Прочее - Мир романа

Мир романа "Мы" Евгения Замятина, русского писателя, стоявшего у истоков сатирической антиутопии XX века, суров и сумрачен. Это мир "нумеров", а не личностей, досконально во всем расчисленный огромный механизм Единого Государства с идеально притертыми "винтиками". Расчислено действительно все. Не только рабочие часы - все стороны жизни "нумеров" охвачены Государством, посекундно расписаны в Часовой Скрижали. Даже искусство подчинено в этом истинно казарменном будущем узкопрактическим целям. "Просто смешно: всякий писал - о чем ему вздумается... Теперь поэзия - уже не беспардонный соловьиный свист: поэзия - государственная служба, поэзия - полезность". И вот Институт Государственных Поэтов и Писателей создает "Ежедневные оды Благодетелю", бессмертную трагедию "Опоздавший на работу", настольную книгу "Стансов о половой гигиене"... Остается только поражаться горькой прозорливости писателя, уже тогда, в 1920-м, понявшего, как далеко может завести наше общество набиравшая повсюду силу казарменность, объявленная чуть ли не высшей формой коллективизма. "Красиво только разумное и полезное: машины, сапоги, формулы, пища и проч." - и, оберегая свою машинную стерильность, Единое Государство отгораживается Зеленой Стеной от мира дикого и неупорядоченного - "неразумного, безобразного мира деревьев, птиц, животных". Этот рационализированный "рай" жестко оберегаем от любых, самых мелких потрясений: "Для того, чтобы выкинуть вон погнувшийся болт, у нас есть искусная, тяжелая рука Благодетеля... есть опытный глаз Хранителей..." И есть, добавим, чудовищная логика подавления, свойственная любому тоталитарному режиму: "Настоящий врач начинает лечить еще здорового человека, такого, какой заболеет еще только завтра, послезавтра, через неделю. Профилактика, да!.." Г

ерою-рассказчику, математику Д-503, выпадает невозможное, абсолютно, казалось бы, немыслимое в этом мире (где "всякий из нумеров имеет право - как на сексуальный продукт - на любой нумер...") счастье истинной любви. Укрывшись в своей прозрачной стеклянной клетке, Д-503 пытается вернуть своим мыслям прежний стройный порядок. Но тщетно - уже не выздороветь ему, "болезнь" его неизлечима. "Плохо ваше дело! - говорит герою знакомый врач.- По-видимому, у вас образовалась душа...". И в довершение всего наш математик узнает, что его возлюбленная 1-330 участвует в подготовке восстания. Показательный диалог происходит между ними - диалог, в который стоит вслушаться повнимательнее: он многое открывает нам в позиции автора. -- Это немыслимо! Это нелепо! Неужели тебе не ясно: то, что вы затеваете,- это революция? - Да, революция! Почему же это нелепо? - Нелепо - потому что революции не может быть. Потому что наша... наша революция была последней. И больше никаких революций не может быть. Это известно всякому... - А какую же ты хочешь последнюю революцию? Последней - нет, революции - бесконечны..." Поистине они били тогда не в бровь, а в глаз, эти "зашифрованные в фантастику" слова, звучавшие неслыханным кощунством для тех, кто был убежден, что октябрь 1917 года окончательно и бесповоротно определил судьбу России. Финал романа трагичен. Восстание подавлено, в чем косвенно виноват и Д-503: его дневник, откровенные записи в нем, естественно, не ускользнули от недреманного ока Хранителей. Сам Д-503 подвергнут операции, в результате которой в его мозгу нейтрализован центр, ведающий фантазией. И вот уже возвращается к нему готовность испытывать сладостное ощущение "победы всех над одним, суммы - над единицей"... Но и неудавшееся восстание - факт, заставляющий читателя крепко усомниться в казарменной долговечности Единого Государства.