Ходасевич в. - дар тайнослышанья тяжелый

 (О поэзии Владислава Ходасевича)    Странно - жить и знать, что был на земле такой поэт Владислав Ходасевич, с аристократической небрежностью бросивший современникам:    Ни грубой славы, ни гонений    От современников не жду,    Но сам стригу кусты сирени    Вокруг террасы и в саду.    Живший во “дни громадных потрясений”, он лучше остальных понял, что нет ничего ценнее в мире, чем искусство. И он им занимался. И искусство и культура занимали его больше, чем перестройка целого мира. В культуре он находил смысл жизни, возможность порвать “тугую плеву дней”.    При всей ампирной (от Пушкина идущей) холодной ясности и строгости его поэзии у Ходасевича невероятное, фантастическое умение сотворить чудо преображения слова.    Мы живем в мире, где многое разумно, объяснимо и понятно. Сначала облако, потом дождь. Сначала билет на поезд, потом поездка. Чудо - это окошко в иное измерение, дорога к правильному миру. Поэзия Ходасевича - это постижение чуда методами искусства, а не логики.    Он не верил толпе (черни, по Пушкину) и был прав. Он был пророком в своих стихах, предсказав России надвигающуюся тьму. Одним из первых он понял, что нация, народ - это не гены, а образ жизни на земле. Этот уклад, образ жизни, культуру, достоинство русского поэта Ходасевич увез в эмиграцию:    России - пасынок, а Польше    Не знаю сам, кто Польше я,    Но: восемь томиков, не больше    И в них вся родина моя.    Вам - под ярмо подставить выю    Иль жить в изгнании в то

ске.    А я с собой свою Россию    В дорожном увожу мешке.    Ходасевич, быть может, первый, кто увидел свет, а также то, что человечество предпочло закрыть глаза, только бы не утруждать себя поисками этого света. Он понял, что цивилизация развивается потому, что человек стремится к физическому и душевному комфорту. Поэтому человек не свободен. Кто-то поймал нас на крючок. Бог или дьявол? Человечество развивается согласно биологическим, общественным или духовным инстинктам. Поняв это, Ходасевич отказался принимать правила предложенной ему игры:    Счастлив, кто падает вниз головой,    Видит он мир, хоть на миг, но иной.    Он называл свободу суровой. Он утверждал, что пребывание его в мире самодостаточно: “Во мне конец, во мне начало”. Он представлял поэтическое творчество - символической дорогой духовного освобождения. Он и сейчас представляется мне, читателю его стихов, загадочным суровым сфинксом. Он вынырнул в 90-е годы из небытия, из забвения. Этот желчный рыцарь поэзии вернулся на Родину, где, оказалось, его давно ждали:    Быть может, умер я, быть может, -    Заброшен в новый век,    А тот, который с вами прожит,    Был только волн разбег.    И я, ударившись о камни,    Окровавлен, но жив, -    И видится из далека мне,    Как вас несет отлив.    Жизнь в эмиграции обрекла его на полунищенское существование. Далее последовала болезнь и ужасная смерть в больнице.    На его могиле под Парижем на могильном камне написано: “Свободен всегда”.