что обещал хозяину Ивана много голов скота. Тот его и отпустил. А Агашимола его обманул — поскакал с Иваном совсем в другую сторону. Пассажиры поинтересовались, что еще произошло с Иваном. Тот продолжил рассказ. ГЛАВА VII Агашимола больше уже не отпустил Ивана. Он дал ему еще двух жен. Иван их не любил. Все жены нарожали ему детей, которых он своими не считал, потому как не крещены. Родительских к ним чувств никаких не испытывал. Очень тосковал по России. Кругом степь и степь... Иногда чудился монастырь или храм, тогда Ивану вспоминалась крещеная земля, и он плакал. Иван описывает жизнь и быт татар на солончаках над Каспием. Вспоминает, как молился — так молился, что “даже снег инда под коленами протает и где слезы падали — утром травку увидишь”. “А все прошло, слава богу!” — молвил он, сняв свой монастырский колпачок и перекрестясь. Всех интересовало, как же Ивану Северьянычу удалось выпрацить свои пятки, каким образом он убежал из татарских степей и попал в монастырь? И тот продолжил свой рассказ. ГЛАВА VIII Пленник потерял всякую надежду вернуться на родину, и даже тоска стала ослабевать. Но однажды среди татар вдруг началось какое-то оживление. Оказалось, прибыли двое миссионеров, “два белых муллы, имеют от белого царя охранный лист и далеко идут свою веру уставлять”. Иван бросился к юрте, где они находились. Он так обрадовался, что видит русских, что упал им в ноги и зарыдал. И они обрадовались, говорят: “Видите! Видите? как действует благодать, вот она уже одного вашего коснулась, и он обращается от Магомета”. Когда им сказали, что Иван вовсе не мусульманин, а из русских, они остались очень недовольны. Иван бросился к ним с мольбой, чтобы вызволили его из плена, где он находится уже одиннадцатый год и вон как изувечен. Те и слушать его не не стали, а занялись дальше своей проповедью. Иван выбрал момент, когда священники остались одни, и снова пошел к ним, попросил их, чтобы попугали татар гневом русского царя, сказали им, что он не велит азиатам держать его подданных в плену, или, еще лучше, пусть дадут татарам выкуп за Ивана, а он будет им служить. Те в ответ заявили, что выкупа у них нет, а пугать неверных им не позволено, они соблюдают с ними политику вежливости. Ему же, Ивану, остается только молиться и уповать на Бога. Пусть он помнит свою христианскую веру, а они за него спокойны. Их забота о тех, кто пребывает во тьме. Они показали Ивану книжку со списком татар, которых они якобы присоединили к христианству. Иван больше не стал с ними говорить и ушел; но как-то один из его сыновей приходит и говорит, что на озере мертвец лежит. Это был один из тех проповедников. Иван его похоронил по-христиански. Татары погубили и одного иудейского миссионера, который тоже к ним как-то зашел. Они закопали его по шею в песок и стали требовать, чтобы сказал, куда деньги спрятал. Но как же Иван Северьяныч вырвался из плена? “Чудом спасен”, — ответил он. Чудо это сотворил Талафа, индиец. ГЛАВА IX После гибели миссионеров прошел почти год, когда пригнали двоих. Кто они и откуда, понять было невозможно. Говорили они на каком-то своем языке. “Оба не старые, один черный, с большой бородой, в халате, будто и на татарина похож, но только халат у него не пестрый, а весь красный, и на башке острая персианская шапка; а другой рыжий, тоже в халате, но этакий штуковатый, все ящички какие-то при себе имел...” Говорили, будто они пришли из Хивы коней закупать, собираются с кем-то воевать и подначивали татар против русских. Пришедшие стали требовать коней и угрожать огнем. Чернобородый заявил, что ночью Талафа всю силу свою покажет и пусть все по юртам сидят, а то сожжет. И действительно, ночью начало что-то шипеть и раз за разом вспыхивать. В становище все замерло. Хивяки или индийцы эти куда-то побежали, и опять вспыхнул огонь. Кони от испуга понеслись. Татары позабыли про страх и вдогонку, а тех уже и след простыл вм