Десять лекций, прочитанных для работающих на строительстве Гётеанума в Дорнахе с 2 августа по 30 сентября 1922 г. Перевел с немецкого Александр демидов

РУДОЛЬФ ШТАЙНЕР

ПОЗНАНИЕ
СУЩЕСТВА
ЧЕЛОВЕКА В
ОТНОШЕНИИ
ЕГО ТЕЛА
,
ДУШИ
И
ЛУХА

О
РАННИХ
СОСТОЯНИЯХ
ЗЕМЛИ

GA
347

Десять лекций, прочитанных для работающих

на строительстве Гётеанума в Дорнахе с 2 августа по 30 сентября 1922 г.

Перевел с немецкого Александр ДЕМИДОВ

МАРИЯ ШТАЙНЕР

Введение к выходу в свет публикаций из лекций Рудольфа Штайнера для работающих на строительстве Гётеанума с августа 1922 г. по сентябрь 1924 г.

Эти лекции можно было бы назвать диалогом, поскольку их содержание по настоянию Рудольфа Штайнера всегда определяли сами рабочие. Им было разрешено самим выбирать темы, он побуждал их задавать вопросы и делать сообщения, поощрял их самопроявление, их возражения. Рассматривалось и дальнее и ближайшее. Особенно интересными оказа­лись терапевтические и гигиенические стороны жиз­ни; видно, что об этих вещах рабочим приходилось заботиться каждый день. Но также затрагивались и все явления природы, бытие минералов, растений и животных, причем это рассмотрение выводило в космос, к первоистоку вещей и существ. В конце ра­бочие попросили дать им введение в духоведение, в познавательную основу для понимания Мистерии христианства.

Общая духовная работа сложилась на основе не­скольких курсов, которые доктор Роман Боос проводил Для интересующихся по окончании работ на стройке; позднее эти курсы проводились и дальше другими чле­нами Антропософского Общества. Позднее рабочие по­просили Рудольфа Штайнера принять их и утолить жа­жду знаний — и, если возможно, посвятить этому один час обычного рабочего времени, пока они еще бодры и могут сохранять восприимчивость. Это происходило в утренние часы после перерыва в работе. Могли прийти также некоторые служащие строительной конторы и еще двое или трое из узкого рабочего круга доктора Штайнера. Обсуждались практические вещи, напри­мер, разведение пчел для тех, кто интересовался пчело­водством. Когда Рудольфа Штайнера уже не было среди нас, экспериментальная агрогруппа опубликовала для своих членов конспект этих лекций в виде брошюры.

Многие проявляют большое желание ознакомить­ся с этими лекциями. Однако они были рассчитаны на особую аудиторию, и в той особой ситуации были импровизацией на темы, продиктованные обстоятельст­вами и настроением рабочих-слушателей; при этом они не предназначались для печати. Именно та форма, в ко­торой они были прочитаны, позволила сохранить све­жесть и непосредственность, которые не хотелось бы потерять. Была создана особая атмосфера взаимодей­ствия того, что жило в душе спрашивающего и в душе дающего ответ. Не хотелось бы упускать этот колорит, эту окраску в ходе педантичной редакторской пере­работки. Поэтому мы отважились по возможности ограничить ее. Пусть не все здесь соответствует стили­стическим литературным канонам, зато во всей своей непосредственности сохраняется настоящая жизнь.

ПОЗНАНИЕ СУЩЕСТВА ЧЕЛОВЕКА

В ОТНОШЕНИИ ЕГО ТЕЛА, ДУШИ И ДУХА

ПЕРВАЯ ЛЕКЦИЯ

Дорнах, 2 августа 1922 г.

Доброе утро, господа! Сегодня мы посвятим вре­мя тому, чтобы добавить кое-что к уже слышанному вами. Это даст нам возможность лучше понять чело­века и оценить его по достоинству.

Видите ли, я уже говорил в общих чертах о том, в чем состоят процесс питания и процесс дыхания у человека. Мы видели также, что питание по боль­шей части связано с жизнью человека, что питание состоит в том, что мы принимаем в себя питательные вещества, которые в нашем кишечнике находятся по­сле этого уже в безжизненном состоянии; затем эти питательные вещества наша лимфатическая система вновь оживляет, а потом они уже в живом состоянии переходят в кровь. Затем, будучи внутри крови, как вы знаете, эта ожившая пища приходит в соприкос­новение с кислородом, содержащимся в воздухе. Воз­дух вбирается человеком. Кровь изменяется. Это тот процесс, который протекает в груди. В то же самое время он дает нам возможность ощущения.

Итак, между процессом в кишечнике и процессом в крови задействована жизнь. И, в свою очередь, в про­цессах, протекающих в крови, между кровью и возду­хом оказывается задействованным то, что проявляется как наше душевное начало. Ну, а теперь нам надо заняться рассудком; надо попытаться понять, каким образом у человека становится возможным рассудок. Видите ли, узнать об этом стало возможным толь­ко, можно сказать, приблизительно шестьдесят лет тому назад. В прошлом, 1921 году можно было бы отпразд­новать шестидесятилетний юбилей этого события. Его никто не праздновал, так как у современных людей отсутствует стремление учреждать празднование чисто научных юбилеев. Открытие, сделанное в 1861 году, ко­торое можно было бы отметить в связи с его шестидеся­тилетием, является важнейшим научным открытием. Так что только последние пятьдесят-шестьдесят лет стало возможным говорить о вещах, о которых я хочу сказать сегодня. Открытие же это состоит в следующем. Недавно я сказал вам, как можно наблюдать за человеком: не надо экспериментировать самим, надо только внимательно принимать к сведению то, что является экспериментом самой природы над челове­ком, когда тот в какой-либо форме заболевает. Если после наблюдения удается понять, что произошло в физическом теле человека, когда он был болен, то такой эксперимент, такой опыт предоставлен нам са­мой природой, и мы на основе такого эксперимента могли бы продвинуться в познании.

Тогда, в 1861 году было открыто — открытие сде­лал Брок, — что у людей, имевших дефекты речи, при посмертном патологоанатомическом исследовании обнаруживаются те или иные повреждения левой третьей лобной извилины.

Как известно, если мы исследуем мозг, если мы сни­маем костную крышку черепа, костную оболочку, то мы можем увидеть этот мозг. Этот мозг имеет извилины: вот одна извилина, вот другая, вот здесь расположена третья извилина (изображается на доске). Эту извилину, поскольку она располагается здесь, на виске, называ­ют височной извилиной. Так вот, в любом случае, ес­ли человек имеет отдельные расстройства речи или если он вообще не может больше говорить, то в этой левой лобной извилине что-то не в порядке.

Подобные симптомы могут возникнуть у человека, перенесшего так называемое кровоизлияние в мозг. Кровоизлияние в мозг (apoplexia cerebri), инсульт, состо­ит в том, что кровь, которая в нормальном состоянии должна протекать по сосудам, вырывается из сосуда и изливается в окружающие сосуд ткани, где она при­сутствовать не должна. Такое кровоизлияние вызыва­ет удар, паралич. Итак, если кровь изливается ненор­мальным образом в область этой височной извилины, если эта височная извилина полностью выходит из строя, то как следствие человек не может больше гово­рить, наступает афазия. (Афазией называется расстрой­ство речи, при котором больной не может правильно строить речь — моторная или амнестическая афазия, либо не может понимать речь — сенсорная афазия. Мо­торная афазия возникает при очагах в левом полуша­рии мозга, в задней части третьей лобной извилины. Наблюдается также при локализации очага во второй лобной извилине. Сенсорная афазия возникает при очагах в левой верхней височной извилине. Амнести­ческая афазия возникает при очагах в левой темен­ной доле. Афазия встречается при различных забо­леваниях мозга, локализирующихся в этих областях; часто при сосудистых заболеваниях, черепно-мозговых травмах, опухолях, сифилисе мозга, арахноидите. Де­фекты речи могут быть врожденными, как алексия, заикание, истерическая афония и др. Терапевтический справочник. М., 1946, — примеч. перев.)

Видите ли, это очень интересная взаимосвязь. Мы можем сказать: человек говорит постольку, посколь­ку в его физическом теле левая височная извилина находится в здоровом состоянии. И теперь нам надо понять, что же это, в сущности, означает: что человек имеет здоровую левую височную извилину. Но чтобы это понять, нам придется рассмотреть кое-что еще.

Если умирают маленькие дети, и мы исследуем у них в мозгу указанное место — левую височную изви­лину, — то этот, так сказать, мозговой телефонный кабель представляет собой довольно однородную ка­шицу: именно до того, как ребенок научится говорить, все это представляет собой довольно гомогенную ка­шицу. Но по мере того, как ребенок учится говорить, у этой левой височной извилины образуется все боль­ше и больше мелких извилин. Они прорабатываются все более и более искусно. Так что можно сказать: если у совершенно маленького ребенка эта левая лобная извилина выглядит примерно так (изображается на доске), то у ребенка, который научился говорить, и у взрослых она выглядит так: она искусно проработана. Так что с мозгом нечто происходит примерно в то время, когда ребенок учится говорить. Не надо объяснять это как нечто сверхъестественное, это про­исходит в жизни обычным образом. Смотрите, если я передвину стол отсюда сюда, то ведь никто не ска­жет, что стол сам передвинулся. И точно так же я не имею права говорить: мозг сам по себе образовал эти извилины; я обязан как следует поразмыслить, что же произошло, что тут послужило причиной. Я должен задуматься над тем, отчего же, как нарочно, это образо­вание возникло именно в левой височной извилине. Видите ли, если ребенок учится говорить, то его тело при этом приходит в движение. Приходит в дви­жение та часть его тела, где расположены органы ре­чи. До этого, пока ребенок еще не может говорить, он представляет собой некое барахтающееся кричащее существо, и так далее. Пока он только вопит, кричит, его левая извилина представляет собой кашицу, кото­рую я вам только что изображал. Но чем больше он научается не только кричать, но от крика переходить к отдельным звукам, тем более проработанной оказы­вается эта лобная извилина. Так что можно сказать: если ребенок только кричит, следовательно, у него в указанном месте находится мозговая кашица. Однако вот он начинает не только кричать, но также издавать отдельные звуки. И тогда постепенно эта общая одно­родная кашица преобразуется в прекрасно прорабо­танную левую долю мозга.

Дело, господа, обстоит так: вы знаете, когда мла­денец кричит, крики его состоят по большей части из того, что называют гласными звуками, это А, Е. Итак, если ребенок только кричит, ему не нужна дифферен­цированно расчлененная левая лобная извилина; то, что производит он из себя при этом крике, не нуждает­ся в искусной проработке его мозга. Если быть немного повнимательней, можно заметить, что крики, издавае­мые ребенком, очень похожи на звук А. Только позднее ребенок начинает присоединять к своему крику звуки У и И. Постепенно ребенок, как вам известно, учится произносить согласные. Сначала ребенок кричит А; затем он учится присоединять М. Получается МА или ВА. Так постепенно из крика ребенок производит сло­ва; при этом он присоединяет к гласным согласные.

Каким же образом возникают эти согласные? Вам надо только обратить внимание на то, как вы произ­носите М. Вы должны при этом двигать губами. Этому вы должны были научиться в детстве с помощью под­ражания. Если вы поизносите Л, то вы должны двигать языком. Так что вам приходится что-то приводить в движение. Вы, следовательно, должны от беспорядоч­ного барахтанья, которое только и делает малыш, пе­реходить к упорядоченным движениям органов речи, к движениям, которые выполняются с помощью под­ражания. И чем больше присоединяет ребенок этих согласных — Л, М, Н, Р и так далее, к появляющимся только при криках гласным, тем больше дифференци­руется, расчленяется эта левая лобная извилина, тем более искусно она прорабатывается. Те же самые силы, с помощью которых ребенок научается согласным, прорабатывают эту левую лобную извилину.

Теперь мы можем спросить: каким же образом ребенок учится говорить с самого начала? Ребенок учится говорить только посредством подражания. Он учится говорить, двигать губами, и при этом он исходит из чувства подражания тому, как другие лю­ди двигают губами. Тут все является подражанием, имитацией. Это означает, что ребенок замечает, ви­дит, воспринимает то, что происходит вокруг него. И посредством этого восприятия — следовательно, посредством этой духовной работы над восприяти­ем — разрабатывается мозг. Как скульптор работа­ет с деревом, мрамором или бронзой, точно так же скульптурно прорабатывается и мозг благодаря тому, что ребенок двигается. Органы, которые он приводит в движение, распространяют свою подвижность вплоть до мозга. Когда я с помощью языка произношу звук Л, то язык посредством нерва приходит в связь с мозгом, связывается с другими органами. Это Л проходит вплоть до моей левой лобной извилины и создает там внутри такие фигуры. Это Л, следовательно, создает такую фигуру, где одно примыкает к другому, причем эта левая лобная извилина формируется подобно ки­шечнику. Звук М создает вот такие закругленные из­вилины. Итак, вы видите, в чем состоит работа над этой левой височной извилиной. Тут работает то, что благодаря восприятию приводится ребенком в дви­жение, — то, что он испытывает. С тех пор, как стало известно о связи между разрушением левой мозговой извилины при мозговом инсульте и потерей речи, стало возможным узнать и о том, что постоянно ра­ботает у ребенка над этой левой лобной извилиной, когда он учит согласные звуки. Это связано с тем, что глаза и все другие органы отмечают происходящее во внешнем мире. Что же происходит тогда во внеш­нем мире?

Видите ли, когда мы говорим, во время нашей речи мы дышим. Ведь мы дышим постоянно. И когда мы дышим, в тело человека проникает то, что возникает из дыхания, проникает этот толчок при вдохе, как я его называл вам; он проникает в челове­ческое тело, затем поднимается через спинномозговой канал вверх (изображается на доске) и входит в мозг. Итак, когда ребенок кричит, еще не умея выгова­ривать согласные, только кричит и дышит — в это время наверх всегда прорывается результат дыха­ния, этот толчок при вдохе. Он проникает наверх и входит в мозг.

Спросим себя: что же, собственно, входит в мозг? В мозг входит кровь. Она проходит всюду, это я объяс­нял вам в последние дни. Итак, посредством дыхания кровь все снова и снова подталкивается в мозг. Однако повсеместное проталкивание крови с помощью дыха­ния происходит, начиная с момента рождения ребенка, даже с еще более раннего времени, хотя в последнем случае эта работа производится иным образом. Когда ребенок рождается, он начинает дышать. Тогда под­нимается вверх тот толчок воздуха, который подтал­кивает кровь в мозг.

Таким образом, мы можем сказать: поскольку кровь с помощью дыхания подталкивается в мозг, постольку ребенок может только кричать. Он начинает говорить тогда, когда не только кровь подталкивается туда, но когда, скажем, с помощью глаз или каких-либо дру­гих органов, например, ушей, ребенок начинает подме­чать что-то, когда он начинает что-то воспринимать. Следовательно, когда ребенок начинает подмечать, запоминать движения других людей, он имитирует эти движения в себе; и тогда вверх поднимается не только поток крови: тогда от ушей, например, сюда постоянно входит другой поток (изображается на дос­ке). Вы видите, это другой поток. Этот другой поток проходит по нервам.

Итак, в левой височной извилине, в так называемой речевой извилине, как и во всем человеческом теле, встречаются кровеносные сосуды и нервные тяжи. На нервные тяжи воздействует то, что воспринимается извне, то, что подмечается вовне. Движения, которые ребенок делает, произнося согласные звуки, проника­ют через кровь в его левую речевую извилину. Эта последняя разрабатывается очень хорошо; при этом дыхательный толчок совместно с кровью сочетается с тем возбуждением, которое приходит от ушей или от глаз, так что единая кашицеобразная масса, находящая­ся здесь в промежутке между кровью (капиллярами и др. — примеч. перев.) и нервами, удивительным образом прорабатывается. Итак, вы можете видеть, что наш мозг — по крайней мере в этой его части, а в дру­гих его частях происходит то же самое — формирует­ся благодаря совместному осуществлению двух видов деятельности; одной — по восприятию, а другой — связанной с толчками, подгоняющими кровь к мозгу. Однако вам необходимо уяснить следующее: ре­бенок обучается речи вышеописанным образом; это означает, что разрабатывается его левая лобная извили­на. Но, господа, когда производят патологоанатомиче-ское исследование трупа, вскрытие, и рассматривают правую лобную извилину, располагающуюся симмет­рично, то она оказывается сравнительно непрорабо-танной. Следовательно, здесь мы имеем левую лобную извилину; она прекрасно проработана, о чем я говорил вам. Однако правая в течение всей жизни остается по большей части такой же, какой она была у ребен­ка, она остается неразработанной, нерасчлененной. Я мог бы сказать: если бы мы имели только правую лобную извилину, то мы могли бы только кричать. Лишь благодаря тому, что мы так искусно разработа­ли левую лобную извилину, мы можем говорить.

Только в том случае, если человек левша, если, сле­довательно, он имеет привычку выполнять свою рабо­ту не правой, а левой рукой, возникает нечто необыч­ное: если такой человек переносит левосторонний инсульт, то он не теряет дар речи. Если же затем его приходится подвергать вскрытию, то обнаруживается, что у него, то есть у левши, проработана именно пра­вая лобная извилина, тогда как у обычных граждан, у обычных людей (то есть у праворуких — примеч. перев.) прорабатывается левая лобная извилина.

Следовательно, движения руки и кисти принима­ют чрезвычайно значительное участие в этой прора­ботке мозга. Почему это происходит? Видите ли, это происходит вот отчего: если кто-то привык много ра­ботать правой рукой, то он при этом делает не только ту непосредственную работу, которую он выполняет с помощью правой руки, но он тогда привыкает и ды­шать правой стороной сильнее, применять с правой стороны большую силу дыхания. Он привыкает яснее слышать с правой стороны и так далее. Это показыва­ет нам то, что человек, привыкший использовать пра­вую руку, имеет общую тенденцию развивать с правой стороны большую деятельность, чем с левой. Но при этом как нарочно происходит то, что левая лобная из­вилина разрабатывается в том случае, если он право-рукий, тогда как правая лобная извилина разрабаты­вается, если он левша. Но почему это происходит?

Смотрите, господа: здесь (изображается на доске) у тела находится правая рука, здесь расположена го­лова, здесь вы имеете левую височную извилину. Те­перь давайте проверим, как идут нервы. Нервы идут так: здесь повсюду внутри проходят нервы. Если бы у вас не было этих нервов, вы не могли бы здесь, напри­мер, ощущать ни тепла, ни холода. Все это связано с нервами., Здесь вы повсюду имеете нервы, они подни­маются вверх через спинной мозг, входят в головной мозг. Но курьез состоит в том, что нервы, находящие­ся в правой руке, идут к левому полушарию мозга, а нервы, находящиеся в другой, левой, руке, входят в правую половину мозга. Здесь внутри нервы перекре­щиваются. Нервы перекрещиваются в мозгу; если я, например, выполняю какие-либо гимнастические или эвритмические упражнения правой рукой, то я при этом получаю ощущение вследствие того, что нерв становится передаточным звеном для этого ощу­щения. Но я ощущаю это левым полушарием мозга, поскольку нервы перекрещиваются.

Представьте себе, что ребенок охотнее делает все правой рукой. Тогда он и дышит немного сильнее пра­вой стороной, слышит немного лучше и даже видит немного острее с правой стороны. Человек больше напрягает свою правую сторону и посредством выпол­няемых движений развивает левую сторону мозга.

Вам надо представить, что у каждого из нас есть свойство немного жестикулировать при речи: «Ах!» (соответствующий жест), а если мы отказываемся от че­го-либо, то «Э!». Мы делаем жесты во время речи. Эти жесты становятся ощутимыми посредством наших нервов; жесты правой руки, которые мы делаем при речи, тоже ощущаются с помощью левого полушария мозга. И к тому же, если мы праворукие, то мы имеем тенденцию выговаривать гласные и согласные правой стороной нашей гортани сильнее, сильнее произно­сить звуки; деятельность, произведенная нами при этом, тоже сильнее ощущается нами с помощью левой половины мозга. А на этом основано то, что мозг, кото­рый первоначально был кашицей, прорабатывается все больше. Левой половиной тела мы пользуемся мень­ше: вот почему правая половина мозга разрабатывает­ся меньше, она остается кашицеобразной. Если же кто-то является левшой, то происходит обратное.

Из этого вытекают важные следствия для педа­гогики. Представьте себе; немного леворуких детей всегда имеется в школе, и о них можно сказать так: в то время, как у всех остальных очень хорошо разра­ботанной является левая височная извилина в мозгу, у этих леворуких, у левшей полностью формируется и разрабатывается правая височная извилина. Когда я обучаю ребенка письму, я задейстую его правую ру­ку. Дети, которые являются праворукими, при этом только усиливают в своей левой лобной извилине то, что они уже начинали разрабатывать, обучаясь речи. Од­нако те дети, которые являются леворукими, левша­ми — если я буду принуждать их непременно писать правой рукой, — будут разрушать все то, что выстрои­ли они в своей правой височной извилине благодаря речи. Они разрушают в себе все это; но поскольку при письме все же нельзя было бы допустить, чтобы лев­ша писал левой рукой, моя задача состоит в том, чтобы медленно и постепенно переносить у леворуких детей все, что они делали левой рукой, в правую, для того, чтобы они сначала выучились работать другой рукой, и только затем, значительно медленнее, чем другие дети, приступали к письму. Это ничего, если они нау­чатся писать немного позже.

Если я, обучая леворуких детей письму, начну вести процесс обучения в таком же быстром темпе, то я сделаю этих детей глупее; ведь я тем самым буду раз­рушать у них то, что они уже выработали и образова­ли в правой половине мозга. Следовательно, я обязан принять к сведению, что леворуким детям я должен преподавать письмо иным образом, нежели детям, ко­торые являются праворукими. Тогда в будущем они не станут глупее, но станут даже более разумными вслед­ствие того, что я медленно буду переводить у них ле-ворукость в праворукость и не стану вносить путаницу в их мозг, обучая сразу же писать правой рукой.

Видите ли, если хотят с помощью письма повли­ять на человека в целом, то в педагогическом смысле результат оказывается вообще противоположным желаемому. Сейчас существует сильная тенденция обучать человека всегда делать все обеими руками. Гем самым в его мозг вносится путаница. При этом обнаруживается лишь то, как мало знают люди, при­держивающиеся подобной тенденции — дать человеку возможность делать то же самое как правой, так и левой руками. Впрочем, если такая цель была бы по­ставлена, пришлось бы сделать и нечто другое. Что же надо было бы сделать? Сначала, господа, надо бы­ло бы изменить всего человека в целом! Пришлось бы очень медленно переводить одну деятельность с левой стороны на правую сторону, а деятельность с правой стороны медленно ослаблять. Что бы про­изошло в этом случае? Видите ли, тогда могло бы произойти так, что под этой поверхностью (изобра­жается на доске) левая височная извилина была бы разработанной, но снаружи, на наружной стороне оставалась бы кашицей. То же самое наступило бы и на правой височной извилине. Вместо того, чтобы два рода деятельности распределить по правой и левой стороне, я тем самым разделил бы каждую из височных извилин напополам: на внешнюю полови­ну и на внутреннюю половину. Тогда внутренняя половина стала бы более приспособленной к речи, внешняя же половина осталась бы больше приспособ­ленной к выкрикиванию гласных и согласных. Но ведь речь в целом является сочетанием криков и арти­куляции, членораздельного произношения. Это оста­лось бы на всю жизнь (то есть одна из форм моторной афазии — примеч. перев.).

Итак, вы видите, что беспорядочное вмешатель­ство по отношению к человеку не остается без по­следствий. Если хотят развивать педагогику в целом, особенно педагогику общеобразовательной школы, необходимо знать человека в целом. Ибо все, что пред­принимается в этой области, приводит к изменениям в человеке. Является поистине преступным, когда се­годня бездумно вмешиваются в человека, ориентиру­ясь только на внешние проявления, не видя при этом, как обстоит дело в действительности.

Лишь у небольшого количества людей использу­ются обе лобные извилины; обычно правая лобная извилина в большей степени пронизана кровеносны­ми сосудами, тогда как в левой извилине кровеносных сосудов меньше, она больше пронизана нервами. Во­обще во всем нашем мозге правая его часть больше служит для производительной деятельности крови, для повсеместной циркуляции крови, тогда как левая половина служит в большей степени для приема ин­формации, для восприятия.

Только когда мы узнаем, что мозг формируется под воздействием внешних влияний, мы сможем соста­вить себе понятие и о том, насколько сильными явля­ются эти влияния. А эти внешние влияния являются, конечно, необыкновенно сильными; ведь мы знаем, что под воздействием этих внешних влияний находит­ся все то, что происходит в мозгу. Следовательно, бла­годаря изучению происходящего в мозгу тогда, когда человек говорит, можно составить себе представление о том, чем же вообще является этот человеческий мозг. Видите ли, исследуя этот мозг все дальше, мы откро­ем и то, что его наружная оболочка, наружный, внеш­ний слой мозга пронизан кровеносными сосудами зна­чительно в большей степени, чем внутренняя часть мозга. Так что мы можем сказать: снаружи мозг более обогащен кровью, а внутри он больше обогащен нерва­ми. Итак, внутри мозг обогащен нервами; там внутри располагаются вот такие нервные тяжи.

Но как будет обстоять дело с ребенком, который учится говорить обычным образом, то есть с ребен­ком-правшой, праворуким, как будет у такого ребенка образовываться мозг? Видите ли, если взять еще со­всем юный мозг ребенка, то вокруг него располагает­ся насыщенное кровью покрывало (изображается на Доске). Это вид спереди. Эта сторона для человека правая, а вы, следовательно', видите ее слева; эта сто­рона находится от человека слева. Вот тут образуются все эти нервные тяжи, волокна. А поскольку это так, господа, поскольку тут внутри располагаются эти нервные тяжи, то если извлечь внутреннюю ткань мозга, она будет выглядеть белой, тогда как насыщенная кро­вью, располагающаяся вокруг мозговая ткань, — если извлечь ее наружу, — выглядит красновато-серой.

Если ребенок развивается дальше, если он учит­ся говорить и, следовательно, разрабатывает тем са­мым свою левую височную извилину, что происходит тогда? Видите ли, тогда происходит то, что эти нерв­ные тяжи вытягиваются сюда все больше; здесь же их меньше, здесь в первую очередь образуется крове­носная система (изображается на доске). Итак, внут­ренняя часть мозга у нормально развивающегося ре­бенка некоторым образом сдвигается влево; другие части сдвигаются соответственно. Мозг сдвигается в эту сторону, влево, и здесь, с левой стороны, он стано­вится все белее и белее. Он сдвигается сюда. Именно на таких несколько искусственно создаваемых вещах покоится все человеческое развитие.

А теперь от речи перейдем к дальнейшему. Ви­дите ли, есть языки, в которых, скажем, очень много согласных; есть такие языки, в которых очень много гласных: А, Э, И и так далее. Есть и другие языки, в них звуки как бы выдавливаются наружу: С, В, так что гласных звуков почти не заметно. Что тут, в сущ­ности, происходит?

Если кто-либо живет в одной местности — ведь это зависит от местности, так как языки различают­ся в соответствие с той или иной областью Земли, — итак, если кто-либо живет в местности, в которой образуется больше согласных, то что это означает? Это означает, что он в большей степени живет во внеш­нем мире, так как эти согласные образуются на основе внешнего. Итак, если кто-нибудь живет во внешнем мире, его белая часть мозга больше сдвигается влево. Если же кто-то живет в большей степени в своем внут­реннем мире, тогда эта белая часть мозга смещается меньше. Человек при этом больше предрасположен, чтобы из своего внутреннего мира извлекать наружу гласные звуки. В различных местностях Земли это происходит по-разному.

Давайте возьмем следующее, господа. Представь­те себе, что тут располагается Земля (изображается на рисунке), и в различных точках Земли стоят люди. Я хочу нарисовать это совершенно схематично; тут один человек, тут еще один человек. Итак, тут на Земле стоят различные люди. Именно так мы и стоим на Земле, хо­тя на этом рисунке не соблюдена пропорциональность, но стоим мы именно так. И человек, находящийся, ска­жем, здесь, обретает язык с преобладанием гласных, а другой обретает язык с преобладанием согласных.

Что же должно происходить в указанной местно­сти? Ну, происходить-то там может очень многое, но я хотел бы выделить для вас одно из того, что может там происходить. Представьте себе, что здесь находятся вы­сокие горы (изображается на доске), а здесь находится равнина. Итак, здесь — высокие горы, здесь — равни­на. Фактически если где-либо есть плоская равнина, то можно заметить, что речь там изобилует гласными звуками. Если же где-либо высоко, подобно башням громоздятся горы, то там речь имеет тенденцию изо­биловать согласными звуками.

Но, видите ли, дело не обстоит так просто, и мы должны задать себе вопрос: откуда же возникают эти горы, как возникают равнины? Дело обстоит так: (изо­бражается на доске) здесь повсюду простирается зем­ное царство; здесь светит Солнце. Когда-то вся наша Земля представляла собой кашицу, и горы должны были еще сначала выйти из этой кашицы наружу. Итак, Земля является в своей основе кашицей, а здесь горы поднимаются наружу.

Господа, так что же поднимает эти горы, извлека­ет их наружу? Горы извлекают наружу силы космоса, те силы, которые действуют извне! Так что мы можем сказать: здесь воздействуют некоторые силы из космоса, они и вытягивают горы наружу. Это мощные силы, поэтому и возникает гора. А сюда приходят наи­более слабые космические силы, и поэтому никаких гор здесь не возникает. Здесь в древние эпохи земная почва меньше вытягивалась наружу. И те люди, кото­рые рождались на такой земной почве, где эти силы действовали меньше, говорили, используя гласные звуки; но те люди, которые рождались на такой почве, где эти силы действовали мощнее, говорили, исполь­зуя согласные. Следовательно, это связано со всеми силами космоса.

Но как можем мы указывать на нечто подобное? Господа, мы могли бы уяснить, что тут имеется в виду, взглянув на часы. Допустим, нам надо идти на работу или пора уходить. Однако никогда при этом мы не стали бы говорить так: «Это слишком! Эта проклятая большая стрела, эта страшная тетка, гонит меня на ра­боту!» Такое нам не приходит в голову, хотя стрелка указывает, что пора приниматься за работу; однако мы ведь не станем возлагать на нее вину или считать ее причиной. Ведь этого мы не делаем, не так ли? Стрелка тут не виновата.

Точно так же, господа, мы могли бы посмотреть на Солнце и сказать: если мы стоим здесь, то Солнце в известный момент находится, скажем, перед созвезди­ем Овна. Тут мы имеем дело с направлением, откуда воздействуют мощные силы. Дело тут не в Овне; но он (подобно стрелке часов — примеч. перев.) служит нам указателем направления, по которому действу­ют мощные силы. В то же самое время человек стоит здесь. Для
него актуально следующее: если Солнце переместится сюда (изображается на рисунке), стоит тут, например, в Деве, в созвездии Девы. На этом направлении силы действуют слабо. Чтобы не описы­вать весь этот процесс в целом, я могу сказать: если кто-то родился в местности, где в определенное вре­мя, скажем, во время его рождения Солнце стояло в созвездии Овна, тогда он учится говорить, используя преимущественно согласные; если же он родился там, где Солнце стоит в созвездии Девы, то он учится гово­рить, используя преимущественно гласные звуки.

Итак, вы видите, я могу использовать весь зодиа­кальный круг в качестве часов, по которым я могу про­читать, что происходит на Земле. Только я должен уяснить, что действует не само созвездие: созвездие служит для считывания. Отсюда вы видите, зодиа­кальный круг может рассказать нам очень многое. Он может рассказать нам и нечто, из чего мы поймем, по­чему языки на Земле различны.

Мы можем сказать: посмотрим на Землю. Пред­ставьте себе: здесь находится Земля, а здесь мы по­ставили стул — этого не может быть, но мы можем это допустить гипотетически, — поставим стул здесь, в космосе, и взглянем оттуда на своего рода языковую карту, на различные наречия Земли. Тогда мы полу­чим некую картину. А теперь мы поворачиваем стул и смотрим отсюда в космос; тут мы получаем картину из звезд. Эти картины соответствуют друг другу, на­ходятся во взаимном соответствии. Если кто-нибудь стал бы таким образом разглядывать Южное полуша­рие Земли и отмечать там наречия, а затем, повернув стул, смотреть на Южное звездное небо, то вид его был бы иным, нежели в Северном полушарии. Кто-нибудь мог бы зарисовать звездное небо и изучить законо­мерности, связывающие определенное созвездие с на­речиями, находящимися под этим созвездием.

Так вы видите, когда мы начинаем наблюдать духовную жизнь человека, иначе говоря, каким обра­зом с помощью речи образуется рассудок, то для того, чтобы это хоть немного понять, мы должны взгля­нуть вверх на звездное небо. На Земле мы не найдем Для объяснения этого никаких закономерностей. Вы могли бы долго размышлять, почему наречия различ­ны, но объяснения вы бы не получили.

Видите ли, если вы хотите знать, что происходит в вашем животе, вам следует обратиться с таким во­просом к земной почве, к тому, что находится здесь, внизу. Если в какой-либо местности разводят главным образом капусту, то вы могли бы интерпретировать это так: в этой местности на смену отрезанным коча­нам капусты должны зарождаться новые. Итак, если вы хотите узнать, как питаются в какой-либо местно­сти, вы должны задаться вопросом, относящимся к земной почве. Если вы хотите узнать, как дышится в какой-либо области, вы должны задаться вопросом, от­носящимся к тому, что происходит вокруг в воздухе, в атмосфере. Если же вы хотите узнать, что происхо­дит внутри этой черепной коробки, что происходит в коробке, где находятся мозги, вам следовало бы задать­ся вопросом, как располагаются звезды там, вовне. Вы должны присоединить человека ко всей Вселен­ной. В этом случае вы увидите, что лишь суеверием является то, когда на основе древних пережитков, ос­тавшихся от древних человеческих знаний говорят упрощенно: если Солнце стоит в Овне, произойдет то-то и то-то. Это не так. Но если знают связи в це­лом, то тогда подобные вещи перестают быть триви­альным суеверием, тогда они становятся наукой.

Вот то, что может вести нас от понимания при­митивных технологий к пониманию, благодаря кото­рому постигается происходящее и открываются его связи со всей Вселенной.

ВТОРАЯ ЛЕКЦИЯ

Дорнах, 5 августа 1922 г.

Доброе утро, господа! Сегодня я продолжу о том, о чем мы говорили с вами, поскольку эти вещи могут быть хорошо поняты, только если углубляться в них все дальше и дальше.

Видите ли, с человеком дело обстоит так: свою пищу он берет из земного царства, оно его питает; царство воздуха, то, что окружает Землю, обеспе­чивает его дыхание, благодаря которому он вообще может жить, благодаря которому он получает возмож­ность стать чувствующим, ощущающим существом. А благодаря тому, что он берет силы у мира в целом, он, как мы видели, становится мыслящим существом, и только благодаря этому он, в сущности, становится полноценным человеком.

Итак, человек должен уметь пропитать себя, он должен уметь дышать, чтобы стать чувствующим суще­ством, — и он должен уметь вбирать силы из космоса, чтобы благодаря этому стать мыслящим существом. Сам по себе он может стать мыслящим человеком в той же малой степени, в каковой может он обрести дар речи, бу­дучи предоставлен самому себе. Человек не может мыс­лить сам себя, так же, как он не может есть самого себя.

Давайте теперь поближе рассмотрим, как, собст­венно, происходят эти вещи. Начнем с того, что уяс­ним как протекает следующий процесс: сначала мы принимаем питательные вещества, затем в лишен­ном жизни, мертвом состоянии они переходят внутрь нашего пищеварительного тракта, а затем они снова становятся живыми под действием нашей лимфати­ческой системы. Через лимфу они поступают в кровь, которая обновляется с помощью дыхания. Кровь и, соответственно, сила крови, то есть толчок, получае­мый ею при дыхании, поднимаются через спинной мозг вверх в головной мозг и соединяются там с тем, что является мозговой деятельностью.

Вам надо рассмотреть хотя бы только то, почему ребенок питается иначе, нежели взрослый человек; даже отсюда вы сможете извлечь весьма многое для познания человека в целом. Ребенок должен, как вам известно, в начальный период своей жизни пить мно­го молока. В первое время он питается исключительно молоком. Что, в сущности, означает, что ребенок пита­ется одним молоком? Это мы сможем представить себе, уяснив предварительно из чего состоит это молоко.

Молоко состоит, — об этом обычно не задумыва­ются, — на 87% из воды. Даже если мы, будучи детьми, пьем молоко, то мы тем самым выпиваем 87% воды, и только оставшиеся 13% состоят из чего-то другого. В этих оставшихся 13% белок составляет всего 4,5%; 4% в молоке составляют жиры, а в оставшейся части содержатся другие вещества, соли и так далее. Ука­занные вещества составляют самое существенное из всего, что принимает ребенок в молоке. Но главным образом он принимает воду.

Я ведь говорил вам, что человек вообще состоит в основном из жидкости. И ребенок должен постоян­но наращивать количество этой жидкости. Он дол­жен расти, и поэтому ему нужно очень много воды. Эту воду он и принимает в молоке.

Вы могли бы сказать: ничего бы не изменилось оттого, если бы мы подсыпали ребенку эти 13% пи­щи, а остальную воду давали ему выпить. Но видите ли, человеческое тело совсем к этому не приспособле­но. То, что мы получаем с молоком, является не только обычными 13% белков, жиров и так далее; ведь все это — белки, жиры — растворено в молоке, раство­рено в той воде, которая содержится в молоке. Дело, следовательно, обстоит так, что если ребенок пьет мо­локо, он в уже растворенном виде получает вещества, в которых он нуждается. А это совсем не то, как если бы тело должно было выполнить сперва работу, кото­рая необходима для растворения.

Если вы вспомните, что я до сих пор уже говорил о питании, тогда вы скажете: питательные вещества, ко­торые мы принимаем через рот, мы тоже должны спер­ва растворить. Природа позволяет нам получать через рот твердые питательные вещества; затем мы растворя­ем их с помощью нашей собственной жидкости. После­дующие части тела, желудок, кишечник и так далее во­обще могут использовать только растворенное. Ребенок же должен сперва приобрести способность растворять; он должен сначала получить такую способность. Он, следовательно, не в состоянии с самого начала заботить­ся об этом самостоятельно. Он должен получать то, что предварительно растворено. Вы можете в этом убедить­ся: ребенок истощается, если его рацион перегружен ка­ким-либо искусственным питанием сложного состава.

Вы могли бы сказать: и все же можно ли произво­дить искусственное молоко? То есть если бы эти 13% белков, жиров и так далее я стал смешивать с водой, так чтобы все это внешне походило на молоко; было бы это молоко так же полезно для ребенка, как и то, которое он получает естественным образом? Ни в коем случае, гос­пода! Ребенок стал бы хилым, если бы он получал такое искусственное молоко. И если бы люди производили только то, в чем имеется потребность, следовало бы ре­шительно отказаться о производства такого молока. Та­кое средство могло бы нанести вред всему человечеству.

Ведь кто мог бы в этом случае обеспечить именно такое растворение, которое необходимо ребенку? Видите ли, только сама жизнь может это сделать. При необходимости тут можно было бы использовать жи­вотных, но не всех. Однако в самом начале, когда ребе­нок приспособлен лишь к тому — поскольку он еще не способен правильным образом растворять, — чтобы по­лучать указанные питательные вещества, белки, жиры, уже нужным образом растворенные, в этот период пра­вильным вскармливанием ребенка может быть только вскармливание молоком, взятым от самого человека.

Из других видов молока ближайшим к человеческо­му является молоко ослицы; так что если нет возмож­ности проводить вскармливание ребенка материнской грудью или женским молоком, то возможно в дальней­шем вскармливать ребенка молоком ослицы. Хоть это и весьма комично, но фактически ослиное молоко больше всего похоже на молоко человека, и, следовательно, если невозможно обеспечить вскармливание ребенка жен­ским молоком, то можно по необходимости содержать ослиное стойло и ослицу, чтобы таким образом обеспе­чивать ребенка молоком. Впрочем, то, что я говорю сей­час, есть не более чем гипотеза, предназначенная для то­го, чтобы вы видели, как связаны эти вещи в природе.

Если вы сравните теперь молоко как средство пи­тания, например, с куриным яйцом, то вы обнаружи­те, что куриное яйцо содержит примерно 14% белка, то есть гораздо больше, а точнее, в четыре раза больше, чем молоко. Если начинают давать ребенку питание, содержащее гораздо больше белков, то ребенок уже должен обладать указанной силой для растворения. Он должен уметь растворять самостоятельно.

Отсюда вы видите, как необходимо для ребенка получать жидкое питание. Но что же это за жидкое пи­тание? Это то жидкое питание, которое уже участво­вало в жизненных процессах и, по возможности, еще участвует в них, еще живет; это условие выполняется, если ребенка прикладывают к материнской груди.

В случае ребенка очень заметно, что если он пьет молоко и это молоко проходит через рот и пищевод в желудок — только тут оно впервые умерщвляется в человеческом теле, — то это молоко затем снова может стать живым в кишечнике. Так что на примере ребенка мы непосредственно видим, что жизнь пищи должна сперва подвергнуться умерщвлению. Поскольку эта жизнь претерпела пока лишь незначительные измене­ния, ребенку нужно мало сил, чтобы возобновить ее, ко­гда он пьет молоко; меньше, чем если в качестве пищи используется нечто иное. Итак, вы видите, какое непо­средственное отношение к жизни имеет человек.

Но отсюда вы можете усмотреть и еще кое-что. По­пытаемся правильным образом обдумать, почему так происходит? Давайте начнем с этого пункта мыслить как можно точнее. Видите ли, мы сперва говорим: ре­бенок должен принимать живое питание, которое он сам может и умертвить, и оживить снова, а затем ска­жем, что человек состоит по большей части из жидко­сти. Смеем ли мы утверждать, что человек состоит из воды, из той самой воды, которую мы находим вовне в природе, в безжизненной природе? Ведь тогда эта вода, которую мы находим в безжизненной природе, могла бы и в ребенке работать так, как она работает во взрослом человеке, который уже сосредоточил в се­бе достаточное количество жизненных сил!

Отсюда вы видите, что вода, 90% которой содер­жится в каждом из нас, не является обычной безжиз­ненной водой, но она проникнута жизнью. Итак, то, что человек несет в себе в качестве воды, является чем-то иным; он несет в себе ожившую воду. И эта ожив­ленная, живая вода представляет собой воду, какую мы находим в безжизненной природе, но пронизан­ную тем началом, которое проявляется во всем мире как жизнь. Жизнь так же не может реализоваться в безжизненной воде, как человеческое мышление не может реализоваться в трупе умершего. Следователь­но, если вы говорите «вода», то при этом речь может идти как о воде, находящейся в ручье, так и о воде, находящейся в человеческом теле. Вам должно стать понятным, что разница тут такова, как если бы вы сказали: здесь речь идет о трупе, а здесь — о живом человеке; вода в ручье является трупом той воды, ко­торая находится в человеческом теле.

Поэтому мы говорим: человек имеет в себе не толь­ко это мертвое, физическое, нет, он имеет в себе также жизненную телесность, жизненное тело. Так в резуль­тате точного, правильного мышления, мы находим: че­ловек имеет в себе жизненное тело. Как оно действует в человеке, мы можем уяснить, если будем наблюдать, как человек в действительности связан с природой. При этом мы должны обращать особое внимание на то, что сначала встречается нам при наблюдении во­вне, в природе, а потом — когда мы видим то же самое внутри человека. Когда мы наблюдаем внешнюю при­роду, мы повсюду обнаруживаем ее составные части, частицы, из которых состоит также и человек, однако человек перестраивает эти частицы на свой лад.

Для того чтобы понять это, перейдем к простей­шим животным. Слушая меня, вы заметите, что мне — касаясь человека и того, что в нем находится, — уже приходилось говорить подобным образом, то есть так, как я должен говорить сейчас об этих мельчайших, простейших существах живой природы. Видите ли, в воде, в морской воде имеются очень маленькие живые существа, простейшие животные. Эти простейшие представляют собой, в сущности, лишь маленькие слизистые комочки, они так малы, что их можно уви­деть только в сильный микроскоп. Здесь я, конечно, изображаю их в увеличенном виде (см. рисунок 1, сле­ва). Эти маленькие комочки плавают повсюду в окру­жающей их воде, в жидкости.

Если бы не происходило ничего иного, если бы слизистые комочки были просто окружены водой, то они, эти слизистые комочки, оставались бы в покое. Однако если, скажем, какая-нибудь маленькая крупи­ца какого-то вещества подплывает ближе, например, подплывает вот такая маленькая крупица (см. рисунок 1, справа), то это животное, если ему ничего не мешает, начинает распускать свою слизь, обволакивает эту кру­пицу слизью, так что эта последняя оказывается внутри слизи.

Рисунок 1

Очевидно, что эта слизь распространяется по­тому, что она перемещается. Тем самым этот комочек приходит в движение. Итак, благодаря тому, что это простейшее живое существо, этот маленький комо­чек живой слизи обволакивает своей собственной слизью крупицу, благодаря этому он приходит в дви­жение. А эта чужеродная крупица будет теперь рас­творяться тут внутри. Она растворится — и таким образом окажется, что это простейшее животное по­жрало эту крупицу.

Впрочем, такое животное может пожрать и боль­шее количество таких крупиц. Представьте себе, что здесь находится животное, здесь крупица, здесь тоже одна крупица, и здесь еще одна (см. рисунок 2). Тогда это простейшее простирает свои щупальца и сюда, и сюда, и сюда. Куда ему пришлось больше всего

Рисунок 2

простирать щупальца, где, следовательно, была самая большая из крупинок, туда оно и перетягивается и тянет за собой другие крупицы. Итак, это простейшее животное при­водит себя в движение таким образом, что одновре­менно с движением оно питается.

Когда я описываю вам, господа, этот маленький комочек слизи, плавающий в море и одновременно пи­тающийся, вспомните о том, как я описывал вам так называемые белые кровяные тельца у человека. Они делают в человеке совершенно то же самое. В челове­ческой крови тоже плавают такие же простейшие жи­вотные, таким же образом они и движутся, и питаются. Мы можем прийти к пониманию, что же это, в сущно­сти, плавает в человеческой крови, если мы направим наш взгляд на маленьких простейших животных, кото­рые плавают вовне, в море. Их-то мы и носим в себе.

А теперь, после того, как мы вспомнили, что живые существа, которые распространены во внешней при­роде, плавают в нашей крови, что они, следователь­но, всевозможными способами живут в нас, давайте внесем ясность в вопрос о нашей нервной системе: как она создается, а точнее, как создается наш головной мозг. Наш мозг ведь тоже состоит из мельчайших час­тиц. Если я изображаю эти мельчайшие частицы, то они выглядят как своего рода клубочковидная уплот­ненная слизь. От этой слизи отходят такие лучи (см. рисунок), которые состоят из того же самого вещества, что и слизь. Вы видите, это и есть клетка, как ее на­зывают, клетка мозга. Ее окружают соседние клетки. Она простирает свои ножки или ручки и прикасается ими к другим клеткам. Вот третья такая клетка; она протягивает сюда свои ножки, прикасается сюда. Нож­ки могут быть очень длинными, могут вытягиваться до половины тельца. Они тоже граничат с одной клет­кой. Если мы рассмотрим наш мозг под микроскопом, то окажется, что он состоит из таких точечек,

Рисунок 3

в которых слизистая масса находится в более плотном состоянии. Затем отсюда отходят толстые древообразные ответв­ления, они всегда смыкаются друг с другом. Если вы представите густой лес с плотными, соприкасающи­мися друг с другом кронами деревьев, с далеко высту­пающими сучьями, то вы получите представление о том, как выглядит мозг под микроскопом, как выгля­дит он при сильном увеличении.

Однако теперь, господа, вы могли бы сказать: он описал нам эти белые кровяные тельца, которые живут в крови. Но судя по описанию мозга, здесь все очень похоже; здесь обитают точно такие же тельца, как и в крови. Значит, если бы я мог, не умерщвляя человека, Удалить у него все белые кровяные тельца, извлечь его мозг и поместить эти тельца в его черепную коробку, то я тем самым изготовил бы для него мозг из его бе­лых кровяных телец.

Однако достойно внимания то, что прежде чем изготавлять для него мозг из этих белых кровяных телец, я должен был бы наполовину умертвить каж­дое из них. В этом и состоит основная разница между белыми кровяными тельцами и клетками мозга. Бе­лые кровяные тельца полны жизнью. Они постоянно движутся друг около друга в человеческой крови. Я говорил вам, что они, как и кровь, постоянно волну­ются и бурлят, протекая по сосудам. Тут они даже выходят наружу. Здесь они, как я уже излагал, стано­вятся гурманами и идут вплоть до поверхности тела. Они расползаются по всему телу.

Но если взглянуть на мозг, то там эти клетки, эти тельца остаются на своем месте. Они находятся в покое. Они лишь простирают свои ответвления и касаются ими своих ближайших соседей. Следователь­но, то, что присутствует в теле как белые кровяные тельца, находится в постоянном движении, но в мозгу останавливается, успокаивается, а фактически напо­ловину умирает.

Представьте себе, что такое циркулирующее в море животное съело слишком много. Если оно ест слишком много, происходит следующая история; оно простирает свой отросток, свою «руку», набирает то там, то тут и пожирает слишком много, но перенести этого оно не может; оно теперь делится на две части, которые расходятся, так что вместо одного мы имеем два. Оно размножилось. Эта способность размноже­ния свойственна и нашим кровяным тельцам. Неко­торые из них отмирают, а другие возникают путем размножения, деления.

Однако вышеописанные мною мозговые клетки не могут размножаться; тогда как белые кровяные тельца живут в нас полной самостоятельной жизнью, клетки мозга, взаимопроникающие друг в друга, не могут размножаться так, как они. Из одной мозговой клетки никогда не выйдет двух мозговых клеток. Когда мозг человека увеличивается, когда он растет, то всегда в этот мозг должны перемещаться клетки из ос­тального тела. Клетки должны врастать туда. Никогда не происходит в мозгу так, чтобы клетки мозга размно­жались, делились; они только накапливаются там. И во время нашего роста туда всегда должны поступать клетки из других частей тела, для того чтобы мы, ко­гда мы растем, имели достаточно крупный мозг.

Даже из того, что эти мозговые клетки не способ­ны размножаться, регенерировать, вы видите, что ка­ждая из них наполовину мертва. Они всегда находят­ся в умирании, эти мозговые клетки, они всегда отми­рают. Если мы рассматриваем все это действительно правильно, то мы имеем в человеке удивительную противоположность; в своей крови он несет клетки, исполненные жизненностью — это белые кровяные тельца, которые постоянно хотят жить, — тогда как в его мозгу он несет клетки, которые, собственно, посто­янно стремятся умереть, которые всегда находятся на пути к смерти. Верно и то, что человек из-за своего мозга всегда находится на пути к смерти, мозг посто­янно находится в опасности умереть.

Вы, господа, наверное, слышали или, быть может, переживали сами — хотя, впрочем, всегда очень непри­ятно переживать это самому, — что человек может оказаться обессиленным, может впасть в обморочное состояние. Если человек впадает в обморочное состоя­ние, состояние обессиливания, то это состояние со­провождается падением. Вы теряете сознание.

Что же тут происходит с человеком, если он та­ким образом теряет сознание? Вы, наверное, знаете, что люди, которые очень бледны, как, например, де­вушки, страдающие хлорозом (имеется в виду хлороз ранний, Chlorosis juvenilis, заболевание крови в основе которого лежит нарушение образования гемоглоби­на; заболевают им исключительно девушки в период наступления половой зрелости. Жалобы связаны с наличием общей слабости; резкая бледность кожи лица и так далее, течение хроническое, предсказание бла­гоприятное — примеч. перев.), легче всего впадают в обморочное состояние. Почему? Видите ли, они впада­ют в обморочное состояние по той причине, что у них слишком много белых кровяных телец по сравнению с красными. У человека должно быть совершенно точ­ное соотношение — на это я вам уже указывал — ме­жду белыми и красными кровяными тельцами для того, чтобы он мог правильным образом обладать соз­нанием. Итак, что же означает, если мы теряем созна­ние? Это происходит при обморочном состоянии, но ведь и во сне мы тоже теряем сознание. Это означает, что деятельность белых кровяных телец становится слишком интенсивной, она чересчур сильна. Если же белые кровяные тельца действуют чересчур интенсив­но, если, следовательно, человек имеет в себе слиш­ком много жизни, тогда он теряет сознание. Так что это очень хорошо, что человек в своей голове имеет такие клетки, которые постоянно хотят умереть; ибо если бы тут, в мозгу, стали бы жить эти белые кровя­ные тельца, то мы вообще не смогли бы иметь ника­кого сознания, мы были бы тогда постоянно спящими существами. Мы бы всегда спали.

Вы могли бы задать вопрос: а почему постоянно спят растения? Растения постоянно спят просто по той причине, что они не имеют внутри себя таких жи­вых существ, поскольку они вообще не имеют крови, поскольку они не обладают той жизнью, которая, как самостоятельная жизнь, есть внутри нас.

Если мы захотим сравнить наш мозг с чем-нибудь, находящимся во внешней природе, то мы должны бу­дем сравнить его с растением. Этот мозг в своей осно­ве постоянно уничтожает нашу собственную жизнь и вследствие этого непосредственным образом создает сознание. Следовательно, мы получаем о мозге самые противоречивые понятия. Ведь это действительное противоречие: растение не получает сознания, а че­ловек получает сознание. Это нечто такое, что мы должны будем обосновать лишь в ходе длительного рассуждения. И мы хотим пойти сейчас тем путем, на котором это можно объяснить.

Каждую ночь мы становимся бессознательными, когда засыпаем. При этом в нашем теле должно про­исходить нечто, что нам сейчас надо понять. Что же все-таки происходит тогда в нашем теле? Видите ли, господа, если бы во время сна в нашем теле все остава­лось точно таким же, как и во время бодрствования, то мы бы не спали. Во время сна наши мозговые клетки начинают жить немного интенсивнее, чем они живут во время бодрствования. Постепенно они становятся похожими на клетки, обладающие собственной жиз­нью в нас. Так что вы можете представить: когда мы бодрствуем, тогда эти мозговые клетки остаются в пол­ном покое, но если мы спим, тогда они могут, хотя и незначительно, смещаться со своих мест — поскольку они все же локализованы, поскольку они удерживают­ся извне и не могут свободно перемещаться, не могут плавать кругом, так как они тотчас же натолкнулись бы на что-нибудь, однако они получают в некотором смысле волю к самодвижению. Мозг становится внут­ренне беспокойным. Вследствие этого мы приходим в бессознательное состояние, то есть из-за того, что мозг стал внутренне беспокойным.

Теперь мы должны спросить: откуда появляется в человеке его мышление? То есть отчего происходит так, что мы можем улавливать, принимать силы, при­ходящие в нас из самого отдаленного космоса? С по­мощью наших органов питания мы можем принимать вместе с веществами только земные силы. С помощью нашего дыхания мы можем улавливать, принимать только воздух, точнее кислород. А чтобы с помощью нашей головы мы могли улавливать все силы из даль­него мира, необходимо, чтобы тут, внутри нас, все было спокойно, чтобы наш мозг находился в полном покое. Однако если мы спим, мозг становиться подвижным, и тогда мы меньше принимаем силы, которые нахо­дятся там, вовне, в отдаленном космосе; тогда-то мы и становимся бессознательными.

Однако теперь вся эта история развивается так: представьте себе, что в двух местах выполняется какая-то работа. Здесь, скажем, работу выполняют пять ра­бочих, а здесь — двое. Эти рабочие объединяются в группы, и каждая группа выполняет свою часть рабо­ты. Допустим, однако, что стало необходимым немного упорядочить работу, так как выпущено слишком много деталей одного сорта, а других изготовлено слишком мало. Что мы в этом случае сделаем? От пяти рабочих мы возьмем одного и предложим ему перейти к тем двум работникам. Тогда у нас здесь будет три рабо­чих, а от пяти останется четверо. Если мы не хотим увеличивать количество, мы перераспределяем рабо­чих из одной бригады в другую. Человек тоже имеет лишь вполне определенное количество сил. Он дол­жен перераспределить их. Итак, если во сне, ночью, мозг становится подвижным, работает интенсивнее, необходимо, чтобы из оставшейся части тела было по­лучено содействие: эта работа должна получить под­держку. Но откуда можно взять ее? Видите ли, для этого может быть привлечена некоторая часть белых кровяных телец. Некоторая часть белых кровяных те­лец ночью начинает жить с меньшей интенсивностью, чем днем. Мозг живет более интенсивно. Но некото­рая часть белых кровяных телец живет менее интен­сивно. Так восстанавливается равновесие.

Но я уже говорил вам: из-за того, что мозг несколь­ко притормаживает жизнь, делает ее тише, человек начинает мыслить. Следовательно, если эти белые кровяные тельца успокаиваются, утихают ночью, то тогда человек должен был бы начать мыслить любым местом, где белые кровяные тельца пришли в состояние покоя. Он должен был бы в этом случае начать мыслить с помощью своего тела.

Давайте спросим себя: а может быть, человек дей­ствительно мыслит ночью посредством своего тела? Это весьма щекотливый вопрос, не правда ли? Мо­жет ли человек ночью мыслить посредством своего тела? Он об этом не знает. Он может только сказать, что он ничего не знает об этом. Но если я не знаю о чем-то, то это еще не доказательство, что этого нет; в ином случае не было бы всего, чего еще не видели лю­ди. Итак, если я чего-то не знаю, это еще не доказы­вает, что этого нет. На деле человеческое тело может мыслить ночью, просто об этом не знают и поэтому полагают, что оно не мыслит.

Надо исследовать, есть ли у человека какие-либо признаки того, что он — в то время как днем он мыс­лит с помощью головы — ночью начинает мыслить с помощью печени, с помощью желудка и иных орга­нов, возможно, даже с помощью кишечника.

Некоторые признаки этого есть. У каждого челове­ка есть признаки, что это так. И все же давайте попыта­емся представить, как происходит то, что хотя и сущест­вует, но о чем мы ничего не знаем Представьте себе, я стою тут, говорю с вами, мое внимание обращено к вам; это означает, что я не вижу, что находится позади меня.

Тут может произойти нечто курьезное. Я, напри­мер, могу иметь привычку в перерыве между выступ­лениями присаживаться на стул. И вот сейчас, пока мое внимание направлено к вам, кто-нибудь мог бы убрать мой стул. Я бы этого не увидел, но, тем не ме­нее, это ведь произошло; и если мне захочется при­сесть, я тут же обнаружу следствия!

Видите ли, дело обстоит так, что человек должен выносить суждения не только об обычных, тривиаль­ных вещах, известных ему непосредственно, но и о том, о чем он может узнать окольным путем. Стоит Мне только быстро обернуться, и мне уже, по всей вероятности, не придется падать на пол. Если бы я повернулся, я бы воспрепятствовал этому падению.

Давайте же рассмотрим человеческое мышление в теле. Видите ли, этот вопрос охотно обсуждают есте­ствоиспытатели, когда они говорят о границах чело­веческого познания. Что же они полагают при этом? Естествоиспытатели, говоря о границах познания, полагают, что если чего-нибудь нельзя увидеть — ни в микроскоп, ни в телескоп, ни просто так — того и нет. Но с познанием такого рода эти люди очень час­то садятся на пол, поскольку если мы чего-то не ви­дим, то это еще не доказывает, что этого нет. Это уж без сомнения так.

То, что я должен осознать, не должно быть всего лишь выдумано мною, но я должен особо подтвердить наблюдением то, что было помыслено мною. Мышле­ние могло бы оказаться для меня таким процессом, который протекает всегда, иногда в голове, иногда во всем теле. Если я бодрствую, мои глаза открыты. Эти глаза видят не только внешнее, нет, эти глаза воспри­нимают и то, что внутри. Точно так же, если я что-то пробую на вкус, я ощущаю вкус не только того, что находится снаружи, но я воспринимаю также и мой внутренний организм; так, если у меня, например, заболевание, вызванное общим состоянием тела, то тогда у меня могут вызывать отвращение вещи, кото­рые в ином случае были бы приятны на вкус. Следова­тельно, внутреннее всегда играет определенную роль. Внутреннее восприятие тоже должно существовать. Представьте, что мы совершенно нормальным образом проснулись. Тогда клетки нашего мозга успо­каиваются медленно. Они очень медленно приходят в состояние покоя, и дело обстоит так, что я лишь посте­пенно овладеваю органами чувств, постепенно учусь использовать органы чувств снова. Пробуждение про­исходит вполне размеренно, в соответствии с ходом и образом жизни. Так может происходить в одном случае.

Но может быть также и другой случай, когда я в связи с какими-то обстоятельствами успокаиваю свои мозговые клетки слишком быстро. Я успокаиваю их значительно быстрее. Происходит нечто иное, если я слишком быстро привожу их в состояние покоя. Если, скажем, кто-то распоряжается переместить ра­бочих, о которых я говорил; когда здесь пятеро, то он забирает одного из пяти и ставит его на другое ме­сто, — итак, если кто-то распоряжается, то при обыч­ных обстоятельствах это проходит довольно гладко. Однако, допустим, что кому-то приходится уволить одного, другой должен куда-то пристраивать уволен­ного — тут вся эта история может принять дурной оборот, если эти двое начнут спорить о том, правиль­но это или нет. Когда в моем мозгу мозговые клетки слишком быстро приводятся в состояние покоя, тогда белые кровяные тельца, которые во время сна только что находились в покое, не могут прийти в движение столь же быстро. При этом возникает, что — в то время как я в своем мозгу уже пришел в состояние покоя, как я уже успокоил в мозгу всю подвижность, кото­рая была во сне, — тут внизу, в крови, эти белые кро­вяные тельца еще не желают просыпаться. Они еще стремятся немного побыть в застывшем состоянии, в покое. Им не хочется вставать.

Было бы просто чудесно, если бы эти белые кро­вяные тельца, которым еще хочется полежать в по­стели — я говорю, разумеется, лишь фигурально, — без помех могли всё воспринимать. Тогда они сразу же увидели бы самих себя, как в ином случае видят себя успокоившиеся мозговые клетки; тогда мы ста­ли бы воспринимать чудеснейшие мысли. Именно в тот момент, когда мы слишком быстро просыпаем­ся, мы стали бы воспринимать чудеснейшие мысли. Это нетрудно понять тому, кто понимает целостную связь человека и природы. Если бы не было никаких помех, то человек, просыпаясь быстро, смог бы воспринимать в своем теле удивительные мысли. Но он не может этого. Почему же он этого не может? Знае­те ли, здесь, между этими ленивыми, еще спящими белыми кровяными тельцами и между тем, чем мы могли бы их воспринимать — а это мы можем сде­лать только головой, — вклинивается весь процесс дыхания. В этом процессе задействованы уже крас­ные кровяные тельца. Тут осуществляется процесс дыхания, и сквозь призму этого дыхательного про­цесса нам приходится смотреть на мыслительный процесс, который происходит в нас здесь (внизу — примеч. перев.).

Представьте себе, что я просыпаюсь; вследствие этого мой мозг успокаивается. Здесь внизу (изобража­ется на доске), будучи включенными в кровь, находят­ся белые кровяные тельца. Если бы я стал восприни­мать и их, когда они находятся в покое, у меня возник­ло бы при этом внутреннее созерцание прекрасных мыслей. Однако в этот промежуток вклинивается весь процесс дыхания (то есть между воспринимаю­щим органом — мозгом — и передающими элемента­ми — покоящимися белыми кровяными тельцами в нижней части тела — вклинивается процесс дыхания и создает помехи для восприятия — примеч. перев.). Это точно так же, как если бы я хотел рассмотреть что-то, но мне пришлось бы смотреть через мутное стекло; я вижу все это неотчетливо, расплывчато. В роли мутного стекла выступает в данном случае ды­хательный процесс. Тем самым все мышление, осу­ществляющееся в теле здесь, внизу, становится для
меня расплывчатым. Что же при этом возникает? Сно­видения. Вследствие этого и возникают сновидения, грезы, неотчетливые мысли, которые я воспринимаю, если активная деятельность мозга в моем теле слиш­ком быстро приходит в состояние покоя.

И опять-таки: при засыпании, если я делаю это нерегулярно, когда мозг слишком медленно становится активным, происходит такая история: из-за того, что мозг слишком медленно набирает активность, и, следовательно, еще способен кое-что воспринимать, я могу наблюдать при засыпании то мышление, которое уже начало осуществляться тут, в нижней части, так как наступило состояние сна. Вот так и происходит, что человек при пробуждении и засыпании воспринимает в качестве сновидений то, что в течение всей остальной ночи остается недоступным для его наблюдения.

Ведь сновидения мы воспринимаем, в сущности, только в момент пробуждения. То, что мы восприни­маем сновидения только в момент пробуждения, вы можете довольно легко представить себе, если когда-нибудь рассмотрите сновидения по порядку. Допус­тим, я сплю, и около моей кровати стоит стул. Я могу увидеть такой сон: я студент и встречаю где-то друго­го студента, которому говорю какую-то грубость. Дру­гой студент, который должен на это отреагировать, в соответствии с кодексом чести и поведения студента он обязан отреагировать на эти грубые слова; дело доходит до того, что он вызывает меня на дуэль. Да­же в случае каких-то мелочей студенты должны были вызывать друг друга на дуэль.

И вот снится следующее: выбираются секундан­ты, все идут в лес и там, на воле, приступают к делу, начинают стрелять. Вот стреляет первый. Я еще слы­шу выстрел, однако просыпаюсь и опрокидываю стул, стоящий у кровати. Вот это и был «выстрел»!

Да, господа, если бы я не опрокинул стул, то я во­обще не увидел бы этого сновидения, тогда сновиде­ние бы просто не состоялось! Сновидение облеклось именно в такую картину, и это произошло только в момент пробуждения, так как разбудил меня именно опрокинутый стул. Следовательно, в этот единствен­ный момент пробуждения возникла эта картина, и Неясно, что во мне происходит. Отсюда вы можете видеть, что образы, присутствующие в сновидении, возникают только в один-единственный момент, ко­гда я просыпаюсь, точно так же, как и при засыпании в один-единственный момент должно возникать, что образно выступает в сновидении.

Но если образуются такие картины, и я под ви­дом этих картин могу нечто воспринимать, то при этом должны присутствовать и мысли. Для чего мы обсуждаем все это? Мы занимаемся этим, чтобы не­много понять сон и бодрствование. Итак, спросим себя: как обстоит дело во сне? Во сне наш мозг про­являет более сильную активность, чем при бодрство­вании; при бодрствовании наш мозг покоится. Да, господа, если бы мы могли сказать, что наш мозг при бодрствовании более активен, тогда мы высказались бы как материалисты; ведь тогда получилось бы, что мышление есть физическая активность мозга. Но, будучи разумными людьми, мы не можем говорить, что мозг при бодрствовании более активен, чем во сне. Именно во время бодрствования он приходит в состояние покоя.

Итак, телесная деятельность ни в коем случае не может дать нам мышления. Если бы телесная деятель­ность давала нам мышление, то тогда при мышлении эта телесная деятельность должна бы быть интенсив­нее, нежели при отсутствии мышления. Но именно при отсутствии мышления телесная деятельность проявляется более интенсивно. Следовательно, мы можем сказать: у меня есть легкие; эти легкие могли бы стать бездеятельными, ленивыми, если бы снару­жи в них не поступал кислород и не побуждал их к активности. Но и мой мозг тоже остается бездеятель­ным, ленивым в течение дня; в этом случае к мозгу тоже должно подступать нечто внешнее и побуждать его к активности. Поэтому мы должны признать, что как кислород приводит легкие в движение, активизи­рует их деятельность, точно так же есть в мире нечто такое, что в течение дня побуждает мозг к мышлению, причем это нечто не находится в самом теле, не принадлежит самому телу.

Итак, мы должны сказать: если бы мы развива­ли настоящую естественную науку, то мы бы пришли к признанию бестелесного, душевного начала. Мы ви­дим, что оно есть. Мы видим, как оно некоторым обра­зом влетает при пробуждении: ведь из тела не может прийти то, что проявляется как мышление. Если бы оно приходило из тела, то именно ночью удавалось бы мыслить лучше всего. Мы должны были бы только лечь и заснуть, и тогда в наш мозг пришло бы мышле­ние. Но ведь мы этого не делаем. Итак, мы некоторым образом видим, как влетает то, что является нашим душевным и духовным существом.

Так что можно сказать: естественная наука доби­лась в новое время крупных успехов, но она ознакоми­лась только с тем, что, в сущности, не имеет прямого отношения к жизни и мышлению: естественная наука не понимает жизни и еще менее она понимает мыш­ление. И если человек развивает истинную естествен­ную науку, то не из предрассудков, а на основе этой истинной естественной науки он имеет право сказать: точно так же, как для дыхания необходимо наличие кислорода, для мышления необходимо наличие ду­ховного начала.

Но об этом в следующий раз; ведь подобные во­просы не решаются так просто. Во многих из вас воз­никнут силы, противодействующие тому, что я сказал. Но если кто-то иначе говорит на эту тему, то это лишь означает, что он не уяснил себе, что происходит в че­ловеке. Речь идет не о том, чтобы распространять ка­кие-либо предрассудки, а о том, чтобы внести полную ясность. Вот о чем идет речь.

ТРЕТЬЯ ЛЕКЦИЯ

Дорнах, 9 августа 1922 г.

Вопрос:
Один из слушателей привез из отпуска камни. Спрашивают о том, есть ли в камнях жизнь или была ли в них жизнь когда-то, и каким образом они возникали.

Доктор Штайнер:
Относительно этих камней я, может быть, сделаю сообщение в другой раз, хотя, возможно, что я присоединю его к нашей сегодняш­ней теме.

Господа, я хочу сказать следующее: мы видели, что в нас, людях, в сущности, имеет место своего ро­да отмирание жизни. Мы видели, что в нашей крови находятся циркулирующие в своем движении живот­ные — белые кровяные тельца, — которые проникают сквозь кровеносные сосуды вплоть до нашей кожи. Я говорил вам: этим крохотным животным особенное, подобное гурманству, удовольствие доставляет прони­кать к поверхности кожи, в то время как в ином случае они находятся только внутри человеческого тела. Это придает их жизни, так сказать, остроту, подобную пряной приправе. Это живые клетки, и они ползают повсюду. Я говорил, что противоположность им состав­ляют клетки нервной системы, а именно те, которые находятся всюду, эти клетки, в сущности, постоянно отмирают, постоянно переходят в мертвое состояние. Эти клетки в мозгу таковы, что они только слегка на­чинают оживать, когда вы спите. Тогда они начинают слегка оживать. Они при этом не могут сдвинуться со своего места, поскольку они очень стеснены другими клетками: они не в состоянии стать такими же подвижными, как белые кровяные тельца, но, тем не менее, ночью, когда вы спите, они немного оживают. При этом происходит также и то, что когда эти клетки получают от тела немного больше жизненных и волевых сил, бе­лые кровяные тельца должны становиться спокойнее. А вследствие последнего, как я уже сообщал вам, все тело в целом получает способность мыслить.

Давайте теперь поставим такой вопрос: «Откуда же, собственно, приходят эти мысли?» Не правда ли, люди, которые хотели бы мыслить исключительно с точки зрения материализма, говорят так: «Несомнен­но, мысли возникают в мозгу или в нервной системе человека. Тут и вырастают мысли, подобно кочанам капусты в поле». Если бы люди могли как следует доду­мать до конца, что значит «как кочаны капусты в поле»! Никаких кочанов капусты в поле расти не будет, если их туда сначала не посадят. Следовательно, нечто долж­но быть сперва выращено. Конечно, каждый волен рассматривать человеческий мозг как своего рода паш­ню для мыслей. Но подумайте-ка вот о чем: если есть прекрасные грядки с кочанами капусты, и тот, кто по­стоянно растил их, куда-нибудь отлучится и не найдет­ся никого, чтобы его заменить на огороде, то и в этом случае на грядках никакой капусты не вырастет.

Следовательно, надо сказать так: если кто-то и впрямь полагает, что мысли производятся из мозга, то следовало бы сперва спросить: откуда они приходят? Растут как капуста на грядке! Этот вопрос надо сна­чала правильно сформулировать. И тогда мы можем сказать следующее: то, что мы тут видим, фактически возникает вовне, во внешней природе. И я бы хотел объяснить вам, что же возникает там во сне, в при­роде. Я говорил вам: внутри человека мы откроем и поймем все, если постигнем все, что окружает челове­ка как среда. Когда мы рассматриваем растения и так Далее, мы тем самым понимаем кое-что, находящееся в человеке. Вот перед нами камень. Давайте методически рассмотрим его как породу. Вы видите — тут, внизу, сзади и сверху порода очень мягкая. Мы можем ее колупнуть ножом. Наружный же, облекающий слой просто похож на уплотненную землю. Значит так: я хо­чу сейчас зарисовать только нижний слой — внизу находится эта мягкая порода, а здесь, как будто бы вы­растая из нее, располагаются на этой мягкой

Рисунок 4

породе кристаллы, кристаллы, которые как будто бы пророс­ли. Я должен нарисовать многое, не так ли, но этого теперь достаточно. Итак, тут находятся вот такие маленькие кристаллы; они располагаются тут внизу, как если бы они прорастали тут, однако они прямо-таки страшно твердые. Вы не сможете выколупать их ножом, нож их не возьмет, в лучшем случае, взявшись за один из них, вы сможете извлечь его целиком, раско­лупать же вам его не удастся. Это, следовательно, очень твердые кристаллы, те, что располагаются здесь.

Спросите себя: откуда же в более мягком земном царстве, которое лишь немного спеклось до стадии конгломерата, появляются эти кристаллы? Тело этих кристаллов прекрасно сформировано; здесь мы име­ем продолговатую форму, увенчанную сверху малень­кой пирамидальной вершиной. Внизу тоже могла бы быть пирамидальная вершина, если бы кристалл не внедрялся в землю. Если бы здесь порода была мяг­кой, то это было бы у каждого кристалла, но, будучи включенной в земную основу, она разрушается.

Откуда же происходят мелкие кристаллы? Извест­но, что когда растение растет, то снаружи, вокруг рас­тения, находится углекислый газ, углекислота. В ином случае растение расти не сможет. К растению должно иметь доступ то вещество, которое мы выдыхаем. И затем, если углекислый газ подступает к растению, растение всасывает этот углекислый газ, удерживает углерод, содержащийся в углекислом газе, а кислород снова выделяет. Такова разница между растением и человеком. Люди вдыхают кислород и выдыхают угле­кислый газ, кислород мы удерживаем, тогда как уг­лекислый газ отдаем. Растения связаны с Землей. Когда растение умирает, то углерод возвращается в почву, а затем превращается в черный каменный уголь, кото­рый мы спустя сотни лет добываем из Земли.

Но есть и другие вещества. Есть вещество, кото­рое в некотором отношении очень похоже на уголь и все же отличается от него. Это кремнезем, кремний. Допустим, что вы имеете почву, богатую кремнием, в ней содержится много кремнеземов. Поскольку ки­слород действует повсюду, он действует и здесь. Тут, надо всем этим, сейчас находится кислород. Этот кисло­род сначала не реагирует с кремнием. Но со временем в ходе земного развития внезапно обнаруживается, что кислород соединился с кремнием. И подобно то­му, что возникало в случае углекислого газа (рост растений — пр. пер.), когда мы его выдыхали, при правильном соприкосновении находящегося в Земле кремния с кислородом возникает кварц, кремниевая кислота; возникают именно такие кристаллы. Необ­ходимо только, чтобы кремний, кремнезем из Земли связался с кислородом, и тогда возникают такие кри­сталлы, которые находятся тут.

Но сам по себе кислород не способен соединиться с кремнием. Вы можете иметь много кремнезема, крем­ния, а над ним будет кислород, но, тем не менее, ничего образовываться не будет. Так почему же образуются эти прекрасные формы? Они образуются только и именно потому, что из космоса на Землю со всех сторон прихо­дят силы, и эти силы содействуют соединению кремне­зема, кремния, с кислородом. Благодаря этому возника­ет такие кристаллы. Так что эти кристаллы возникают из-за того, что другие небесные тела со всех сторон оказывают влияние на Землю. Следовательно, мы мо­жем сказать: эти кристаллы в сущности создает мир. Вы, однако, могли бы сказать следующее: что это ты рассказываешь нам? Образец, который дал нам Эрбсмель, доказывает прямо противоположное! Образец породы действительно такой: тут внизу рыхлая земля (см. рисунок 5), тут, сверху, снова рыхлая земля. Тут все вокруг заполнено рыхлой землей и эти кристалличе­ские образования здесь располагаются не только так,

Рисунок 5

что они вырастают снизу вверх, как я только что опи­сывал (изображается на рисунке), но и вот так: они растут сверху. Вы могли бы сказать, что им следовало бы расти только снизу. Но вот тут находятся те, кото­рые растут сверху навстречу первым. Сейчас вы могли бы сказать: «Но это же нельзя объяснить космическим влиянием, ведь если объясняют, что силы идут только снизу вверх, то необходимо допустить, что эти самые силы исходят из внутренней части Земли и затем на­правляются в космос».

Вы видите, что здесь есть очевидное противоре­чие. За этим что-то должно быть. И я хочу сказать вам, что же за этим стоит.

Такие горные породы не возникают на равнинных участках Земли, они возникают в горах. Если же они возникают на равнинных землях, то и здесь, как и в го­рах, слои земли перемещаются, лежат и вверху, и внизу. Допустим, что образец был извлечен из горы. Пред­ставьте себе, мы имели бы вот такую гору, я хочу здесь изобразить склон этой горы. Когда вы поднимаетесь туда (см. рисунок 6) идете вверх, то вы должны миновать и вот этот уступ на дороге, где земля или скала не­много нависает; вам повсюду будут встречаться уступы нависающей земли, если вы поднимаетесь в горы.

Рисунок 6

Представьте теперь, что в очень, очень далекие вре­мена, то, что я здесь обозначил коричневым цветом, переместилось сюда, отложилось тут, и вот это отло­жилось здесь (см. рисунок). Согласно моему объяс­нению вследствие действия космических сил здесь образовались кристаллы — как я это только что объ­яснял — и здесь тоже такие кристаллы. Так что под воздействием сил космоса вырастали и те кристаллы, которые внизу, и те, которые тут, наверху.

Затем, позднее, произошло так, что те, которые находились наверху, обрушились вниз и прикрыли кристаллы, находившиеся внизу. Итак, вы видите: если верхний слой обрушивается вниз, то он падает так, что основа оказывается сверху, а кристаллы, кото­рые первоначально росли вверх, оказываются внизу (см. рисунок). Обрушиваясь, они падают сверху и за­стревают, упав на те, что находились внизу; вот так они накладываются друг на друга. Те, что обрушились, наваливаются сверху, таким образом, находившиеся наверху уступа, оказываются внизу.

В горах это происходит постоянно. Тот, кто изу­чает это, найдет, что в горах постоянно происходят такие осыпи грунта, при которых верхний слой нава­ливается на нижний. При изучении горного дела это вызывает интерес.

Если идешь по равнине, то ощущаешь: только в последние тысячелетия дело обстояло так, что один слой накладывался на другой. Об Альпах этого ска­зать нельзя. Хотя Альпы в течение долгого времени тоже возникали подобным образом, но затем более вы­сокие части обрушивались на более низкие, так что Альпы представляют собой перемешанные друг с дру­гом земные пласты.

Вот почему так трудно изучать Альпы; тут повсю­ду приходится догадываться, какую предысторию име­ет то, что располагается наверху. Часто положение не соответствует тому, что было при возникновении; до­пустим, один пласт находился внизу, а другой пласт находился вверху, но затем в результате толчка то, что было вверху, обрушилось вниз и накрыло то, что бы­ло внизу. Так в горах тысячелетие за тысячелетием возникало это взаимопроникновение пластов, как его называют, так осуществлялись эти вещи. Объяснить их можно только тем, что в горах происходили пере­броски грунта. Итак, можно сказать: нижний слой возникает на самом склоне (см. рисунок); верхний тоже возникает на том же склоне; здесь сзади возник уступ породы, возвышение, так что эта часть упала сюда и отложилась здесь. Так что такое явление, когда свер­ху и снизу кристаллы противостоят друг другу, мож­но объяснить только, когда знают о перемещениях и перебросках грунтов, происходивших на Земле в течение тысячелетий.

Следовательно, во всем царстве безжизненного все­гда есть силы, которые действуют из космоса, и дейст­вуют на нас так, что мы должны что-то делать в себе, чтобы эти силы нам не мешали.

Ибо, видите ли, господа, кремний, который так распространен на Земле, содержится также и в нас. Его совсем не так много, но мы несем в себе вещест­во, из которого могли бы возникнуть ужасно твердые камни. Но если бы в нас стали возникать такие твер­дые породы, какие принес нам господин Эрбсмель, то нам бы пришлось плохо! Если, например, ребенок, в котором тоже уже содержится кремний, не мог бы ничем помочь себе, когда в нем стали бы откладывать­ся маленькие кристаллы — а они могут быть совсем крошечными, — то это была бы весьма плохая штука! Иногда это происходит как проявление болезни.

Как вы знаете, сахар тоже может образовывать кристаллы. Посмотрите на крупнокристаллический сахар: он тоже состоит из кристаллов, расположенных вперемежку друг с другом. Мы имеем в себе очень много сахара. Однако люди на Земле употребляют в пищу не одинаковое его количество. Количество употребляемого сахара различно. В России, напри­мер, люди едят очень мало сахара, в Англии — очень много сахара, разумеется, в среднем. Но в зависимо­сти от этого люди отличаются друг от друга. Русский характер отличается от английского характера. Рус­ские — это совсем иные люди, нежели англичане. И это во многом происходит оттого, что русские полу­чают вместе с пищевыми продуктами мало сахара. Англичане едят такие вещи, которые содержат очень много сахара, они употребляют пищевые продукты с высоким содержанием сахара.

Это связано с тем, что, как я говорил вам, космиче­ские силы оказывают свое воздействие на все. Человек имеет в себе много сахара. Сахар стремится кристал­лизоваться. Что мы можем сделать для того, чтобы он не кристаллизовался, не превращался в кристаллы?

Видите ли, я рассказывал вам, что в нас содержит­ся много воды, живой воды; она растворяет сахар. Вот была бы история, если бы вода перестала растворять сахар! Стали бы образовываться маленькие кристал­лы, такие же, как в крупнокристаллическом сахаре, и эти маленькие остроугольные кристаллы мы бы име­ли в себе, если бы сахар не растворялся постоянно. Нам, людям, необходим сахар в качестве нашей пищи, но использовать его мы можем только в том случае, ес­ли мы постоянно растворяем его. Он нам нужен. По­чему же мы должны его иметь? Потому что мы долж­ны совершать деятельность по его растворению! Мы живем не только благодаря этому, но это является одной из наших жизненных функций — то, что мы растворяем сахар! А следовательно он должен посту­пать в наш организм; мы должны вводить его в себя.

Если же у нас недостает сил, чтобы растворять этот сахар, тогда образуются эти совсем маленькие кристаллики, и они выводятся с мочой. Тогда возни­кает сахарная болезнь, диабет. И объяснение, почему люди заболевают сахарной болезнью, состоит в том, что у них слишком мало сил, чтобы растворять сахар, который они съедают. Они должны получать сахар, но если у них слишком мало сил, чтобы растворить его, возникает сахарная болезнь. Сахару нельзя по­зволять заходить так далеко, чтобы он переходил в форму маленьких кристалликов, он именно должен быть растворен. Человек должен иметь силу, чтобы растворять сахар. В этом состоит его жизнь.

Если задуматься над этим, можно также понять и то, что мы нуждаемся не только в силе, позволяющей растворять сахар, мы нуждаемся и в той силе, которая позволяла бы нам постоянно растворять маленькие кристаллы — кристаллы кварца, которые постоян­но стремятся образоваться в нас: их гораздо меньше, но они, эти кристаллы кварца, постоянно стремятся образоваться в нас. Однако им нельзя позволять обра­зовываться в нас. Если бы они стали образовываться уже в детстве, у ребенка, то ребенок стал бы жаловать­ся: это ужас, меня везде колет! Меня колет повсюду!

Что же происходит, если ребенок испытывает по­всюду покалывания? Видите ли, это могло бы произой­ти в том случае, если бы перестали растворяться ма­ленькие кремниевые кристаллы, которые возникают в нервах. Происходит их отложение. Вы не должны представлять себе, что это происходит в большом масштабе. Они совсем маленькие, эти кристаллы, их даже с помощью микроскопа не сразу можно обнару­жить; их размер составляет меньше десятитысячной доли миллиметра. Если в нервной системе скапливает­ся много таких совсем крошечных кристаллов, человек начинает ощущать повсюду маленькие покалывания, уколы, которые он не может объяснить. Его всюду по­калывает. Кроме того, начинаются небольшие воспа­лительные процессы вследствие того, что происходит. Возникают совсем незначительные воспаления. Тогда у человека ревматизм или подагра. Подагра есть не что иное, как отложение таких мельчайших кристаллов. Из-за этого возникают боли, которые испытывает че­ловек. И то, что у человека при подагре возникают подагрические узлы, происходит в результате воспа­лительных процессов. Если вы укололись иглой, воз­никнет воспаление. Эти маленькие острия стремятся вылезти наружу, они стремятся к поверхности. Тогда возникают небольшие воспалительные процессы, и в результате этих воспалительных процессов образуют­ся подагрические узлы.

Это процессы, действующие исключительно внут­ри человека. Но отсюда вы видите, что мы, в сущности, всегда должны иметь в себе силы, которые противо­действуют, например, подагре: в ином случае мы бы постоянно страдали от нее. Но нам нельзя этого до­пускать. Следовательно, постоянно на заднем плане Должно существовать нечто такое, с помощью чего мы Могли бы этому противодействовать.

Что это значит? Видите ли, это значит вот что: тут, Приходя из космоса, действуют силы. Они стремятся образовать в нас не крупные, но микроскопически ма­лые кристаллики. Если эти силы приходят сюда и обра­зуют здесь эти кристаллы, то они, эти силы, действуют также и в нас в целом, так что мы, будучи постоянно пронизаны этими силами, должны в нашем внутрен­нем организме развить ответные силы, которые бы постоянно сводили на нет вышеуказанное влияние. Мы постоянно должны работать, противодействуя этим силам. Мы должны, следовательно, иметь в себе силы, которые нейтрализуют вышеуказанные, проти­водействуя им. В нас тоже входят силы космоса; но им мы должны противодействовать и особенно сильно противодействовать в нервах. В нервах постоянно об­разовывались бы одни минеральные субстанции, если бы мы не стали противодействовать их образованию. Минеральные субстанции должны возникать, ибо, видите ли, иначе дети будут оставаться слабоумными и рано умирать. При посмертном вскрытии таких ум­ственно отсталых детей часто обнаруживается, что в них слишком мало того, что называют мозговым пес­ком. Каждый должен иметь в себе немного мозгового песка. Он должен возникать, этот мозговой песок, и он должен все снова и снова растворяться.

Но его откладывается чересчур много, если у нас слишком мало сил, чтобы растворять его. Но, госпо­да, деятельность, которую вы постоянно совершаете в мозгу, состоит в том, что вы постоянно откладывае­те в мозгу этот песок, когда в вашу кровь поступают питательные вещества. Этот мозговой песок, находящийся внутри (изображается на доске), точно так же конце подвергается воздействию космических сил, как и тот, что находится вовне, в природе. Таким образом, на­ходясь внутри, он постоянно стремится образовать крошечные кристаллы (кристаллы могут вырастать на крупинках мозгового песка подобно тому, как они нарастают в горах на кремнеземах). Но нельзя допус­тить такого образования. Если же мы не имеем в себе мозгового песка, мы становимся слабоумными. Если бы образовывались кристаллы, то мы постоянно впа­дали бы в обморочные состояния, мы получили бы сво­его рода мозговой ревматизм, мозговую подагру. Во всем остальном теле это причиняет нам боль, но если мозг содержит в себе эти кристаллы, то человек не может ничего делать и падает в обморок. Итак, мозго­вой песок необходим, но необходимо постоянно рас­творять его. Это непрерывный процесс, состоящий в том, что мозговой песок откладывается и растворяет­ся, откладывается и растворяется.

Если отложилось слишком много песка, то он мо­жет повредить стенки мозговых сосудов. Тогда проис­ходит кровоизлияние. Тогда возникает удар, не только обморок, но удар, кровоизлияние в мозг, геморраги­ческий инсульт.

Именно изучая болезненные процессы, видят, что, в сущности, представляет собой человек.

Ибо при заболевании в нас происходит то же самое, что и в здоровом человеке, но происходит оно чересчур сильно, интенсивно. Болезнь есть не что иное, как то, что мы нечто образуем в себе слишком уж сильно.

То же самое происходит и в жизни, господа. Вы видели, что если взять маленького ребенка, коснуться рукой его щеки нежно и слабо, то это будет ласка, вы лас­каете его. Если же это касание рукой совершено слиш­ком сильно, то это уже совсем не ласка, это пощечина.

Видите ли, вообще во всем мире это так. Те вещи, которые в одной ситуации могут восприниматься как ласка, в другой могут оказаться пощечиной. Так же обстоит дело в жизни и с тем, что должно находиться в мозгу. Так эта нежная работа мозгового песка мо­жет превратиться в пощечину, нанесенную по всей жизни, если эта работа стала чересчур интенсивной, когда, следовательно, в нас слишком ослабли силы, без которых мы не можем растворять находящиеся в нас минеральные субстанции. Тогда, следовательно, мы будем постоянно находиться в обессиленном, об­морочном состоянии, а если отложение слишком уж сильно, если эти кристаллики постоянно травмируют наши сосуды, мы получаем геморрагический инсульт, кровоизлияние в мозг. Следовательно, эти кристал­лики в нас должны постоянно растворяться. Все эти процессы, о которых я рассказываю вам, постоянно протекают в нас.

Сейчас я хочу сказать вам кое-что еще: мы хотим внести полную ясность в эти вещи. Допустим, что здесь находится человек — я изображаю его довольно схе­матично, — здесь находится его мозг, здесь его глаза, а здесь я хочу изобразить то, на что он смотрит; итак, скажем, здесь перед глазами находится растение.

Рисунок 7

Теперь вы направляете внимание на это растение. Видите ли, если обратить внимание на растение, это, конечно, можно сделать только в дневное время, ко­гда растение освещено солнечными лучами, отчего оно выглядит ярким, тем самым получишь световое воз­действие на глаз. Но благодаря зрительному нерву, который идет от глаза назад, световое воздействие проникает в мозг. Итак, когда смотришь на растение, то через глаз направляешь себя на это растение, а от растения исходит световое воздействие, которое впо­следствии проникает через глаз в мозг.

Господа, если таким образом разглядываешь рас­тение, например цветок, то обращаешь внимание на этот цветок. Но это означает очень многое: то, что на цветок обращено внимание. Когда обращают внима­ние на цветок, тогда, в сущности, забывают также и себя самого. Вы ведь знаете, что можно, обратив на что-либо внимание, совсем забыть себя самого. В тот момент, когда человек хотя бы немного позабудет себя, чтобы поглядеть на цветок, в мозгу тут же возникает сила, содействующая выделению, отложению неболь­шого количества мозгового песка. Следовательно, смот­реть на что-то означает выделять, осаждать мозговой песок изнутри вовне.

Это выделение мы должны представлять как спе­цифически человеческий процесс. Вы уже заметили, что человек потеет не только, когда он очень напряга­ется, но и когда перед ним находится что-то страшное, ужасное; таким образом, человек выделяет не только мозговой песок, он выделяет другие соли вместе с водой через свою кожу. Это выделение. Но смотреть означа­ет постоянно выделять мозговой песок. И здесь нам на­до растворить этот мозговой песок. Так как если бы мы снова и снова не растворяли его, у нас в мозгу возник бы из мозгового песка очень маленький, крохотный цветок! Смотреть на цветок означает, в сущности, что в нас из мозгового песка образуется совсем маленький, крошечный цветок, который только перевернут вер­хом вниз, так как картинка в глазу тоже перевернута.

Дело обстоит так: если мы смотрим на стул — ведь не только цветы приходится нам разглядывать, — благодаря тому, что мы смотрим, внутри образуется немножко мозгового песка; и если мы сейчас преда­емся лишь этому созерцанию, смотрению, то внутри нас возникнет совсем маленький, микроскопических размеров образ этого стула, состоящий из кремниевого песка. А если бы я тут, в этом помещении, стал бы как человек развивать некоторую силу при смотрении, то во мне как картинка из крошечных кусочков кремния сложился бы вид этого помещения, хотя и переверну­тый, с полом наверху. Поистине колоссально то, что мы постоянно создаем в себе. Только мы, люди, так устроены, что не позволяем этому реально возник­нуть. Мы снова растворяем все это, причем делаем это помимо нашего сознания. В этом отношении мы как люди устроены совершенно специфически. Мы обра­щаем свой взгляд на мир. Этот мир постоянно стре­мится создать в нас такие же образования, которые в нем есть, только в перевернутом виде. И если бы мы даже не присутствовали при этом, если бы мы даже не смотрели, в нас все равно постоянно складывались бы такие образы, как результат космического воздейст­вия, особенно ночью, когда мы спим, когда мы не раз­виваем встречных сил, чтобы это растворить. Такие образования строятся преимущественно во время, ко­гда Земля не освещена Солнцем, не озарена светом; они образовываются под действием сил, приходящих из гораздо более отдаленных областей. Мы всегда подвержены этим силам. Так что мы можем сказать: когда мы спим, то в нас под воздействием космоса постоянно стремятся возникнуть всевозможные ми­неральные, лишенные жизни образования; когда мы смотрим, в нас точно так же хотят возникнуть обра­зования, подобные нашему ближайшему окружению. Когда мы спим, мы имитируем космос, мы подражаем ему. В космосе все упорядочено по принципу кристал­лов. То, что мы видим здесь, в кристаллах, является таковым потому, что силы в космосе организованы в та­ком же порядке как и в кристаллах. Одни из них идут так, другие — этак, так что кристаллы образованы из всего космоса. Но то же самое хочет произойти и в нас самих. И когда мы воспринимаем, когда мы смотрим на наше непосредственное окружение, тогда то, что находится в нашем непосредственном окружении, хо­чет сформировать, запечатлеть себя в нас. Мы должны постоянно препятствовать тому, чтобы все это в нас отвердело, мы должны постоянно растворять все это.

Вот какой своеобразный процесс происходит, гос­пода. Представьте себе, что здесь внутри этот цветок стремится воссоздать свое безжизненное подобие из кремния. Но нельзя позволить ему возникнуть, в ином случае мы ничего не узнали бы об этом цветке, но в голове у нас возникла бы подагра. Все это, следова­тельно, непременно должно быть растворено.

Я хочу сделать этот процесс еще более наглядным для вас, сказав следующее: допустим, что здесь у вас есть горшок с теплой водой, кто-то завязывает вам глаза, а после этого он приносит какой-то предмет, который может раствориться в этой теплой воде. Вы только должны окунуть свою руку в эту теплую воду. Предмета вы не видите, так как глаза у вас завязаны. Но вот другой спрашивает вас: ты окунул свою руку в воду, чувствуешь ли ты там что-нибудь? — Да, это те­плая вода. — Чувствуешь ли ты теперь что-нибудь? — Да, теперь вокруг пальцев стало холодно.

Что же могло произойти? Тот, другой, опустил предмет в воду, и он растворился! И это растворение, происходящее вокруг пальцев, вызвало то, что эта теплая вода стала холоднее. Человек ощутил это рас­творение вокруг его пальцев, и он может сказать: тут что-то растворяется.

Это, однако, постоянно происходит, когда мы об­разовываем внутри себя какой-то предмет и должны затем снова растворять его. Мы чувствуем, что проис­ходит растворение и затем говорим, поскольку мы по­чувствовали растворение: да, тут снаружи находится предмет, который, тем не менее, строит в нас образ, и этот образ мы растворили. Поскольку мы раство­рили его, мы знаем, как выглядит предмет. У нас возникает соответствующая предмету мысль вследствие того, что мы сперва должны были растворить образ предмета. Благодаря этому приходит мысль. Если бы мы имели только этот образ, мы падали бы в обмо­рок. Когда же мы настолько сильны, что растворяем этот образ, то мы тем самым узнаем о нем. В этом со­стоит разница между падением в обморок при виде чего-либо и знанием об этом.

Рассмотрите любого, скажем, немного болезнен­ного человека; может произойти так, что раздается страшный удар грома. Тогда в нем от этого удара гро­ма, теперь уже не при посредстве глаза, но благодоря уху, происходит выпадение, отложение мозгового пес­ка, и строится некий образ. Он не может достаточно быстро растворить его. Он может при этом впасть в обморочное состояние, потерять сознание. Если же он здоров, он не теряет сознание; это означает, что он достаточно быстро растворил свой мозговой песок.

Итак, обморочное состояние означает, что мозговой песок не растворяется достаточно быстро. Отсутствие же обморочного состояния означает противоположное. Мы всегда должны, глядя на вещи вокруг нас, доста­точно быстро растворять мозговой песок.

Тем самым мы подходим к тому, какое положение занимает человек по отношению к силам всего космоса. В последний раз я сказал вам: так как человек зани­мает по отношению к силам космоса такое положение, что его мозговые клетки, являясь совершенно нежиз­неспособными, постоянно хотят умереть, он должен владеть и управлять ими. Сейчас мы даже найдем ту силу, которая постоянно растворяет мозговые клетки. Мозговой песок постоянно умерщвляет клетки. То, что тут замешивается мозговой песок, постоянно делает клетки мертвыми. И мы должны развивать противодействующую встречную активность. Видите ли, причина, по которой мы вообще являемся людь­ми, состоит в том, что мы можем развивать эту встречную работу, некоторым образом противодействуя обра­зованию мозгового песка.

У животных этого не происходит. Животное не может так интенсивно, как люди, противодейство­вать мозговому песку. Поэтому у животного нет такой головы, как у нас, или по крайней мере у высших жи­вотных. Мы имеем голову, которая может растворять все, что постоянно входит в нас. Это растворение то­го, что входит, вызывает у человека способность ощу­щать таким образом, что он говорит: «Я» . Происходит сильнейшее растворение мозгового песка, когда мы говорим: «Я». При этом мы пронизываем нашу речь сознанием. Следовательно, мозговой песок растворя­ется, растворяется вообще весь содержащийся в нер­вах песок. У животного всего этого не происходит. Поэтому животное издает крики или нечто подобное, а не настоящую речь. Поэтому никакие животные не имеют возможности ощутить самих себя, сказать се­бе «Я», как человек, поскольку человек в гораздо боль­шей мере растворяет мозговой песок.

Так мы можем сказать: мы противодействуем в нас не только тому, что находится на Земле, мы противо­действуем также и космическим силам. Космические силы способствуют внутренней кристаллизации. Мы бы внутренне превратились в горную породу со слоя­ми перемешанных друг с другом кристаллов. Мы внутренне противодействуем этому. Мы постоянно растворяем это. Своими растворяющими силами мы постоянно противодействуем силам космоса.

Мы растворяем не только кремниевую кислоту, ведь именно она образует здесь эти кристаллы — мы растворяем все, что возможно; мы растворяем состав­ные части сахара и так далее.

Мы могли бы и дальше продолжать эту тему. До­пустим, что какой-то человек хотя и ничего об этом не знает — ведь такие вещи играют для человека роль ин­стинкта — но все же ощущает в себе нечто неопределенное. Представьте, что человек ощущает: ах, я думаю не­правильно, я не могу правильно сочетать мои мысли.

В таком положении особенно легко может оказать­ся журналист, который каждый день пишет по статье. Да, господа, писать каждый день по статье это значит растворять страшно много мозгового песка! Ведь это препротивная история, каждый день писать статью, ибо это означает растворять страшно много мозгово­го песка. И вот тогда, желая написать статью, по край­ней мере, раньше было так — начинаешь грызть ко­нец ручки. Это особенно относится к журналистам, это они грызут конец ручки, чтобы набраться сил. Не правда ли, когда человек что-то кусает, грызет, он тем самым стягивает в свою голову последние силы всего тела, чтобы эти силы оказались в голове, когда растворено много мозгового песка.

Все это происходит инстинктивно. Конечно, жур­налист не скажет: я грызу свою ручку, чтобы пришли мысли. Это может идти и дальше. Благодаря этому инстинкту он направляется в кафе и пьет черный ко­фе. Они, журналисты, совершенно не думают об этом, поскольку им ничего не известно об этом процессе. Но когда они напиваются черного кофе, то — черт возь­ми! — дело пошло, они снова могут писать, если напи­лись черного кофе.

Почему это происходит? Это происходит потому, что вместе с черным кофе принимается так называе­мый кофеин. Это ядовитое вещество, оно содержит очень много азота. Азот есть и в воздухе. Мы можем получить его и тут. При дыхании мы всегда получаем известное количество кислорода и азота. Однако тот, кому надо растворить мозговой песок, нуждается для растворения в силе, совершенно особым образом за­ключенной в азоте. Мы извлекаем из азота эту силу, чтобы растворить в себе мозговой песок.

Поэтому ночью, во время сна, мы более подверже­ны действию азота, нежели во время бодрствования; мы говорим так: поскольку мы вдыхаем больше ки­слорода, мы живем гораздо быстрее (т. е. жизненные процессы ускоряются — примеч. перев.); если бы мы вдыхали больше азота, то мы стали бы жить гораздо медленнее, мы стали бы больше находиться здесь. Мы могли бы больше растворять.

Журналист, пьющий кофе, совершенно бессозна­тельно считается с этим азотом, который он при на­званных обстоятельствах получает для себя, и бла­годаря именно этому азоту, получаемому в качестве одной из составляющих кофеина, он обретает возмож­ность образовывать больше мозгового песка, а также и способность больше растворять его. Теперь ему уже не нужно грызть ручку, он может писать ей, потому что его мысли снова сочетаются и правильным обра­зом примыкают друг к другу.

Итак, вы видите, как тут работает человеческое "Я". Поскольку в желудок поступила содержащая азот пища, кофеин, человеческое "Я" отправляет этот азот в мозг и благодаря последнему обстоятельству раство­рение мозгового песка облегчается; тем самым мы по­лучаем возможность сочетать мысли друг с другом.

У некоторых людей есть свойство сочетать мысли слишком сильно, так что они не могут освободиться от своих мыслей. Они имеют предрасположенность постоянно работать со своим мозговым песком. Им было бы хорошо возбудить и противодействующий процесс. В то время как одному погруженность в мыс­ли позволяет развивать их последовательный ход, другому приходиться звать на помощь кофе и кофеин. Однако тот, кто не хочет соблюдать строгую последо­вательность в мыслях, хочет, чтобы они были блестя­щими, сверкали подобно бриллиантам, кто, как гово­рится, хочет запудрить людям мозги, хочет казаться в высшей степени одухотворенным, тот пьет чай. При этом возникает противоположное воздействие. Это отрывает мысли друг от друга. Таким образом тоже поддерживается растворение мозгового песка, но оно иного вида.

Фактически все эти процессы, происходящие в человеке, в высшей степени интересны и сложны. Все продукты питания действуют по-разному; всему, что хочет возникнуть, мы всегда должны добавить и про­тивоположное. Мы должны поддерживать процесс растворения. То, благодаря чему мы постоянно внут­ренне растворяем себя как человека, это и есть сейчас наше высшее духовное начало.

Видите ли, если человек в течение некоторого вре­мени употребляет пищу, с которой он получает слиш­ком мало продуктов с высоким содержанием азота, то он легко становится сонливым; один господин задавал мне вопрос по этому поводу.

Это, следовательно, основывается на том, что в продуктах питания, употребляемых нами, мы полу­чаем слишком мало азота. Вот почему мы должны, если становимся слишком сонливыми, попытаться употреб­лять пищу, богатую азотом. Это, конечно, можно делать различным образом. Можно попытаться есть творог, белок, то есть яйцо. Тогда положение с азотом в нас снова улучшится. Надо работать над человеком, на­до, чтобы человек был в состоянии посредством сво­его "Я" работать в этом направлении.

Сегодня для начала я скажу вам: грядка может быть подготовлена, кочаны капусты могут расти на ней, но они все же не вырастут, если не будет человека, который ухаживает за этими кочанами. Но грядка, пашня, должна быть подготовлена правильно. Так и наш мозг должен содержать необходимые вещества, чтобы наше "Я" могло работать внутри него. Но это "Я" связано с наиболее отдаленными силами космоса, а эти силы хотят другого. Эти силы космоса постоян­но хотят сделать из нас совершенно твердые камни, и мы должны все снова и снова растворять себя. Если бы мы не могли растворять себя, мы не смогли бы мыслить, мы не смогли бы прийти к "Я"-сознанию. В этом растворении реализуется то, что мы называем "Я"-сознанием.

Видите ли, господа, на эти вопросы необходимо отвечать в самую первую очередь, если мы хотим про­двинуться в науке к истинному миропониманию, ес­ли мы хотим знать об отношении человека к миру. В высочайшей степени важным является для человека некоторое понимание того, что связано с осуществляе­мыми им процессами растворения. Мы видим, когда человек умирает, он полностью растворяется как физи­ческий человек. Если не знать, что в каждый момент бодрствования в нас происходит растворение, то нико­гда не понять, что же означает то растворение, кото­рому подвергается человек после смерти.

Следовательно, прежде всего необходимо знать, господа, что мы имеем возможность осуществлять в себе процесс растворения, причем благодаря тому, что можем оказывать в себе противодействие мировым силам. Растворение не теряет своей интенсивности, так как вместе с пищей мы снова и снова получаем вещества, посредством которых мы растворяем. Но если человек теряет возможность растворять те веще­ства, которые имеются в нем, то он начинает раство­рять самого себя. Тогда человек становится трупом; тогда он растворяет самого себя.

Когда мы соберемся снова, мы должны будем по­ставить вопрос: что происходит в случае, когда чело­век растворяет самого себя? Сегодня мы, по крайней мере, углубились в эту тему настолько, что знаем: про­исходит непрерывный процесс растворения, и если у нас нет сил — из-за недостатка азота в нас, — чтобы растворять те вещи, которые образуются в нас под воздействием космоса, наше "Я" становится бессло­весным, впадает в обморочное состояние или в со­стояние сонливости. Сонливость означает, что мы не можем растворять достаточным образом, что силы отложения берут верх. В этом случае эти силы стано­вятся интенсивнее.

Однако как невозможно вынести суждение о ду­ховном начале того, кто спит, хотя он телесно нахо­дится здесь и может проснуться, так же нельзя су­дить о духовном начале на основе того, что внешним образом происходит с телом. Ибо как с машиной не может произойти ничего без участия человека, так и с человеком ничего не происходит без участия духа. Именно это научно, господа, а иное — ненаучно. Я не хочу навязывать вам что-либо; овладеть этим ма­териалом сможет только тот, кто с полной серьезно­стью и с действительно научной точки зрения будет рассматривать эти вещи.

В начале сентября мы продолжим наши рассмот­рения. Вы увидите, как эти вещи приведут к дальней­шему пониманию человека, как различными околь­ными путями они приведут к пониманию того, что представляет собой человек в повседневной жизни. Вы будете понимать человека совсем иначе, когда мы продолжим этот разговор, исходя из того, что мы уже обсуждали на протяжении некоторого времени. Че­ловек все снова и снова возникает, он же и растворяет себя. Эту мысль можно продолжить дальше. Это мы хотим рассмотреть в ближайшее время. Тогда вы уви­дите, каким интересным объектом изучения для на­стоящего ученого является человек.

ЧЕТВЕРТАЯ ЛЕКЦИЯ

Дорнах, 9 сентября 1922 г.

Господа, поскольку эту нашу лекцию отделяет от предыдущей довольно значительный промежуток времени, мне хотелось бы вернуться к тому, что мы обсу­ждали в последний раз. Тогда я попытался главным образом изложить вам, в каком отношении друг к другу в жизни находятся сон и бодрствование. Я говорил вам, что в мозгу у нас содержатся маленькие образования, называемые клетками, а также рисовал вам их формы. Клетки имеют (см. рисунок8) белковое тело и отрост­ки, расположенные звездообразно. Но эти отростки неодинаковы. Один из них длиннее, другой короче. Вблизи находится другая такая клетка, у нее тоже есть такие отростки, затем третья, тоже с отростками, и эти отростки, эти нити, исходящие из круглых клеток, пе­ресекаясь друг с другом, образуют сеть. Так что мозг в сущности представляет собой некое сетчатое изделие, невооруженным глазом его не увидеть, надо исполь­зовать сильное увеличение, он построен в виде сетки, и в этой сетке размещаются маленькие шарики.

Рисунок 8

Видите ли, эти мозговые клетки, в сущности, напо­ловину мертвы. Это бросается в глаза наиболее силь­но. Ведь такие маленькие существа, как эти мозговые клетки, проявляют подвижность, если они живые. Я рассказывал вам о других клетках, о белых кровяных тельцах, которые плавают подобно маленьким жи­вотным. Они и являются животными; те выглядят точно так же. Но они плавают кругом и питаются. Ес­ли в крови есть нечто, чем они могут питаться, они вбирают это в себя. Они протягивают свои щупальца и всасывают это в свое собственное тело. Все они стру­ятся, плывут сквозь наше тело, подобно ручейкам. Так в нашей крови плавают, циркулируя повсюду, на­половину мертвые и наполовину живые клетки.

Дело обстоит так, что когда мы бодрствуем, эти мозговые клетки действительно становятся почти со­всем мертвыми. И только благодаря тому, что клетки мозга являются мертвыми, мы можем мыслить. Если бы мозговые клетки были более живыми, мы мыслить не могли бы. Это можно увидеть из следующего. Во время сна эти мозговые клетки немного оживают; именно тогда, когда мы не думаем, когда мы спим, моз­говые клетки начинают немного оживать. От этого, однако, они не приходят в движение, поскольку рас­положены рядом друг с другом и не могут уступить друг другу место. В ином случае, если бы они начали передвигаться, мы бы вообще не смогли проснуться.

Если кто-либо страдает слабоумием и, следова­тельно, не в состоянии мыслить, при исследовании после смерти его мозговых клеток обнаруживается следующее: эти мозговые клетки у человека, ставше­го слабоумным, начали жить, бурно разрастаться. Они стали мягче, чем должны они быть у нормального че­ловека. Поэтому в случае приобретенного слабоумия говорят о размягчении мозга, и выражение «размяг­чение мозга» не так уж плохо.

Если без предубеждения изучать живого человека, то говорят так: жизнь, которая есть в нем, эта телесная жизнь, не может вызывать его мышления, ибо именно отмирание должно возникать в мозгу, когда человеку приходится мыслить. Дело именно в этом. Если бы со­временная наука развивалась правильным образом, если бы она правильно функционировала, тогда эта наука не могла бы стать материалистической, посколь­ку тогда она из самих свойств человеческого тела уви­дела бы, что духовное в нем проявляет наиболее ожив­ленную деятельность именно тогда, когда телесное отмирает, как это происходит в мозгу. Можно было бы строго научным образом указывать на душу и дух.

Ночью, когда мы спим, мозговые клетки становят­ся немного живее. Поэтому мы в это время не можем мыслить. А белые кровяные тельца приобретают боль­шую подвижность, когда мы бодрствуем. В этом состо­ит различие между сном и бодрствованием. Следова­тельно, мы бодрствуем, когда наши мозговые клетки находятся в подавленном, расслабленном состоянии, почти мертвы; тогда мы можем мыслить. Мы засыпа­ем и не можем мыслить, когда наши белые кровяные тельца немного умирают, приглушаются, в то время как клетки мозга немного оживают, проникаются жиз­нью. Следовательно, человек должен — в смысле сво­его тела — нести в себе немного смерти, если ему надо мыслить, если ему надо жить душой, жить душевно.

Видите ли, господа, нет ничего удивительного в том, что современная наука не проникает в эти вещи, ибо она развивалась совершенно особым образом. Если у вас будет возможность увидеть то, что мне приходилось наблюдать, например, в Оксфорде — именно в Оксфорде мне довелось прочесть ряд лекций, а Окс­форд является одним из главных высших учебных заве­дений Англии, — вам бросится в глаза, что это высшее учебное заведение в Оксфорде устроено совершенно иначе, нежели наши высшие учебные заведения здесь, в Швейцарии, в Германии или в Австрии. Это высшее учебное заведение в Оксфорде, университет, носит еще совершенно средневековый характер, абсолютно сред­невековый характер. Этот средневековый элемент там настолько силен, что люди, получающие там ученую степень доктора, получают при этом мантию и берет. У каждого университета свой собственный покрой и мантии, и берета. Можно отличить бакалавра или док­тора Оксфорда от бакалавра или доктора Кембриджа, поскольку покрой мантии и берета там другой. Причем эти мантию и берет люди обязаны надевать в торже­ственных случаях, при этом каждый знает: кто из при­сутствующих имеет отношение к какому университету. Это именно так, ведь в Англии вообще сохранилось много таких средневековых традиций, например у судей; находясь при исполнении служебных обязанно­стей, они еще обязаны носить парик; парик есть знак сопричастности, сопринадлежности этому. Так что вы видите, тут еще вполне сохраняются средневековые традиции. На континенте, в Швейцарии, Австрии, Гер­мании это уже не имеет места. Там не получают ман­тии, а судьи больше не носят париков. Насколько мне известно, и в Швейцарии этого тоже не делают. Все это для человека с континента выглядит весьма забавно. Он формулирует это просто: у, ну, тут еще царит глубо­кое средневековье. Все эти бакалавры, все эти доктора шествуют по улице в своих мантиях и беретах и так да­лее. Но это означает и нечто совсем другое. Видите ли, наука там тоже еще находится в формах, которые были присущи средневековью. Это означает, что все развивае­мое там носит в высшей степени симпатичный характер, если сравнивать это с современной высшей школой, где все предано забвению — хотя, поймите меня правильно, я вовсе не желал бы снова вводить мантии и береты, — итак, по отношению к тому, что представляют собой дру­гие высшие учебные заведения, все вышеописанное но­сит в высшей степени симпатичный характер, это нечто цельное. Средневековье действительно сохраняется во всех формах. Это нечто цельное. Однако в средние ве­ка можно было изучать все что угодно, за исключением проблем, выводящих за пределы внешнего мира; это ре­лигия считала своей монополией. И это до сих пор чув­ствуется в Оксфорде. Лишь только кто-либо заговорит откровенно, захочет сказать что-то о сверхчувственном мире, он натолкнется на холодную сдержанность.

Средневековая наука имела достаточную свободу, лишь бы люди не разглагольствовали по поводу рели­гиозной жизни. У нас даже это предано забвению. У нас сегодня человек в высшем учебном заведении обя­зан быть материалистом. Если же он не материалист, то на него смотрят как на еретика, и если бы, скажем, было еще принято сжигать людей живьем, то таких сжи­гали бы и сегодня, даже в высших учебных заведениях. Такое отношение может быть нагляднейшим образом продемонстрировано вам, если вы попытаетесь ввести в сферу научного знания нечто новое. Внешние пари­ки уже отправлены на покой, но вот внутренние пари­ки — они даже на континенте еще далеко не исчезли!

На континенте тоже развивалась наука, хотя эта наука имела другие традиции; она стала материали­стической потому, что ей было бы непривычно зани­маться предметами духовными.

В средние века не дозволено было заниматься ду­ховными вопросами, так как это было предоставлено религии. Но люди и сегодня продолжают действовать Подобным образом. Они занимаются только тем, что относится к телу; они не ведут фундаментальных иссле­дований, касающихся духовного начала в человеке. Итак, фактически наука с пренебрежением относит­ся к таким вещам, хотя они существуют; их не изуча­ют, как следует.

Это мне хотелось бы продемонстрировать вам се­годня на одном примере, чтобы вы видели: тот, кто сегодня развивает настоящую науку, может вполне научно говорить о том, что некая душа или некий дух втягивается в тело, когда человек развивается в мате­ринской утробе как эмбрион, тогда как при смерти дух снова покидает тело. Сегодня это требуется доказать на научном уровне, хотя для этого надо по-настояще­му разбираться в науке. Надо уметь посвящать себя науке целиком. Что делает современная наука в кон­кретном случае? Допустим, например, что у кого-то в возрасте пятидесяти лет была больная печень, и от заболевания печени он умер. Вот тебе и на! Его укла­дывают на патологоанатомический стол, вскрывают, разрезают его живот и исследуют печень. Обнаружи­вается, что в печени есть внутреннее уплотнение; думают над тем, откуда оно взялось. В лучшем случае думают еще над тем, что ел этот человек, и не возник­ло ли это уплотнение печени в результате неправиль­ного питания. Но ведь нельзя понять нашу природу таким легким путем: взять человека, получить возмож­ность исследовать его печень и узнать, как обстоит де­ло с этой печенью. Но ведь на самом деле это совсем не так легко. Если дело касается печени, то, рассмат­ривая только последние годы человека, не удается узнать, почему она именно такая, какая она есть.

Если у человека пятидесяти лет извлекают нару­жу печень и находят, что она уплотнилась, тогда в большинстве случаев — не во всех, но в большинстве случаев — причина состоит в том, что человек в дет­стве, когда он был еще младенцем, вскармливался плохим молоком. То, что проявляется как заболева­ние лишь на пятидесятом году, имеет свои причины в самом раннем детстве. Но почему?

Видите ли, тот, кто действительно может исследо­вать печень, тот, кто знает, что значит печень человека, может сказать следующее. Он знает, у совсем маленько­го ребенка печень еще, так сказать, свежая, бодрая; она еще развивается. Печень является таким членом тела у человека, который сильно отличается от всех осталь­ных. Печень представляет собой нечто совершенно особенное. Это можно увидеть и внешним образом. Ви­дите ли, если вы берете какой-либо орган человека, сердце, легкие, все что хотите, то можно показать, как этот орган составляет единое целое со всем человече­ским телом. Возьмите, например, такой орган, как правое легкое. Вы могли бы сказать: здесь в это правое легкое входят кровяные сосуды, несущие алую (окислен­ную) кровь — вы знаете, что это означает, — и выходят сосуды, несущие темную (не окисленную) кровь. Сосуды, несущие алую кровь, которые входят, содержат кисло­род. Он, как вы видите, распределяется по телу. Несу­щие темную кровь, входящие сосуды несут то, что отра­ботано, то, что содержит углекислоту, которая должна быть удалена, должна быть выдохнута. (Имеются в виду сосуды, обеспечивающие кровоснабжение легкого и бронхов, принадлежащие к большому кругу кровооб­ращения: arteria pulmonales, rami bronchiales, arteria subclavia, a.a. intercostales, и вены v.v. bronchiales, v.v. azygos et hemiasigos, и v.v. pulmonales. Как и во всем боль­шом круге кровообращения, входящие сосуды, — ар­терии, несут от сердца алую окисленную кровь с оксигемоглобином, насыщенную кислородом. Выходящие сосуды, вены, несут к сердцу темную неокисленную «от­работанную» кровь с карбогемоглобином, насыщенную углекислотой. Основной функцией легкого является га­зообмен, окисление гемоглобина крови до оксигемоглобина и выделение углекислоты, распадающейся на газ и воду. Выполнению этой функции содействует малый, легочный круг кровообращения. Из правого желудочка неокисленная кровь поступает в легкие через артерии — легочный ствол (truncus pulmonales, правая конечная ветвь); затем в капиллярных сетях, оплетаю­щих легочные пузырьки, происходит газообмен. Обога­щенная кислородом алая кровь поступает в две легочные вены — в левом легком их тоже две, всего же четыре, — которые входят в левое предсердие. Затем алая кровь поступает в левый желудочек, где начинается большой круг кровообращения. При переводе не используются общепринятые медицинские термины для окисленной и неокисленной крови: артериальная кровь и венозная. Строго говоря, эти термины не вполне корректны, так как в малом, легочном круге кровообращения именно ар­терии несут венозную кровь, а вены — артериальную. «Артериальная» буквально означает «воздухосодержащая», но это название возникло не оттого, что в этих сосудах кровь содержит кислород, но оттого, что в старину арте­рии считались воздухопроводными трубками, т. к. у тру­пов артерии пусты. Основное отличительное качество артерий определяется не тем, какая в них кровь, а тем, что они идут от сердца, кровь движется в них быстрее, чем в венах, и под большим напором — примеч. перев.).

Рисунок 9

Вы видите, что каждый орган, желудок, сердце, устроены так, что человек получает в них алую, окисленную (т. н. артериальную — примеч. перев.) кровь, в выводит не окисленную, темную с синим оттенком (т. н. венозную — примеч. перев.), но в случае печени дело обстоит иначе. На первый взгляд в случае печени все выглядит в основном так же. Если здесь у вас на­ходится печень — печень располагается под диафраг­мой с правой стороны тела — то тут вы тоже имеете входящие артерии с алой кровью и вены, отводящие темную неокисленную кровь. Если бы дело этим и ог­раничивалось, то печень была бы таким же органом, как и другие человеческие органы.

Рисунок 10

Но, кроме того, в печень входит еще один круп­ный сосуд, содержащий неокисленную, насыщенную углекислотой кровь (vena portae — примеч. перев.); у других органов этого не бывает (за исключением легких; в легкие из сердца поступает неокисленная кровь, а выходит окисленная. В печень поступает не окисленная неочищенная кровь, а выходит неокис­ленная очищенная — примеч. перев.). Итак, неокис­ленная темная кровь (венозная), по так называемой воротной вене входит в печень, это крупный сосуд неокисленной крови. Внутри он разветвляется и обес­печивает печень неокисленной темной кровью, то есть кровью, ставшей непригодной для процессов, проте­кающих во всех остальных органах; эта кровь в других случаях подвергается очищению, когда выдыхается углекислота. В печень же мы постоянно посылаем эту углекислоту. Печень нуждается в том, что другие ор­ганы должны отбрасывать.

Отчего это происходит? Это происходит оттого, что печень является своеобразным внутренним глазом. Печень действительно является неким внутренним глазом. Печень — особенно когда она еще работоспо­собная, как у ребенка — ощущает вкус и качество моло­ка, которое высасывает младенец из материнской гру­ди. А гораздо позднее печень воспринимает все, что пе­рерабатывается в человеческом теле, поступая туда как продукты питания. Печень является воспринимающим органом, глазом. Можно было бы сказать: органом осяза­ния, органом чувства. Все это печень воспринимает. Другим воспринимающим органом у человека яв­ляется глаз. Но глаз потому и воспринимает так силь­но именно внешний мир, поскольку сидит глубоко внутри головы. Он целиком заполняет эту костную впадину, хотя является почти обособленным органом. Его можно извлечь наружу; он располагается совер­шенно обособленно от тела внутри этой костной впа­дины, внутри глазницы (orbitae — примеч. перев.). Другие органы чувственного восприятия не выводят нас во внешний мир так, как глаз. Если вы слышите, то вы переживаете внутренне. Музыка является бо­лее внутренним, нежели видение. Устройство глаза таково, что он не очень-то и принадлежит человече­скому телу, он принадлежит внешнему миру.

Однако вследствие того, что в печень входит та неокисленная темная (венозная) кровь, которая в ином случае должна была бы выбросить углекислоту во внешний мир и стать алой (артериальной), печень становится точно так же обособленной от остального человеческого тела, как и глаз. Следовательно, печень становится органом чувственного восприятия. Глаз воспринимает краски. Печень же воспринимает, по­лезна ли или вредна моему телу та кислая капуста, которую я ем, полезно или вредно для тела то молоко, которое я пью. Печень тонко воспринимает это и выде­ляет желчь, причем желчь выделяется так же — это действительно так — как глаз выделяет слезы. Если человек огорчен, он начинает плакать. Слезы текут из глаз вовсе не напрасно. Состояние печали, огорче­ния связано с внешним восприятием вещей, с реак­цией на внешнее. Точно так же и выделение желчи связано с тем, что печень воспринимает полезность или вредность для тела того или иного. Она выделя­ет то больше, то меньше желчи в зависимости от того, насколько вредно то, что получает человек. Следова­тельно, печень является органом восприятия.

Только представьте себе, если ребенок получает нездоровое молоко, то печень постоянно раздражается. И даже если человек достаточно здоров, и у него не сра­зу возникает желтуха в результате слишком сильного выделения желчи, то, тем не менее, у ребенка в этом слу­чае создается постоянная побудительная причина для выделения желчи. Тогда печень у ребенка становится больной. Человек может выдержать много. Он может иметь печень, больную с младенческого возраста, в течение сорока, сорока пяти лет, он может носить ее в себе, и вот, наконец, на пятидесятом году она приходит в негодность: печень уплотняется, наступает цирроз.

Следовательно, здесь все не так просто: человека в возрасте пятидесяти лет кладут на патологоанатомический стол, разрезают ему живот, извлекают органы, разглядывают и выносят суждение об этом. Тут ниче­го сказать нельзя. Человек не является всего лишь сиюминутным существом, человек — такое существо, которое развивается в течение определенного числа десятилетий. И то, что происходило пятьдесят лет назад, может проявиться лишь спустя пятьдесят лет. Однако необходимо досконально знать человека, если хочешь это понять.

В качестве допущения я предполагаю, что все вы материалисты. Но если вы материалисты, то вы рассу­ждаете так: я говорил вам, что печень является таким органом, заболевания которого могут таить свою причину еще в младенческом возрасте и могут проявить­ся лишь на пятидесятом году жизни. Но как обстоит дело с человеком, господа? Давайте сперва схематич­но предположим, что человек есть существо, состоя­щее из тканей, из крови, из мускулов и так далее. У него есть кровеносные сосуды, артерии и вены, у него есть нервы — все это, конечно, является материаль­ным, это действительно вещественно. Но не считаете ли вы, что вещества, образующие, например, печень маленького ребенка, младенца, сохранились до пяти­десятого года жизни? Этого ни в коем случае быть не может. Возьмите самое простейшее: вы подстригаете себе ногти на пальцах. Если бы вы не стригли ногти, они отросли бы у вас как когти у ястреба. Но ведь вы постоянно обрезаете кусочек вещества от самого се­бя. И если вы подстригаете волосы, вы тоже отрезае­те от себя кусочки вещества. К тому же вы обращаете внимание и на то, что удаление вещества происходит не только при стрижке волос и подстригании ногтей; если вы иногда расчесываете голову, которую долго не мыли, то вы вычесываете чешуйки перхоти. Это кусочки кожи. И если бы вы не отмывались как следу­ет, если бы с потом не удалялись маленькие чешуйки тела, ваше тело стало бы шелушиться. Это означает, что на внешний поверхности тела постоянно проис­ходит удаление вещества.

Теперь представьте, что вы срезали кусок ногтя на пальце. Он снова отрастает. Это происходит изнут­ри. Так обстоит дело и со всем телом человека. То, что было внутри, в самой глубине, в течение примерно семи лет достигает внешней поверхности, и мы можем уда­лить все это как кожные чешуйки. В ином случае это делает сама природа, и мы не замечаем, как тонкие чешуйки всегда отделяются от нас. Само вещество, материя человека, постоянно идет изнутри наружу и там внешним образом отделяется в качестве чешуек. То, что сегодня у вас находится глубоко внутри, через семь лет выйдет наружу и отшелушится; а то, что вы тогда будете вновь иметь внутри себя, будет образова­но заново, будет целиком новым образованием. Так по­сле семи лет мягкие части веществ в составе человека образуются заново. Когда человек еще является ребен­ком, то это проявляется даже и в отношении некоторых костных органов. Вот почему молочные зубы мы имеем примерно до седьмого года; затем они выпадают, и, про­растая изнутри, образуются новые зубы. Они больше не меняются, они остаются, поскольку у человека уже нет больше сил, чтобы удалить эти зубы: он не может удалять их так же, как он удаляет отросший на паль­це ноготь. К тому же у современных людей зубы все же не имеют свойства становиться длиннее! Человек переносит многое. Зубы сохраняются, но как долго? Через некоторое время они страшно портятся, особен­но тут, в Швейцарии. Это зависит от той воды, кото­рая приносит вред зубам, особенно в этой местности.

Но отсюда вы видите, что то вещество, которое есть в вас сегодня, вы уже не будете иметь через семь лет. Вы отбросите его и образуете новое. В смысле ве­щества, например, господин Доллингер стал бы уже не тем, кто сидит тут сегодня: те вещества, которые он имел прежде, ушли прочь, ушли своей дорогой. По вещественному составу он со временем стал бы со­всем иным, обновленным. Хотя его и тогда называли бы прежним именем. У него то же самое имя; да, но вот того вещества уже нет, то вещество отсутствует. То, что как сила постоянно удерживает вещества вме­сте, следовательно, то, что становится носителем но­вого вещества, если старое из какого-либо места уходит — это вещество можно увидеть, если положить человека на патологоанатомический стол, но то, что как сила развивается в человеке, этого увидеть нель­зя, — это и есть так называемое сверхчувственное.

Да, господа, если печень у младенца была разру­шена, и на пятидесятом году возникло заболевание печени, то ведь этот кусок — то есть печень — располо­женный там, внутри, совершенно изменился. То веще­ство давно ушло прочь. Не в веществе заключено то, что мы подверглись заболеванию печени, оно заключе­но в тех силах, которые невидимы. Они еще в период младенческого возраста получили обыкновение непра­вильно функционировать в печени. Функциональная деятельность, а не вещество, функциональная деятель­ность была приведена в беспорядок. Следовательно, если нам стало ясно, что происходит с печенью, мы должны сказать: совершенно очевидно, что человек, вещества в котором постоянно сменяются, должен не­сти в себе нечто такое, что не является веществом.

Если как следует продумать эту мысль, то при­дешь к тому, что, базируясь на научной основе, невоз­можно быть материалистом. Только те люди, которые верят, что человек и в пятьдесят лет имеет в себе то же самое вещество, которое содержалось в нем, когда он был ребенком, являются материалистами. Чисто научные причины с необходимостью приводят к то­му, что в основе человека лежит духовное начало, что человек несет в себе духовное начало.

И вы ни коим образом не должны полагать, госпо­да, будто эти материальные частицы печени, которые вот уже как пятьдесят лет вышли оттуда прочь, построи­ли саму печень, что они могли как-то способствовать образованию печени. Для этих материальных частиц там, собственно не остается ничего кроме пространст­ва. То, что постоянно строит печень заново, — это сила, которая представляет собой нечто сверхчувственное. Она постоянно отстраивает эту печень заново.

Таким отстраивающимся заново должен стать и весь человек, если он вообще хочет прийти в мир. Си­лы, которые находятся в его печени, должны быть в уже тогда, когда человек формируется в теле матери. Вы могли бы сказать: в теле матери женские яйце­клетки сочетаются с мужскими семенными клетками, и из этого возникает человек. Однако, господа, чело­век может возникнуть из такого смешения веществ с тем же успехом, как и заболевание печени на пяти­десятом году может возникнуть под воздействием ве­ществ, которые пришли в негодность в первые годы жизни (имеется в виду, что этих веществ давно нет в организме — примеч. перев.). Вещества всегда долж­ны быть в наличии. Но тот, кто утверждает, что в материнском теле человек образуется из веществ сам по себе, должен был бы также утверждать и то, что ес­ли я положу тут кусок дерева и просижу рядом с ним пару лет, то тогда через пару лет оно превратится в прекрасное скульптурное изображение.

Естественно, что вещество должно быть предос­тавлено в распоряжение духа. Это и происходит в ма­теринском теле. Не человек образуется в материнском теле, но вещества, подобно материалу скульптора, обра­батываются духом, и тем самым в человеке создается то, что постоянно отстраивает его заново, по мере того как физическое вещество выбрасывается. Мы нужда­лись бы в гораздо меньшем количестве пищи, чем употребляем при еде, если бы вещество имело большее значение. Тогда мы должны были бы много есть только в детском возрасте, чтобы стать больше. Но, вырастая до двадцати лет, в случае если бы вещество оставалось в нас тем же самым, мы бы после вообще не нуждались в пище. От этого оказались бы в выигрыше работода­тели — ведь детский труд сейчас запрещен, а рабочим есть было бы не нужно! Это была бы прямо-таки чу­десная история! Но то, что нам постоянно приходит­ся есть, даже когда мы вполне выросли, доказывает, что не вещество остается постоянно пребывающим в течение жизни человека, но душевно-духовное начало. Оно должно присутствовать еще перед тем, как вооб­ще состоится зачатие человека, оно находится в нали­чии и с самого начала перерабатывает вещество так, как оно перерабатывает его и в дальнейшем.

Когда человек рождается, можно увидеть, что в самый начальный период своего детства он почти постоянно спит. Он постоянно спит. Здоровым для человека является только то, что он в самый началь­ный младенческий период бодрствует около двух часов; в остальное время младенец должен спать; у него есть потребность спать почти все время.

Но что это означает: младенец имеет потребность спать, ему надо спать. Это означает, что его мозг еще должен быть чуточку живым. Белые кровяные тель­ца еще не должны слишком оживленно сновать по телу; они еще должны находиться в покое, эти белые кровяные тельца, а мозг еще не должен быть мертвым. Поэтому младенцу надо спать. Но и мыслить он еще не может. Как только он начнет мыслить, его мозговые клетки будут все больше и больше отмирать. Пока мы бодрствуем, те силы, благодаря которым мы растем, возбуждают в мозгу, помимо прочего, некоторые про­цессы, удерживающие мозг в мягком состоянии. Но если рост прекращается, если мы не растем, то даже в состоянии сна этим силам становится все труднее про­никать в наш мозг. Как следствие, мы научаемся мыс­лить все лучше и лучше по мере того, как становимся старше. Однако в нашем мозгу все больше проявляется тенденция к мертвому состоянию, после прекращения роста у нас в мозгу постоянно происходит отмирание. Человеку приходится переносить весьма многое. Он еще очень долго удерживает свой мозг в таком состоянии, когда тот по ночам становится мягче, при­обретает достаточную мягкость. Но все же наступает время, когда силы, направляющиеся вверх, в голову, уже не могут больше поддерживать мозг в нормаль­ном состоянии — тогда подступает старость.

Отчего, собственно, человек действительно умира­ет? Конечно, если какой-либо орган погибает, дух уже не может больше работать, подобно тому как нельзя больше работать на машине, которая не в порядке.

Но независимо от этого мозг становится все жестче и жестче: дух не может больше привести мозг в порядок. В течение дня мозг непрерывно разрушается, посколь­ку не тело, а именно духовно-душевное упорядочивает деятельность мозга. Однако последнее, если можно так выразиться, подобно яду; это духовно-душевное на­чало разрушает мозг в период бодрствования. Поэтому, чтобы вновь восстановить мозг, мы должны спать. Ес­ли бы мозг не мог мыслить, тогда бы этот мозг не умер­щвлялся, но становился сильнее. Ведь рука, которая не думает, которая работает, становится все сильнее и сильнее. Мозг же при мышлении становится все сла­бее и слабее. Мозг не есть орган, который мыслит бла­годаря своей жизни, нет; он мыслит из-за того, что он умирает. Вследствие этого тело становится, в конце кон­цов, непригодным для человека. Дух присутствует, но тело становится, в конце концов, негодным для него.

Это обнаруживается и в том случае, о котором, если вы вспомните, я вам уже говорил: печень явля­ется органом чувственного восприятия своего рода, внутренним глазом. И есть, господа, заболевание пе­чени, когда в возрасте около пятидесяти лет печень у человека становится жесткой, уплотняется — я недав­но это сообщал. Впрочем, в пожилом возрасте печень всегда бывает несколько уплотненной. У маленького ребенка она свежая и мягкая. Тут есть красно-корич­невые тканевые дольки — печень состоит из таких тканевых долек — они образуют своего рода сеть. Та­кова ткань печени.

Итак, в детском возрасте эта печень совершенно мягкая и эластичная. Но она становится тем жестче и плотней, чем старше человек. Представьте себе, та же самая история происходит и с глазом. Если человек становится старше, то внутренняя часть глаза стано­вится все жестче и жестче. Если уплотнение приобре­тает болезненный характер, то возникает катаракта. Если уплотнение печени приобретает характер болезни, то возникает цирроз печени, сопровождающийся абсцессами печени и так далее.

Но даже в здоровом состоянии печень изнашива­ется и оказывается непригодной, чтобы служить в качестве чувственно-воспринимающего органа, как, изнашиваясь, непригодным становится глаз. Печень все меньше и меньше воспринимает, насколько полез­ны или вредны те или иные продукты питания; ведь она становится изношенной. При старении, печень уже не служит так хорошо, чтобы правильно судить, полезны или вредны поступающие в желудок вещи. Она уже не так хорошо выполняет защитные функции. Печень, если она здорова, способствует тому, чтобы полезные вещества распространялись в теле, а вред­ные — задерживались. Если же печень повреждена, то вредные вещества поступают в железу кишечника, в лимфу, распространяются по телу и вызывают различ­ные заболевания. Происходит так, что стареющий че­ловек уже не может больше внутренне воспринимать свое гело, как мог он воспринимать его раньше благо­даря печени. Он становится, я мог бы сказать, внутрен­не ослепшим по отношению к своему собственному телу. Если человек слепнет внешним образом, другой может стать ему поводырем, может помочь ему. Если же человек становится внутренне слепым, то процес­сы, протекающие в нем, становятся неупорядоченны­ми, и в скором времени возникает рак кишечника, рак желудка, рак привратника (пилорического отде­ла) или в другом месте, где функция печени наруше­на. Тогда тело становится непригодным. Тогда новые вещества, которые должны постоянно отбрасываться, не могут поступать в тело правильным образом. Душа ничего не может больше поделать с таким человече­ским телом и наступает время, когда тело должно быть полностью отброшено.

Да, господа, это видно, как тело год за годом сбра­сывается: ведь когда вы чешете голову или подстригаете ногти, вы отбрасываете прочь то, что стало не­нужным. Однако то, что в качестве силы находится внутри, остается. Если же все в целом становится не­пригодным, тогда то, что работает внутри, уже не мо­жет создать ему замену. Тогда, подобно тому, как вы отбрасывали от тела ногти, чешуйки кожи и другое, вы отбрасываете теперь все тело, а то, что остается от человека, это и есть духовное. Так что вы можете сказать: если я понимаю человека, то я понимаю его в отношении его тела и духа; неправда, что человек представляет собой одну только телесность.

Видите ли, можно сказать, что этот вопрос нахо­дится исключительно в компетенции религии. Но это не только религиозный вопрос. Наука, развивае­мая Гётеанумом, показывает, что речь тут идет не только о религиозном вопросе. Благодаря религии человека успокаивают, что он не умрет, когда умрет его тело. Это по существу эгоистическое чувство, и проповедники считаются с ним. Они говорят людям, что те не умрут. Здесь речь идет не о религиозном во­просе, здесь идет речь о самых практических вещах. Тот, кто ограничивается укладыванием человека на патологоанатомический стол, вскрывает ему живот и разглядывает печень, никогда не придет к мысли о необходимости прилагать усилия к тому, чтобы ребенок в младенческом возрасте вскармливался как следует. Только знающий, в чем тут дело, придет к мысли, как необходимо воспитывать ребенка, чтобы он смог стать здоровым человеком. Значительно важнее способст­вовать здоровью в детстве, чем потом лечить болезнь. Однако что могут знать об этом те, кто смотрят на че­ловека только как на некий вещественный чурбан?

Этот пример может наглядно продемонстрировать, о чем я говорил. Но давайте возьмем другой пример. Допустим, ребенок уже в школе, и я постоянно пич­каю его всевозможным вздором, учу, перегружая его память, так что ребенок не может прийти в себя. Да, господа, тут ум действительно напрягается. Но не­правда то, что напрягается один только ум (дух), по­скольку ум постоянно использует для работы тело. И если я неправильно преподаю ребенку, неправильно воспитываю его, неправильно развиваю его память, например, я тем самым уплотняю у него вполне кон­кретные органы, поскольку то, что используется в его мозгу, при этом не поступает в другие органы. И ес­ли вы слишком сильно отягощаете мозг ребенка, то его почки становятся больными. Это значит, что вы можете сделать ребенка больным не только посредст­вом телесных, вещественных влияний, но и посредст­вом преподавания и воспитания; вы можете сделать ребенка здоровым или больным.

Видите ли, все это имеет практический характер. Если поистине постигают человека, то и в школе могут организовать нормальный педагогический процесс. Ес­ли же знают человека так, как знает его современная нау­ка, то в университетах читают лекции на тему — как мы уже видели — как выглядит печень, какие там крас­но-коричневые печеночные дольки (lobuli hepatis — при­меч. перев.) и так далее. Конечно, то, что я рисовал вам тут, смогут описать и в университете. Но вот дальше им приходится умолкнуть, этим они и ограничиваются. Такая наука не является практической, она ничего не может дать школе. Учителю такая наука не может помочь. Учителю может помочь, когда он знает: если печень на тридцатом году жизни выглядит так-то и так-то, то для правильного ее развития я должен в восемь-девять лет делать то-то и то-то; для того, чтобы она развилась правильно, не надо подгонять ребенка в соответствии с принципами наглядного обучения; в восемь или девять лет надо давать ребенку то, что правильным образом направляет развитие его орга­нов. Так я, например, должен что-нибудь рассказать ему, и пусть он это мне перескажет, передаст содержа­ние рассказанного; я не должен перегружать его память, пусть она будет предоставлена самой себе. Вот что можно посоветовать, если знаешь человека в теле, душе и духе. Только тогда и можно воспитывать, как следует. И я спрашиваю вас: разве это не является более важным, чем рассказывать людям истории о неземной жизни и успокаивать их, читая проповеди о том, что они не умрут, когда умрет их тело? Последнее наверня­ка не происходит — это я доказывал вам, — но таким образом проповедники воздействуют всего лишь на эго­изм людей, которым хочется пожить; именно этим поже­ланиям идут навстречу проповедники. Однако наука должна руководствоваться не пожеланиями, а фактами; тогда познание этих фактов может быть использова­но на практике. Оказать кое-какую помощь школе мож­но лишь, когда действительно постигаешь человека.

В этом и состоит отличие науки, развиваемой в Гетеануме, от всякой иной науки. Здесь хотят поддер­живать науку на таком уровне, на котором она смогла бы принести пользу не только паре людей, непосред­ственно принадлежащих к ученому сословию; здесь хо­тели бы сделать науку общечеловеческим достоянием, чтобы она шла на пользу человечеству и работала ради его развития.

Современная наука практически работает только в области техники и лишь иногда в других областях, на­пример в медицине, хотя и не особенно эффективно. А вот изучение, например, теологии или истории — спро­сите сами: какое применение в жизни имеет все это? Теолог никогда не использует свою науку в своих про­поведях; он вынужден говорить то, что люди хотят от него услышать. Или спросите юриста, адвоката, судью! Он изучает свой предмет для того, чтобы зазубрить его и сдать экзамен. А затем он забывает его как можно бы­стрее, ибо судить ему приходится на основании совсем других законов. По отношению к живущим людям это нельзя применить. Короче, мы имеем науку, которая потеряла связь с практической жизнью. А это плохо.

Отсюда вы также можете видеть, что среди людей действительно возникают классы. Жизнь такова, что все, существующее в ней, должно применяться. Следова­тельно, если наука такова, что ее нельзя использовать, то эта наука бесполезна, а люди, которые занимают­ся этой наукой, тоже в известном смысле бесполезны; вот так и возникает класс бесполезных людей. Тут вы имеете классовые различия.

В моей работе «Основной пункт социального во­проса» я пытался обосновать то, что классовые разви­тия в сущности обусловлены духовной жизнью. Но того, кто говорит правду, со всех сторон объявляют фантастом. Однако вы можете убедиться, что тут речь идет не о фантастике, но о настоящем, действитель­ном познании, речь идет о том, как поставить науку на службу практике, чтобы она действительно могла вмешиваться в жизнь. Тогда люди будут спокойно от­носиться и к смерти.

Это, естественно, трудно для некоторых из вас, причем именно по той причине, что школьное воспи­тание не таково, каким оно должно быть. Но посте­пенно вы будете понимать эти вещи. Вы можете быть уверены, что и другим не удастся понять это правиль­но. Когда приходится иметь дело с современной наукой со всеми ее средневековыми атрибутами, то видишь, что она собой представляет. Когда я докладывал в Окс­форде о науке, развиваемой в Гетеануме, это очень заметно отличалось от того, о чем обычно докладыва­ют в Оксфорде. Это совсем другое течение, и оно будет понято лишь со временем.

Мне бы хотелось, чтобы вы поняли, как трудно проникнуть во все это. Проникнуть трудно, но это произойдет, это должно произойти, так как иначе че­ловечество просто погибнет.

ПЯТАЯ ЛЕКЦИЯ

Дорнах, 13 сентября 1922 г.

Господа! Вещи, которые мы обсуждали с вами на последнем занятии, столь важны для понимания того, о чем мне надо будет говорить дальше, что я хотел бы хоть парой слов снова провести их перед вашим взглядом. Не правда ли, мы видели, что человеческий мозг состоит главным образом из маленьких образований, имеющих звездообразную форму. Но лучи этих звезд простираются очень далеко. Ответвления этих малень­ких существ переплетаются друг с другом, оказываются сотканными друг с другом, так что мозг представля­ет собой своего рода ткань, возникшую описанным мною образом.

Маленькие существа, подобные находящимся в моз­гу, есть также и в крови; различие между ними состо­ит в том, что мозговые клетки — так называются эти маленькие образования — не могут жить (днем), толь­ко ночью, во время сна, они могут немного жить. Они не могут реализовать состояние жизни. Они не могут двигаться, поскольку они напиханы рядом друг с дру­гом, как сельди в бочке, они скомканы в кучу. Но кро­вяные тельца, белые кровяные тельца, находящиеся в составе красной крови, могут двигаться. Они повсюду плавают, по всей крови, двигают своими отростками; эта их жизнь несколько приостанавливается, немного замирает только тогда, когда человек спит. Следова­тельно, сон и бодрствование связаны с вышеуказан­ной деятельностью или бездеятельностью мозговых клеток, вообще нервных клеток, а также тех клеток, которые в качестве белых кровяных телец плавают в крови повсюду, циркулируют внутри.

Я уже рассказывал вам, что на примере такого органа, каким является печень, можно наблюдать, как по ходу жизни изменяется человеческое тело. Я ска­зал вам на последнем занятии, что если у младенца пе­чень воспринимает неправильным образом — имеется в виду функция печени как воспринимающего органа: печень воспринимает пищеварительный процесс и упо­рядочивает его, — если, следовательно, воспринимаю­щая функция печени нарушена и она неправильным образом реагирует на процесс пищеварения в младен­ческом возрасте, то следствия этого обнаруживаются зачастую лишь в гораздо более поздний период жиз­ни — как я говорил вам, у сорокапятилетних, пяти­десятилетних людей. В человеческом организме может задерживаться (проходить в латентном состоянии) многое. Следовательно, если нарушения в работе пе­чени происходят в младенческом возрасте, они могут скрытым образом удерживаться вплоть до сорока пя­ти — пятидесятилетнего возраста. Затем обнаружива­ются внутренние уплотнения, возникают заболевания печени, которые свойственны человеку именно в по­жилом возрасте и которые являются следствием нару­шений, имевших место в младенческий период.

Вот почему лучше всего вскармливать младенца ма­теринским молоком. Ведь ребенок появляется на свет из тела матери, не так ли? Можно понять, что весь его орга­низм, все его тело обладает родством с матерью. Поэтому наилучшим образом он будет развиваться, если, появив­шись на свет, он не будет сразу же получать ничего кроме того, что происходит из родственного ему тела матери.

Может произойти и так, что материнское молоко не подходит по своему составу. Молоко человека мо­жет быть, например, горьким, может быть слишком соленым. Тогда необходимо применять другое питание, лучше всего — молоко другой женщины.

Тут может возникнуть вопрос: разве нельзя с само­го начала вскармливать ребенка коровьим молоком?

Надо сказать так: в первоначальный период младен­чества питание коровьим молоком не очень благопри­ятно. Но не следует, однако, думать, что мы совершаем страшный грех по отношению к человеческому орга­низму, если мы питаем ребенка коровьим молоком, которое соответствующим образом разбавлено и так далее. Ведь, конечно, молоко у разных существ раз­лично, но эти различия не столь сильны, чтобы от­казываться от применения коровьего молока вместо материнского молока при выкармливании.

Подобного рода питание осуществляется так, что ребенку, который пьет одно молоко, не приходится же­вать. Вследствие этого некоторые органы тела функ­ционируют более интенсивно, чем в дальнейший пе­риод, когда по необходимости используется твердая пища. Молоко имеет одно существенное свойство; оно, я мог бы с некоторой натяжкой сказать, еще живет, когда его получает ребенок. Оно почти является не­ким жидким жизненным началом, текучей жизнью, которую принимает в себя ребенок.

Вы знаете, что в кишечнике происходит исключи­тельно важный для человеческого организма процесс, он чрезвычайно важен. Эта исключительно важная вещь состоит в том, что все, поступающее через же­лудок в кишечник, должно умерщвляться; когда же все это переходит сквозь стенки кишечника в лимфу и кровь, оно должно оживать снова. Наиболее важное из необходимого для понимания состоит в том, что человек должен сперва умертвить принимаемую им пи­щу, а затем снова оживить ее. Живущее вне человека, бу­дучи принято им как пища, не может непосредственно использоваться внутри человеческого тела. Принятое в себя человек своей собственной деятельностью дол­жен сперва умертвить, а затем снова оживить. Необ­ходимо знать хотя бы это. Обычная наука этого не знает, она не знает и, что человек имеет в себе силу жизни. Точно так же, как он имеет в себе мускулы, кости и нервы, он имеет в себе оживляющую силу, он имеет в себе жизненное тело.

Подобно тому, как глаз созерцает внешние вещи, печень созерцает пищеварительную деятельность в целом, в ходе которой нечто умерщвляется и вновь оживляется, в ходе которой умерщвленное, пробуж­дается внутренне к новой жизни и поступает в кровь. Подобно тому, как в старости глаз может быть пора­жен катарактой, то есть уплотнением и помутнением того, что раньше было прозрачным, так и печень мо­жет подвергнуться уплотнению. Уплотнение, цирроз печени, является, в сущности, тем же, чем является в глазу катаракта, бельмо (помутнение хрусталика и ро­говицы — примеч. перев.). Бельмо может образоваться и в печени. Тогда в конце жизни возникает заболева­ние печени. Это означает, что печень больше не созер­цает, что происходит внутри человека. Это поистине так: с помощью глаза вы созерцаете внешний мир, с помощью уха вы слышите, что звучит во внешнем ми­ре, а с помощью печени вы одновременно созерцаете собственное пищеварение и то, что включено в этот пищеварительный процесс. Печень является внутрен­ним органом чувственного восприятия, внутренним органом чувств. Только тот, кто познал печень как внутренний орган чувств, понимает то, что происхо­дит в человеке. Следовательно, печень можно срав­нить с глазом. В каком-то смысле человек внутри себя, в своем животе имеет некую голову. Только эта голо­ва смотрит не вовне, она смотрит внутрь. Поэтому она является тем, посредством чего человек работает внутри себя, он осуществляет эту деятельность, не доводя до своего сознания.

Но ребенок ощущает эту деятельность. У ребенка все это происходит по-другому. Ребенок еще мало смот­рит на внешний мир, а если он и смотрит во внешний мир, то еще не распознает его. Но тем больше направ­ляет он внимание вовнутрь, используя чувства. Ребенок очень точно чувствует, если в молоке содержится чужеродное, что должно быть выброшено в кишеч­ник и выведено наружу. И если с молоком что-то не в порядке, печень приобретает предрасположенность к заболеваниям, проявляющимся в самый поздний период жизни.

Видите ли, вы могли бы подумать и о том, что к глазу, направленному на внешний мир, имеет отноше­ние также и мозг. Простое глядение на внешний мир не могло бы быть полезным для человека. Мы могли бы таращить глаза на внешний мир, глазеть по сторо­нам, но мы не могли бы мыслить об этом внешнем ми­ре. Он был бы своего рода панорамой, перед которой мы сидим с пустой головой. Мы мыслим с помощью мозга. С помощью нашего мозга мы думаем о том, что находится вовне, во внешнем мире.

Но, господа, если печень является своеобразным внутренним глазом, который ощупывает всю пищеварительную деятельность в целом, то печень долж­на иметь и своего рода мозг, подобно тому, как имеет его в своем распоряжении глаз. Видите ли, печень может разглядывать все, что происходит в желудке, как пищевая кашеобразная смесь перемешивается с пепсином. Когда пищевая кашеобразная смесь посту­пает из желудка в кишечник через так называемый привратник, печень может видеть, как эта пищевая смесь проталкивается в кишечнике дальше, как ки­шечник все больше и больше выделяет через свои стенки части этой пищевой смеси, пригодные к упот­реблению, как затем эти пригодные к употреблению части переходят в лимфатические сосуды, а затем из них проникают в кровь. Но начиная отсюда печень уже ничего не может сделать. Сколь мало может мыс­лить глаз, столь же мало и печень может производить деятельность за указанными пределами. Здесь к пе­чени должен подключаться другой орган, подобно тому, как к глазу подключен мозг.

И точно так же, как вы имеете печень, постоянно наблюдающую за пищеварительной деятельностью, вы имеете в себе еще и некую мыслительную деятельность, о которой в обычной жизни совсем ничего не знаете. Эта мыслительная деятельность — о ней самой вы пока еще не знаете, вы знаете только об органе — эта мысли­тельная деятельность точно так же дополняет воспри­нимающую, ощупывающую деятельность печени, как мозг дополняет мышлением воспринимающую деятель­ность глаза; каким бы странным вам это не показалось, указанная мыслительная деятельность осуществляет­ся посредством почек, посредством системы почек.

Система почек, которая согласно обычным пред­ставлениям служит лишь для выделения мочи, вовсе не является таким неблагородным органом, каким при­нято ее считать; почки, в обычном случае служащие лишь для выделения жидкости, в совокупности с пече­нью развивают некую внутреннюю активность, внут­реннее мышление. Почки тесно связаны и с мышле­нием мозга, так что при нарушениях мозговой дея­тельности оказывается нарушенной и деятельность почек. Допустим, что мы начинаем способствовать неправильной работе мозга у ребенка. Мозг работает неправильно, если мы побуждаем ребенка слишком много учиться — я в последний раз уже указывал на это, — если мы побуждаем его слишком много рабо­тать на запоминание, работать с памятью, слишком много заставляем учить наизусть. Кое-что следует заучи­вать наизусть, чтобы мозг становился подвижнее; но если мы заставляем учить наизусть слишком многое, мозг напрягается так, что в нем развивается чрезмер­ная активность, вызывающая уплотнения в мозгу. Если мы заставляем ребенка слишком многое заучивать наизусть, из-за этого возникает уплотнение мозга. Но если в мозгу возникают уплотнения, может оказать­ся, что в течение всей жизни мозг будет работать не­правильно. Он становится слишком жестким.

Но мозг связан с почками. И благодаря этой свя­зи между мозгом и почками почки в подобном случае тоже больше не работают правильным образом. Чело­век способен перенести очень многое; последствия обнаруживаются только позже: все тело в целом начи­нает работать неправильно, происходят нарушения в работе почек, и в моче вы обнаруживаете сахар, кото­рый, собственно, должен был бы быть переработан. Тело становится слишком слабым, чтобы использовать этот сахар, так как работа мозга нарушена. В моче по­является сахар. Тело не в порядке, человек страдает от сахарной болезни.

Видите ли, я бы хотел сделать для вас особенно ясным, что от духовной деятельности, например, от чрезмерного заучивания наизусть, зависит, что будет с человеком позднее. Вам не приходилось слышать, что сахарной болезнью часто страдают богатые люди? Они могут очень хорошо обеспечивать своих детей в том, что касается материальной физической области, однако они не знают, что они должны подобным же образом позаботиться и о нормальных школьных преподавателях, которые не будут заставлять ребен­ка слишком многое заучивать наизусть. Они думают: это дело государства, тут все хорошо и об этом нечего печалиться. Ребенок слишком много учит наизусть, а позднее заболевает диабетом, сахарной болезнью! Человека можно сделать здоровым не только с помо­щью физического выкармливания, с помощью того, что доставляется человеку продуктами питания. Надо обращать внимание и на то, как обстоит дело с его душевным началом. Тогда постепенно начинают чув­ствовать, что и душевное начало является чем-то важ­ным, что не одно только тело имеет значение для че­ловека, что тело даже может быть разрушено по вине души. Ведь как бы много в детстве и после него мы не ели то, что химики изучают в своих лабораториях, то есть продуктов питания, если душевное начало не в порядке, если душевному не уделяется внимания, то весь человеческий организм придет в упадок. Благода­ря науке, но не той современной, чисто материалисти­ческой науке, а науке настоящей постепенно можно научиться вживаться в то, что существует как чело­век еще до зачатия и продолжает существовать после смерти, поскольку человек познает, чем же является его душевное начало. При рассмотрении подобных вопросов именно это надо принимать во внимание.

Задумайтесь над тем, отчего люди сегодня не хо­тят ничего знать о том, что я рассказывал вам? Если сегодня вы захотите подступиться к так называемым образованным людям, они посчитают проявлением «необразованности», если будешь говорить им о печени или даже о почках. Это проявление необразованно­сти. Почему же такие вещи считаются проявлением «необразованности»?

Видите ли, древние евреи в период еврейской древности — ведь Ветхий Завет мы получили от ев­реев — древние евреи еще не рассматривали разговор о почках в качестве признака страшной необразован­ности. Евреи не сказали бы, например, если человека ночью мучили сновидения, что мучается душа, под­тверждение можно найти в Ветхом Завете, однако современные евреи настолько образованы, что они теперь, находясь в приличном обществе, не ссылают­ся на то, что содержится в Ветхом Завете, хотя он гово­рит об этом, — итак, если человеку ночью приснился недобрый сон, древние евреи не сказали бы «моя душа мучилась». Да, господа, такое легко можно сказать, ес­ли не имеешь о душе никакого представления; тогда душа — не более чем слово, то есть ничто. Но в Ветхом Завете говорится, и говорится в соответствии с той мудростью, которой когда-то обладало человечест­во, о случае, когда человек ночью приснился недобрый сон: его мучила почка. К тому, что осознавалось в Вет­хом Завете, приходят благодаря теперешней антропософии, новому научному знанию: человек видит недоб­рый сон, так как функция почек у него нарушена.

Затем наступило средневековье и в период средне­вековья постоянно возникало то, что актуально до сих пор. В средние века была тенденция только хвалить все, что нельзя было воспринять, что тем или иным об­разом находилось вне мира. Людям дозволялось тогда только голову оставлять неприкрытой; все остальное надо было прикрывать. Мы тоже смеем говорить толь­ко о том, что неприкрыто. Впрочем, именно в обра­зованном мире некоторые дамы разгуливают сегодня едва прикрытыми —так, что даже об оставленном без покрова еще долгое время едва ли кто посмеет гово­рить. Во всяком случае, то, что находилось внутри человека, было запретной темой для той своеобразной формы христианства, которая была свойственна сред­невековью, — в Англии это несколько позднее назва­ли пуританизмом. Чисто материальной, основанной на чувственном восприятии науке тоже не дозволяет­ся об этом говорить. Духовное — это такая безделица, что нечего об этом говорить. Поэтому постепенно дух как единое целое был утерян. И не так-то легко пой­мать его, если говорить только о том духе, который си­дит в голове. Однако если ловят его не только в голове, но во всем человеческом теле, то уловить его можно.

Именно почки добавляют мыслительную деятель­ность к воспринимающей деятельности печени. Печень смотрит, а почки думают; они также могут думать о деятельности сердца и обо всем том, чего не может разглядеть печень. Печень наблюдает за всем процес­сом пищеварения, за тем, как пищевые соки перехо­дят в кровь. Но после, когда пищевые соки начинают кружить по крови, об этом надо мыслить. И это осу­ществляют почки. Так что фактически человек имеет в себе нечто вроде второго человека.

Но господа, вы, естественно, не должны верить в то, что те почки, которые вы извлекаете из мертвого тела и выкладываете на патологоанатомический стол — или, если это коровьи почки, даже едите их; их очень удобно разглядывать перед тем, как вы их сварите и съедите, — что этот кусок мяса, обладаю­щий свойствами, о которых говорит анатом, что этот кусок мяса мыслит! Мясо, естественно, не мыслит, мыс­лит то, что присутствует внутри почки, принадлежа душевному началу. Поэтому дело тут обстоит так, как я говорил об этом в последний раз; вещество, находя­щееся в почке, в детском возрасте полностью заменя­ется в течение семи-восьми лет. Там, внутри находит­ся другое вещество. Точно так же, как ваш ноготь на пальце в течение семи-восьми лет не остается тем же самым, но вы все время срезаете его переднюю часть, так же и из почек, и из печени удаляется все, что там было и заново создается вами.

Тут вы должны спросить: если здесь совсем нет вещества, которое находилось тут, в почках и в печени семь лет назад, и тем не менее, печень спустя десяти­летия может стать больной оттого, что в младенческом возрасте что-то в ней было повреждено, то это указы­вает на какую-то деятельность, которая остается не­видимой. Ведь вещество не способно воспроизводить себя. Жизнь же воспроизводит себя от младенческого возраста до сорока пяти лет. Вещество не может забо­леть — оно выделяется — однако воспроизводит себя та невидимая деятельность, которая находится внутри и которая у человека протекает на протяжении всей его жизни. Итак, вы видите, что человеческое тело являет­ся сложным, исключительно сложным организмом.

Мне хотелось бы сказать вам еще и кое-что другое. Я говорил вам: древние евреи еще знали кое-что о том, что деятельность почек наделена также и функцией смутного, сумеречного мышления, которое проявляет­ся в сновидениях ночью. Ночью наши представления отсутствуют; и тогда мы воспринимаем то, как мыслят почки. Днем голова наполнена мыслями, которые приходят извне. В случае одновременного присутствия сильного света и слабого света свечи мы видим силь­ный свет, а находящийся рядом слабый свет свечи как бы исчезает; так и у человека, когда он бодрствует: его голова заполнена представлениями, приходящими из внешнего мира, тогда как деятельность почек внизу подобна малому свету; он ее не воспринимает. Если же голова перестает мыслить, тогда он воспринимает то, что мыслят почки, и видит печень внутри него, он воспринимает это как сновидение. Поэтому сновиде­ния выглядят именно так, как мы их иногда видим.

Представьте себе, что в кишечнике что-то не в по­рядке; печень это видит. Днем человек не обращает на это внимания, поскольку ему мешает наличие более сильных представлений. Но ночью при засыпании или при пробуждении он обращает внимание на то, как пе­чень воспринимает нарушения в деятельности кишеч­ника, его неупорядоченное бытие. Однако печень не так хитра и почки не так хитры и ловки, как человеческая голова. И поскольку они не так догадливы и ловки, они не могут заявить прямо: тут дело в кишечнике, кото­рый я вижу. Они же создают образ, и человек видит сон вместо того, чтобы видеть реальность. Если бы печень видела эту реальность, то она видела бы, что кишечник горит. Но она не видит действительности, она создает образ, соответствующий этой действительности. Она видит при этом шевелящихся змей. Если человеку снят­ся извивающиеся змеи, что бывает довольно часто, это значит, печень видит кишечник и поэтому она пред­ставляет его в виде змей. Иногда голова поступает точно так же, как печень и почки. Если человек видит вблизи себя, например, изогнутый сучок, и это происходит в ме­стности, где могут быть змеи, то голова может принять этот изогнутый сучок дерева за змею, если он находится шагов за пять впереди. Подобным же образом внут­реннее зрение и мышление печени и почек интерпре­тируют кишечные нарушения в образе змеи.

Иногда вам снится сон о печке, которую очень сильно натопили. Вы просыпаетесь и обнаруживаете сердцебиение. Что тут произошло? Тут почки размыш­ляют по поводу сильного сердцебиения, но они дума­ют об этом так, как если бы это была натопленная печка, и вам снится кухонная плита в действии. Это то, что думают почки о работе вашего сердца.

Следовательно, тут, внутри, в животе у челове­ка — и пускай считают проявлением необразованно­сти, если говоришь об этом — тут внутри сидит некое душевное существо. Эта душа представляет собой ма­ленького мышонка, который где-то проскользнул в человеческое тело и сидит там внутри. Не правда ли, люди в прошлые века занимались тем, что размыш­ляли на тему: где находится местопребывание души? Но о душе вообще уже больше ничего не знают, а иначе не спрашивали бы: где находится местопребывание души. Она точно так же и в мочке уха, как и в боль­шом пальце ноги, но только душа нуждается в орга­нах, с помощью которых она мыслит, представляет и создает образы. Хорошо знакомую вам деятельность она совершает с помощью головы, а действуя тем спо­собом, который я вам описывал, когда созерцается внутреннее, она использует печень и почки. Можно видеть повсюду, как душа в человеческом теле прояв­ляет активность. И это надо видеть.

Этим и занимается та наука, которая не просто потрошит мертвое человеческое тело, лежащее на патологоанатомическом столе, извлекая оттуда органы и разглядывая их материальным образом. Этим занима­ется тот, кто действительно активизирует всю свою внутреннюю душевную жизнь как в мышлении, так и во всем остальным, он делает ее более активной, чем хотели бы люди, довольствующиеся одним раз­глядыванием. Естественно, это удобнее: разрезать человеческое тело, вырезать оттуда печень и потом записывать, что при этом обнаружится. При этом не приходится слишком перенапрягать свои умственные способности. Для этого у человека есть глаза и нужно приложить совсем немного мысли, чтобы резать пе­чень во всех направлениях, сделать небольшой срез, положить под микроскоп и так далее. Это легкая наука. Но почти вся наука сегодня и является такой легкой наукой. Надо в гораздо большей степени активизиро­вать внутреннее мышление, надо в первую очередь расстаться с мыслью о том, что достаточно лишь уло­жить человека на патологоанатомический стол, выре­зать его органы и описать их, чтобы в тот же момент мы смогли получить достоверные сведения о челове­ке. Ибо, вскрывая печень пятидесятилетней женщи­ны или пятидесятилетнего мужчины и разглядывая ее, не знают, что происходило в младенческом возрас­те. Необходима именно целостная наука. Именно к этому должна стремиться настоящая наука. В этом и состоит стремление антропософии — иметь настоя­щую науку. И эта настоящая, действенная наука при­водит не только к телесному, она приводит, как я пока­зал вам, к душевному и духовному.

В последний раз я говорил вам: в печени дело обсто­ит так, что «синие», темные кровеносные сосуды — то есть сосуды, в которых течет не красная (окисленная, или т.н. артериальная — примеч. перев.) кровь, но темная (неокисленная, или т.н. венозная — примеч. перев.), кровь, несущая в себе углекислоту, — что та­кие особенные кровеносные сосуды входят в печень. В случае всех остальных органов этого не происхо­дит (это замечание справедливо лишь относительно большого круга кровообращения; в малом круге кро­вообращения, как известно, темная, венозная кровь поступает из сердца через артерии легочного ствола в правое и левое легкое, где и происходит окисление и выделение углекислоты, распадающейся на воду и углекислый газ. Окисленная, алая, «артериальная» кровь снова подается в сердце через вены и оттуда направляется в артерии большого круга кровообра­щения — примеч. перев.). Печень в этом отношение является отличным от других органом. Она принима­ет темную совершенно неокисленную кровь и дает ей возможность распространяться у себя внутри.

Это нечто в высшей степени значительное, важ­ное. Если мы представим себе печень, то, конечно, в нее тоже входят обычные артерии, сосуды алой крови. А сосуды, несущие синюю кровь, вены, выходят из нее. Но кроме них в печень входит один особый сосуд, несу­щий темную неокисленную кровь, одна вена — ворот­ная вена (vena portae), она несет кровь, насыщенную углекислотой (см. рисунок на стр. 81). Печень принима­ет этот сосуд в себя, причем он не имеет выхода; таким образом, через этот сосуд в печень поступает темная не-окисленная кровь. (В печени имеются две системы вен: портальная и кавальная. Первая образована разветв­лениями вышеуказанной воротной вены, по которой кровь притекает в печень через ее ворота. Воротная вена разделяется на две ветви, которые уходят в парен­химу печени. В паренхиме эти ветви распадаются на множество мелких веточек, которые оплетают печеноч­ные дольки. Их капилляры проникают в самые дольки и слагаются затем в v.v. centrales, которые собирают­ся в печеночные вены, впадающие в нижнюю полую вену, по которой неокисленная кровь поднимается к сердцу. Вторая система вен — кавальная — обеспе­чивает обычное кровоснабжение тканей; кавальная система состоит из печеночных вен, впадающих в нижнюю полую вену vena cava interior. Портальная система снабжает печень неокисленной насыщенной углеродом венозной кровью, поступающей из непар­ных органов брюшной полости — примеч. перев.)

Да, конечно, когда вырезают печень, обычная нау­ка видит эту так называемую воротную вену, но не размышляет над этим дальше. Однако тот, кто может прийти к подлинной науке, ищет сравнения.

В человеческом теле имеется еще один орган, кото­рый обладает похожими свойствами. Это глаза. Хотя в глазах это выражено очень незначительно, но, тем не менее, в случае глаза не вся кровь, не вся темная, неокисленная кровь, поступающая в глаз, уходит обрат­но. Одни сосуды, входящие, несут алую кровь, выходя­щие сосуды несут темную, синеватую. Но не вся темная неокисленная кровь, которая находится в глазу, уходит назад; она подразделяется так же, как в печени. Толь­ко в печени это проявляется сильно, а в глазу очень слабо. (Возможно, имеется в виду канал, проходящий по склере, в sinus venosus sclerae, который также сооб­щается и с лимфатическим руслом и имеет отток в v.v. ciliares auteriores — примеч. перев.)

Разве это не доказывает, что я все-таки имею право проводить сравнение между печенью и глазом? Чело­век имеет право указывать на все, что находится в че­ловеческом организме. Так мы приходим к тому, что печень является внутренним глазом.

Однако глаз направлен вовне. Он смотрит вовне и использует при этом темную неокисленную кровь, которую он получает, чтобы созерцать вовне. Печень использует ее внутри. Поэтому она дает возможность этой темной крови исчезнуть внутри себя и использу­ет ее иначе. Только иногда глаз проявляет тенденцию немного использовать свои сосуды с темной (так назы­ваемой венозной) кровью. Это происходит в том случае, если человек опечален, если он плачет: тогда горькова­тый на вкус, слезный сок вытекает из глаза, из слезной железы (glaudula lacrimalis). Это происходит от того незначительного количества темной крови, которая ос­тается в глазу. Если человек огорчен и особенно сильно переживает, слезы появляются в качестве выделения.

А вот в печени аналогичная история происходит постоянно! Печень постоянно огорчена, как может быть огорчен человек, который наблюдает изнутри живущий на Земле организм; этот организм пред назначен быть в наилучшем состоянии, но выглядит далеко не лучшим образом. Вот печень и печалится все время. Поэтому она все время выделяет горькое вещество, желчь. Так же, как функцией глаза являет­ся выделение слез, так функцией печени, служащей всему организму, является выделение желчи. Только слезы изливаются наружу, и как только они проли­лись из глаза, они исчезают, а желчь не исчезает во всем организме человека, поскольку печень смотрит не вовне, она смотрит внутрь. Тут взгляд возвраща­ется назад, и выступают выделения, которые можно сравнить с выделением слез.

Но, господа, если действительно правда, что я вам говорю, тогда это должно иметь подтверждения еще в какой-либо другой области. Необходимо показать, что земные существа, больше живущие во внутреннем, в большей степени реализуют внутреннюю мыслитель­ную деятельность: надо показать, что животные мыс­лят не меньше, чем человек, а даже больше. Головой они мыслят меньше, чем человек, так как их мозг несо­вершенен. Но зато у них должна большую роль играть жизнь печени и почек, они должны больше смотреть внутрь с помощью печени и больше мыслить внутри с помощью почек. Это и имеет место у животных. И есть этому одно внешнее подтверждение. Наши чело­веческие глаза устроены таким образом, что темная неокисленная кровь поступает в них в столь незна­чительном количестве, ее так мало, что современная наука даже не говорит об этом. Раньше наука об этом говорила. Но у животных, которые больше живут во внутреннем, глаза не только видят; у них глаза еще и думают.

Если мы можем сказать, что глаза являются свое­образной печенью, то можно сказать и то, что у живот­ных глаза в большей степени подобны печени, чем у человека. У человека глаз стал более совершенным, он меньше похож на печень. Сам глаз обнаруживает это. В случае животного можно проследить, что содержимое глаза у него не такое, как у человека. У человека есть стекловидное водянистое тело, затем хрусталик, сно­ва стекловидное водянистое тело — тогда как у неко­торых животных кровеносные сосуды входят в глаз и образуют в глазу вот такое тело (см. рисунок 11).

Рисунок 11

Крове­носные сосуды проходят вплоть до этого стекловидно­го тела и образуют тут внутри вот такое тело, которое называют веером, глазным веером. У этих животных они (пропуск в стенограмме). Почему? Потому что у этих животных глаз в большей степени подобен пече­ни. И точно так же, как воротная вена входит в печень, так и этот веер входит в глаз. Поэтому у животных де­ло обстоит так: если животное смотрит на что-то, глаз при этом мыслит; у человека глаз только смотрит, а мыслит человек посредством мозга. У животного мозг мал и несовершенен. Оно не так много думает с помо­щью мозга, развивает мышление внутри глаза, и оно может мыслить с помощью глаза потому, что оно име­ет этот серповидный отросток, потому что оно может использовать находящуюся внутри глаза отработан­ную кровь, кровь, насыщенную углекислотой.

Я могу сказать вам кое-что, что не должно ошело­мить вас. Вы ведь не будете предполагать, что коршу­ну, парящему высоко в воздухе и имеющему чертовски маленький мозг, удалось бы, приняв исключительно хитрое и удачное решение, свалиться именно туда, где сидит барашек! Если бы коршун использовал мозг, он бы умер с голоду. Однако у коршуна мышление имеет свое местопребывание уже в самом глазу, что являет­ся лишь продолжением его почечного мышления, и благодаря этому он решается стремительно упасть вниз и схватить барашка. Коршун никогда не говорит себе: там, внизу находится барашек, сейчас я должен занять исходную позицию, сейчас я буду падать вниз по прямой, тогда я столкнусь с барашком, — подобные рассуждения совершает мозг. Если бы человек был там, наверху, он стал бы размышлять таким образом; разве что он не смог бы осуществить свое намерение. Но у коршуна уже сам глаз думает. Тут душа находит­ся внутри глаза. Глаз не становится сознательным, но он все же думает.

Видите ли, я говорил вам, что древний еврей, пони­мавший свой Ветхий Завет, знал, что означает: Бог но­чью мучил тебя через твои почки. Тем самым Ветхий Завет выразил реальность того, что явилось душе как сновидение. Бог ночью мучил тебя через твои почки, так говорит Ветхий Завет, ему известно: этот человек не только смотрит через свои глаза на внешний мир, этот человек через свою почку промысливает, а через свою печень просматривает то, что находится внутри. Древние римляне тоже еще сознавали это. Они сознавали, что есть, в сущности, два человека: один, который смотрит через свои глаза, и другой, в животе у которого есть печень и который осматривает свои собственные внутренности. Во всяком случае, о пече­ни можно было бы афористически высказаться — это, кстати можно проследить по расстановке всех сосудов неокисленной крови — можно было бы высказаться так: она смотрит назад. Поэтому происходит то, что человек воспринимает внутри себя столь мало; столь же мало, сколь можете вы воспринять то, что нахо­дится позади вас, вот также мало может воспринять и печень, осознавая то, что она видит. Древние римляне понимали это. Только они выражали это в та­кой форме, что нам этого сразу не понять. Они пред­ставляли это так: тут, впереди, человек имеет голову, и в нижней части тела он тоже имеет голову, только эта голова неотчетливая и смотрит она назад. Тогда они сводили эти две головы вместе и получалось вот такое образование (см. рисунок 12); одна голова с двумя лицами, одно из которых смотрит назад, а другое смот­рит вперед. Такие скульптурные изображения встре­чают и в настоящее время, находясь в Италии. Их называют головой Януса.

Рисунок 12

Видите ли, путешественники, у которых есть день­ги, странствуют по Италии со своим Бедекером (ав­тор туристического справочника — примеч. перев.), рассматривают эти головы Януса, заглядывают в спра­вочник Бедекера — но там ничего разумного об этом нет. Ведь не правда ли, напрашивается вопрос: что заставляло римлян изображать такую голову? Ведь они были совсем не так глупы, чтобы верить, что где-то за морем есть на Земле люди с двумя головами. Однако, не правда ли, примерно так должен думать путешественник, который не может поверить своим глазам, видя, что римляне изображали голову с дву­мя лицами, одно сзади, другое спереди.

Да, римляне, благодаря некоему природному мыш­лению, еще кое-что знали о том, чего все позднейшее человечество уже не знало, и к чему мы сейчас при­дем самостоятельно, независимо от них. Сейчас мы сможем убедиться в том, что римляне не были глупы, почему они были очень умны! Голова Януса называ­ется яннер, январь. Почему же они сопоставляли ее именно с тем временем, когда начинается год? Это тоже особая тайна.

Если, господа, удалось зайти так далеко, чтобы увидеть, как душа работает не только в голове, но и в печени, и в почках, то можно проследить также, ка­ким образом изменяется эта деятельность по ходу го­да. В теплое время года, летом, дело обстоит так, что печень работает чрезвычайно мало. Тогда печень и почки больше пребывают в состоянии своего рода ду­шевной сонной деятельности, они только выполняют свои внешние телесные функции, поскольку человек тогда больше отдается теплу внешнего мира. Внутри себя он в большей степени обретает состояние покоя, там все усмиряется.

Вся система пищеварения к середине лета стано­вится более заторможенной, спокойной, чем зимой, тогда как в течение зимы эта пищеварительная сис­тема начинает становиться чересчур душевно-духов­ной. И когда подходит Рождество, когда наступает новогоднее время, когда начинается январь, то ду­шевная деятельность внутри печени и почек стано­вится наисильнейшей.

Это римляне тоже знали. Вот почему они и назы­вали этого двуликого человека человеком-Янусом, че­ловеком января. Если человек снова самостоятельно приходит к поиску разумного начала в том, что вы­ставлено перед ним, то он не должен ограничиваться тем, чтобы просто «пялить глаза» на эти вещи, он должен стремиться снова понять их. Ему приходится иногда просто «пялить глаза», но это оттого, что современная наука стала бессильной. Видите ли, антро­пософия вовсе не является непрактичной. Она может объяснить не только все, что относится к человеку, но и то, что относится к истории; она может, например, объяснить, почему римляне изображали эту голову Януса! Я говорю об этом не ради тщеславия, но, в сущности, Бедекеру следовало бы принять к себе на службу антропософа, для того чтобы люди понимали мир; в ином случае они будут путешествовать по ми­ру в сонном состоянии, они будут всего лишь пялить глаза на все, недоступное их пониманию.

Да, господа, отсюда вы можете увидеть действи­тельную серьезность того, когда говорят, что для дости­жения душевного начала надо исходить из телесного. Об этом душевном начале я буду говорить с вами даль­ше в ближайшую субботу. Вы можете обдумать вопросы, которые вы бы хотели задать. И пусть для вас станет очевидно, что это действительно не шутка, когда хо­тят на основе телесного познать душевное начало; это наука, причем очень серьезная.

ШЕСТАЯ ЛЕКЦИЯ

Дорнах, 16 сентября 1922 г.

Для того, чтобы вы, господа, получили более пол­ную картину, мне хотелось бы более точно рассмот­реть, что происходит в человеческом теле каждый день при известных процессах. Ведь понять высшие процессы можно только в том случае, если мы по-на­стоящему познаем некоторые низшие процессы. Вот почему я хочу сегодня еще раз рассмотреть процесс пищеварения в целом, как с его физической, матери­альной стороны, так и со стороны душевной.

Мы едим: когда мы едим, мы, прежде всего, при­нимаем в полость рта пищевые продукты. Мы упот­ребляем твердые и жидкие пищевые продукты; газо­образные пищевые продукты мы принимаем в себя с помощью дыхания, через легкие. Итак, мы употреб­ляем твердые и жидкие пищевые продукты. Но в на­шем теле мы можем использовать только жидкое. Вот почему твердое уже во рту должно перейти в жидкую форму. Сначала это осуществляется во рту. Но в облас­ти рта и нёба это может произойти только благодаря тому, что по всему нёбу и вообще по всей полости рта располагаются маленькие органы, так называемые же­лезы, и эти железы постоянно выделяют слюну.

Вы, следовательно, должны представить, что здесь, например, с этой стороны языка, находятся такие ма­ленькие железы. Это маленькие образования, они уст­роены так, что они, если их более точно разглядеть под микроскопом, выглядят подобно маленьким ви­ноградным кистям: таким образом, они составлены из клеток. Это железы, которые источают слюну. Слю­на растворяет пищевые продукты и пропитывает их.

Пищевые продукты должны пропитаться слюной во рту, в ином случае они оказываются непригодными для человеческого организма.

Итак, тут развивается один род деятельности — это деятельность по пропитыванию слюной, смачи­ванию пищевых продуктов слюной — и эту деятель­ность мы улавливаем на вкус. Посредством вкусового чувства мы ощущаем вкус продуктов питания во время смачивания их слюной. Так же, как мы воспринима­ем краски и цвета с помощью глаза, с помощью вкусо­вого чувства мы воспринимаем вкус пищи.

Следовательно, мы можем сказать: во рту пища пропитывается слюной и мы чувствуем ее вкус. Вместе со вкусом мы также осознаем пищу. А благодаря смачи­ванию слюной она приходит в состояние, в котором может быть усвоена во всем остальном теле. Однако в слюне, находящейся во рту, должно также содержать­ся определенное вещество, иначе пищевые продукты не будут подготовлены надлежащим образом для ис­пользования в желудке. В слюне должно содержаться определенное вещество. Это вещество действительно содержится в ней, оно называется птиалином. Этот птиалин является тем веществом, которое произво­дит первичную обработку пищевого продукта, чтобы он стал пригодным для желудка.

Затем пища, смоченная слюной и обработанная птиалином, проходя через глотку и через пищевод, попадает в желудок. В желудке она должна подверг­нуться дальнейшей переработке. Для этого в желуд­ке должно находиться другое вещество. Оно должно вырабатываться и выделяться в желудке. Так же, как во рту вырабатывается слюна с птиалином, в желуд­ке тоже вырабатывается своего рода слюна. Только в этой желудочной «слюне» содержится другое веще­ство. Оно еще раз пропитывает пищу в желудке. Мы можем сказать: в желудке вместо птиалина находит­ся пепсин.

Видите ли, у взрослого человека, а также и у ре­бенка, достигшего семи лет, в желудке уже не прояв­ляется больше вкусовое ощущение. Но младенец ощу­щает вкус пищи в желудке точно так же, как взрослый ощущает вкус пищи во рту. Если хотят досконально исследовать человека, надо уметь уподобиться душев­ному началу младенца. Взрослый человек получает представление о вкусе в желуд

ке в крайнем случае, ко­гда желудок уже отчасти разрушен и процесс вместо того, чтобы протекать внизу, в желудке, поднимается вверх. Тогда человек получает представление о том, что происходящее в желудке имеет вкус. Я предпола­гаю, что некоторые из вас уже имели этот опыт, ко­гда содержимое желудка возвращается назад, наверх в рот: какой же неприятный вкус имеет тогда все это, или, по крайней мере, большая часть из того, что че­ловек съел. Ощутив вкус того, что возвращается из желудка обратно, вы, конечно, не будете считать, что это очень вкусно. Никто не стал бы есть то, что на вкус подобно отрыжке из желудка. Однако вкус, свойствен­ный этой пищевой кашице, этой отрыжке, должен, тем не менее, образоваться. Он образуется в желудке. Не правда ли, во рту пища только пропитывается птиалином; в желудке же она пропитывается пепси­ном. Следствием этого является изменение ее вкуса. Так вообще обстоит дело со вкусом.

Давайте допустим, что вы, будучи очень чувстви­тельны, пьете воду; в общем случае вода, если уж она не слишком испорчена, не имеет дурного вкуса. Но если вы — вы должны быть, конечно, достаточно чув­ствительны — если вы растопите сахара на языке и тем самым подготовите язык, то вам может показать­ся, что у воды кислый вкус. Такое свойство у вкуса. В том виде, в котором он известен взрослому человеку, он возникает не во рту, а в желудке. Ребенок это чув­ствует, хотя, конечно, еще не думает об этом; поэто­му он знает вкус не так, как знает взрослый человек возникающий во рту вкус. Поэтому ребенок должен получать такие продукты питания, которые даже внутри желудка не имели бы слишком плохого вкуса. А таким продуктом как раз и является материнское молоко или молоко вообще по той причине, что оно не приобретает в желудке слишком плохого вкуса, ведь ребенок имеет сродство с молоком. Он сам ро­дился из того тела, которое может производить моло­ко. Следовательно, ребенок чувствует свое сродство с молоком. Поэтому молоко не вызывает в нем плохого вкусового ощущения. Однако если ребенок слишком рано получает другие средства питания, они кажутся ему противными. У взрослого это не происходит, так как его вкусовое чувство огрубело. Но ребенку это ка­жется противным, так как он не испытывает сродст­ва с этими поступающими извне продуктами.

Вы видите, что из желудка, после того, как пища пропиталась в желудке пепсином, пища входит в ки­шечник, в тонкий кишечник, в толстый кишечник и так далее.

Я могу написать здесь около слова «желудок» — «детское ощущение вкуса» (см. схему).

Если бы пищевая кашица просто распространя­лась здесь и с нею не происходило ничего иного, то она становилась бы в желудке жесткой, каменистой массой и могла бы привести человека к гибели. Но с этой пищевой кашицей происходит нечто другое.

схема 1

Рот	Вкус	Птиалин
Желудок	Детское ощущение вкуса	Пепсин
Поджелудочная железа	Чувство печени	Трипсин
Печень		Желчь

То, что происходит тут, осуществляется прежде всего опять-таки с помощью железы. Во рту мы име­ем железы, в желудке — железы; теперь же мы имеем дело с большой железой сзади желудка. Следователь­но, если здесь находится желудок, то за желудком, если человек смотрит спереди, находится довольно крупная железа, а перед этой железой располагается желудок. Итак, эта железа находится позади желудка. Эта желе­за, которую называют поджелудочной, тоже выделяет своего рода слюну, и эти выделения через тонкий канал поступают в кишечник. Так что в кишечнике пи­ща в третий раз пропитывается своего рода слюной. И вещество, которое выделяется этой поджелудочной железой, претерпевает в человеке дальнейшие измене­ния. Сначала поджелудочная железа выделяет это ве­щество. Оно почти такое же, как пепсин желудка. Но затем, по пути в кишечник, оно видоизменяется. Оно становится более едким. Пища должна быть теперь охвачена чем-то более едким, острым, чем прежде. И этот более едкий вид слюнообразного вещества, выде­ляемого поджелудочной железой, называется трипси­ном. Так что в качестве третьего мы имеем поджелу­дочную железу. Тут выделяется трипсин, во всяком случае, выделяется то, что в кишечнике превращает­ся в едкий сок трипсина. Таким образом, пища в тре­тий раз пропитывается слюноподобным веществом. И каждый раз с ней происходит нечто новое.

Происходящее уже не может быть воспринято соз­нанием человека в голове — как я вам говорил об этом в последний раз — но то, что возникает из пищевой кашицы, воспринимается теперь, чувствуется или ощущается как вкус печенью и осмысляется почками. Следовательно, все то, что происходит тут, в желудке, осмысляется почками и воспринимается печенью. При этом, следовательно, душевное начало имеет свое местопребывание в почках и в печени, и оно воспри­нимает так же, как человек воспринимает с помощью головы. Только он об этом ничего не знает. В лучшем случае он видит сны — и я рассказывал вам об этом в последний раз, — тогда все происходящее доходит до его сознания в образной форме. То, как пищевая кашица змееобразно продвигается по кишечнику и постоянно смешивается с трипсином, вызывает возбу­ждение, и человек воспринимает его во сне как змею. То, что человек воспринимает здесь, является, следо­вательно, перемещением (сознания — примеч. перев.) в неотчетливое, неясное душевное начало.

Итак, печень воспринимает все эти события с птиа­лином, пепсином, трипсином. Я должен их называть именно так; наука, к сожалению, дает этим вещам такие скверные наименования, но если бы кто-либо, не проявляя особых симпатий к этой науке, захотел внести ясность в этот предмет, если бы кто-то захотел дать этим вещам иные наименования, то все в науке могло пойти кувырком; это можно было бы сделать, но чтобы не переворачивать все вверх дном в науке, этого не делают и используют старые наименования — птиалин, пепсин, трипсин. Дело, следовательно, обсто­ит так, что пища в третий раз пропитывается слюнообразным составом. При этом в основе лежит чувство печени (см. схему).

Что это за чувство печени, господа, вам станет ясно, если вы вспомните, что происходит — если вы имели уже такой опыт, — когда человек подносит к носу дос­таточно острый лук. Появляются слезы, не так ли? Ес­ли поднести к носу хрен, тоже появятся слезы. Почему же это происходит? Это происходит оттого, что хрен или лук оказывают воздействие на слезную железу, и слезная железа выделяет горьковатые слезы. Видите, господа, примерно так же, как лук или хрен, действует и эта движущаяся по кишечнику пищевая кашица, и печень выделяет желчь подобно тому, как глаза выделя­ют слезы. Лук должен быть воспринят для того, чтобы он вызвал слезы; его надо почувствовать. Вот так и пе­чень чувствует эту пищевую кашицу и выделяет желчь, которая добавляется к последней. Это четвертое.

После того, как на пищевую кашицу рот воздей­ствовал посредством птиалина, желудок — посредст­вом пепсина, поджелудочная железа — посредством трипсина, к этой пищевой кашице добавляется еще желчь из печени. И только тогда осуществляется мыш­ление посредством почек.

Только когда пищевая кашица так подготовлена, когда она четыре раза пропитана слюнообразными веществами, только тогда она поступает через стен­ки кишечника в лимфатические сосуды, а оттуда в кровь. Следовательно, мы можем сказать: в человече­ском теле осуществляется исключительно сложный жизненный процесс. Начиная от рта и заканчивая переходом в кровь пищевой кашицы, эта последняя непрерывно изменяется, чтобы она могла быть пра­вильным образом переварена не только в желудке, но и во всем человеческом теле.

Но теперь она снова подвергается воздействию иного рода. Не правда ли, вы могли бы сказать, если бы вы сами — только представьте это, господа — если бы вы сами находились в химической лаборатории и, будучи к тому же умнейшим профессором, должны были проделать все описанное — вы бы этого не су­мели; вы должны были бы сперва прожевать всю эту пищу и пропитать слюной, находящейся во рту, за­тем пропитать слюнообразными выделениями желуд­ка, затем слюнообразными выделениями кишечника и, наконец, желчью! Все это происходит внутри, вы проделываете это каждый день. Но если бы вы захо­тели проделать все это в лаборатории, у вас бы это не получилось. Человек обладает рассудком, но то, что разумным образом совершается в его животе, осуще­ствляется с гораздо большей степенью разумности, нежели та, которой обладают на Земле люди. То, что тут происходит, представляет собой исключительно мудрый, исключительно разумный процесс. Имити­ровать его человек пока не в состоянии.

Но вы будете относиться к этому процессу с еще большим уважением, если я опишу вам его в подроб­ностях. Что ест человек? Человек ест растительные вещества, вещества животного происхождения, мине­ральные вещества; благодаря этому в его рот, желу­док и кишечник поступают самые различные веще­ства, которые должны быть преобразованы, которые должны быть изменены посредством смачивания их слюнообразными ферментами.

Представьте, что вы едите картофель. Из чего состоит картофель? Картофель главным образом со­стоит из того, что известно как крахмал. Вам также известно, что крахмал приготовляют из картофеля. Следовательно, когда вы едите картофель, вы едите, в сущности, крахмал. Итак, это первое из того, что вы едите. Мы едим крахмал. Есть много крахмало-содержащих продуктов. Картофель почти целиком состоит из крахмала, только крахмал еще пропитан некоторыми жидкостями, например водой. Благодаря этому картофель выглядит таким, каков он есть; он, кро­ме того, живой, а не мертвый. Вы едите живой крахмал, картофель. Но для этого он, как я вам говорил, должен быть умертвлен. Итак, это чистый крахмал. В расте­ниях повсеместно находится крахмал, то, что вы едите из растительного царства, всегда содержит крахмал.

Что вы еще едите? То, что вы берете из раститель­ного или животного царства, содержит белки. Белки вы едите в обычном курином яйце; вы используете их так, как они есть, только немного умерщвляете. Но вы едите белки, входящие в состав мышечного мяса или в состав растений. Итак, второе — это белки и вещества, содержащие белки.

И третье, что вы едите, и что отличается как от крахмала, так и от белков — это жиры. Жиры — иное вещество, нежели крахмал и белок. В растениях жиров меньше, чем в животных. Есть так называемые расти­тельные жиры. Человеку необходимы жиры или из растительного, или из животного царства, если он хочет нормально питаться. Итак, жиры есть третье из того, что человек использует в качестве продуктов питания.

Четвертым являются соли. Человек всегда дол­жен принимать такую пищу, которая от природы со­держит достаточно солей, по меньшей мере, содержит их некоторое количество, либо, как вы знаете, люди ставят на стол солонку, берут оттуда соль пальцами, или маленькой ложечкой из рога, или на кончике ножа и посыпают ею суп и другие продукты. Все это съедается. Это необходимо для нас. Это и есть то чет­вертое, что мы едим; тут я должен написать слово «со­ли», так как есть разные соли.

Все это поступает в кишечник и в кишечнике из­меняется.

Что же возникает из всего этого, господа? Благо­даря тому, что пища хорошо подготавливается посред­ством слюны во рту, слюнообразых выделений желуд­ка, она может в кишечнике в третий раз подвергнуть­ся обработке слюнообразным веществом, тогда она не твердеет, но изменяется, становится другой.

схема 2

КРАХМАЛ — САХАР

БЕЛОК — ЖИДКИЙ БЕЛОК

ЖИРЫ — ГЛИЦЕРИН, КИСЛОТЫ

СОЛИ — СОЛИ

Чем становится крахмал? Крахмал становится сахаром. Следовательно, если вы едите крахмал, в же­лудке получается сахар. Мы не нуждаемся в сахаре — если мы хотим иметь его в себе, а не есть — по той простой причине, что мы его сами производим. Но у человека бывает так, что он не все может произвести, хотя человеческая природа способна на очень многое. Сахара она производит слишком мало, у некоторых людей даже слишком мало. Тогда необходимо особым образом добавить сахара в пищу или добавить то, из чего он может быть изготовлен в кишечнике, что в ином случае, когда жизненные процессы в норме, ки­шечник сделает сам. И кишечник из крахмала дела­ет сахар. Это своего рода большое искусство.

Еще одно: вы ведь знаете, что для людей со сла­бым желудком лучше есть яйца всмятку, чем совсем крутые. Вы знаете еще и то, что если яйцо стало пло­хо пахнуть, оно никуда не годится. Белок является хорошим питательным средством, но если бы мы пере­несли его в живом состоянии в кишечник, этот белок в нас тоже стал бы издавать скверный запах и стал бы непригодным для использования. Мы не можем использовать в нашем кишечнике белок в том виде, в каком он находится вовне. Этот белок тоже надо преобразовать, в первую очередь, он должен быть растворен. Если вы положите его в воду, то он не рас­творится. Он должен стать совсем другим, чтобы он растворился. И особенно сильно растворяет белок трипсин. Так из белка возникает жидкий белок.

И в то время, пока возникает жидкий белок, в че­ловеческом организме образуется еще нечто; благода­ря воздействию этой кишечной слюны, выделяемой поджелудочной железой, образуется еще нечто. Как бы смешно это не было, тут образуется алкоголь. Чело­век производит алкоголь в себе. Нет необходимости пить алкоголь, человек в себе имеет источник этого алкоголя. Алкоголь возникает в кишечнике. Если же человек становится пьяницей, то это происходит лишь по той причине, что печень его очень жадная. Она не довольствуется тем, что воспринимает алкоголь, небольшое количество которого образуется в кишеч­нике; она требует больше алкоголя, и тут человек ста­новится пьяницей.

Видите ли, люди, которые узнали об этом, даже выдвигают это в качестве причины, чтобы пить вино и пиво. Они говорили так: хотя тут и есть противники алкоголя, но человек вовсе не должен быть против­ником алкоголя, поскольку он сам производит алкоголь в своем кишечнике. Однако последнее вовсе не является основанием, чтобы становиться пьяницей, чтобы пить слишком много алкоголя. Ибо если чело­век употребляет слишком много алкоголя, то он, тем самым, идет на поводу у своей печени, которая стра­стно желает алкоголя, и тогда печень становится боль­ной, она из-за всего этого вырождается и распухает. Но ведь печень должна находиться в рабочем состоя­нии. Печень увеличивается в размерах, и маленькие железы раздуваются. И если печень должна произ­водить работу по выделению желчи, то она уже не производит нормальную желчь. К пищевой кашице в кишечнике желчь не добавляется должным образом. Такая неправильно переработанная пищевая кашица переходит в лимфатические сосуды и в кровеносные сосуды. Это поступает в сердце и атакует его. Поэто­му люди, которые пьют слишком много пива, имеют болезненную печень, и выглядит она у них совсем иначе, нежели у тех, кто пьет мало или даже доволь­ствуется тем незначительным количеством алкоголя, которое образуется в кишечнике человека, поскольку даже этого в основном достаточно. Вырождающаяся печень и вырождающееся сердце — вот последствия чрезмерного употребления алкоголя. Поэтому возника­ет пивное сердце, которое имеет большинство населе­ния Мюнхена. Но при этом и печень оказывается ис­порченной, перерожденной. Видите ли, вырождение и различные заболевания можно понять, если указан­ным образом рассматривать различные стадии, кото­рые проходит в организме пищевая кашица.

Я говорил вам, что возникает, если белок становит­ся жидким. Тогда алкоголь проникает внутрь белка и препятствует возникновению дурного запаха. Вы ведь знаете, что если хотят законсервировать какое-либо жи­вое существо, его сохраняют в спирте, так как алкоголь, как я уже говорил, является консервантом. Он может хранить. Белок может сохраняться в организме благодаря тому, что к нему добавляется спирт, причем сам организм производит эту добавку. Это весьма разумно.

Но происходящие при этом процессы настолько тонки, что человек не смог бы воспроизвести их. Ес­ли он, скажем, хочет сохранить какой-либо член тела человека или хочет сохранить маленькое живое суще­ство, он помещает это в спирт и выставляет в своем естественнонаучном кабинете. Однако гораздо более тонким, более одухотворенным образом проделывает то же самое трипсин в человеческих кишках; тут вы­деляется алкоголь, и белок помещается в алкоголь.

Что же происходит с жирами? Да, господа, жиры поступают в кишечник и видоизменяются там благо­даря выделениям поджелудочной железы и взаимо­действию с желчью. Из жиров возникают вещества двух видов. Одно из них — это глицерин. Глицерин известен вам внешним образом, но и в себе вы еже­дневно производите глицерин. Другие вещества — это кислоты. Итак, из жиров возникают глицерин и кислоты, всевозможные жирные кислоты.

И только соли, они остаются прежними, они из­меняются мало; самое большее — это то, что они рас­творяются и тем самым лучше поддаются усвоению при переваривании. Но, в сущности, они остаются такими же, какими мы их принимали. Так что соли остаются солями (см. схему 2).

Следовательно, употребляя соответствующие про­дукты, мы поедаем крахмалосодержащие вещества, вещества, содержащие белки, вещества, содержащие жиры и вещества, содержащие соли. После этого мы перевариваем их и имеем тогда вместо крахмала, бел­ков и жиров сахар, растворенный, жидкий белок, гли­церин, кислоты и соли.

Так что же происходит с тем, что находится в нас? Мы имеем в нас нечто совершенно иное, нежели то, что было нами съедено. Мы имеем все это в совершен­но измененной форме.

Видите ли, несколько столетий тому назад здесь, в Швейцарии — он, впрочем, побывал и в других мес­тах — был один врач, к которому современная наука относится с презрением, но который, однако, обращал внимание на все эти процессы. Это был Парацельс. Он был профессором в Базеле. Однако здешние ребя­та прогнали его, потому что он знал больше, чем они. Даже сегодня его повсеместно поносят. Несмотря на то, что он был очень разумным человеком, с ним случи­лось так, что он сорвался со скалы и разбил себе голову. Последнее время своей жизни он провел в Зальцбурге. Он был врачом. Если бы он оставался — как это гово­рят сегодня — почтенным гражданином, государст­венным статским советником Зальцбурга, о нем бы сохранились самые лучшие воспоминания. Однако он был человеком, который знал больше, чем другие. И вот о нем сказали: он, мол, был пьяница, он напился и сорвался со скалы. Что ж, так заведено в мире. Итак, он кое-что знал о мире, и он самым настойчивым об­разом указывал на то, что во внутренностях человека находится некая преобразующая сила. Но с того вре­мени прошли века, и обо всем этом было забыто.

Так что же происходит со всем тем, что находится внутри? На этот счет у науки имеется одна крупная иллюзия. Ведь наука, видите ли, говорит: все то, что возникло теперь как сахар, жидкие белки, алкоголь, глицерин, жирные кислоты и соли, все это поступает в кровеносные сосуды, а оттуда — в сердце и от сердца по кровеносным сосудам разносится по всему осталь­ному организму. Тут мне хочется сказать вот что: ес­тественно, что с наиболее плотными веществами дело так и обстоит — там все в жидкой форме, но ведь и среди жидкостей есть и более и менее плотные жид­кости, — итак, с наиболее плотными из всех, что тут находятся, так и происходит: они переходят в сосу­ды и оттуда распространяются по телу. Но, господа, разве вы никогда не замечали, что если взять стакан воды, опустить туда сахар, а затем выпить, то слад­ким оказывается не только то, что находится внизу стакана, куда был положен сахар? Вся вода в стакане станет сладкой, не так ли?! Сахар, ставший жидким, растворяется во всей воде. Точно так же и соль. А ведь внутри стакана нет никаких сосудов, которые могли бы разносить соль и сахар во все его части, тем не ме­нее, это происходит.

Некоторое время тому назад я рассказывал вам, что человек, собственно, на девяносто процентов состо­ит из воды, или по крайней мере, из жидкости. Это живущая вода, но это вода. Так нуждаются ли находя­щиеся там вещества именно в сосудах, чтобы распро­страниться по всему телу? Если здесь, в кишечнике, вы­рабатывается сахар, то разве только по сосудам сможет он распрострачиться по всему телу? Человек состоит из воды, поэтому сахар может распространяться в нем.

Некоторые люди говорят: если человек пьет вино, то весь алкоголь, который этот человек принимает, идет по такому пути: из кишечника в сердце и только оттуда — во все остальное тело. Я могу дать вам гаран­тию, господа, что если бы все количество алкоголя, которое вливает в себя такой пьяница, обязательно проходило через сердце, то этот алкоголь погубил бы его не за несколько лет, а за несколько дней. Можно на­стоятельно подчеркнуть, что всё, принимаемое внутрь в жидкой форме, распространяется по телу не толь­ко посредством сосудов, но переходит в тело подобно тому, как сахар в стакане с водой распространяется во всем объеме воды в стакане. Если кто-либо, обладая достаточно здоровым организмом, выпьет стакан воды, причем выпьет его по причине жажды, то этот первый стакан воды действительно окажется перерабатывае­мым в кишечнике, добавится к пищевой кашице и действительно перейдет оттуда в сосуды, и затем через сердце попадет во все тело. Но если сосуды и сердце уже достаточно наполнены, то вы можете пить воду сколько вам угодно; она больше не пойдет в сосуды, поскольку она там уже не нужна. Если вы выпили один стакан во­ды, столько, сколько необходимо для удовлетворения жажды, то ваше тело не затронет их ; если же вы выпи­ли слишком много воды, то уже после третьего-четвертого стакана вода быстро начнет выделяться с мочой. У нее нет времени идти в обход через сердце, она просто выделяется, ведь человек — это, в сущности, водяной столб; она выделяется вместе с мочой, если ее слишком много. Вспомните, что происходит, когда за пивным столиком собираются люди: после третьей, четвертой кружки пива то один, то другой куда-то убегает! У пи­ва совсем нет времени, чтобы сначала дойти до сердца, оно идет по гораздо более короткому пути и выделяет­ся; ведь человек представляет собой жидкое тело.

Мы могли бы сказать: пищевая кашица, которая теперь состоит из сахара, жидкого белка, глицерина, кислот и солей, переходит в тело; только наиболее плотные части переходят в тело при посредстве со­судов. Происходит так, что в голове откладываются соли, во всем остальном организме тоже происходит отложение солей, которые идут не по сосудам, но пе­реходят в эти органы непосредственно.

Видите ли, если бы события развивались таким образом, что человек стал ощущать всю ту соль, кото­рая откладывается у него в голове, если бы он посто­янно ощущал это, то он испытывал бы постоянную головную боль. Вы, может быть, слышали кое-что о мигрени. Я тоже уже говорил здесь об этом. На раз­ных ступенях можно объяснять вещи по-разному. В чем же состоит мигрень? Мигрень состоит в том, что все это перераспределение пришло в беспорядок, и в голове стало откладываться слишком много солей, так называемых солей мочевой кислоты. Соли мочевой ки­слоты вместо того, чтобы выводиться вместе с мочой, уриной, остаются в случае мигрени как отложения в голове; это происходит оттого, что другая пища перерабатывается неправильно и соли удерживаются. Миг­рень отнюдь не является благородной болезнью, хотя по большей части именно благородные люди страда­ют ею. Мигрень можно даже назвать неприличной болезнью. То, что должно было бы выделяться вместе с мочой, откладывается в правой стороне головы из-за того, что уже в желудке оно обрабатывается с нарушени­ями. Итак, то, что в организме действует с левой сторо­ны, в голове действует с правой стороны. В ближайшее время я еще объясню, почему это происходит.

Так что дело в том, что ингредиенты, которые должны были бы выделяться вместе с мочой, откла­дываются тут, в правой стороне головы.

Сколько же соли может вытерпеть человек? Вспом­ните о том, что я уже говорил вам однажды. Вспомните: в голове находится ликвор, спинномозговая жидкость. Только благодаря тому, что внутри находится ликвор, мозговая жидкость, благодаря тому, что мозг так ле­гок, он вообще может находиться в человеке. Ибо тело, находящееся в воздухе, обладает известной тя­жестью, некоторым весом. Но если мы погружаем это тело в воду, оно становится легче. Если бы это было не так, никто не смог бы плавать. И вы видите, мозг, если бы он не был помещен в воду, весил бы пример­но 1500 граммов. Я уже говорил вам однажды: благо­даря тому, что мозг плавает в ликворе, в воде, он весит только 20 граммов. Он становится намного легче; его вес составляет всего 20 граммов! Но чем больше соли откладывается в мозгу, тем тяжелее он становится, поскольку соль увеличивает вес мозга. Из-за соли он становится тогда слишком тяжелым.

Итак, мы можем сказать: у человека дело обстоит так, что когда в его мозгу происходит отложение солей, соли делаются легче — ведь и весь мозг становится легче (благодаря выталкивающей силе). Но подумайте о том, что у человека дело идет не так, как у животно­го. Вы должны подумать о том, что голова человека помещается наверху всего остального его организма. И голова имеет основательную опорную поверхность. У животного все обстоит иначе. Его голова расположе­на не на опорной поверхности; голова животного явно направлена вперед. Что из этого следует? У человека давление, которое оказывает голова — хотя она доволь­но легкая, — принимает на себя тело. У животного же она не опирается на тело. Видите ли, в этом состоит главное отличие человека от животного.

Естествоиспытатели задумываются над вопро­сом, как человек развился из животного.

Это очень хорошо, если на эту тему размышля­ют, но человека так рассматривать нельзя. Нельзя говорить: животное имеет столько-то костей и чело­век имеет точно столько же костей. Обезьяна имеет столько же костей, сколько имеет их человек. Следо­вательно, это одно и то же. Так говорить нельзя. У обезьяны всегда сохраняется та особенность, что го­лова свисает вперед, если она идет распрямившись, это сохраняется даже у орангутанга и у гориллы. Че­ловек же устроен таким образом, что его голова поса­жена на тело сверху, все давление принимает на себя тело. Что тут происходит?

Тут происходит нечто в высшей степени своеобраз­ное. Мы имеем в нас сахар, текучий белок, глицерин, кислоты, соли. Соли, которые из области живота подни­маются в голову и откладываются там, должны — в случае, если их слишком много — возвращаться назад, они должны возвращаться назад через все тело. Но в отношении остальных веществ в теле должно происхо­дить еще нечто иное. И тут, в то время, когда вещества поднимаются наверх, происходит новое преобразова­ние. Оно происходит по той простой причине, что тело приостанавливает действие силы тяжести. Неко­торая часть веществ становится все легче и легче; дру­гая же часть оседает, как наиболее плотная. Подобно тому, как при растворении выпадает осадок, повсюду на пути от брюшной полости к голове выпадает осадок; более тонкие частицы поднимаются вверх и посред­ством этой облегченной силы тяжести преобразуют­ся. Что же возникает, если наиболее легкие пищевые ингредиенты доходят до головы и преобразуются? Там из пищи возникает своеобразный фосфор. Это действительно происходит: из пищи возникает свое­образный фосфор, так что эта пища не просто подни­мается в голову. Поднимаясь вверх, туда проникает многое; сахар, глицерин и так далее, все, что возмож­но, проникает вверх, но часть этого, перед тем как подняться, преобразуется в фосфор.

Видите ли, господа, в нашей голове мы имеем со­ли, которые были приняты из внешнего мира и почти не изменились, поднявшись вверх; также мы имеем там распространившийся в газообразном, очень тон­ком разреженном состоянии фосфор, находящийся в гораздо более тонком, разреженном состоянии, чем воздух. Это и есть самые главные вещества в голове у человека: соли и фосфор. Другие находятся здесь толь­ко для того, чтобы он мог сохранять себя в качестве живого существа. Но наиболее важными являются соли и фосфор. Так что мы можем сказать: в голове челове­ка важнейшее — это соли и фосфор.

Можно было бы доказать, используя тот способ, который я вам в ближайшее время еще объясню, что если человек не имеет в голове положенного количества соли, то он не может нормальным образом мыслить. Человек должен иметь в голове такое количество соли, которое соответствует норме, чтобы он мог нормаль­но мыслить. Соль в голове представляет собой то, что должно служить для мышления. Это относится к то­му, что я вам уже говорил о мышлении. В человеке все очень сложно.

А если мы имеем в себе слишком много фосфора, это означает, что мы едим слишком огненную пищу, и тогда мы превращаемся в страшно вертлявого непосе­ду, который атакует все подряд, который всегда хочет изъявлять свою волю. Благодаря тому, что мы имеем фосфор, у нас есть воля. Если же фосфора слишком много, тогда эта воля становится чересчур непоседли­вой. А если организм таков, что он благодаря своему общему составу посылает наверх в голову слишком много фосфора, тогда человек становится не только непоседливым, и, как говорится, нервным — дело тут как раз не в нервах, а в фосфоре, — он не только сует­ливо мечется по всему свету, но он начинает буянить, становится безумным, становится буйнопомешанным. Мы должны иметь в себе совсем немного фосфора, для того чтобы мы вообще могли проявлять волю. Но ес­ли в нас самих слишком много фосфора, то мы стано­вимся сумасшедшими.

Теперь, господа, представьте-ка, что вы подаете кому-то соль: как могли бы вы при этом вызвать мыш­ление? Мне бы хотелось посоветовать вам: возьмите солонку и попытайтесь тем самым вызвать мышление! Вы постоянно делаете это; в вашей голове вы делаете это постоянно, вы используете соль, чтобы мыслить. А затем, пожалуйста, соскребите со спички немного фосфора, отслоите его немножко, чтобы он был мел­ким, затем подожгите его снизу и попытайтесь сжечь его. Он должен при этом обнаружить волю! Сгореть, то есть ускользнуть он может, но вот проявить волю он не может! Но ведь вы постоянно делаете это в себе. Разве теперь вы не скажете, что в вас есть нечто такое, что поистине гораздо разумнее, чем наша глупая голо­ва, которая мало что может, которая не может сделать из соли мыслящее существо, а из фосфора — существо, обладающее волей? Это нечто в нас и есть то, что мож­но назвать душевно-духовным началом. Это нечто живущее, ткущее, это то, что можно назвать душевно- духовным началом. Оно как бы вложено внутрь нас, оно использует соль в голове для мышления и исполь­зует фосфор, поднимающийся вверх подобно совсем тонкому дыму, чтобы изъявлять волю.

Так, при правильном рассмотрении мы переходим от телесного начала к душевному и духовному. Но что делает современная наука? Дойдя до живота, она прекращается. В лучшем случае она знает, что в жи­воте возникает сахар и так далее; но на этом она сби­вается со следа и если там происходят дальнейшие изменения, она уже не знает об этом. Поэтому наука ничего не может рассказать о душевном и о духовном. Эта наука должна быть расширена, должна быть более целостной. Нельзя ограничиваться брюшной полостью, а голову рассматривать, в лучшем случае, как то, что насажено сверху. При этом, конечно, не видят, как соль и фосфор поднимаются. Думают, что в голове происходит то же самое, что и в животе. Все зависит от того, ч го сегодняшняя наука знает кое-что только о животе, знает, что там что-то возникает; однако она совсем не знает о том, что печень может воспринимать, а почки — мыслить. Этого они уже не знают. А не зна­ет наука этого по той причине, что она ничего не знает о голове. Она и не ищет этого знания, она считает со­вершенством, если ей удается положить на стол пато­логоанатома кусок печени.

Но это весьма далеко от совершенства; ведь в том состоянии, при котором можно просто вырезать пе­чень из тела, души там уже нет. А пока душевное на­чало еще пребывает внутри, вы не можете вырезать печень. Итак, вы видите, что серьезная наука должна идти дальше, туда, где современная наука вынужде­на остановиться. Вот в чем тут дело. Мы для того и построили здесь Гётеанум, чтобы наука могла объ­яснить тело человека в целом, а не ограничиваться несовершенными знаниями на уровне живота. Вот тогда это будет настоящая наука.

О РАННИХ СОСТОЯНИЯХ ЗЕМЛИ

СЕДЬМАЯ ЛЕКЦИЯ

Дорнах, 20 сентября 1922 г.

Господа, для того, чтобы понять человека лучше, чем мы понимали его до сих пор, давайте рассмотрим Землю. Когда земные люди сходятся вместе, им сле­довало бы рассматривать жизнь человека — его фи­зическую жизнь — не саму по себе, но следовало бы рассматривать также и Землю.

Если приходишь в какой либо естественнонаучный музей, то видишь там остатки животных, а также рас­тений, которые жили на Земле в очень давнее время. Вы, конечно, можете представить, что на Земле про­исходили разные события еще до того, как эти древ­ние животные и растения при известных условиях были уничтожены. Вам также, может быть, вполне понятно, что, например, от некоторых животных в земле, в лучшем случае сохранились одни только кос­ти, тогда как мускулы, мягкие ткани, сердце и другие органы исчезли, очень скоро разрушились, и поэтому можно найти лишь окаменевшие кости; это кости, кото­рые после смерти животного были заполнены каким-либо материалом, например, в них попал ил. Можно найти только эти затвердевшие окаменелости, можно выкопать их, и на основе имеющегося — а это может быть всего лишь обломок кости — надо составить се­бе представление о том, как это когда-то выглядело на Земле. Вы можете также представить, что сегодняшнее состояние на Земле не могло возникнуть, если бы ему не предшествовало иное время, когда жили совсем другие животные и растения. Земля когда-то должна была выглядеть совсем иначе. Об этом я буду рассказывать вам сегодня.

Видите ли, об одном естествоиспытателе, Кювье, который жил в XIX столетии, говорили, что он, полу­чив только одну кость, может составить представление о том, как выглядело это животное в целом. Если по-настоящему исследовать форму костей, если, например, иметь только одну-единственную кость предплечья, можно составить представление о том, как должно было выглядеть все в целом, ведь форма каждой отдельной кости изменяется в соответствии с изменениями все­го тела. Следовательно, даже по отдельной кости можно твердо установить, как выглядело все тело. Не говоря о том, что в нашем распоряжении иногда бывают це­лые скелеты животных, когда-то живших на Земле, мы имеем также и упомянутые отдельные кости, и на ос­нове этого можно составить представление о том, как все это когда-то должно было выглядеть на Земле.

Сейчас я приступаю к описанию того состояния Земли, которое было в очень раннюю эпоху, много ты­сячелетий тому назад. Это состояние я хочу описать вам в своем рассказе. С подробностями мы познако­мимся позднее, но сейчас я хочу просто рассказать, как все когда-то выглядело на Земле, на которой мы обитаем сегодня. О сегодняшнем состоянии вам ведь все известно.

Это было так. Представьте себе Землю, кусочек которой я хочу изобразить здесь (см. рисунок 13). Эта Зем­ля, однако, еще не имела таких горных образований, как сегодня, эта Земля была, в сущности, такой, какой становится поверхность Земли в настоящее время, если неделя за неделей идет дождь и образуется илистая грязь. Итак, поверхность Земли еще не была твердой, как сегодня, она была еще вязкой, илистой. Если бы уже тогда были люди в их современном виде, то этим людям пришлось бы или плавать — причем они бы постоянно пачкались в иле и были страшно грязны­ми — или им приходилось бы постоянно тонуть. Сле­довательно, людей в их нынешнем облике тогда еще не было. Тогда Земля была

Рисунок 13

вязко-илистой, топкой и грязной, и все находилось внутри этой илистой Земли. Если сегодня, оказавшись на природе, вы возьмете камень, такой камень, какой принес однажды госпо­дин Эрбсмель, или если вы в Швейцарии заберетесь поглубже и найдете еще более твердые камни, то вы должны представить себе, что все эти камни были ко­гда-то растворены в этой похожей на трясину Земле подобно соли, которую вы растворяете в воде. Ибо в этой тинистой земле были разнообразные кислоты, ко­торые растворяли все, что можно. Итак, короче, это была достойная внимания илистая грязь, из которой состояла земная почва. А поверх этой земной почвы не было того воздуха, в котором содержится только кислород и азот; в нем содержались в газообразной форме всевозможные кислоты. Даже такая кислота, как серная, присутствовала там, присутствовали пары сер­ной и азотной кислот; все это входило в состав того воздуха. Уже отсюда вы можете принять к сведению, что человек в его сегодняшнем облике не мог бы там жить. Конечно, эти испарения были слабыми, но они содержались в этом воздухе. Кроме того, этот воздух имел еще и такое свойство: вы почувствовали бы се­бя в нем примерно так, как если бы залезли сегодня в хлебную печь, жарко прогретую для выпечки хлеба. Это было бы нечто невыносимое для современного чело­века, если бы он оказался в этом воздухе, в котором, кроме всего прочего, пахло серной кислотой и было крайне жарко.

Но наверху был еще и другой воздух. Он был еще жарче, чем тот, который находился внизу. В нем об­разовывались облака. В этих облаках, которые обра­зовывались там — поскольку они содержали в себе всевозможные вещества, включая серную и азотную кислоту, — постоянно возникали молнии и мощный гром. Там постоянно блистали исполинские молнии. Примерно таким было когда-то окружение Земли.

Чтобы как-то обозначить то, что находилось навер­ху, я хотел бы назвать это огненным воздухом, посколь­ку этот воздух был страшно жарким. Он, однако, не был испепеляющим, палящим — это представление современной науки неверно — он не был опаляющим, он был не жарче, чем в хлебной печи. Температуры, характерные для пламени, достигались там, наверху, но чем ниже, тем становилось холоднее. Итак, этот воз­дух, находящийся наверху, я хотел бы назвать огнен­ным воздухом, а то, что было внизу — земным илом.

Так мы получаем приблизительное представление о том, что когда-то было на Земле. Внизу находился коричнево-зеленый ил, который становился иногда плотным, как конское копыто, но затем снова размяг­чался. То, что сегодня проявляется как зима, тогда выражалось в том, что ил становился плотнее, почти как конское копыто — он затвердевал. А летом, то есть когда светило Солнце, этот ил опять растворялся, размягчался и становился жидким. Вверху находилась эта жаркая атмосфера, в которой содержалось все, что позд­нее из нее выпало. Воздух очистился лишь позднее. Из этого состояния возникло другое, в котором жили удивительные животные. Итак, тут, наверху, как видите, в этом огненном воздухе жили всякие живот­ные. Можно сказать, что они выглядели так: у них был хвост, целиком покрытый чешуей, который, однако, был плоским и мог в этом огненном воздухе служить в качестве хорошего крыла. У них были также крылья, как у летучей мыши, и вот такая голова. Когда в огнен­ном воздухе больше не стало вредных испарений, они повсюду летали вверху. Именно такие животные были замечательно приспособлены к этому; конечно, если бу­ри становились особенно сильными, если раздавались страшные удары грома и блистали молнии, то даже им становилось неуютно; но когда погода смягчалась, ко­гда только немного потрескивало вверху и вспыхива­ли тихие зарницы, то они охотно уживались и с этими зарницами, с этими слабыми молниями. Они летали всюду, у них даже были способы распространять вокруг себя электрические излучения и посылать их дальше вниз, на землю. Так что если бы внизу оказался чело­век, то он по этим электрическим излучениям мог бы почувствовать: там, вверху находится птичья стая. Это были маленькие драконообразные птицы, которые распространяли вокруг себя электрические излуче­ния и обитали в среде из огненного воздуха.

Видите ли, эти птицы, эти драконообразные пти­цы, находившиеся там, были в высшей степени тонко организованы. Они имели отличные, тонкие органы чувств. Орлы, коршуны, которые возникли из них впо­следствии, когда эти особи видоизменились, — орлы и коршуны от того, что имели эти древние особи, сохра­нили только острое зрение. Сами эти особи чувство­вали благодаря своим крыльям, похожим на крылья летучих мышей; эти крылья были страшно чувствительны, почти так же чувствительны, как наши глаза. Они могли воспринимать с помощью этих крыльев; они чувствовали все, что происходило. Если, напри­мер, светила Луна, они испытывали в своих крыльях чувство удовольствия, они двигали крыльями; как собака виляет хвостом, если радуется, так и эти «при­ятели» махали крыльями. Лунный свет был им очень приятен. Они кочевали с места на место, и им особен­но нравилось выбрасывать вокруг себя маленькие огненные облака; это свойство до нашего времени сохранилось только у светлячков. Если светила Луна, то эти существа наверху были подобны маленьким све­тящимся облакам. И если бы тогда были люди, они могли бы увидеть вверху целые рои из сияющих ша­риков и светящихся облаков.

Когда же светило Солнце, у этих существ пропада­ло желание распространять вокруг себя свет! Тогда они по большей мере замыкались в себе и перераба­тывали то, что им удалось вобрать в себя из воздуха, в котором тогда еще были растворены все вещества. Они питались посредством всасывания. А затем при свете Солнца они все это переваривали. Это были замечательные «персоны». Они действительно суще­ствовали когда-то в огненном воздухе Земли.

Спустившись ниже, туда, где начиналась Земля с ее земным илом, мы находим животных, которые отличались огромными размерами, они были исполин­ской величины....(пропуск в тексте)... когда рассмат­риваешь этих животных, которые когда-то вели на самой Земле такую жизнь, когда они наполовину пла­вали, наполовину бродили по вязкому илу. Останки этих животных сохранились, их можно увидеть в естест­веннонаучных музеях. Этих исполинских монстров, которые существовали тогда, называют ихтиозаврами, рыбоящерами. Об ихтиозаврах можно сказать, что ме­сто их обитания находилось уже на Земле. Эти ихтио­завры выглядели весьма примечательно. У них была своеобразная голова (изображается на доске), как у дельфина, но морда не была такой жесткой. Итак, голо­ва дельфина. Вслед за тем шло тело ящерицы исполин­ских размеров, хотя и очень нежное, но со страшно толстой чешуей. Внутри головы у этой ящерицы были гигантские зубы, как у крокодила. Она имела зубы крокодила, так же, как и вообще все эти замечательные «ребята» имели замечательные крокодильи зубы. За­тем она имела нечто, подобное плавникам кита — су­щество двигало ими и наполовину плавало — плавники были очень мягкими и с их помощью можно было и ползать, и плавать в иле.

Итак, имеется нечто, подобное плавникам кита, гигантское туловище, затем голова, как у дельфина, с острой мордой, заостряющейся спереди, и зубы кро­кодила. Замечательно было то, что существо имело огромные глаза, которые светились. Можно было уви­деть электрические точки вверху, в облаках. Светя­щиеся птицы летали именно в лунную ночь. А когда наступали сумерки, то можно было — если бы все это можно было увидеть — можно было бы пережить в высшей степени неприятную для современного челове­ка встречу; исполинский источник света, двигающийся навстречу, с туловищем больше, чем у современного кита, с плавниками, которые барахтаются в вязкой илистой воде; существо иногда приподнимается, если под ним становится тверже. Эта илистая вода станови­лась иногда такой же твердой, как лошадиное копыто. В таких местах можно было вылезти наверх. Затем существо двигалось дальше: плавники служили «рука­ми», они были внутренне подвижны. Так оно, шлепая, перебиралось через рогообразные наслоения, которые походили на пустыню, и плыло дальше в более мяг­ких, топких местах. Затем оно грузно ступало дальше, потом, если снова попадалась трясина, перебиралось вплавь. Если бы там мог путешествовать на лодке ка­кой-нибудь человек — ходить он бы не смог, это было тогда невозможно, — то он мог бы встретиться с та­ким исполинским животным и даже взобраться на не­го по лестнице. Это было бы похоже на современный альпинизм. Могла повстречаться целая гора мяса! Но тогда было еще и нечто другое.

Все это доступно познанию; так же, как Кювье мог по одной кости определить животное, так можно и се­годня узнать, как жили эти ихтиозавры, от которых сохранились ископаемые останки. Можно узнать, что они тогда могли делать своими исполинскими плав­никами, узнать, что у них были огромные глаза, кото­рые издали блестели, подобно громадным фонарям, так что можно было увернуться от встречи. Они пере­двигались поверху, то находясь на илистой земле, то погружаясь в нее.

Еще немного глубже находились другие животные. Они радостно шлепали по трясине и купались в ней, они были всегда страшно грязными, покрытыми ко­ричнево-зеленой грязью. Эти другие животные ино­гда высовывали свои чудовищные головы из мягкой илистой земли; в ином случае они переваливались с боку на бок и приподнимались наружу, где ил стано­вился немного тверже. Там они, как ленивые свиньи, располагались на долгое время. Только иногда они выбирались на поверхность, вытягивая свои головы. При этом достойно внимания было следующее.

Те, другие животные с огромными глазами, извест­ные сегодня по их остаткам, называются ихтиозаврами. Были, однако, и другие, которые больше находились в земле, плезиозавры. Эти плезиозавры тоже имели китообразное туловище с огромным брюхом, голову как у ящерицы, своего рода тело кита с головой ящери­цы; однако глаза у них были расположены по сторонам, в то время как мощно светящиеся глаза ихтиозавров располагались спереди. Плезиозавры имели тело, как у кита, однако оно было целиком покрыто чешуей. Достойно внимания то, что несмотря на свою лень, несмотря на то, что они как гигантские корабли боль­ше плавали в илистой земле, были постоянно погру­жены в нее, у них, тем не менее, уже были четыре ноги, четыре неуклюжие ноги, на которых они даже могли ходить со всеми удобствами. У
них не было плавников, как у ихтиозавров, на которые те опирались. Ихтио­завры опирались на плавники, если они наступали на твердое; когда им приходилось опираться, плавни­ки расширялись: так они становились «ногами». По ископаемым остаткам видно, что они должны были иметь страшно крепкие ребра.

Вот как выглядела Земля в этом состоянии; совсем внизу вели свою ленивую жизнь плезиозавры, ихтиозав­ры же плавали на земле и даже взлетали — ведь живот­ные с плавниками могут взлетать, хотя и совсем не­высоко — а вверху над ними светились в сумерках при Луне блестящие облака, состоящие из драконообразных птиц, подобных звездам. Вот как это выглядело.

Плезиозавры были ленивы, впрочем, не без при­чины. Земля сама была гораздо ленивее, чем сегодня. В настоящее время Земля обращается вокруг своей оси за двадцать четыре часа. Но тогда это совершалось го­раздо медленнее: сама Земля была более неповорот­ливой, ленивой. Она вращалась вокруг самой себя медленнее, и поэтому все шло по-другому. Даже то, что воздух сегодня стал более чистым, сильно зави­сит от того, что наша Земля совершает оборот вокруг своей оси за двадцать четыре часа; она, следователь­но, с течением времени становится усерднее.

Наиболее неприятным — если судить об этом с точки зрения современного человека — наиболее не­приятным было тогда положение драконообразных птиц, им приходилось плохо. Сами они не считали, что дело плохо, они испытывали огромную притягатель­ную силу, страстное влечение к тому, что вы, услышав об этом сегодня, сочли бы чем-то скверным для этих драконообразных птиц. А было вот что: представьте себе ихтиозавра с его огромными глазами, которые щекочет очень знойный воздух; он взлетает, плавает, де­лает все, что возможно, но глаза его при этом очень сильно светятся. Такие светящиеся глаза привлекали этих птиц, находившихся вверху, как лампа привле­кает мошек. Мошки в малом масштабе повторяют то же самое явление. Если вы зажжете лампу и в комна­те есть мошки, они тут же налетают на нее и одновре­менно сгорают. Птицы, находившиеся там, вверху, были полностью загипнотизированы этими огром­ными глазами ихтиозавра, они устремлялись вниз, а ихтиозавр мог пожирать их. Так что ихтиозавры пи­тались тем, что кружилось над ними в воздухе.

Если бы человек мог тогда странствовать по этой необычной Земле, он сказал бы так: тут находятся ги­гантские животные, и они пожирают огонь. Ведь это так и выглядело: огромные животные со свистом и шумом взлетают и пожирают огонь, который устремляется к ним из воздуха.

У плезиозавров же — я говорил вам, что они вы­тягивали голову вперед, — глаза тоже светились, и когда вниз шумно слетались птицы, плезиозаврам тоже доставалась их доля.

В реальной жизни все действует согласованно. Ес­ли вы плохо кормите собаку, то она тоже показывает вам свои крепкие ребра. Ихтиозавры объедали пле­зиозавров, съедая почти весь огонь: так что плезио­заврам доставались самые плохие огненные птицы; вот почему ребра у плезиозавров выпирали так силь­но. Даже сегодня можно увидеть, что плезиозавры в древнейшие эпохи питались плохо.

Я говорил, что вы можете подумать так: ах, эти птицы наверху, эти прекрасные светящиеся птицы — ведь они и были прекрасны — эти прекрасные светя­щиеся птицы, как же плохо им приходилось. Но они шли на это охотно, они с чувством удовлетворения устремлялись к пасти ихтиозавра. Это доставляло им блаженство. Точно так же, как турки хотят попасть в парадиз, так и эти птицы почитали за счастье бро­ситься в пасть ихтиозавра.

Но в действительности, господа, я мог бы сказать, что неудобства испытывал сам пожиратель огня: он должен был пожирать птиц, поскольку это была его пи­ща, — однако этот «огнеглотатель» подчас испытывал большие неприятности, нежели те, другие, оказывав­шиеся у него в брюхе. Огненные птицы устремлялись вниз в порыве блаженства; но ихтиозавру было не­приятно, так как в его животе, внутри него, возника­ла электризация всех видов. И под влиянием этого поедания огня и этой электризации, которая возни­кала в его чудовищном желудке, заполнявшем почти всего ихтиозавра — сам ихтиозавр не имел почти ни­чего под своей внешней оболочкой, а был главным об­разом вместилищем чудовищного желудка, — итак, под воздействием указанного влияния ихтиозавр становился все слабее и слабее. Это продолжалось достаточно долго — ведь рыбья природа очень вы­нослива; я недавно говорил о природе человека, но и рыбья природа, в данном случае ихтиозавр, могла, конечно, перенести многое. Но, тем не менее, он мало-по­малу становился все более и более слабым. Состояние слабости проявлялось у него по-разному. Его глаза светились уже не так сильно. Птиц не так сильно влек­ло к нему. И пища доставалась ему все труднее. Все больше и больше возникали у него боли и нарушения в животе. Что же означало все это? Ведь в этом мире все что-нибудь да значит.

Видите ли, в то время как эти ихтиозавры разви­вались на Земле и пожирали огонь, а затем перевари­вали его в своем желудке, сам желудок преображался: он, в конце концов, переставал быть нормальным желудком. И, наконец, дело доходило до того, что все эти ихтиозавры принимали другой облик. Они трансформировали себя.

Современная естественная наука скажет вам толь­ко одно: когда-то были другие животные, и они измени­лись. Это не лучше, чем когда человеку говорят: когда-то Господь Бог спустился вниз, взял кусок земли и слепил из него Адама. Первое утверждение столь же понятно, сколь и второе (то есть ничего не объясняет по существу — примеч. перев.).

Однако то, что я сообщаю вам сейчас, вы можете хорошо понять. Ведь благодаря тому, что ихтиозавры и плезиозавры пожирали драконообразных птиц, весь их внутренний организм трансформировался, и они ста­новились другими животными. Эти изменения происхо­дили также благодаря тому, что Земля вращалась все быстрее и быстрее — еще не так быстро, как в настоя­щее время, но быстрее, чем прежде, когда она была со­всем неповоротливой. Кроме того, из воздуха выпадало все больше и больше веществ, которые были бы вредны для более поздних существ. От этих веществ атмосфе­ра очистилась благодаря самой Земле. Все вещества, содержащие серу, были удалены благодаря самой Зем­ле. Воздух становился все чище и чище, он становился хотя и не таким, как сегодня, но уже значительно чище, чем раньше. Только в более позднем состоянии воздух стал своего рода водяным воздухом, проникнулся во­дяными парами, туманом. До этого, раньше, воздух был чище, так как был горячее. Позднее он охладил­ся и стал страшно затуманенным. Над Землей был сплошной туман, который никогда не прекращался, он не прекращался и под воздействием Солнца. Над Землей постоянно находился слой тумана. Ил тоже постепенно становился плотнее, и начали выкристал­лизовываться более поздние камни. Ил стал плотнее, он еще был. Внизу находилась плотная масса, затем — все более жидкая масса, коричнево-зеленая илистая масса, а сверху был пронизанный туманом воздух.

В этом туманном воздухе появлялись гигантские растения, поистине исполинские растения. Если вы ходите по лесу и видите папоротник (Pteropsida — примеч. перев.), то в настоящее время он весьма мал. Но много-много тысяч лет тому назад тут были гигант­ские похожие на этот папоротник растения, они слабо укоренялись в топкой илистой земле, растения, кото­рые высоко вырастали и образовывали своеобразные леса там, где земной ил становился немного плотнее. Затем, позднее, на Земле развилось состояние, при котором все стало более плотным. Тогда уже были вся­кие камни, они отвердели, но не очень крепко, и бы­ли немного грубее, чем воск; между ними находился повсюду ил, и там вырастали эти исполинские папо­ротники, эти исполинские растения. Там, где внизу было достаточно много камней, возникали такие ко­лоссальные леса с исполинскими деревьями. Затем шло свободное место, а за ним новый лес. С этими ис­полинскими лесами, с этими огромными деревьями, которые возникли в земной природе, ни ихтиозавры, ни плезиозавры ничего поделать не могли. Внизу для плезиозавров было слишком жестко, несмотря на то что и жидкого оставалось еще достаточно; для ихтио­завров это тоже было слишком жестко. Плезиозавры стали еще более грязными; на их чешуе образовыва­лись струпья. Жить они уже больше не могли. Но все эти животные еще навредили себе своей огненной пищей. Если бы вы прошли по этой более поздней земле — но тут слово «поздняя» означает тысячи и тысячи лет, — то выглядела бы она уже совсем иначе. Тут у нас (изображается на доске) были вот такие жи­вотные, от них тоже сохранились остатки, так что мы можем составить представление о том, как эти живот­ные выглядели. Эти животные прежде всего имели чудовищное брюхо и чудовищный желудок, но они име­ли и голову, которая выглядела примерно так, как вы­глядит голова тюленя (Phoca L.), хотя гораздо грубее. Глаза уже стали черноватыми, тогда как глаза преж­них животных светились. Они имели четыре ноги, довольно неуклюжие. Но кроме того, эти «ребятки» были полностью покрыты совсем тонкими волосами, а их ноги были похожи на неуклюжие руки.

Упомянутые животные вели на этой Земле заме­чательную жизнь. Некоторое время они проводили на твердой земле, но глубоко внизу, внутри илистой почвы, и в этом иле они передвигались. Двигалась глав­ным образом их грудь. Они имели огромную грудь, которая была наполовину легкими, наполовину гру­дью. Это было так, как если бы легкие были еще со­всем снаружи. В определенное время они приходили, переваливаясь с боку на бок, а также подплывали к этим лесам и пожирали деревья-папоротники. Сле­довательно, от пожирания огня эти животные пере­шли к пожиранию растений. Здесь были животные (изображается на доске), полностью покрытые своего рода шерстью, волосами, они обладали огромной го­ловой, похожей на неуклюжую голову тюленя. Если бы тогда кто-нибудь отправился на прогулку, то смог бы увидеть это животное, которое обычно находилось внизу, дышало под водой, увидеть, как оно вылезает наружу, располагается на берегу, идет в лес. Там с помощью своей огромной пасти они пожирали так много, что сегодня этой пищи хватило бы далеко не на одну трапезу; они пожрали большую часть этих гигантских лесов. Эти животные, как говорят, сохра­нились до сих пор, их в настоящее время называют морскими коровами, сиренами. (Во времена Штайне­ра сохранились еще отдельные особи морских коров на Командорских островах. В настоящее время они полностью истреблены. Их ближайшими родичами являются американские ламантины — примеч. ред.)

Каким же образом возникли эти животные? Ви­дите ли, они возникли благодаря тому, что прежние животные пожирали воздушных животных. И из-за электрических сил их тела трансформировались. Не прямо из ихтиозавров, которых я описал, но из похожих животных возникли морские коровы, сирены (Sirenia). То, что они пожирали раньше, привело к изменению их внешнего облика. То, что они принимали внутрь себя, становилось их внешним обликом. Эти животные изменились благодаря тому, что они пожирали.

Именно это следует сказать, дополняя сегодняш­нюю науку. Видите ли, раньше на Земле все было гораз­до мягче, чем сегодня; эти животные приобретали форму, которая образовывалась благодаря тому, что они пожирали воздушных животных.

Эти драконообразные птицы, со своей стороны, тоже должны были изменить свою форму, так как в воздухе уже не было веществ, которые были там рань­ше. Они переместились вниз, ближе к земле, и тут постепенно возникли позднейшие птицы.

Но внизу благодаря пожиранию образовывались другие облики. Так, например, из того животного, кото­рое было плезиозавром, возникло животное, которое имело четыре ноги, подобные четырем огромным ко­лоннам (изображается на доске), на них находилось огромное брюхо, неуклюжая голова, похожая на голову сирены (морской коровы — примеч. ред.), и хвост. Это тоже было исполинское животное. Оно было очень большое. Если вы наступите ногой на совсем малень­кого крапивника (Trogladites L.), то он, конечно, будет раздавлен. А это животное могло спокойно наступить на страуса, так велико оно было, и тот был бы просто растоптан. В настоящее время самые крупные живот­ные по отношению к нему представляли бы собой то же, что представляет собой сегодня мышь по отноше­нию к крупным животным. От этого животного тоже сохранились остатки. Оно называется мегатерий.

В соответствии со своей конституцией эти живот­ные двигались медленно, как только и возможно пе­редвигаться на четырех колоннах; питались же они тем, что теперь, после изменений, произошедших в воздухе, залетало к ним в пасть, в огромную пасть, внутри которой еще были крокодильи зубы, хотя и более мелкие. Некоторые животные еще сохранились, еще повсюду ползали такие ящерообразные животные, как крокодилы. Но мегатерии просто давили их насмерть, если проходили. Вот что происходило когда-то!

И только теперь, после того, как все это произош­ло, воздух стал постепенно освобождаться от водного пара — ибо все до этого жило в водяных парах, — на­ступило время, когда Солнце впервые смогло дейст­вовать на землю нормальным образом; ведь раньше солнечные лучи задерживались, поскольку воздух был подобен океану, хотя и очень разжиженному, но он был, тем не менее, подобен океану; солнечные лучи он за­держивал. Так что солнечные лучи стали действовать на землю лишь в более позднее время.

Да, господа, вам надо внутренне рассмотреть всю эту историю. Животные, находящиеся внизу, ихтио­завры, плезиозавры, позднее — морские коровы, сире­ны, мегатерии — были, в сущности, довольно глупыми животными. Ихтиозавры были немного поумнее, но остальные были прямо-таки по-свински глупы. Одна­ко этого нельзя было сказать о тех драконообразных птицах, которые находились наверху. Я уже говорил вам: их ощущения были исключительно тонки. Вы могли бы сказать; мы умные люди, и мы бы не стали залетать в пасть к ихтиозаврам и плезиозаврам. Од­нако я так не думаю. Если бы вы жили в то время и были драконообразной птицей, то и вы бы тоже ко­гда-нибудь залетели. Тем не менее эти птицы облада­ли интеллектом. Эти птицы прежде всего обладали по отношению к Луне и Солнцу исключительно тон­ким ощущением, подобным ощущению наших глаз, эти драконообразные птицы ощущали всем своим телом, особенно своими крыльями, которые — правда, будучи уменьшены — и по сей день остаются органами восприятия у летучих мышей, которые тоже облада­ют исключительной чувствительностью.

Эти животные ощущали Солнце и Луну: Луну они ощущали так, как я уже рассказывал вам. Вокруг себя они создавали своеобразную электромагнитную обо­лочку, которая светилась. Когда же Луна освещала этот пронизанный огнем воздух, этот огненный воз­дух, они, используя свою собственную силу свечения, начинали подобно июньским светлячкам сверкать, блистать и переливаться в воздухе. Причем они чув­ствовали все это. Здесь не надо никакой фантазии, к этому можно подойти вполне научно, можно узнать также и то, что эти животные воспринимали небо, усы­панное звездами иначе, нежели беззвездное небо. Они ощущали звездное небо; в своих крыльях они пережи­вали своего рода блаженство при виде этого звездно­го неба, их крылья тогда покрывались крапинками. Внимательно наблюдая, можно даже сегодня найти доказательства, до известной степени подтверждающие эту историю. Конечно, от этих птиц, которые имели совсем еще мягкое тельце, сохранилось очень мало, и среди окаменелостей их обнаружить почти невозмож­но, но вот оттиски, отпечатки крыльев обнаружить можно. Тот, кому доводилось основательно изучать ока­менелости, в частности, известковые окаменелости, мягкие окаменелости, тот мог бы обнаружить такие отпечатки крыльев. Но для этого надо «немного рас­стегнуть пуговицы в своей голове», не оставаться «за­драенным», как профессор. Итак, если это отпечатки крыльев драконообразных птиц — от самих крыльев, естественно, ничего не осталось, сохранились только оттиски в извести, — тогда на них, при тщательном наблюдении можно обнаружить рисунок, подобный звездам, который отпечатался вместе с крылом. Это и есть следы того воздействия, которое звезды оказы­вали ночью на эти крылья, подобные крыльям лету­чей мыши. Они чувствовали смену дня и ночи.

Теперь мне уже нет необходимости описывать вам многое; вы и так могли бы сказать себе: а ведь вся эта история чертовски похожа на то, что я вам описывал недавно, говоря о печени и почках! То, что человек в настоящее время носит у себя в животе, является своего рода имитацией того, что происходило на Земле в це­лом. Эти драконообразные птицы были своеобразными очами, глазами, которыми обладала сама Земля. Это означает — сегодня я могу сказать вам об этом лишь в качестве завершения лекции, — что вся Земля в целом была некой Рыбой, неким Животным и все те огромные животные, которые жили на Земле, кото­рые перемещались и переваливались повсюду, были подобны белым кровяным тельцам, находящимся в нас. Мы сами еще представляем собой в некотором роде такую Землю. Белые кровяные тельца, впрочем, хотя они и маленькие, по своему облику не так уж непохожи на тех животных; хотя их размеры малы, они выглядят почти так же, как выглядели когда-то те животные. Следовательно, вся Земля была огромнейшей Рыбой, огромнейшим Животным, а те драконообразные пти­цы были теми подвижными очами, с помощью кото­рых Земля заглядывала в солнечное пространство, в космическое пространство и воспринимала его.

Сегодня Земля мертва, но это произошло лишь позднее. Первоначально Земля была живой, такой же живой, как и мы. И то, что я описывал вам как мегатериев, сирен, те морские коровы, плезиозавры, ихтиозавры и так далее, все это выглядело чертовски похоже на то, лишь в сильно увеличенных размерах, что сегодня блуждает в нашем теле как белые кровя­ные тельца. А то, что я описал как драконообразных птиц выглядит чертовски похоже на то, что происхо­дит в наших глазах, только они неподвижны.

Итак, можно сказать: Земля была когда-то одним огромным Животным и в соответствии со своими раз­мерами была неповоротлива, ленива, она медленно вращалась вокруг своей оси в мировом пространстве, но она заглядывала в мировое пространство посредством драконообразных птиц, которые были ее оча­ми, только подвижными; Земля все это созерцала. То, что я вам описывал как пожирание огня и так далее, выглядит чертовски похожим на то, что еще происхо­дит в желудке и в кишечнике. Драконообразные пти­цы опять-таки выглядели чертовски похожими на то, что является противоположностью белым кровяным тельцам, на мозговые клетки, которые простираются вплоть до глаз, как я это вам описывал.

Короче, вы можете понять Землю, если будете рассматривать ее как умершее животное. Земля — это умершее животное. Только тогда, когда Землю оставила ее собственная жизнь, на Земле смогли оби­тать другие существа, к которым, как я в дальнейшем опишу вам, относится и человек.

Это подобно тому, как если бы мы в качестве че­ловека умерли, а наши белые кровяные тельца пре­вратились в самостоятельных существ.

Что и произошло когда-то с этим огромнейшим животным, с Землей. И сегодня мы стоим перед этим гигантским трупом. Вас не должно удивлять, что со­временная геология может исследовать только мерт­вое, она изучает только труп. Современная геология изучает только труп Земли. Наука в целом занята тем, что она изучает только мертвое. Она укладывает труп на стол патологоанатома. Но если человек хочет что-то познать, ему необходимо по-настоящему вер­нуться назад к живому. Земля когда-то была живой, она летела сквозь мировое пространство и, хотя она очень медленно крутилась, как огромное животное, однако могла смотреть вовне с помощью очей, которые она имела повсюду, роль которых выполняли подвиж­ные маленькие драконообразные птицы. С их помо­щью она взирала в мировое пространство.

Это мы продолжим рассматривать дальше в сле­дующий раз. Это очень интересная тема.

ВОСЬМАЯ ЛЕКЦИЯ

Дорнах, 23 сентября 1922 г.

Необходимо, господа, несколько подробнее рас­смотреть те вещи, которые мы обсуждали. В последний раз я имел возможность показать вам, какие замеча­тельные животные населяли когда-то Землю, какой образ жизни вели эти в высшей степени замечательные животные. Также я обратил ваше внимание на то, что вся Земля сама была когда-то одним живым существом.

Видите ли, если мы рассматриваем всех этих жи­вотных когда-то живших на Земле — в последний раз я рассказывал вам об ихтиозаврах и плезиозаврах, о ме­гатериях, о морских коровах, то есть сиренах, — итак, если мы рассмотрим всех этих животных, остатки ко­торых еще и сегодня хранятся в различных музеях, то мы обнаружим, что они имели одно общее свойство, а именно: они снаружи были почти полностью покрыты чешуйчатым панцирем и имели толстые передние ла­пы, лапы с когтями. Так что на таких животных едва ли можно было прокатиться верхом — они были к тому же слишком велики для этого —даже если бы вам удалось стукнуть по ним кузнечным молотом, такое животное не почувствовало бы себя слишком неудобно, посколь­ку все оно было целиком покрыто толстым чешуйчатым панцирем. Сегодня от этих огромных древних живот­ных остались только малютки, совсем крохотные карли­ки — такие как черепахи или крокодилы. Черепахи и крокодилы представляют собой, я бы сказал, уменьшен­ный формат животных, которые когда-то имели колос­сальные размеры. Итак, вы должны себе представить, что эти древние животные имели такие рогообразные, состоящие из различных роговых пластин, покровы.

Нам надо составить себе представление о том, почему эти животные имели такие рогообразные по­кровы. Эту историю нам надо будет изучать с малых лет — не с малых лет человека, а как сама эта исто­рия развивалась с ее малых лет. Представьте себе, что у собаки в каком-то месте рана. Животные обладают замечательным целительным инстинктом. Вам уже при­ходилось видеть, что делает собака, если она где-то поранилась. Если у собаки есть рана, она ее сначала лижет; она пропитывает ее слюной, слюнит. А затем, когда рана пропитана слюной, собака с удовольстви­ем ложится на солнце, дает солнцу светить на рану. Что тут происходит? Поверх раны образуется своеобраз­ная корка. Так что можно сказать: если здесь у соба­ки имеется рана (см. рисунок 14), тогда она смачивает ее слюной, так, чтобы рана покрылась слюной во всей своей поверхности. Затем она выставляет рану на Солн­це, и Солнце делает из того, что тут натворила собака своей слюной, твердую корку, под которой происхо­дит заживление. Собака обладает в высшей степени замечательным целительным инстинктом. На основе своего инстинкта она поступает правильно.

Рисунок 14

Теперь мы можем несколько расширить рассмат­ривавшееся нами. Мы можем рассмотреть другое заме­чательное явление, которое приведет нас к тому, что мы научимся понимать нечто такое, как вышеописан­ное заживление раны. Вы знаете, что мы вдыхаем воз­дух. Когда мы вдыхаем воздух, то внутрь нас поступает кислород. Кислород распространяется в нашем теле.

И только если кислород распространяется в нашем теле, мы можем жить. Мы бы сразу задохнулись, если бы не могли получить кислорода. Но что мы делаем для этого? Мы не очень склонны благодарить воздух за тот кислород, который он нам дает. Мы, в сущно­сти, оказываемся существами очень неблагодарными по отношению к воздуху, поскольку мы связываем в нас самих этот кислород с углеродом и выделяем наружу углекислоту, которую мы выдыхаем. Это, в сущности, весьма неблагодарно по отношению к окружающей сре­де, ведь мы тем самым постоянно отравляем воздух. Если кто-либо окажется в атмосфере углекислоты (или точнее углекислого газа, так как углекислота распада­ется на углекислый газ и воду — примеч. перев.), то он задохнется. Тем, что как выдох образуется в наших внутренних органах из прекрасного, хорошего возду­ха, мы отравляем окружающую нас среду. Мы посто­янно распространяем вокруг себя воздух, насыщенный углекислотой, в которой ни одно существо — не толь­ко человек, но и ни одно живое существо типа живот­ного — жить не может. Следовательно, вы видите, что животная жизнь состоит, в сущности, в том, что жи­вотное постоянно втягивает в себя из окружающей среды то, что ему необходимо для жизни, а возвра­щает в окружающую среду смертельное вещество. В этом состоит животная жизнь.

Но на нынешней Земле дело с этой животной жиз­нью скоро стало бы совсем плохо, если бы все сущест­ва вели себя так недостойно, как люди и животные. Ведь и люди, и животные отравляют воздух. И если бы все существа вели себя так непорядочно, как лю­ди и звери, то на нашей Земле уже давно невозможно было бы жить. Тогда наша Земля превратилась бы в огромное кладбище. Но, на счастье, растения не ведут себя столь непорядочно. Они делают прямо противо­положное. Ибо как мы всасываем кислород и отравляем тем самым воздух вокруг себя, так растения всасывают углекислый газ, углекислоту, удерживают углерод и отдают кислород. Так что, в сущности, исключи­тельно благодаря тому, что на Земле есть растения, и именно леса, жизнь может поддерживаться на Земле. Если бы на Земле не было никаких лесов или если бы большие сообщества людей вырубили эти леса — что они, частично, уже сделали, — жизнь на Земле стала бы гораздо более нездоровой. Дело обстоит именно так, что леса на Земле нам просто необходимы. Если мы ценим только древесину, то мы, постепенно выру­бая леса, делаем жизнь на Земле невозможной. Мы, следовательно, можем сказать: на Земле заведено так, что и люди, и животные поступают, в сущности, не­порядочно, поскольку они все отравляют, тогда как растения, леса, снова приводят все в порядок.

Видите ли, господа, так дело обстоит на Земле сейчас, но так на Земле было не всегда. Нам должно быть совершенно ясно, что Земля изменилась, она была совершенно иной в то время, о котором я гово­рил с вами в последнюю среду; вы это поняли. Ведь если вы идете сегодня на прогулку, то вы не встрети­те там наверху в Кэмпене ихтиозавра, как это могло произойти когда-то. Теперь такого больше не бывает. Но Земля постоянно изменяется и в будущем будет выглядеть совершенно иначе, нежели выглядит те­перь. Но что же можем мы усмотреть из всего, чему сейчас научились? Мы можем сказать: то, что находится внутри человека, то, что он может произвести из се­бя, не может его поддерживать. Он должен получать нечто другое; в настоящее время на Земле, чтобы вы­жить, он должен получать то, что дают ему растения. Используя все, что находится внутри нас, мы жить не можем, оно нас разрушает.

Так что вы можете с полной ясностью представить себе следующее: то, что оказывается полезным, буду­чи внутри человека, действует на нас разрушительно, если поступает извне. Тут, внутри нашего организма дело пошло бы совсем плохо, если бы там было слиш­ком много кислорода. Однако нам необходимо, чтобы этот кислород постоянно поступал извне.

Следовательно, то, что вредно внутри, оказывает­ся полезным, если оно поступает извне. Что полезно внутри, то становится вредным, если поступает извне. Видите ли, господа, очень важно, чтобы понимали; то, что полезно, будучи внутри организма, является вредным, если поступает извне, и то, что вредно, на­ходясь внутри организма, оказывается полезным, если поступает извне. Это настолько важно, что если чело­век этого не понимает, он вообще ничего не поймет.

Мы можем сказать: о жизни в современную эпоху мы знаем теперь, что в нас должно поступать извне нечто совершенно иное, нежели то, что находится внут­ри нашего собственного организма. Нечто совершен­но иное должно поступать извне.

А теперь, после того, как мы приобрели пару поня­тий о современности, давайте вернемся в ил древности. Снова вернемся назад, с помощью фантазии перене­семся в то время, когда всюду по Земле разгуливали ихтиозавры, то перемещаясь пешком, то вплавь, когда плезиозавры выбирались на сушу. Но это было время, которому предшествовало другое. Как же обстояло дело на Земле в то древнее время, до того, как появились ихтиозавры и плезиозавры?

Да, господа, судя по ископаемым остаткам, кото­рые у нас сохранились от этих совсем древних времен, животные, которые тогда существовали были еще бо­лее примитивны, неуклюжи, чем поздние. Вы знаете, что этот плезиозавр, — а вы ведь можете посмотреть на него, если вы посетите какой-нибудь музей, вы увидите его огромные размеры, его тяжелый чешуй­чатый панцирь, тяжелый, как вооружение средневе­кового рыцаря, двигаться в котором было малоприятно, его огромные неуклюжие ноги, — итак, этот плезио­завр был страшно неуклюжим, неловким существом.

Вы знаете, что «ребят», легких на подъем тогда вооб­ще не было. Но эти неуклюжие существа все же име­ли хотя бы ноги, которые были похожи на ласты, они могли с их помощью плавать, даже могли с их помо­щью взобраться на что-нибудь. Во всяком случае я мо­гу назвать это время в некотором роде современным. Но вот животные, существовавшие еще раньше, до этих неуклюжих ихтиозавров, плезиозавров, мегате­рий, животные, которые существовали еще раньше, они были гораздо более примитивными, неловкими, ведь у них, в сущности, не было ничего другого, кро­ме мягкого тела, в котором было объединено все, что возможно; спереди было нечто, похожее на голову, сзади довольно длинный хвост, а поверх этого огром­ный-огромный чешуйчатый панцирь.

Если вам уже приходилось видеть, например, устрицу, то вы можете себе представить, что устри­ца — совсем маленькое карликовое животное. Внут­ри у нее совершенно слизеобразное тело, а сверху вокруг — оболочка, скорлупа. Если эту скорлупу вы представите себе несколько иначе, как панцирь у че­репахи, а внутри такое же мягкое как у устрицы тело, тогда вы получите примерно то животное, которое когда-то было на Земле, перед тем, как на этой Земле появились ихтиозавры и плезиозавры.

Земля тогда была совсем густой, намного гуще, чем молоко. Все, что сегодня находится снаружи в ка­честве горных образований, было растворено. Все бы­ло подобно совсем сгустившейся жидкости. И внутри этого густого соуса — вся Земля в мировом простран­стве была сильно сгущенным соусом — плавали такие исполинские устрицы. По сравнению с ними вся наша столярная мастерская показалась бы карликом. Были даже такие огромные устрицы, что если бы можно бы­ло очертить их по спине, то там со всеми удобствами разместилась бы, например, современная Франция. Древнейшие из этих животных имели колоссальную величину, тогда и Земля еще была колоссальных размеров. Следовательно, когда-то были огромные животные, которые состояли, в сущности, лишь из одной слизистой массы и могли двигаться только так, как двигаются устрицы, только устрицы должны нахо­диться в гораздо более жидкой воде. Эти слизеобразные животные, которые имели огромный черепаший панцирь, плавали внутри этой сгустившейся Земли. Вы, следовательно, видите, что Земля была похо­жа на то, что сегодня вы можете представить себе в виде очень густого супа с клецками внутри. Но эти клецки вы должны представлять такими, что, с од­ной стороны, они были совсем плотными, так что вы могли бы поломать себе зубы, если бы захотели раскусить эту «клецку», а с другой стороны — совсем мягкими. Вы могли бы снять с этой «клецки» одну ее сторону; тогда вы отделили бы что-то вроде шляпы. А все остальное что было совсем мягким, все могли бы съесть. Оно было у этих животных гораздо мягче, чем та среда, в которой они плавали, эта сгустившаяся Земля. Поэтому у тех животных было то, что сегодня сохранилось лишь у некоторых совсем маленьких жи­вотных. Вы видели, как ползут улитки. Когда улитка ползет, то вы можете проследить след, который она оставляет. Он наполнен слизью, это вам уже прихо­дилось видеть, такую слизь улитка оставляет после себя. Эта слизь сегодня высыхает на Солнце. Сегодня она не играет никакой роли. Но представьте себе, в древности, когда Земля еще не была такой твердой, эти животные тоже оставляли позади себя эту слизь в густом земном «супе», и она перемешивалась с этим густым земным «супом». Так что эти животные были очень полезны в густом земном «супе».

Сегодня, если идешь по дороге во время дождя, можно обнаружить совсем маленькие следы. Особен­но здесь, у Гётеанума вы можете их заметить: их ос­тавляют дождевые черви, ползающие снаружи. Вы видели, как особенно в дождливый период повсюду выползают дождевые черви. Где находятся эти дожде­вые черви в другое время? В другое время они обычно находятся в земле, они ползают под землей, проде­лывают там норы, по которым они ползают. Видите ли, если бы этих дождевых червей не было, наши поля были бы гораздо менее плодородны. То, что до­ждевые черви выпускают, выделяют в почву, делает пахотную землю более плодородной. Не надо думать, что в природе существует что-то ненужное.

Так обстояло дело и с теми гигантскими устри­цами в древнее время. Они постоянно выделяли в земной «суп» то, что выдавливалось из них как слизь. Тем самым они все снова и снова освежали этот зем­ной «суп», все снова оживляли его.

Впрочем, эта история развивалась так: в настоя­щее время в земле — ведь земля и сейчас смешивает­ся с тем, что выделяют улитки и дождевые черви, — в настоящее время все это в земле отмирает. Можно с успехом использовать то, что в качестве своих навоз­ных выделений дождевые черви вносят в пашню; в известном смысле хорошо использовано может быть даже то, что как свои навозные выделения предостав­ляют улитки. Не только на пашне, но и на лугах очень и очень хорошим удобрением может служить то, что в качестве слизи оставляют на земле улитки. Но то, что таким образом вносится в землю нынешними жи­вотными, лишено жизни, не становится живым.

Однако в те времена, о которых я говорю, когда эти гигантские устрицы откладывали продукты своих выделений в земной «суп», это было нечто поистине замечательное — в настоящее время еще происходит нечто подобное. Процесс оплодотворения у некото­рых низших животных, а иногда и у более высокораз­витых животных, происходит не так, как происходит он у высших животных и человека. Оплодотворение у некоторых, скажем, рыбообразных, у амфибий или черепаховых осуществляется так, что откладываются яйца, они откладываются где-нибудь, так что лежит целая куча яиц, там, где их отложила самка. Самец же просто орошает их своей семенной жидкостью, это происходит вне самки; таким образом, яйца стано­вятся оплодотворенными, находясь вне самки. Это происходит и сейчас. Так что можно сказать: самка откладывает где-нибудь свои яйца и уходит. Самец находит эти яйца, оплодотворяет их и тоже уходит. Происходит наружное оплодотворение. Однако оно может оказаться несостоявшимся, и ничего не выйдет из яиц, если на эти оплодотворенные яйца не будет све­тить Солнце. Если Солнце не светит на них, то из них ничего не выйдет, тогда они погибнут. Если же Солн­це освещает эти оплодотворенные яйца, то из них поя­вятся новые животные. Это происходит и сегодня.

В то время, когда гигантские устрицы плавали в земном «супе», слизь, поступающая в Землю, действо­вала так, что из самой Земли все снова и снова возни­кали новые гигантские животные. Старые животные умирали, но из самой Земли возникали все новые животные. Сама Земля постоянно порождала таких в высшей степени неуклюжих, но огромных по раз­мерам животных. Сама Земля оплодотворялась тем, что выделяли эти животные. Вы можете представить себе это так: когда-то земная жизнь состояла в том, что вся Земля в целом была живым существом. Но жизнь эта должна была поддерживаться тем, что тут, наверху, эти животные выделяли в качестве слизи. Если бы этот густой «земной суп» оставался сам по себе, то и эти более плотные животные скоро вымер­ли бы. Но благодаря их выделениям жизнь Земли постоянно поддерживалась, сохранялась, и Земля постоянно производила из себя таких существ. Они, в свою очередь, оплодотворяли Землю, и она полу­чала способность снова выращивать из себя самой таких животных.

Но названные животные не могли бы выделять эту слизь, если бы не существовало при этом нечто другое. Видите ли, Земля представляла собой страш­но густой «суп», однако я говорил вам: слизь у этих животных была гораздо жиже, чем этот земной «суп», значительно жиже. Отчего же получалось так, что эти животные могли иметь такую жидкую слизь? Пред­ставляется невозможным, чтобы животные могли иметь слизь более жидкую, чем Земля в целом. Земля тоже была тогда своего рода кашей, слизью, но чрезвычай­но плотной; однако постоянно возникали эти жидкие клубки слизи. Почему они возникали?

Видите ли, господа, если вы возьмете стакан во­ды, в которой растворена соль, то может произойти так, что соль выпадет вниз в осадок. Соль сосредоточит­ся внизу на дне как осадок; но от этого вода станет жиже, станет менее плотной. Только пока соль была растворена, вода была плотной. Теперь вода стала бо­лее жидкой, поскольку соль находится вне ее. Следова­тельно, позднее вы имеете более жидкую воду вверху, и более плотную, соленую, внизу. А если сейчас я про­делаю такую вещь; я переверну этот стакан — не правда ли, если бы я это сделал, то вся соленая вода просто вылилась бы оттуда и ничего бы не получилось. Но вот у этих древних животных это получалось, они мог­ли переворачиваться. У этих древних зверюшек было так: тут находилась загустевшая земля, тут нечто обра­зовывалось. Сверху находился чешуйчатый панцирь, а дальше, снизу — слизь. Что же представлял собой этот чешуйчатый панцирь? Он был ничем иным, как тем, что выделялось из окружающей земной массы. Точно так же, как соль из воды выпадает вниз, так и эта сгустившаяся, совсем плотная масса, которая, собственно, и образовывала такой, подобный черепашь­ему, чешуйчатый панцирь, тоже выделялась, но не вниз, а вверх, так что внизу оставалась более жидкая фракция. Затем это подобие перевернутого стакана — или голова — могло высунуться из воды. Только соль при этом оказывалась сверху.

Что же затем происходило с этой солью? Вернем­ся теперь назад, господа, к тому, что делает собака, если у нее есть рана. Если у собаки есть рана, она ее зализывает. Затем она выставляет ее на Солнце; ра­на тогда уплотняется, а то, что находилось в ране, по­гибает. В противном случае появились бы бактерии, рана стала бы увеличиваться, и собаке пришел бы ко­нец. Видите ли, тут образуется корочка, струпья, из того, что находилось внутри. Слизь, которую собака наносит на рану, это нечто, происходящее изнутри; если на нее сверху светит Солнце, то благодаря жару слизь уплотняется.

Точно так же было и у этих животных в древности. Солнце светило сверху на этот земной «суп», и вслед­ствие того, что Солнце светило на него, в отдельных местах возникали такие уплотнившиеся утолщения, которые возникают у собаки на ране. Это были обо­лочки, скорлупы. А под ними, поскольку возникало уп­лотнение, оставалась более жидкая слизистая масса. Вот так и возникали эти гигантские устрицы. Но эти гигантские устрицы не могли бы образоваться, если бы не светило Солнце. Иначе это было бы невозмож­но. Итак, теперь перед нами нечто достойное внима­ния; тут мы имеем Землю — я хочу сейчас нарисовать ее совсем маленькой — на Землю днем светит Солнце, и Солнце выбирает, вытягивает из Земли наружу эти гигантские устрицы. Мы могли бы, следовательно, сказать: было время, когда Земля была неким густым супом, и вследствие того, что она снаружи освещалась Солнцем, образовывались такие животные.

Однако в этом случае оказывалась бы ненужной спо­собность Земли оплодотворяться с помощью той слизи, которую оставляли позади себя животные, плавая по земному «супу». Эта способность была бы бесполезной. Следовательно, должны были существовать еще иные свойства во внутреннем организме Земли. Она должна была быть подобна яйцу. Только в таком качестве она могла быть оплодотворенной. Разве это непонят­но? Земля когда-то должна была быть как яйцо. Толь­ко в этом случае она могла стать оплодотворяемой.

Тут нам следовало бы рассмотреть, что должно происходить с таким яйцом, чтобы оно могло быть оплодотворено. Мы подошли к такому состоянию Зем­ли, когда она представляла собой нечто вроде густого земного «супа». Существа, которые могли ее оплодо­творять, были — можно так выразиться — существа­ми мужского пола, их мы уже смогли бы обнаружить в это древнейшее время. Но то, что Земля должна бы­ла быть единым женским Существом, — это нам еще предстоит обосновать, мы должны теперь подойти к этому. Мы должны подойти к тому, каким образом Земля могла быть когда-то исполинским яйцом.

Видите ли, господа, если имеют намерение подой­ти к чему-то подобному, это равносильно тому, что хотят исследовать мир, пусть даже немного. Тут я должен обратить ваше внимание, пусть несколько комическим образом, на совсем иную область, обратить ваше вни­мание на нечто, существующее по сей день, хотя в столь, так сказать, разжиженном состоянии, что многие лю­ди даже не доводят всего этого до своего сознания. Действительно, ведь не только из любви к таинствен­ности поэты отправляют влюбленных на прогулку под Луной, в лунное сияние, если хотят описать за­вязку любовного романа или речи влюбленных. Лун­ный свет имеет в себе нечто, чрезвычайным образом возбуждающее фантазию человека.

Вы можете подумать, что это не имеет никакого отношения к теме; однако это все же имеет к ней отношение. Лунный свет возбуждает фантазию у че­ловека. Видите ли, само по себе замечательно, что лунный свет вызывает у человека прилив фантазии. Люди, посвятившие себя современной науке, в порыве гениальности делают иногда очень изящные, очень милые открытия. Некоторое время назад был в Париже один ученый, который говорил так: все ле­карства, которыми снабжает нас медицина, приносят человеку очень мало, и — поистине замечательно, что ученый из Парижа додумался до этого — если чело­век хочет быть здоровым, он мог бы делать нечто иное; вы будете удивлены, господа: парижский ученый со­ветовал людям как можно больше читать «Фауста» Гёте, от этого они могут стать гораздо здоровее, чем принимая разные штучки, возбуждающие только рас­судок, — ведь «Фауст» Гёте возбуждает фантазию, а фантазия делает человека здоровее. Даже ученый-ма­териалист, читая «Фауста», нашел это чтение здоровым, поскольку оно возбуждает фантазию. Он сказал: совре­менные люди так умны, они напрягают только рассудок, а рассудок делает людей больными. Но если бы люди стали читать «Фауста», если бы они вживались во все образы «Фауста», они стали бы гораздо здоровее.

Следовательно, ученый хотел, чтобы люди немно­го проникались здоровыми силами роста. Человеку нужно хоть немного проникаться этими здоровыми силами роста! Вот видите, это был один из моментов просветления, которых у современной науки так ма­ло. Это был один из тех здоровых моментов, которые изредка переживает современная наука. Это настоль­ко здорово, что даже улучшает пищеварение. Это дей­ствительно правда: пищеварение у человека будет лучше, если он изучает гётевского «Фауста», а не все эти научные труды. От них портится желудок. А с гётевским «Фаустом» желудок становится все здоровее и здоровее; так же и другие органы. Почему это про­исходит? Потому, что гётевского «Фауста» породила фантазия, а не рассудок.

Представьте себе, что когда Луна приводит чело­века в возбуждение, возбуждается именно фантазия. Следовательно, благодаря Луне в человеке возбуждаются непосредственно силы роста. Хотя сегодня это происходит в незначительных масштабах. Не правда ли, человек чувствует себя внутренне согретым, он чувствует внутреннее возбуждение своих сил роста, если он гуляет при Луне. Это правда. Но на это не об­ращают внимания.

Тем не менее, Луна связана со всем тем, что имеет значение для жизни человека. Я могу сообщить вам один маленький факт, который весьма наглядно пока­зывает, как Луна связана с жизнью. Если в настоящее время обращают внимание на вещи, которые люди когда-то знали — вспомните, например, что я вам го­ворил здесь о двуликой голове римского Януса, — то приходят к убеждению, что раньше люди знали боль­ше; хотя они и не были такими «умными», они знали больше. Сегодня, когда рассудочность человека погу­била все, что было известно людям раньше, обычно говорят: ребенок вынашивается в течение девяти меся­цев. Однако медики, которые благодаря сохранению у них латинского языка, сохраняют и некоторые старые представления — современные врачи не хотят ниче­го больше знать об этом, но, тем не менее, эти старые представления еще сохраняются; медики говорят: ребенок вынашивается в течение десяти месяцев. От­чего такое разногласие, господа? Если вы посчитаете: один лунный месяц составляет примерно 28 дней; де­сять раз по 28 даст 280 дней. Один месяц, как мы его имеем сегодня, составляет 30 дней, и если вы умножи­те это число на девять, то вы получите примерно одно и то же: 270 дней. Это значит: девять месяцев, исчисле­ние, которым мы пользуемся сегодня, соответствуют десяти лунным месяцам. Это примерно то же самое время. Если речь шла о сроках вынашивания ребенка, то раньше считали по лунным месяцам.

Откуда это пошло, господа? Тогда еще знали, что формирование ребенка в теле матери связано с Луной. Оно связано с Луной. Это было известно когда-то, а в настоящее время можно вновь констатировать на ос­нове антропософских исследований, что Луна — это то, что действует на человека для того, чтобы ребенок вообще мог развиться как живое существо.

Однако эта Луна действует только на женские су­щества как в человеческом, так и в животном царствах, ибо именно они к этому предназначены. На Землю Луна сегодня больше не действует. Сегодня она больше не производит тут яиц. И все же если этот предмет изучать основательно, приходишь к тому, что если мы совершаем прогулку при Луне, то не только фантазия в точном смысле этого слова возбуждается при этом, но благодаря этому наши силы роста и мы сами внут­ренне приходим в движение. Луна действует в нас особенно оживляюще, но в человеческом женском ор­ганизме или в теле самки животного, ее действие так сильно, что оно наделяет силами роста ребенка, или звериного детеныша.

Да, Луна, как вы видите, которая светит вниз с неба, не вызывает того, чтобы сама Земля могла рас­ти, поскольку Земля в настоящее время во многом слишком сильно отмерла. Следовательно, та Земля, которая когда-то могла быть оплодотворяемой, была гораздо более живой.

Теперь вспомните, что я говорил вам: то, что на­ходится внутри человека, становится вредным, если приходит извне. Итак, Луна, которая светит сегодня вниз на Землю, не может больше вызвать никакой жиз­ни. Почему? Потому что ее свет приходит извне, точно так же, как если бы воздух, который мы сами выпусти­ли из себя, стал приходить извне. В этом случае он не мог бы нас внутренне оживлять. Следовательно, Луна в настоящее время не может сверху ничего поделать с Землей. В настоящее время Луна может еще нечто сде­лать лишь в теле человека или в теле животного, так как оно защищено (от вышеуказанного вредного при­ходящего извне влияния Луны — примеч. перев.).

Но где же должна была находиться Луна, чтобы саму Землю делать живым существом? Находясь вне Земли, она не может сделать ее живым существом. Для этого она должна была находиться внутри самой Зем­ли! Точно так же, как углекислота, находясь снаружи, не может больше оживлять нас, но должна быть внут­ри, должна, находясь внутри, оживлять самое себя, так и лунный свет когда-то должен был находится не снаружи, а внутри Земли.

Итак, представьте себе, господа: в то время, когда все эти животные были здесь, Луна вообще не нахо­дилась вне Земли, она находилась внутри и была рас­творена в этом сгущенном «супе». Она вообще еще не имела границ, но была внутри; она находилась внут­ри в качестве более плотного шара. Тогда она могла всю Землю сделать яйцом. Приходишь к тому, что Луна, которая сегодня все еще возбуждает фантазию и воздействует на оплодотворенное женское тело, Лу­на, находящаяся в настоящее время наверху, на небе, когда-то находилась внутри Земли.

Но затем она должна была выйти наружу. Види­те, господа, тут мы подходим к необыкновенно важ­ному моменту в земном развити: Луна, находящаяся в настоящее время всегда снаружи, была когда-то, в прошлом, внутри Земли. Земля извергла ее. И сего­дня она вращается снаружи.

Если мы изучаем земное тело в целом, то обнару­живаем нечто замечательное. Изучая тело Земли, мы находим, что оно представляет собой воду, внутри ко­торой плавают континенты, массивы суши, как когда-то плавали исполинские животные. Европа, Азия, Африка плавают в воде, как когда-то исполинские жи­вотные плавали в земном «супе», в густом земном «су­пе». И если мы изучаем, как все это выглядит — вы знаете, что все это выглядит неодинаково, — тогда еще и сегодня можно увидеть по впадине на Земле и по разрыву между континентами, что Луна когда-то вылетела оттуда, где сегодня находится Тихий океан. Луна была когда-то внутри Земли, она вылетела нару­жу. И только там, снаружи, она затвердела.

Теперь давайте посмотрим назад, на древнее со­стояние Земли. Тогда Земля еще имела Луну внутри своего тела. Луна посредством своей субстанции дела­ла Землю матерью, а отеческая субстанция создавалась благодаря Солнцу, поскольку Солнце постоянно поро­ждало такие клубки слизи, которые оно извне облекало плотным роговым покровом. Этому способствовали солнечные излучения. Эти плавающие комки слизи постоянно оплодотворяли то, что находилось внизу в земном «супе» и поддерживало жизнь благодаря Луне. Земля была огромнейшим яйцом и благодаря воздей­ствиям Солнца, постоянно оплодотворялась.

Если бы, господа, эта история так и продолжалась, то на Земле наступило бы очень неуютное состояние. Луна бы вылетела наружу, Земля же стала бы бесплод­ной и, в конце концов, полностью умерла. Что могло послужить тому причиной? Вследствие вылета, выхо­да Луны, Земля умерла, однако кое-что из того, что в древности было оплодотворяемо — я подразумеваю здесь древнюю способность к оплодотворению, — со­хранилось в материнском теле как животного, так и человека. Прежде вообще не существовало процесса рождения в той его форме, которая существует сейчас. Точно так же, как в случае приготовления нового ка­равая хлеба берут немного старой закваски, старых дрожжей и добавляют в тесто, так кое-что из той древ­ней субстанции, взятой у Луны, осталось в женском теле, и эта субстанция может быть оплодотворена. То, что тут внутренне оплодотворяется, становится внут­ри яйцом, которое есть лишь отображение древней Земли-Яйца. Так что это не чудо, что при возникнове­нии ребенка подспудно еще витает призрак этой древ­ней лунной истории, и даже сроки, в течение которых ребенок вынашивается, определяются в соответствии с Луной. Ведь не правда ли, боярский сын должен жить в соответствии с тем наследством, которое оста­вил ему отец (то есть яблоко от яблони недалеко па­дает — примеч. перев.). Так же должно обстоять дело и с оплодотворенным яйцом, которое происходит от древнего лунного «супа». Оно и сегодня находится под управлением Луны, ибо от нее оно унаследовано.

Вообще, в древности о таких вещах знали гораз­до больше. Я вам еще как-нибудь сообщу, почему это было. В древние времена об этих вещах знали гораз­до больше, тогда говорили: sol, Солнце — мужского рода. Именно оно создает мужское начало, мужской род. Так было еще в латинском языке. Sol, Солнце — мужского рода. Тогда как Луна — женственна, и в латинском языке это слово женского рода. Sol, сол­нечное начало, оплодотворяет Луну, женственное. В немецком же языке все наоборот: тут слово Солн­це — женского рода, а слово Луна — мужского, в то время как на самом деле Солнце отображает мужское начало, а Луна — женское. Так все это оказалось пе­ревернутым. Если мы хотим говорить правильно, мы должны говорить по-немецки о Солнце, используя мужской род, а о Луне — женский.

Однако уже древние латиняне шутили на этот счет и говорили — это не более чем шутка, которой я хочу завершить сегодняшнее рассмотрение; я хотел дать вам лишь немногое из того, что впоследствии мы более подробно и ясно рассмотрим, — итак, древ­ние латиняне говорили вот что: сначала мы имеем вот такую Луну (см. рисунок 15), затем Луна полнеет, становится вот такой, и затем становится полной.

Рисунок 15

Затем она снова убывает, становится вот такой. Види­те ли, если мы возьмем соответствующие слова из роман­ских языков, например из французского, то тогда мы можем здесь поставить букву С (см. рисунок 15, убываю­щий лунный серп), а здесь (возрастающий лунный серп, первая четверть) — написать D; тогда буква С, croitre, будет означать «растет». Но ведь в таком случае Луна как раз не растет, а убывает, если она делает С! Напротив, decroitre означает убывать, но Луна тут растет. Так что если мы посмотрим вверх, на небо, Лу­на говорит нам «я расту», когда она убывает и наобо­рот. Отсюда возникла поговорка: Луна обманчива. Она обманывает.

Тут есть, однако, и более глубокое значение. Лю­ди постоянно стесняются говорить о лунном начале, поскольку лунное начало связано с возникновением человека. Это всегда было запретной темой. И люди вообще потеряли возможность говорить о лунном начале правильным образом. Луна также и по этой причине стала обманщицей. Если на нее смотрят лю­ди, она уже не скажет им о том, с чем она связана. Врачи постепенно отвыкали говорить о том, что ре­бенок остается в теле матери десять лунных месяцев, и говорили о девяти солнечных месяцах, которые со­ставляли примерно то же самое время. Однако дейст­вительную роль играют десять лунных месяцев, а не девять солнечных. Это связано с Луной — и происхо­дит оттого, что когда-то Земля в своей утробе, в себе носила Луну; сама Земля родила Луну и выбросила ее в мировое пространство.

Теперь подумайте, господа: ведь, в сущности, я не рассказываю вам ничего иного, кроме того, что рас­скажет вам кто-то другой, говоря о мировой туманно­сти, о том тумане, из которого выделилась Земля, а из Земли, в свою очередь, вышла Луна. Но ведь все это мыслится механически! Все это от материализма! Из тумана, как бы много его не разливалось, никогда не получится что-то живое. Но то, о чем я рассказал вам, это не просто древняя туманность, древний пар. Можно ведь много нагнать в котел всяческого тумана, а потом что-то выделять из него, но то, о чем я расска­зываю вам, возвращает вас к реальности. Это реаль­ность, а не тот туман, из которого должны были вы­делиться Юпитер и Земля; и когда Земля появилась одновременно с Юпитером, она выбросила Луну. Но настоящая Луна связана со всеми процессами роста, а также с размерами человека, как сказано: Земля когда-то имела в себе свою собственную воспроизводящую силу, была материнской Землей и оплодотворялась солнечным светом и теми животными, которые нахо­дились поверх нее со своей скорлупой. Лунная сила в Земле оплодотворялась посредством солнечного све­та. Вы видите, как мы постепенно уходим от Земли в космическое пространство.

Конечно, от вас потребовалось некоторое напря­жение внимания, но мы, как вы видите, изучаем нечто вполне реальное!

ДЕВЯТАЯ ЛЕКЦИЯ

Дорнах, 27 сентября 1922 г.

В последний раз я говорил вам о том, как Луна вылетела из Земли наружу и как это вообще связано с жизнью на Земле. Я могу себе представить, как много вопросов у вас возникло. Мы можем заняться ими в бли­жайшую субботу. Обдумайте к тому времени некоторые из них. Но сегодня я должен продолжить изложение. И, может быть вы сможете задать некоторые из вопросов.

Мы говорили: пока Луна находилась внутри Земли, то, что можно было бы назвать воспроизводительной силой живых существ, животных, было организовано совершенно иначе, чем после того, как Луна вылетела наружу. Я говорил вам, что пока Луна еще была в Зем­ле, она придавала Земле силы, являющиеся в неко­тором смысле материнскими, женскими. Так что мы можем представить следующее: было время, когда Лу­на еще находилась внутри Земли. Я хочу схематично изобразить вам, как это было.

Рисунок 16

Когда Луна еще была внутри Земли, она находи­лась не в середине, но была несколько сдвинута к краю (см. рисунок 16, слева). Если сегодня вы посмотрите на

Землю, то вы заметите, что с одной стороны, ближе к той части, где находится Австралия, на Земле больше воды, тогда как на той стороне, где находится Европа и Азия, больше суши. Вода и суша неравномерно рас­пределяются по Земле; Земля такова, что с одной ее стороны находится главным образом суша, а с другой стороны — главным образом вода. Вещество распола­гается на Земле неравномерно (см. рисунок 16, справа). Так же неравномерно распределялось оно и тогда, когда Луна еще была в составе Земли. Луна была смещена в сторону, где Земля вообще имела тен­денцию быть тяжелее (т. е. куда был смещен центр тяжести Земли — примеч. перев.). Конечно, если там находилось твердое вещество, она была там тяжелее. Я должен, следовательно, нарисовать все это, очер­тив там белый круг.

Но вы должны представлять себе, что оплодотворе­ние тогда происходило так, что находящаяся в Земле Луна давала исполинским животным силы, благода­ря которым они обеспечивались в некотором смысле воспроизводящей материей. Нельзя сказать, что уже тогда животные клали настоящие яйца. Эти гигант­ские устрицы представляли собой, в сущности, только некую слизистую массу, и они отделяли от себя толь­ко кусочек. Так что описанные мною в прошлый раз гигантские устрицы, которые первоначально могли быть такой же величины, как вся Франция, имели мощную скорлупу, по которой можно было бы про­гуливаться, и слизистую массу, более слизистую по сравнению с тем, что находилось внутри Земли. На эту слизистую массу воздействовали лунные силы, и тогда кусок слизистой массы отделялся. После этого он и дальше плавал по Земле. А когда поверхность снова освещало Солнце — это я вам наглядно объяс­нял на примере с собакой, — то образовывалась «яич­ная скорлупа», корка: из-за образования этой яичной скорлупы слизистая масса устрицы получала тенденцию отделить от себя кусочек, и тогда могло возник­нуть новое животное. Так женские силы приходили от Луны, которая находилась в Земле, а мужские си­лы приходили от Солнца, которое извне светило на Землю. Таким образом, господа, я тут описываю вам вполне определенную эпоху, то время, когда Луна еще находилась внутри Земли.

Рисунок 17

Вы должны были представить следующее. В на­стоящее время, когда Луна находится снаружи, вне Земли, она действует совсем иначе. Вам известно, что углекислота, находящаяся внутри человека — об этом я говорил вам в последний раз, — действует совсем иначе, нежели когда находится снаружи, где она ядо­вита. Если вы вспомните о размножении животных сегодня, то вы должны сказать: животным необходи­мо сначала снести яйца и только тогда эти яйца долж­ны каким-либо образом оплодотворяться. Итак, то, что раньше давала Луна, когда она находилась внут­ри Земли, животные теперь имеют в себе. Животные имеют в себе эти лунные силы.

Но и находясь снаружи, Луна тоже еще дает силы. В последний раз я говорил вам; даже поэтам извест­но о том, что Луна дает Земле силы. Но это как раз та­кие силы, благодаря которым возбуждается фантазия, посредством которых человек становится внутренне более живым. Это силы, которые больше не действу­ют на воспроизведение, они излучаются извне, они больше не могут способствовать воспроизведению.

Вы должны представить, то, что Луна могла да­вать Земле, находясь внутри нее — силы воспроизве­дения, силы размножения, — было усвоено животными, будучи получено ими в качестве наследственности, эти силы воспроизводятся теперь, передаваясь от одного животного к другому. Следовательно, если вы иссле­дуете яйца, снесенное животными, то вы должны бу­дете сказать: тут внутри действуют лунные силы. Тут внутри находятся именно те лунные силы, которые действовали, когда Луна еще находилась внутри Зем­ли. Сегодня Луна не может оказывать воздействие большее, чем то, которое возбуждает, приводит в вол­нение голову. Следовательно, Луна сегодня действует только на голову. Однако в прошлые времена она воз­действовала на воспроизведение. Вы видите, что это ощутимая разница. Это большая разница, находится ли что-то внутри Земли или вне Земли.

В связи с размножением обнаруживаются заме­чательные вещи. Мы снова можем сказать: все пони­мание природы связано с тем, как понимать процесс размножения. Ведь благодаря ему сегодня еще возни­кают отдельные животные и отдельные растения. Ес­ли бы не было размножения, то все давно бы умерло. Если человек хочет хоть как-нибудь понять природу, он должен понять размножение. Но с размножением на Земле связана еще одна особенность.

Вы только подумайте, одна из отличительных особенностей слона состоит в том, что он лишь с пятнадцати-шестнадцати лет оказывается в состоянии произвести одного детеныша. И, напротив, возьмите устрицу: это маленькое слизистое животное. Если вы мысленно увеличите ее до гигантских размеров, то получите примерно то самое животное, на которое я указывал, говоря о давно минувших временах. Даже у устрицы можно кое-чему научиться. Но устрица не такова, как слон, которому нужно ждать долгие годы, чтобы произвести детеныша. Одна-единственная уст­рица может произвести один миллион устриц в год. Следовательно, устрица обладает иной способностью размножения, нежели слон.

Еще одно интересное животное, господа, это тля (Aphidodea — примеч. перев.). Вы знаете, что она встре­чается на листьях деревьев и считается вообще-то од­ним из вредных жителей растительного мира. От нее можно очень пострадать. Тля, как вы знаете, гораз­до меньше, чем слон, зато одна-единственная тля спо­собна произвести тысячу миллионов потомков всего за несколько недель! Итак, слону нужно примерно пятнадцать-шестнадцать лет, прежде чем он будет в состоянии произвести одного-единственного потом­ка, тогда как тля может за несколько недель так раз­множиться, что от одной-единственной произойдут многие миллионы.

Но есть еще одно простейшее, мельчайшее живот­ное, которое называется фортицелла. Рассматривая их под микроскопом, видно, что они представляют собой совсем крохотные комочки слизи, у них есть волокна, на которых они, извиваясь, передвигаются. Это очень интересные животные, хотя и состоят из совсем маленьких комочков слизи, похожих на во­локна, вытягивающиеся из устрицы; они плавают повсюду. Эти маленькие фортицеллы таковы, что за четыре дня одна-единственная из них производит сто сорок миллиардов миллиардов потомков (140 000 000 000 000 000 000— примеч. перев.)! Единствен­ное, что еще может конкурировать с ними, так это русская валюта!

Итак, вы видите, что есть очевидная разница в способности к воспроизведению между слоном, кото­рому приходится ждать пятнадцать-шестнадцать лет, для того, чтобы произвести одного-единственного слоненка, и этой маленькой фортицеллой, которая за че­тыре дня размножается так, что вырастает сто сорок миллиардов миллиардов потомков.

Вы, следовательно, видите, что мы имеем дело с весьма значительной тайной природы. Есть один очень интересный французский анекдот, который внешне как будто бы ничего не значит, но все же име­ет внутренний смысл. Был некогда один крупнейший французский поэт Расин . Этому Расину потребовалось однажды целых семь лет для написания только одной поэмы, которая называется «Аталия». Итак, он целых семь лет писал одну театральную пьесу под названи­ем «Аталия». В его время был другой поэт, который страшно заносился перед Расином и говорил: Расину нужно семь лет, чтобы написать одну пьесу, а я за один год пишу семь пьес! На этой почве возникла басня, анекдот, и эта басня гласила: «Однажды свинья и лев поспорили друг с другом; свинья так возгордилась, что сказала льву: я каждый год приношу семь отпрысков, а вот ты, лев, можешь произвести за год только одного-единственного! — Тогда лев ответил: это правда, но зато мой единственный — лев, а твои семеро — просто поросята». Вот и Расин захотел ответить этому поэту. Но он не пожелал сказать ему прямо, что твои театраль­ные пьесы — просто поросята, он использовал анало­гию и сказал: «О да, ты делаешь по семь пьес за год, я же за семь лет сделал только одну-единственную, зато это «Аталия», и она известна сегодня всему миру».

Видите ли, можно сказать так: внутренний смысл этой басни, рассказа в том, что лучше подобно слону потратить пятнадцать-шестнадцать лет, чтобы затем произвести одного отпрыска, чем быть фортицеллой, которая за четыре дня размножится так, что получает­ся сто сорок миллиардов миллиардов особей. Много говорят о том, что кролики дают большое потомство, если же говорить о фортицелле, то такую способность размножаться просто невозможно себе представить!

И все же надо разобраться, отчего такое ничтож­но малое животное дает так много потомков, в то вре­мя как слону приходится тратить столько лет.

Я уже говорил вам: Солнце — вот в чем состоит основа оплодотворения. Солнце еще и сегодня необ­ходимо при оплодотворении. Я также говорил вам: если небесное тело находится снаружи, как Луна, то оно в лучшем случае еще действует на голову, но оно больше не действует на органы нижней части тела, следовательно, она больше не действует непосредствен­но на силы воспроизводства. Силы воспроизводства должны сегодня передаваться по наследству от одно­го существа к другому. Но, господа, в некотором смыс­ле то, что и теперь происходит еще во время процесса воспроизводства, остается в зависимости от Луны. Я хочу пояснить вам это следующим образом, причем я буду ссылаться на Солнце.

Видите ли, мы должны спросить себя: почему слону требуется пятнадцать-шестнадцать лет для того, чтобы его способность к воспроизведению развилась доста­точно для производства потомства? Все вы знаете, что слон толстокожий, и поскольку он толстокожий, ему как раз-таки и надо много времени. Толстая кожа пре­доставляет солнечным силам более слабую возможность проникать сквозь нее, нежели кожа тли, у которой она мягкая и доступна для проникновения солнечных сил. Фактически незначительная способность к воспроиз­водству у слона связана именно с его толстокожестью.

Это вы можете также увидеть из следующего: пред­ставьте, что вы мысленно возвратились к тем исполин­ским плавающим устрицам. Никогда не возникло бы ни одной устрицы, если бы они просто выходили на Солнце, которое светило на их чешуйчатый панцирь, на их толстую кожу! Эти устрицы, как я говорил вам, отделяли немного слизи; и слизь, которая еще не име­ла устричной скорлупы, могла находиться на Солнце. Солнце начинало подсушивать эту слизь, и благодаря этому могла возникнуть новая устрица. При этом Солн­це действовало на эту устрицу оплодотворяющим об­разом. Ведь если, господа, солнечные лучи приходят извне, они способны создать только одну скорлупу, оболочку. Как же тогда происходит то, что солнечные лучи могут действовать оплодотворяющим образом? Видите ли, тут мы должны опять рассмотреть кое-что еще, чтобы вы смогли увидеть, с чем связана эта история. Вы, быть может, знаете, что крестьяне, собрав урожай картофеля, делают достаточно глубокие ямы и укладывают в них картофель. Затем эти ямы снова за­капывают. Позднее, когда зима уже минует, картофель снова выкапывают из ям, причем он очень хорошо со­храняется там, внутри. Если бы они полностью загру­жали картофель в подвал, то картофель мог бы погиб­нуть. Зато там, внутри, он сохраняется очень хорошо.

Отчего так происходит? Это очень интересно. Кре­стьяне не могут привести достаточных объяснений этому. Но, господа, если бы вы сами были картофели­ной и вас закопали в такую яму, то там внутри — если бы вам к тому же не надо было есть — вы чувствова­ли бы себя исключительно хорошо. Ведь там, внутри, после лета осталось солнечное тепло, осталось то, что летом изливалось с Солнца на Землю, оно все больше и больше проникает вниз. И если в январе зарыться в землю, то там еще находится солнечное тепло и все другие солнечные силы, сохранившиеся с лета, они находятся на глубине около полутора метров.

Это достойно внимания. Летом, когда Солнце про­является сильнее, оно греет снаружи, а зимой солнечная сила втягивается вниз, и ее можно обнаружить внизу. Но она не может уйти слишком глубоко; она снова уст­ремляется назад. Если бы человек был картофелиной и лежал бы внизу, то ему там было бы очень хорошо; подогрев ему был бы не нужен, во-первых, потому что там внутри еще находится летнее тепло, и, во-вторых, потому что тепло поднимается снизу: это отраженные солнечные силы. Так что картофелю, в сущности, очень хорошо. Только тут он впервые наслаждается Солнцем. Летом Солнце не много давало ему, тогда ему было да­же неприятно. Если у вас есть голова, то вы заработаете головную боль, если Солнце будет светить сверху: это для картофеля неприятно. Но зимой, если вам так повезло, что вы оказались захороненными в земле, вы впервые сможете наслаждаться Солнцем.

Отсюда вы видите, что Солнце действует не толь­ко тогда, когда оно на что-то светит сверху, но оно действует и в дальнейшем, если его силы были чем-то задержаны, уловлены.

И тут, господа, наступает нечто странное, нечто особенное. Я говорил вам: если тело находится снаружи Земли, то оно действует умертвляюще; или, как угле­кислота, подобно яду, или как светящее сверху Солнце, в последнем случае — образуя чешую. Неправильно считать, что зимой Солнце действует снаружи: в это время оно действует именно изнутри Земли. Тогда оно снова освежает, оживляет внутри Земли силы воспро­изводства. Так что силы воспроизводства сегодня, в на­ше время, тоже приходят от Солнца, но не от прямых солнечных лучей; они приходят от того, что осталось внутри Земли и зимой снова излучается обратно.

Это очень интересно. Дело обстоит так, что если мы вдыхаем углекислоту, то тогда она ядовита. Одна­ко если углекислота находится внутри нашего тела и проходит по крови, то она необходима нам, мы ее ис­пользуем. Ведь если бы мы не имели углерода, то мы вообще ничего не имели бы в себе. Тут мы используем его внутри себя, тут он благоприятен; снаружи он дей­ствовал бы как яд (имеется в виду углерод в составе углекислоты или углекислого газа, образующегося при распадении углекислоты на воду и двуокись углеро­да — примеч. перев.). Действуя снаружи, солнечные лу­чи создают скорлупу, или оболочку, у животных, тогда как солнечные лучи, уловленные внутри и снова возвращающиеся обратно, отражающиеся, создают жизнь, делают животных способными к воспроизведению.

Теперь, господа, представьте себе, что вы были бы уже не картофелиной, а слоном. Тогда у вас была бы страшно толстая кожа, и вы вбирали бы в себя слишком мало от того тепла, которое получает Зем­ля от Солнца. Поэтому если бы вы были слоном, вам приходилось бы тратить очень много времени, чтобы произвести на свет слоненка. Но представьте, что вы — какая-нибудь тля или устрица; тогда вы — в случае устрицы — по отношению к Земле всего лишь слизи­стая масса. Слон не является такой слизистой массой. Слон со всех сторон облачен в свою кожу, он замкнут в ней, так что приходящее снизу тепло может дохо­дить до него крайне замедленно.

Дело обстоит так: такие животные, как тля, сосредо­точиваются вблизи Земли, и, кроме того, на растениях. У них нет толстой кожи, они могут с исключительной легкостью воспринимать весной то, что испаряется от Земли, и, следовательно, быстро получать воспроиз­водительные силы в обновленном, оживленном виде. А фортицелла — тем более; ведь она живет в воде, а вода сохраняет солнечное тепло гораздо интенсивнее, так что накопленное солнечное тепло затем, в подходя­щее время года, произведет в фортицелле сто сорок миллиардов миллиардов потомков. Это означает, что если она достаточно приняла в себя солнечное тепло, находящееся в воде, то сможет исключительно быстро размножаться. Мы можем сказать: в настоящее время дело на Земле обстоит так, что способность к размно­жению живущим на ней существам она придает потому, что зимой сохраняет в себе солнечные силы.

Теперь перейдем к растениям. С растениями проис­ходит вот что: вы знаете, что одной из форм размноже­ния у растений является так называемое черенкование. Следовательно, если растение вырастает из земли, мож­но где-нибудь отрезать у него черенок. Отрезать его надо правильно, затем можно снова посадить его, и тогда из него вырастет новое растение. Такая форма размножения имеет место у некоторых растений. По­чему это происходит? Силу, позволяющую растению размножаться даже посредством отрезанного от него черенка, растение получает из почвы, поскольку его семена зимой находятся в земле. Это исключительно важно у растений. Если хотят, чтобы растение росло как следует, оно должно зимой находится в земле, быть прикрытым землей. Вообще оно должно расти из зем­ли. Есть летние культуры, но о них мы поговорим как-нибудь в другой раз. Однако в основном растение должно развивать свое семя внутри земли, тогда оно может расти. Иногда некоторые луковичные расте­ния приходится выращивать прямо в воде, но это надо понимать как особые мероприятия, не так ли? В основном же природа предрасполагает к тому, что растение должно быть посажено в землю и оттуда должно получать силы для
своего роста.

Что же происходит, господа, если пшеничное зер­но было положено в землю? Тогда тем более для этого зерна создаются благоприятные условия, чтобы оно могло принять в себя эти перешедшие от Солнца к Земле силы. Семена зерновых растений наиболее сильно воспринимают те силы, которые приходят от Солнца внутрь Земли.

У животных дело обстоит сложнее. Животные, которые сами находятся в земле, как, например, дож­девые черви и им подобные, тоже легко вбирают эти силы в себя. Поэтому все они размножаются с очень большой интенсивностью, все животные, которые жи­вут или вблизи от земли, или в земле. Черви производят страшно много потомков. А например, такие черви, которые могут паразитировать в кишечнике человека, производят так много потомков, что человеку прихо­дится постоянно напрягать все свои силы, чтобы эти паразиты не размножались слишком страшно. Так что когда человек имеет в себе червей, он должен почти все жизненные силы расходовать на то, чтобы унич­тожить этих страшных приживальщиков.

А вот положение растений таково, что они могут прорастать из почвы (см. рисунок 18); тут, внизу, находит­ся их корень, затем они прорастают из почвы, у них появляются листья, затем возникают цветы и новые семена. Но, господа, вы совершенно точно знаете: ко­гда начинает развиваться цветок, растение перестает расти вверх. Это очень интересно. Семя растения, его зародыш, было внесено в почву; затем вырос сте­бель, появились листья, зеленые листья, и после этого появляется цветок. Тут рост приостанавливается, и растение начинает быстро плодоносить, оно быстро производит семена. Ведь если оно не поспешит с соз­данием семян, то Солнце израсходует все силы на цветочные лепестки, которые бесплодны. Вверху рас­тения образовались бы огромные прекрасные цветы, окрашенные в разные цвета, но семена не могли бы развиваться. В конце концов, растение собирает все свои силы, чтобы произвести семена.

Рисунок 18

Видите ли, Солнце, приходящее извне, имеет свой­ство делать растение красивым. Если мы находим на лугу красивое растение, то эти прекрасные краски принесло ему внешнее Солнце с помощью своих лу­чей. Но тем самым оно умерщвляет растение точно так же, как, создавая скорлупу устрицы, действует на эту устрицу мертвящим образом, оно сушит ее.

Это вы можете увидеть по всей Земле. Это дейст­вие Солнца вы можете увидеть особенно наглядно, если поедете в жаркие области, в экваториальные области: там повсюду носятся и снуют туда-сюда всевозможные птицы удивительной окраски. Это и есть действие внешнего Солнца. Перья птиц окрашены в удивитель­но красивые цвета, но жизненных сил в этих перьях нет. Жизненные силы в перьях большей части умерщвлены.

Так же обстоит и с растением. Когда оно вырастает из земной почвы, оно изобилует жизненными силами. Затем оно все больше теряет их и, в конце концов, долж­но сконцентрировать все эти силы, чтобы последние их остатки вложить в семена. А Солнце создает прекрас­ные листья, разноцветные цветы, но при этом именно оно умерщвляет растение. В красочных цветочных ле­пестках уже не живет способность к воспроизведению.

Что же делает растение, когда его семена вносят в землю? Оно не остается безучастным, если попадает в землю, оно начинает расти, выпуская лепестки, оно выносит их наверх. То, что здесь я обозначу зеленым, развивается посредством солнечных сил, то есть сил тепла, света и так далее. Солнечные силы идут в рас­тении вверх. Их растение запасает в семени, тогда как солнечные силы, приходящие извне, умерщвля­ют растение, хотя при этом возникают очень краси­вые цветы. В самой их сердцевине находятся семена, которые возникают посредством солнечного тепла, накопленного еще в середине зимы. Семена не возникают от Солнца текущего года. Это неправильное представление. От Солнца текущего года возникает только красивый цветок; но семя возникает от сол­нечного тепла прошлого года, оно еще несет ту силу, которую Солнце тогда передало Земле. Эту силу рас­тение проносит через все свое тело.

У животного все это происходит не так просто. Животное предрасположено к тому, чтобы солнечное тепло приходило по большей части извне, приходило от Земли, будучи там оживленным. Ибо животное не принимает солнечные силы так непосредственно, пря­мо, как это делают растения. Растение через все тело, вплоть до находящегося в цветке семени, возносит то прошлогоднее солнечное тепло, которое накапли­валось в Земле.

Если всю эту историю рассматривать правильно — а это чрезвычайно интересно, прямо-таки очень инте­ресно, — тогда говоришь себе: растения и животные размножаются. Они не смогли бы размножаться, если бы не действовало Солнце. Если бы не Солнце, они не могли бы размножаться. Однако Солнце, находя­щееся снаружи в небесном пространстве, находящее­ся вне Земли, непосредственным образом убивает способность воспроизведения, способность к продол­жению рода. Происходит то же самое, что и в случае с углекислым газом: если мы вдыхаем углекислый газ, то он убивает нас; если же мы имеем его в себе, то он оживляет нас. Если Земля получает солнечные излу­чения извне, то ее животные и растения тем самым умерщвляются; если же Земля из внутренней своей части, изнутри, может дать животным и растениям то, что присуще Солнцу, то они тем самым будут оживле­ны и побуждаемы к продолжению рода. Это видно по растениям: они образуют способные к воспроизве­дению семена только из тех сил Солнца, которые они уловили в прошлом, от прошлогоднего Солнца. А то, что растение этого года становится красивым, — это проистекает уже от Солнца этого года. Вообще это происходит так: внутреннее растет из прошлого, а внешняя красота возникает благодаря настоящему.

А вот слону, господа, с его толстой кожей эта час­тичка земного тепла, частичка Солнца, получаемая по­средством Земли, приносит очень мало пользы. Это происходит потому, что он такой толстокожий, а этим силам не так-то легко проходить сквозь что-либо. Он должен в своих собственных семенах накопить очень много из прошлого. Он накапливает лунные силы. Они, конечно, необходимы ему для материнства, для женского размножения. Он их накапливает. Луна на­ходится вне Земли, и животные, чтобы размножать­ся, имеют теперь эти лунные силы в себе.

Видите ли, этот вопрос требует серьезного и вни­мательного отношения. Может найтись кто-нибудь, кто скажет: что это за дурак, то он говорит о каких-то прежде бывших лунных силах, то говорит, что такие допотопные силы еще живут в яйцах и в силах размно­жения. Этот глупый парень утверждает, что будто бы современные силы воспроизводства существовали и раньше. Такому человеку я мог бы ответить просто: разве ты не видишь, что у всего, что живет сейчас, есть кое-что от прошлого? Я показал бы ему мальчи­ка, который как две капли воды походил на своего отца, как будто это одно и то же лицо. Да, если вспом­нить, что было — отец, возможно, уже умер, — кое-кто знал отца еще тогда, когда тот сам был совсем малень­ким, как и тот мальчик, и этот кое-кто мог бы подтвер­дить: да, этот мальчик — вылитый отец. Мальчик выглядел точно так же, как выглядел отец, кода сам был еще маленьким мальчиком. То, что вы видели три­дцать, сорок лет тому назад, опять обнаруживается в маленьком мальчике! Внутри того, кто живет в настоя­щее время, всегда присутствуют силы прошлого. Так же обстоит и с силами воспроизводства. То, что есть в настоящее время, происходит из прошлого.

Вы ведь знаете, некоторые считают особо вред­ным суеверием мнение о том, что Луна действует на погоду. На эту тему есть, конечно, немало суеверий. И все же были некогда в Германии два ученых мужа в Лейпцигском университете, один из которых зая­вил — его звали Фехнер: а вдруг в этом суеверии, в том, что Луна влияет на погоду, есть чуточку правды? Он записывал для себя, какая погода бывает в полно­луние и какая погода бывает в новолуние, и сделал такое открытие; есть разница: в полнолуние дождли­вая погода бывает чаще, чем в новолуние. Это он об­наружил. И все же еще нельзя было в это поверить. Такие записи не очень убедительны. Настоящая нау­ка должна была бы работать гораздо точнее. Но он все же сказал, что надо было бы продолжить такие исследования и посмотреть, действительно ли Луна влияет на погоду.

Был в Лейпцигском университете еще один уче­ный, который считал себя более умным, его звали Шляйден; он сказал: ну, мой коллега дошел до того, что говорит о влиянии Луны на погоду. Черт возьми, это уже никуда не годится, надо всеми силами про­тиводействовать этому! Тогда Фехнер сказал: что ж, прекрасно, между нами, мужчинами, дискуссия уже ведется, но ведь у нас есть еще и жены. Видите ли, это было еще в прежние времена. Поскольку жены уни­верситетских профессоров жили в Лейпциге, они соблюдали старый обычай, укоренившийся среди про­фессорских жен в городе. Во время дождя они выстав­ляли свои бочки и корыта, чтобы набрать дождевой воды для стирки. Они собирали ее, так как в старом Лейпциге было не так-то просто достать воду. Ведь водопровода тогда еще не было. И вот профессор Фех­нер говорит: пусть наш спор разрешают женщины. Пусть госпожа профессорша Шляйден и госпожа про­фессорша Фехнер сделают так: для того, чтобы они всегда получали одинаковое количество дождевой воды, госпожа профессорша Шляйден может выставлять свои бочки в новолуние, а моя жена пусть выставляет их в полнолуние! А про себя он добавил: по моим под­счетам, она получит больше дождевой воды.

Однако женщины на это не пошли. Они не желали действовать по науке своих мужей. Они не позволи­ли убедить себя. Произошла, таким образом, доволь­но курьезная история, когда человек, несмотря на то, что научные указания исходили от мужа, не поверил науке. Госпожа Шляйден не сказала: я получу столь­ко же воды в новолуние, как и в полнолуние, — нет, она хотела выставлять свои бочки и в полнолуние тоже, несмотря на то, что ее муж страшно конфликто­вал с Фехнером.

Это нечто такое, что еще не доказано. Но, видите ли, все же достойно внимания то, что еще и сегодня приливы и отливы связаны с Солнцем и Луной. Тут можно сказать: в течение одной четверти Луны при­ливы совсем иные, нежели в течение другой четверти Луны. Это связано. Но, господа, из этого не следует, что Луна как-то светит на море и именно от этого воз­никает прилив; история это старая.

Когда Луна еще находилась внутри Земли, она влияла посредством своих сил и вызывала приливы. Земля еще имеет остаток тех самых сил, из-за которых возникали приливы. Не чудо, что Земля делает это теперь самостоятельно. Сегодня считается суеверием думать, что Луна действует на Землю. Но она продол­жала действовать на Землю, как действовала тогда, когда еще находилась внутри Земли; для Земли эта связь сохраняется. Приливы и отливы зависят от Лу­ны, так как Земля поддерживает эту зависимость. Но это только видимость. Точно так же, как, посмотрев на часы, я не скажу, что они в девять часов сами выве­дут меня из зала. Вот и лунные фазы совпадают сего­дня с приливами и отливами, поскольку когда-то они зависели друг от друга более непосредственно.

Так же обстоит дело и с теми силами воспроизве­дения, которые зависят от Луны, поскольку они жен­ской природы. Так же обстоит дело и с теми силами воспроизводства, которые зависят от Солнца, то есть с теми солнечными силами, которые находятся внут­ри Земли.

Однако все животные, которые исключительно сильно размножаются вплоть до миллиардов милли­ардов (десять в восемнадцатой степени — примеч. перев.), которые, следовательно, могут использовать солнечные силы, приходящие от Солнца и аккумули­руемые Землей — все это низшие животные. У высших животных и человека эти силы воспроизводства за­щищены, они находятся внутри организма. Сюда же проникает дополнительно кое-что от аккумулируемых в Земле солнечных сил и освежает, оживляет силы, находящиеся внутри организма. Без этого оживления, освежения, они не могли бы обойтись, их не могло бы быть. Но и посредством исключительно тех солнечных сил, которые находятся в настоящее время в Земле, ни животные, ни человек не смогли бы правильным образом обладать этими силами воспроизведения.

Растениям это удается, поскольку они начиная с зимы и в течение всего лета проносят, пропускают че­рез себя, через свое собственное тело силы, которые живут в Земле, сохранившись с прошлого года. Расте­ния имеют силы воспроизводства от прошлого года.

Но слон не может иметь их от прошлого года. Он обладает ими с того времени, которое было миллио­ны лет тому назад; эта сила находятся у него в осущест­вляющей воспроизведение семенной жидкости, сперме, которая передается по наследству от слона-отца к слону-сыну. Он имеет ее внутри. Но с какого же времени он имеет ее внутри? Точно так же, как растение имеет в себе силу воспроизводства от прошлого года, так слон имеет в себе эту силу воспроизводства от времени, ко­торое было миллионы лет тому назад. Растения и низшие животные могут размножаться так быстро, по­скольку они еще и сегодня могут использовать нака­пливаемую в Земле силу (Солнца — примеч. перев.). Эти силы воспроизводства необычайно крепки. А те животные, которые приспособлены к тому, чтобы со­хранять в себе силы из очень отдаленного прошлого, могут размножаться, но только слабо.

Теперь давайте вернемся назад к тому времени, когда были такие гигантские устрицы. Едва лишь та­ких устриц освещало Солнце, как они теряли внутрен­ние силы и могли использовать только те, которые поднимались к ним от Земли. Эти силы устрицы еще могли использовать, поскольку устрицы были откры­ты для доступа снизу. Устрицы были размером с совре­менную Францию, причем внизу они были открыты и могли вбирать земные, хотя и пришедшие от Солнца, силы. Когда же эти животные изменили свою форму и стали мегатериями, ихтиозаврами, когда освещав­шее их Солнце стало приходить со всех сторон, и они перестали быть открытыми снизу; тогда-то и стали они приспособленными к использованию только тех сил воспроизведения, которые они имели в самих се­бе и которые, в лучшем случае, оживлялись, освежа­лись посредством внешнего Солнца.

Какое положение было когда-то, господа, для того чтобы животные могли получить такие силы воспро­изведения, какие они не смогли бы получить, если бы Солнце светило извне? Должно было быть такое время, когда и Солнце находилось внутри Земли; когда, следо­вательно, в Землю поступали не только те незначитель­ные силы Солнца, которые зимой остаются, например, для картофеля; нет, когда-то было такое время, когда все Солнце составляло одно целое с Землей.

Вы скажете: но ведь физики говорят, что Солнце страшно горячее, и если бы Солнце составляло одно целое с Землей, то Земля бы сгорела. Да, господа, вы знаете это, но только от физиков. Однако физики были бы крайне удивлены, если бы они могли видеть, как в действительности выглядит Солнце. Если бы они построили такой воздушный шар, на котором можно было бы подняться туда, то они обнаружили бы не то, что Солнце горячее, а то, что Солнце внутри наполне­но жизненными силами, а жар оно развивает тогда, ко­гда солнечные лучи проходят сквозь воздух или что-то еще. Только при этом развивается жар. Итак, когда Солнце было в Земле, составляло одно целое с Землей, оно было полно жизненных сил. Тогда оно могло дать не только то незначительное количество жизненных сил, которое оно может дать в настоящее время. Ко­гда Солнце было внутри Земли, тогда живые сущест­ва, животные и растения, бывшие тогда, получали достаточное количество этих сил потому, что им их давало Солнце. Ведь Солнце было тогда именно в са­мой Земле. Тогда развивались и эти устрицы, но без оболочки, без скорлупы, они вообще состояли тогда из одной только слизи.

Представьте себе: когда здесь была Земля и на­ходившаяся в ней Луна — Солнце тоже находилось внутри Земли, — развивались устрицы, которые не имели оболочки, но состояли из слизи. Возникала слизь; она разбивалась на куски, разделялась, и при этом возникала то одна устрица, то другая, и так про­должалось все дальше. Однако они были настолько чудовищно огромны, что даже отделить их друг от друга было нельзя. Они граничили друг с другом. Как же должна была тогда выглядеть эта Земля? Она была похожа на наш мозг, где клетки тоже распола­гаются рядом друг с другом. Тут тоже одна клетка находится рядом с другой; только они отмирают, в случае же, когда Солнце еще было в Земле, клетки-устрицы, гигантские клетки, находились рядом друг с другом, и Солнце развивало их силы, оно развивало их постоянно, так как оно находилось внутри Земли. Представьте себе, господа, следующее: здесь была

Земля (см. рисунок 19), здесь — гигантская устрица, здесь — снова гигантская устрица, еще одна; только одни такие гигантские комки слизи рядом друг с дру­гом, и они постоянно размножаются. Современные устрицы тоже размножаются, причем так быстро, что за короткое время они могут дать

Рисунок 19

миллион потом­ков; тогдашние устрицы размножались еще более бы­стро. Черт возьми, устрица не успевала постареть, как появлялись все новые и новые молодые устрицы, от них — еще, и так далее. Старая же должна была рас­твориться. Если кто-нибудь наблюдал бы со стороны, как существовал этот огромный земной ком, подоб­ный большому мозгу, хотя он был, конечно, более мягким, более слизеобразным, чем современный мозг, наблюдал, как быстро тут размножаются гигантские устрицы, причем каждая может снова дать миллион потомков, — если бы кто-то наблюдал это, он увидел бы: здесь каждый должен был защищаться от других, поскольку они наталкивались друг на друга. Если бы сюда попал кто-нибудь особенно любопытный, если бы он мог наблюдать за этим с какой-нибудь иной, чу­жой звезды, он мог бы увидеть следующее: тут внизу плыло в мировом пространстве некое огромное тело, оно было полно жизни, оно постоянно производило живое, миллионы живых, сдвинутых друг с другом устриц, они не только составляли его, но их число по­стоянно увеличивалось. Что бы он увидел? Совершенно то же самое — лишь в гигантских размерах, — что видят сегодня, если рассматривают на первой стадии развития маленькое, возникшее из человека зароды­шевое яйцо! Тут тоже все это происходит, но в ни­чтожно малых масштабах. Здесь тоже находятся эти маленькие, слизистые пузырьки клеток, они быстро умножаются, ибо иначе человек не смог бы в первые недели беременности достичь положенных размеров. Клетки так малы, они должны размножаться очень быстро. Если же кто-нибудь посмотрел бы тогда на Землю, то и от Земли он получил бы такое же впечат­ление. Это — огромное животное, внутри него силы Солнца и Луны, составляющие одно целое с Землей.

Видите ли, сейчас я объяснял вам, как можно воз­вратиться к тому времени земного развития, когда Земля, Солнце и Луна были еще одним телом. Но, господа, я мог бы сказать: в «Фаусте» — если вы его чи­тали — шестнадцатилетняя Гретхен говорит Фаусту, когда он рассказывает о своей религии: «Нам патер это так же объясняет, немножко лишь в других сло­вах». Вы тоже могли бы сказать: да, профессора тоже говорят нечто подобное, «немножко лишь в других сло­вах». Они говорят: когда-то Солнце составляло одно тело с Землей и Луной (ссылка на теорию Канта-Лапласса и Шмидта — примеч. перев.). Ведь именно это утверждают они, когда говорят: Солнце было гигант­ским телом, оно стало затем вращаться и, поскольку оно вращалось, оно отделило от себя Землю. Земля тоже вращалась и отделила от себя Луну. Так что по существу, тут тоже говорится, что когда-то все три со­ставляли одно единое тело.

Находились люди, которые говорили: ведь это можно доказать, это можно доказать даже школьни­кам. Это проделывают довольно-таки изящно. Берут маленькую капельку масла, она плавает в воде, затем берут листочек картона и вырезают из него малень­кий кружок, затем сверху протыкают его булавкой, все это опускают в воду и начинают вращать за головку булавки. Маленькая капелька масла при этом крутит­ся и распадается. Тогда говорят: вот, смотрите, вы же видите: это когда-то происходило в мире! В мире был гигантский газовый шар, только газ; однако все это вра­щалось, двигалось. И тогда то, что находилось с краю, стало отделяться; так от Солнца отделилась наша Зем­ля — так же, как отделяется эта маленькая капелька масла.

Вы, однако, должны были бы спросить у детей: видели ли они, как сверху стоял школьный учитель и вращал все это, держа булавочную головку? Следова­тельно, и вы должны представлять себе какого-то ог­ромного школьного учителя, который вращал тогда этот газовый шар, а иначе планеты не могли бы от него отделиться! Это огромный школьный Учитель; в средние века о нем сказали бы: это был Господь Бог с длинной бородой. Это и был тот огромный школь­ный учитель, о Котором люди забыли.

И все-таки, это не объяснение, если допускают существование огромного газового шара, который вращается и который мог бы вращаться только в том случае, если бы существовал некий огромный Всемир­ный школьный Учитель. Это все-таки не объяснение. Объяснением, господа, может быть то, когда считают, что Солнце и Луна были едины с Землей, и что все это двигалось самостоятельно. Оно могло двигаться. Газовый шар, сам по себе не мог бы прийти в дви­жение. Но то, о чем я рассказывал вам здесь, могло двигаться самостоятельно. Тогда не было необходимо­сти во Всемирном школьном Учителе, поскольку все это само по себе было живым. Земля когда-то была именно живым существом, она была такой же, как се­мена злаков сегодня, и в ней находились и Солнце, и Луна. Солнце и Луна вышли из Земли и оставили по­сле себя наследство; так что в настоящее время силы зародыша, сохраняемые в материнском и отцовском телах людей, те силы, которые когда-то можно было получать непосредственно от Солнца, еще способствуют процессу размножения. В настоящее время животные, развивающие в себе семя и яйцо, еще несут древнейшие солнечные силы в своей сперме и в жидком содержи­мом яиц: они несут эти силы как наследие древней­ших времен, тех времен, когда Земля еще вынашивала в себе Солнце и Луну.

Видите ли, вот это объяснение — настоящее. Толь­ко на его основе можно прийти к настоящему понима­нию этого вопроса. Тогда становится понятным, что было время, когда Луна вылетела из Земли, а было такое время, когда Земля вместе с Луной отлетели от Солнца. Мы углубимся в понимание этого предмета в субботу в девять часов. Будет трудно, однако несмотря на это я верю, что история выглядела именно так, и что можно понять ее.

ДЕСЯТАЯ ЛЕКЦИЯ

Дорнах, 30 сентября 1922 г.

Вопрос:
Я был очень удивлен тем, что Солнце находилось внутри Земли; об этом я еще никогда не слышал. Насколько я понял из последних лекций, Земля есть не что иное, как человек, но ведь и живот­ные тоже как-то произошли. Как объяснить послед­нее, вопреки тому мнению, что человек произошел от обезьяны?

Доктор Штайнер:
Вы меня очень обрадовали, задав этот вопрос, так как мы можем, отвечая на него, суще­ственно продвинуться вперед.

Если сегодня вы рассматриваете человеческую го­лову такой, какова она есть сама по себе, то, что вы на­ходите при этом? Вы прежде всего обнаруживаете, что сверху снаружи эта человеческая голова покрыта достаточно твердой костной оболочкой, костной скор­лупой. Да, господа, если вы возьмете эту костную оболочку, которая является тонкой по отношению ко всей голове, и сравните ее с тем, что вы обнару­живаете, например, обходя Юрские горы (хребет в Швейцарии — примеч. перев.), то вы найдете заме­чательное сходство. Оно проявляется в том, что костная оболочка головы состоит, в сущности, из составных частиц, очень похожих на известковые отложения, известковые наросты, которые вы находите, обходя Юрские горы.

Такие отложения вы можете, по большей части, обнаружить на поверхности Земли. Конечно, на этих известковых отложениях не удастся собрать хороших урожаев. Последнее достижимо только на тех слоях,

которые состоят не из извести, а из пахотных земель, почв, пригодных для пашни, которые как отложения находятся поверх известковой почвы.

Вы ведь уже видели, господа: если говоришь о природе, приходится касаться всего. Вы ведь знаете, что голова человека, по крайней мере с внешней сторо­ны, тоже покрыта кожей, которая шелушится, так что поверх известковой оболочки, поверх черепа, снаружи находится кожа. Исследуя эту кожу, можно обнаружить ее большое сходство с пахотной землей. На коже головы вырастают волосы. Эти волосы опять-таки обладают большим сходством с растениями, произрастающими на пахотной земле. Если схематически, наглядно изо­бразить это, можно сказать следующее: в некоторых местах Земли здесь, вверху, находятся известковые отложения; поверх них есть пахотная земля, и из этой пахотной земли вырастают растения. У челове­ка же мы находим снаружи оболочку, содержащую известь; поверх нее находим кожу, и из этой кожи вырастают волосы.

Рисунок 20

Теперь вспомним еще кое-что. Тут я смог сде­лать несколько курьезное изображение, указываю­щее на сходство Земли и человеческой головы. Од­нако вспомните то, о чем я уже вам кое-что говорил. Я говорил вам, что если мы проникнем в Землю глубже и исследуем то, что находится более глубоко в Зем­ле, то обнаружим в Земле остатки древних живых существ, древних животных и растений. Ихтиозав­ры, плезиозавры и так далее были очень крупными животными. Но если мы теперь проникнем внутрь человеческой головы —то что я говорил вам об этом? Я говорил вам: в крови плавают белые кровяные тельца и это тоже, по существу, маленькие животные. Внутри человеческой головы эти маленькие живот­ные постоянно находятся в состоянии отмирания, они, в некотором смысле, наполовину мертвые, и только ночью они становятся более живыми; тем не менее, они находятся на пути к отмиранию. И чем дальше мы углубляемся в голову, тем больше там процессов отмирания. Под оболочкой черепа, между мозгом и внешней оболочкой черепа находится полностью отмершая кожа. Так что по мере проник­новения в голову, обнаруживают нечто, находящееся в мертвом состоянии.

Следовательно, можно сказать: если человек уми­рает, и затем берут его голову — этим главным обра­зом занимается наука, которая неохотно имеет дело с живым человеком, а предпочитает мертвеца на пато-логоанатомическом столе, — если берут голову, гос­пода, то имеют фактически отмершие мозговые клет­ки, которые являются, по существу, «окаменевшими» клетками крови; с внешней же стороны находится твердая оболочка. Вся эта история имеет сходство с Землей. Так что мы не можем сказать ничего иного, кроме следующего: если мы сквозь эту твердую моз­говую оболочку — она потому и называется «твердая мозговая оболочка», поскольку состоит из отмерших тканей — проникнем в сам мозг, то и там мы тоже обнаружим «окаменелости», затвердения. На Земле эти окаменелости находят повсюду. Если мы сегодня рассматриваем Землю, то она, можно сказать, как две капли воды похожа на умершую человеческую голо­ву. Только голова, конечно, меньше. Земля больше, поэтому все на ней производит иное впечатление. Кто сегодня изучает Землю, тот может, в сущности, сказать: Земля — это гигантский человеческий че­реп, причем давно мертвый.

Вы, господа, не можете ведь представить себе, чтобы что-то могло стать мертвым, не будучи сначала живым. Такого не бывает, не так ли? Только наука утверждает нечто подобное. Однако я полагаю, что вы сами стали бы считать себя глупцами, если бы вы, найдя где-нибудь мертвую человеческую голову, стали говорить: это образовалось само собой из материи. Этого бы вы не сказали, но сказали бы так: то, что так выглядит, должно было когда-то принадлежать живому человеку, оно должно было когда-то быть жи­вым, ибо то, что умерло, должно было когда-то быть живым. Следовательно, если кто-то разумно рассуж­дает о том, как он, изучая Землю в настоящее время, обнаруживает черты умершей человеческой головы, то он должен представлять себе — иначе он был бы просто, позвольте сказать, глуп, — что она когда-то была живой, что Земля когда-то была живой человеческой головой, что она жила в космосе, подобно тому, как сегодня человек живет на Земле.

Однако человеческая голова не могла бы жить, если бы она не получала свою кровь от человеческого тела. Отдельно человеческую голову могли показы­вать в лучшем случае как фокус. Когда я был еще маленьким мальчиком и жил в деревне, там иногда появлялись труппы бродячих артистов, и они откры­вали балаган. Если кто-то проходил мимо, то кто-ни­будь оттуда выбегали и кричали: господа, пожалуйста, заходите, представление уже начинается! Здесь мож­но увидеть говорящую человеческую голову! Итак, они показывали живую человеческую голову. Как вы знаете, этот эффект достигается при помощи раз­личных аппаратов с системой зеркал, так что тела не видно, видно только голову. В ином случае голова, конечно, не могла бы находится отдельно, так как от человеческого тела к ней должна поступать кровь и все то, что ее питает. Так и Земля когда-то должна была быть такой, чтобы получать питание из мирового пространства. Можно ли привести доводы в за­щиту того, что Земля когда-то была действительно подобна человеку, что она могла питаться из мирово­го пространства?

Много размышляют над тем, как происходило то, что Солнце — я вам в последний раз указывал на это, — было некогда соединено с Землей. Но это было очень давно. С того времени Солнце находится вне Земли и дает Земле свет и тепло. Даже то тепло, которое на­ходится внутри Земли, идет от Солнца и только со­храняется зимой. Действительно, можно сосчитать, сколько тепла Солнце отдает ежегодно. Это очень много. Солнце отдает очень много тепла. Физики де­лают такие подсчеты. Это миллионы и миллионы ка­лорий. Причем, господа, при этих подсчетах физики начинали опасаться, им становилось страшно, когда они получали сведения о том, сколько же тепла расхо­дует Солнце ежегодно; полученные результаты, если считать их верными, свидетельствовали о том, что Солн­це должно медленно остывать и все мы должны за­мерзнуть. Подсчеты выполнены верно, но все же они неправильны. Это бывает. Можно вычислять, можно рассчитывать что-либо самым прекрасным образом, но расчеты не будут соответствовать реальности, хо­тя они прекрасно выполнены.

Был один физик, шваб, его звали Юлиус Роберт Майер, у него были действительно интересные мыс­ли. Это было в середине XIX столетия. Этот Юлиус Роберт Майер постоянно проживал в Хайльбронне в Вюртемберге, он был врач и, подобно Дарвину, во вре­мя своего путешествия по миру делал свои открытия. Однажды, путешествуя по Южной Азии, он сделал ис­ключительно интересные наблюдения на одном из островов; он нашел, что вследствие влияния тепла кровь человека выглядит иначе, нежели в холодной местности. Благодаря этим наблюдениям он пришел к интересным фактам. Эти наблюдения он обобщил и опубликовал впервые в виде совсем короткой ста­тьи . Ее он отослал в один респектабельный герман­ский естественнонаучный журнал. Это было в 1841 г. Но этот естественнонаучный журнал отослал ему эту статью обратно, так как нашлись люди, которые сказали: все это бессодержательный вздор, дилетан­тизм и глупость. Сегодня те же самые люди, точнее их последователи, считают его работу величайшим открытием XIX века!

Однако поггендорфское издание «Анналы физи­ки и химии», которое было тогда самым известным германским естественнонаучным журналом, не толь­ко отослало Юлиусу Роберту Майеру назад ту его ра­боту, в которой он излагал суть проблемы, но, кроме того, посадило его в сумасшедший дом! Поскольку он действительно был чересчур воодушевлен своим учением — оно хотя и не совсем верно, но он был им крайне воодушевлен, и поэтому вел себя несколько иначе, чем другие люди, которые, конечно, не знали столько, сколько знал он, — и вот его ближайшие коллеги-врачи и другие врачи обратили на это вни­мание, и он попал в сумасшедший дом! Так что вы познакомились с научным открытием, сделанным человеком, которого за это посадили в сумасшедший дом. Если сегодня вы попадете в Швабии в город Хайльбронн, то на главной его площади вы увидите памятник Юлиусу Роберту Майеру. Но это было сде­лано, так сказать, задним числом! Это только один пример того, как обходятся люди с теми, у кого в го­лове есть хоть немного мыслей.

Так вот, видите ли, этот Юлиус Роберт Майер от мыслей об открытом им влиянии тепла на кровь перешел к мыслям о том, как вообще возникает те­плота на Солнце. Другие подсчитывали только то, сколько оно отдает. Но Юлиус Роберт Майер спросил: откуда оно получает это тепло? Что делает физика? Можно сказать, что физика ведет подсчет точно так же, как стала бы она вести подсчет в случае челове­ка, который что-то съел, наелся и, кроме того, соз­дал для себя кое-какие запасы жира и мускульной ткани. Он может жить сорок, шестьдесят дней, но потом он все-таки умрет, если не получит пищи. Та­кие же подсчеты совершают физики и в отношении Солнца: сколько оно отдает каждый день после то­го, как оно каким-то чудесным образом получило это тепло. Чем оно когда-то напиталось, что оно съе­ло — этим не интересуются, вычисляют только то, сколько оно расходует.

Откуда оно берет все это? — вот о чем спрашивал Юлиус Роберт Майер. В результате он пришел к выво­ду, что ежегодно в Солнце влетает большое количест­во небесных тел, являющихся кометами. Видите ли, это и есть пища Солнца. Если мы даже сегодня будем наблюдать Солнце, то мы сможем увидеть; у него хо­роший желудок, который поедает ежегодно огромное количество комет. Так же, как мы поедаем свой обед и благодаря этому вырабатываем наше тепло, так и Солнце вырабатывает тепло, когда оно с помощью сво­его хорошего желудка пожирает кометы.

Это означает следующее, господа: когда кометы уже совсем распылены и падают вниз, они, тем не ме­нее, представляют собой железное ядро; вниз падает только это железо. У человека в крови тоже есть же­лезо. Если бы человек оказался как-нибудь в разре­женном состоянии, то о нем, вероятно, люди могли бы сказать: там вверху что-то находится, оно блестит и состоит из железа. Поскольку метеоритные камни, на которые распадается комета, состоят из железа, говорят, что и комета состоит из железа. Это, однако, столь же бессмысленно, как бессмысленно было бы полагать, что человек состоит из железа, поскольку в его крови есть железо и в нем можно обнаружить совсем маленькие частички железа. Аналогичным образом обнаружива­ют метеорные камни, они являются распылившимися, распавшимися кометами. Однако кометы представля­ют собой нечто совершенно иное, кометы живут! И Солнце тоже живет, у него есть некий желудок, оно пожирает не только кометы, оно питается так же, как и мы. В нашем желудке тоже есть железо. Если кто-либо ест шпинат, то он не замечает, что внутри шпи­ната находится весьма много железа, относительно много, конечно. Несмотря на это, очень хорошо, если человеку с малокровием советуют есть как можно боль­ше шпината, так как человек тем самым получит для своей крови много безопасного железа, тогда как при введении в желудок обыкновенного железа, оно, боль­шей частью, выводится наружу.

Если бы кометы состояли только из железа и па­дали на Солнце, то вам бы пришлось увидеть, как все это выделяется обратно! Вы бы тогда увидели совсем иной процесс. Если бы это было так, то тогда, вероят­но, в небесном пространстве пришлось бы устраивать гигантский клозет! Но все, конечно, обстоит иначе. Кометы содержат в себе лишь ничтожную часть желе­за; Солнце же их пожирает.

Мысленно оглянитесь назад, когда Земля име­ла Солнце в себе. Солнце тогда делало то же самое, что делает оно сейчас, находясь отдельно; оно тоже пожирало кометы. Теперь вы знаете причину, поче­му эта огромная голова, которой является Земля, могла жить; поскольку Солнце играло роль ее пище­варительного аппарата. Пока Солнце было в Земле, Земля благодаря Солнцу получала из мирового про­странства свою пищу, подобно тому, как мы теперь питаемся от Земли посредством нашей системы пита­ния, нашего аппарата питания.

Уже тогда, когда Солнце находилось в составе Зем­ли, Земля могла обеспечивать себя питанием. При этом вы должны иметь представление о том, что Солнце размером гораздо больше Земли, и, следовательно, когда Солнце было внутри Земли, то, в сущности, не Солнце было внутри, а Земля была внутри Солнца. Так что можно представить себе это вот таким обра­зом (см. рисунок), что Солнце тогда было здесь, здесь, внутри, находилась Земля, а в Земле находилась Луна. Итак: Солнце, в Солнце — Земля и в Земле — Луна, в некотором смысле это было в обратном порядке, не­жели у человека. Однако у человека только по види­мости желудок невелик; один маленький желудок не смог бы делать многого. Тот маленький желудок, ко­торый есть у человека — об этом мы еще поговорим позднее, — выполняет посредническую функцию по отношению к внешнему миру. В сущности, человек находится внутри Земли, так же как Земля когда-то была внутри Солнца. И настоящий земной желудок был тогда центральным пунктом Солнца. Если здесь находилось Солнце (см. рисунок 21), а здесь Земля, то желудок был здесь, в середине; Солнце отовсюду втя­гивало эти кометы и затем доставляло их в желудок, так что пищеварение Земли происходило все же внут­ри самой Земли.

Рисунок 21

Вы опять могли бы сказать: этому противоречит то, что человеческая голова сама не переваривает пищу. Это совершенно верно. Но в этом отношении вся история в целом меняется. Человеческая голова все же немного переваривает. Видите ли, я описы­вал вам: если мы едим пищу, тогда она прежде всего поступает на язык, к твердому нёбу. Там она предварительно смачивается слюной, птиалином, и только потом отправляется по пищеводу. Но не только пи­ща идет по пищеводу, ведь человек, в сущности, есть водяной столп — в нем все мягкое, твердые же части находятся в форме отложений, — так что уже во рту какая-то часть пищи всасывается в голову. Какое-то питание, осуществляемое напрямую, идет от нёба в голову. Это так. Видите ли, эти вещи не происхо­дят так примитивно, как это обычно предполагают, в этом вы можете убедиться с помощью сравнения. Зародышевое яйцо человека не может быть выне­сено наружу, на воздух, для того чтобы там, вовне, его высиживать. Зато это происходит у птиц. Яйцо выходит наружу, на воздух, и высиживается только вовне. Нечто подобное происходит и с человеческой головой (то есть перемещение некоторой функции, процесса в другое место — примеч. перев.). В настоя­щее время человеческая голова не могла бы пропи­тать себя пищей, которую получает непосредственно, через нёбо. Земля же была устроена несколько иначе. Желудок она имела в себе, он же одновременно был и ртом, и с помощью этого рта она достаточным обра­зом питалась. Так что мы можем сказать: пока Солн­це было связано с Землей, эти гигантские существа имели возможность пропитать себя, получая пищу из Космоса.

Но я говорил вам: если сегодня исследовать Зем­лю, то она окажется подобна мертвой человеческой голове. Именно так, это мертвая человеческая голова, которая когда-то должна была быть живой. Следова­тельно, Земля когда-то должна была быть живой. И благодаря Солнцу она питалась.

Я хочу сказать вам, господа, еще кое-что. Видите ли, если вы будете рассматривать зародыш человека в материнском теле на каком-то конкретном этапе и после оплодотворения, я бы сказал, через две, три, четыре недели после оплодотворения, то этот человеческий зародыш выглядит интересно. Прежде всего, в материнском теле, вокруг той части материнского тела, которая называется маткой, находится кожа, содержащая в себе много кровеносных сосудов. Эти кровеносные сосуды, в большом количестве располо­женные внутри материнского тела — их нет в челове­ческом теле, если плод отсутствует, — эти кровеносные сосуды связаны с другими кровеносными сосудами, которые имеет мать. Они повсеместно входят в те кро­веносные сосуды. Следовательно, мать в свою собст­венную кровеносную систему включает этот шар (см. рисунок 22) и если в ином случае кровь циркулирует только в теле, то эта кровь проникает сверх того и в этот шар, в его внешнюю оболочку.

Рисунок 22

Внутри этого шара, господа, вы обнаружите все органы. Тут есть, например, орган, который выгля­дит как мешок, а рядом еще один «мешок», только гораздо меньший. В этот мешок, продолжаясь, тя­нутся кровеносные сосуды, совсем отсутствующие в том случае, когда мать не носит дитя, поскольку и весь шар в целом отсутствует; итак, эти сосуды тя­нутся и проникают сюда. Так что мы можем сказать: эти сосуды отовсюду входят сюда, и все, что я вам до сих пор рисовал, обозначает развитие эмбриона в течение первых недель; все это находится тут, а рядом в подвешенном положении находится нечто очень маленькое, здесь в подвешенном положении находится крохотный ребенок. Он ничтожно мал и прикреплен здесь.

Это будет выглядеть несколько курьезно, если здесь я нарисую вам теперь ребенка больших разме­ров, каким он будет в последующее, ближайшее время, когда его надо будет нарисовать вот так.

Рисунок 23

Эмбрион представляет собой почти одну голову. Остальное очень мало и находится рядом. Вы види­те, здесь я пририсовал два таких ответвленьица, две ножки, которые позднее станут руками. Ног мы здесь почти совсем еще не видим. Но зато на ребенке нара­щиваются две полости, два кармана, которые я здесь нарисовал, в эти два кармана входят кровеносные со­суды. Эти кровеносные сосуды доставляют питание, и таким образом голова питается. Желудка тут еще нет, сердца тоже нет. Собственная циркуляция крови у ребенка в первые недели отсутствует. Ребенок (эмбри­он) представляет собой лишь одну голову. Он растет, постепенно подрастает, и на втором-третьем месяце становится человекообразным, похожим на человека, поскольку наращиваются другие органы. Однако пита­ется ребенок все еще извне, от того, что находится тут в качестве карманов. И затем питательные вещества ак­кумулируются здесь вокруг (изображается на доске). Но прилив крови усиливается. Дышать ребенок еще не может, он получает воздух окольным путем, через мать. Ребенок, следовательно, представляет собой одну только человеческую голову, тогда как другие органы еще не оказывают какой-либо особой службы. Деятель­ность легких еще не начата. Деятельность желудка тоже не начата. Есть он тоже не может, он должен получать все питание так, что питается его голова. Дышать он тоже не может. Носа у него тоже еще нет. Органы хо­тя и развиваются, но использованы быть не могут. Следовательно, пока ребенок в материнском теле — это одна голова; только все это мягкое. Возникающий позже здесь, внутри мозг страшно мягкий, он очень мягкий и очень живой, он совершенно живой. А если бы вы могли воспользоваться огромным микроскопом и непосредственно рассмотреть голову эмбриона, ка­кова она на второй или третий неделе после оплодо­творения, то она выглядела бы очень похоже на то, как я вам описывал Землю, какой она была когда-то, когда по ней передвигались ихтиозавры, плезиозавры и так далее. Все это выглядит чертовски похожим, и отли­чается только по величине.

Стало быть, можно сказать: что еще сегодня явля­ется образом Земли, бывшей когда-то? Человеческая голова, когда эта человеческая голова еще не родилась и существует лишь как зародыш. Эта человеческая голова и есть явное отображение Земли.

А все то, что должно образоваться на ней, эти карманы на теле, то, что расположено вокруг, все это в качестве так называемого последа, после того как он станет непригодным, будет выброшено, а ос­тавшийся человек родится. Следовательно, от того, что отбрасывается как послед, ребенок в материн­ском теле получает питание, этот послед состоит из искромсанных, разорванных кровеносных сосудов. Это так называемый аллантоис, этот аллантоис — то есть искромсанные органы — является для нас чрез­вычайно важным, пока мы находимся в материнском теле, поскольку он заменяет желудок и органы дыха­ния. Но если мы его больше не используем, если мы уже родились, сами дышим и сами можем есть, то это отбрасывается как послед.

Если вы, господа, рассмотрите то, что я нарисовал вам здесь, то вам нужно будет только представить: здесь находился бы космос, здесь была бы Земля, здесь внутри человеческая голова, а вокруг — совсем разре­женное Солнце (см. рисунок 22). И вот насту­пает рождение, это означает, что прерывается то, что когда-то тут было. Солнце и Луна вылетают наружу, и рождение Земли состоялось. Земля должна дальше обеспечивать себя сама.

Можно при этом описывать двоякое. Сначала я смог описать вам то, о чем я говорил так: Земля когда-то выглядела таким образом, что там были ихтиозав­ры, плезиозавры и так далее. Ну а сейчас я с таким же успехом смог описать вам человеческий зародыш. Все это только меньше по размерам, но, в сущности, мне приходилось говорить то же самое. Так что сегодня вы могли бы сказать: Земля когда-то была зародышем гигантского человека.

И опять-таки чрезвычайно интересно то, что в более ранние времена люди весьма достойным вни­мания образом — об этом мы еще поговорим — зна­ли больше, чем последующие люди. Более поздние

люди, изучая главным образом древнееврейские пер­воисточники, изучая неправильно истолкованный Ветхий Завет, получали такие представления: тут была Земля, а где-то тут рай и тут появился в закон­ченном виде Адам, подобно маленькому карапузу. Это представление, составленное людьми на основе неправильно истолкованного Ветхого Завета, выгля­дит примерно так, как если бы сегодня кто-нибудь стал представлять себе, что человек происходит не от того маленького образования, которое находится здесь, поддерживаемое аллантоисом и плодовыми сумками, окруженное кожей и так далее, как будто не человек, а какая-то вещь в себе возникает при этом, но, что человек сидит в материнском теле подобно маленькой блохе, и уже из этой маленькой блохи происходит человек. Примерно так же думают и те, кто считают, что Земля уже была, и Адам и Ева под­селились и жили на ней подобно блохам, а затем и весь человеческий род. Такое мнение возникло из не­правильно истолкованного Ветхого Завета, в то вре­мя как в древности знающие люди говорили не об Адаме, а об Адаме Кадмоне, а это нечто иное, нежели Адам. Он-то и был той гигантской головой, которой была когда-то Земля. Такое представление носит природный, естественный характер. Земной блохой этот Адам Кадмон стал только тогда, когда люди уже не могли себе больше представить, что человеческая голова может быть столь же огромной, как Земля, ко­гда они не могли уже больше поверить в это, и тогда у них появилось неверное представление. Будто бы шуткой оказалось то, что целых девять месяцев про­исходило в материнском теле, что из материнского чрева рождался человек.

Мы должны представлять себе, как совершенную реальность то, что человеком была когда-то вся Зем­ля — вся Земля целиком. И эта Земля была гораздо более живой. Это именно так, господа, а не иначе. Видите ли, если я рисую вам Землю в настоящее время, то она является умершим существом, как человече­ская голова, подвергшаяся процессу умирания; если же мы возвращаемся назад к той человеческой голо­ве, которая находится в материнском теле, то эта го­лова целиком и полностью проникнута жизнью, она живая. Она такова, какой была Земля когда-то. Сего­дня же Земля мертва. Но она была когда-то целиком и полностью проникнута жизнью.

Видите ли, если бы люди были в состоянии сопос­тавить и подытожить все, что дает наука, они могли бы кое-чего достичь. Сама по себе наука права, одна­ко люди, которые оперируют современной наукой, ничего с той наукой поделать не могут. Если сегодня кто-то рассматривает поверхность Земли, то он дол­жен сказать: она подобна умершей голове человека. Мы, в сущности, ходим по мертвецу, который когда-то должен был быть живым. Это я уже говорил вам: я скажу и о том, что из этого следует.

В пору моей юности в Вене был один очень извест­ный геолог, исследователь Земли. Он написал большую книгу «Лик Земли». Вот что там написано: если сего­дня мы проходим по Богемии или Вестфалии, то мы идем по тому, что умерло. Когда-то это было живым. Некоторые отдельные вещи наука чувствует, но ей не удается связать все эти вещи воедино. То, что я го­ворю вам, ни в чем не противоречит науке. Подтвер­ждение этому вы можете отыскать везде, если будете следовать науке. Однако сам естествоиспытатель не в состоянии сделать правильных выводов в соответст­вии с настоящим положением вещей.

Итак, мы приходим к следующему высказыванию: Земля была когда-то огромным человеком. Все чем бы­ла она. Но она умерла, и сегодня мы странствуем по умершей Земле.

Тут, как видите, остаются еще важные вопросы, два важных вопроса, возникшие в связи с вопросом господина Бурля. Первый из них таков: вернувшись в прошлое, мы видим, что Земля была гигантским че­ловеком. Откуда же произошли животные? И второй вопрос: Земля была гигантским человеком. Как же случилось, что в настоящее время человек на Земле стал такой крохотной блошкой? Отчего он стал таким маленьким? Эти два вопроса действительно важны.

На первый ответить не так трудно; надо только при ответе придерживаться фактов, а не различных фантастических представлений.

Господа, представьте себе, что женщина вдруг уми­рает во время беременности, причем на той ее стадии, когда внутри все выглядит так, как я это рисовал вам на доске. Представьте, что в процессе патологоанато-мического вскрытия извлекается наружу этот сфери­ческий ком, внутри которого находится все то, что должно было бы отпасть с последом, внутри которого находится и эмбрион, который позднее стал бы челове­ком, — и попробуйте допустить, что после извлечения мы поместили бы все это не в спирт, где бы все сохра­нилось, а просто положили куда-нибудь, где влажно, а затем спустя некоторое время вернулись; как вы по­лагаете, что бы мы увидели? Да, господа, если бы мы через некоторое время вернулись и начали резать все это, то там было бы полно живых организмов; очень маленькие животные сновали бы там. Человеческая го­лова, которая была живой в материнском теле, умерла. И в процессе ее умирания — нам надо только разре­зать ее, чтобы это увидеть — появились всевозмож­ные животные организмы.

Да, господа, представьте себе, что и Земля была когда-то такой человеческой головой в мировом про­странстве и она умерла. Надо ли удивляться, что там появились всевозможные животные? Это происходит и сегодня. Рассмотрите это и вы получите представле­ние о возникновении животных. Это можно наблю­дать и сегодня.

Это один вопрос. Мы будем говорить об этом дальше, говорить о том, как возникли отдельные животные формы. Но, в принципе, вы видите, что животные должны быть тут. На этот вопрос я сего­дня только указываю, позднее я отвечу на него бо­лее подробно.

Теперь остается другой вопрос: почему же чело­век сегодня — какой-то маленький карапуз? Тут вам придется подытожить все, что вам довелось узнать. Во-первых, вы можете спросить: но ведь в мировом пространстве жил когда-то один человек, который в настоящее время является Землей, он умер, и сего­дня это Земля. Так что же, разве он так и не родил­ся? Разве он не размножился? В последний вопрос нет необходимости вдаваться; если бы он размножал­ся, то тогда в мировом пространстве возникли бы сво­его рода взаимодействия между ними. Нам в первую очередь надо поинтересоваться тем, в какой форме выступило размножение.

Господа, если сегодня исследуют, как размножают­ся маленькие клетки, то видят, что они сперва имеют вот такой вид (см. рисунок 24), затем такой, затем образуются две клетки. После этого из каждой

Рисунок 24

образуются снова две; их становится четыре. Таким образом, строится все человеческое тело, так что, в конце концов, оно состоит из исключительно маленьких отдельных жи­вотных, которые в крови живут, а в голове умирают. Все они происходят от одной-единственной клетки. Так из одной части первоначальной, первозданной Земли возникла современная Земля — причем она возникла так же, как возникает сегодня человек; не из всего человека, а лишь из некоторой его части. Тут, однако, возникает вопрос: почему сегодня не происхо­дит то же самое? Потому что после того, как Солнце отделилось, Земля уже больше не связана с космосом так, как раньше. Теперь все существа остаются внут­ри. После того, как Солнце вышло, они освещаются Солнцем извне, в то время как раньше оно находи­лось внутри! Вы должны теперь согласовать все, что вам довелось узнать.

Вы, господа, вероятно, знаете, что, хотя собака и имеет в общем определенные размеры, ниже которых она не опускается, все же возможно выведение таких маленьких, которые не больше крупной крысы. Если, например, собаке давать алкоголь, то она останется маленькой — существо имеет величину в зависимости от того, что на него действует, — во всяком случае, при этом собака делается страшно нервной.

К тому же даже если бы мир не был наводнен алкоголем — реальное воздействие веществ стало со­вершенно иным после того, как Солнце отделилось от Земли. Когда оно еще было вместе с Землей, оказы­валось совершенно иное действие, нежели позднее, когда Солнце было снаружи. И если вначале человек был так же велик, как и сама Земля, то произошед­шее оказало на него такое мощное влияние, что он стал маленьким. Впрочем, это было счастьем для не­го, ведь если бы он оставался так же велик, как Зем­ля, то все другие, которые рождались, должны были бы вылетать в космическое пространство. Позднее мы услышим, что происходило с ними. Теперь же они могли оставаться на Земле, могли странствовать по Земле друг с другом. Вместо одного Человека те­перь возник человеческий род, поскольку человек оставался маленьким.

Это правда, господа: все мы происходим от одно­го Человека! Ведь это вполне понятно, не так ли? Но этот один Человек вовсе не был такой маленькой земной блошкой, каковы сейчас люди, он и был самой Землей. Когда же Солнце вышло наружу, то, с одной стороны, эта Земля стала отмирать, и выползли животные, по­добно тому, как появляются они сейчас, если что-то умирает. С другой же стороны, еще оставались силы (солнечные), только теперь их побудительное действие исходило не изнутри, от находящегося там Солнца, а извне; поэтому-то человек стал маленьким, и возник­ло много людей.

Следовательно, человек уменьшается в размерах потому, что Солнце воздействует извне. Все это может стать для вас вполне понятным. Вы только подумай­те о том, что если это — Земля, я хочу теперь нари­совать Землю совсем маленькой — и здесь раньше было Солнце, внутрь которого была как бы вставле­на Земля, то все силы излучались вот так; если же Земля двигалась, то и Солнце двигалось вместе с ней, это было единое тело (рисунок 25, слева). Теперь же, когда Солнце вышло, все стало выглядеть так: тут находится Солнце и тут — Земля, которая враща­ется вокруг Солнца. Если Земля находится здесь, то она получает эти излучения; если же она находится там, то получает только это излучение (см. рисунок 25, справа). Вы видите лишь малую порцию излучения. Если Солнце находится снаружи, Земля получает очень мало излучения. Когда же Солнце еще было в Земле, то сюда, внутрь, приходило все воздействие Солнца. Это не чудо, если Солнце, вращаясь здесь, может светить человеку лишь в отдельной точке на Земле, в то время как раньше, когда оно было внутри и должно было светить из центральной точки, мог быть осве­щаем лишь один Человек. Когда же Солнце начало действовать из окружности, тогда тем самым было вы­звано уменьшение человека.

Рисунок 25

Очень интересно, действительно интересно, что, хотя Ветхий Завет уже с очень давних пор перестали правильно понимать и это неправильное истолкова­ние сохранялось и в более позднее время, азиатские ученые еще говорили об Адаме Кадмоне, являвшемся Единым Человеком, то есть всей Землей в целом; кро­ме того, у предков современных жителей Центральной Европы, в Швейцарии, в Германии, повсюду была рас­пространена легенда, в которой говорилось: Земля когда-то была гигантским Человеком, Великаном Имиром. И Земля оплодотворялась.

Следовательно, они говорили обо всей Земле в це­лом так, как сегодня следовало бы говорить об одном человеке. Позднее это, разумеется, перестали понимать, поскольку на место этого поистине красочного леген­дарного образа — он был исключительно правдив — на место этого истинного образа пришло ложное латин­ское толкование Ветхого Завета. Следовательно, здесь, в Европе, древние германцы еще обладали древней образной наукой, хотя и сновидческого характера; она носила образный характер, как если бы они видели сны, но эти сны обладали большей реальностью, чем то, что пришло позднее, когда Ветхий Завет стал пони­маться неправильно. Тогда вместо того, чтобы говорить о Земле в целом, об Адаме Кадмоне, стали говорить о маленьком Адаме.

Да, видите ли, проникаешься огромным уважени­ем по отношению к той древней, когда-то уничтоженной образной науке, хотя она и имела чисто сновидческий характер. Но она существовала и была затем искорене­на. Не надо удивляться этому. В определенное время происходило такое всеобщее искоренение. Вам стои­ло бы послушать рассказ о том, что существовало, на­пример, в Малой Азии, в Передней Азии, в Северной Африке, в Южной Европе, в Греции и в Италии. Да, господа, в I, II, III столетиях, когда там уже сущест­вовало христианство, вы могли бы повсюду, проходя по пахотным землям Азии или Африки, встретить замечательные статуи; они были там повсюду. В этих статуях люди, еще не умевшие читать и писать, вы­ражали то, что когда-то было на Земле. С помощью этих статуй можно было изучать то, что когда-то бы­ло на Земле. В этих формах, в этих скульптурных изображениях было выражено то, что Земля когда-то была живым существом.

Но затем люди в ярости и неистовстве просто взяли и уничтожили все то, что существовало в этих статуях. Было уничтожено необычайно многое из то­го, благодаря чему можно было необычайно многому научиться. То, что в настоящее время обнаруживают, основываясь на древних скульптурных памятниках, не представляет особой важности, является малоцен­ным, поскольку в первые века (нашей эры) хорошо сознавали, что именно важно. Это и уничтожали.

Следовательно, дело обстоит так, что человече­ство когда-то обладало удивительным знанием; но при этом люди еще грезили. Видите ли, чрезвычай­но интересен тот факт, что когда-то люди, вместо того, чтобы обдумывать что-то — как они должны делать это сегодня, — просто грезили, находясь на Земле. Ночью они, в сущности, делали больше, чем днем. Ибо все то, что они переживали в качестве древней человеческой мудрости, пронизано тем, в чем можно увидеть следующее: эти люди многое на­блюдали ночью. И эта древняя мудрость существова­ла у германцев, у тех германцев, которые говорили об исполинском Человеке. Исполинские люди были и после этого. Действительно, человек не сразу стал маленьким. Но, в конце концов, он стал именно та­ким, каковы люди сейчас.

Начиная с этого пункта, господа, мы будем гово­рить дальше, когда я снова смогу быть с вами. Вы ви­дите что такой вопрос побуждает говорить о многом. Теперь я должен отправиться в Германию, в Штутгарт. После этого мы сможем говорить дальше. Вы же, ме­жду тем, подготовите прекрасные вопросы. Я сообщу вам, когда состоится следующее занятие.

ПРИМЕЧАНИЯ

Основа текста: лекции были застенографированы и рас­шифрованы профессиональной стенографисткой Еленой Финк (1883—1960). В основу издания 1976 г. была положена вновь расшифрованная первоначальная стенограмма. Устра­нены отклонения от текста, допущенные в издании 1957 г.

Рисунки в тексте выполнены Леонором Юлигом с ори­гинальных досок Рудольфа Штайнера.

Отдельные издания:

Лекции от 2, 5 и 9 августа и от 16 сентября в книге: «Познание существа человека в отношении его тела, души и духа», Дорнах, 1957.

Лекции от 20, 23, 27 и 30 сентября 1922 г. в книге: «О ран­них состояниях Земли», Дорнах, 1957.

Труды Рудольфа Штайнера, входящие в Полное собрание сочинений (ПСС), даются в Примечаниях с соответствую­щим библиографическим номером. См. также перечень в конце тома.

Первая лекция
— в ряду лекций для рабочих, прочи­танных, начиная с 11 октября 1921 г. данная была первой, от которой сохранилась стенограмма. Рисунки к лекции не сохранились.

Пауль Брок
(1824—1880) — французский хирург и ан­трополог, работал в области нейрохирургии.

...искусно
—здесь и далее в значении «тщательно», «художественно».

...простейшие животные
— протозои, простейшие жи­вотные.

В моем «Основном пункте социального вопроса»
— см.: Рудольф Штайнер. «Основной пункт социального вопроса в связи с жизненными потребностями настоящего и буду­щего» (1919), ПСС библ. №23.

...странствуют по Италии со своим Бедекером
— все­мирно известный туристический справочник, составлен­ный первоначально Карлом Бедекером (1801—1859).

Парацельс
— более известное из истории мысли имя Филиппа Ауреола Теофраста Бомбаста из Гогенгейма (1493— 1541). О смерти Парацельса см.: Рудольф Штайнер. «Основные импульсы всемирно-исторического становления человечества», ПСС библ. № 216, 6 лекция, а также: «Человеческая история в свете духовного исследования», ПСС библ. № 61,4 лекция.

Жорж Кювье
(1769—1832) — французский зоолог и палеонтолог.

...там, наверху, в Кэмпене
— утес Кэмпен или Шат-тен, горная возвышенность в Юрских горах в Швейцарии, восточнее Дорнаха, высота 721 м.

Некоторое время назад был в Париже один ученый
— Илья Ильич Мечников (1845—1916), русский зоолог и бак­териолог, работал в Париже; см. эссе Мечникова «Гёте и Фауст» в его труде «Вклад в оптимистическое мировоззре­ние», Мюнхен, 1908, см. также: Рудольф Штайнер, ПСС библ. № 348, лекция 4 от 2 декабря 1922 г. о взглядах Меч­никова на процессы старения.

...чтоЛуна когда-то вылетела оттуда, где сегодня нахо­дится Тихий океан
— ср. с лекцией от 10 октября 1923, ПСС библ. № 351, лекция 2, а также со статьей: В. Клоос. «Следы отделения Луны». В кн.: Лоренцен И. Ф. «Основные пробле­мы эволюции», Гамбург, 1959, стр. 79—83.

...тля
— тли, Aphidae, группа насекомых, паразити­рующих на растениях.

...фортицелла
— вид ресничных инфузорий.

Жан Расин
(1639—1699) — французский театраль­ный драматург; его «Аталия» была закончена в 1691 г.

Густав Теодор Фехнер
(1801—1887) — «Шляйден и Лу­на», 1856, стр. 170. «Короче: дожди идут чаще, если Луна идет к полнолунию и если Луна расположена ближе всего к Зем­ле; ясная погода, ясное небо бывает чаще, если Луна идет к новолунию и если она наиболее удалена от Земли...»

Маттиас Якоб Шляйден
(1804—1881) — немецкий ботаник.

Нам это патер так же объясняет
— Гёте. «Фауст», часть 1, сцена 16, Сад Марты:

Маргарита и Фауст.

Маргарита:

Так обещай же, Генрих, мне!

Фауст:

Охотно, Все, что могу!

Маргарита:

Скажи ты мне прямей,

Как дело обстоит с религией твоей?

Ты славный, добрый человек, но к ней

Относишься как будто беззаботно.

Фауст:

Оставь, дитя! Мою узнала ты любовь;

Близких сердцу рад свою пролить я кровь;

Не против веры я, кому в ней есть отрада.

Маргарита:

Нет, мало этого: нам твердо верить надо.

Фауст:

Да надо ли?

Маргарита:

Ах, не найти мне слов,

Чтоб убедить тебя! Ты и святых даров

Не чтишь.

Фауст:

Я чту их.

Маргарита:

Да, но без охоты

Принять их. В церкви не был уж давно ты,

На исповедь не ходишь уж давно.

Ты в Бога веришь ли?

Фауст:

Мой друг, кому дано

По совести сказать: я верю в Бога?

Священников ты спросишь, мудрецов, —

У них ответ всегда готов;

Но весь ответ их, коль рассудишь строго,

Окажется насмешкой над тобой.

Маргарита:

Не веришь ты?

Фауст:

Пойми же, ангел мой:

Назвать Его кто смеет откровенно?

Кто исповедать может дерзновенно:

Я верую в Него?

Кто с полным чувством убежденья

Не побоится утвержденья:

Не верую в Него?

Он, Вседержитель,

И Всехранитель,

Не обнимает ли весь мир, —

Тебя, меня, Себя?

Не высится ль над нами свод небесный?

Не твердая ль под нами здесь Земля?

Не всходят ли, приветливо мерцая,

Над нами звезды вечные? А мы

Не смотрим ли друг другу в очи,

И не теснится ль это все

Тебе и в ум и в сердце,

И не царит ли, в вечной тайне,

И зримо и незримо вкруг тебя?

Наполни же ты сердце этим чувством,

И если в нем ты счастье ощутишь, —

Зови его как хочешь:

Любовь, блаженство, сердце, Бог!

Нет имени Ему! Все в чувстве!

А имя — только дым и звук,

Туман, который нам свет неба затемняет.

Маргарита:

Как это хорошо, мой друг!

НАМ ЭТО ПАТЕР ТАК ЖЕ ОБЪЯСНЯЕТ,

НЕМНОЖКО ЛИШЬ В ДРУГИХ СЛОВАХ.

(Перевод Н. А. Холодковского под ред. М. А. Лозинского)

Берут маленькую капельку масла
— здесь Рудольф Штай­нер описывает так называемый опыт Плато. Ср. с описанием, которое Винценц Кнауер приводит в своем предисловии к «Основной проблеме философии», Вена и Лейпциг, 1892 г.: «Одним из наиболее красивых физический экспериментов является опыт Плато. Приготавливают смесь из воды и спирта с удельным весом, равным удельному весу чистого оливкового масла, и в эту смесь добавляют достаточно большую каплю масла. Она плавает не по поверхности жидкости, но погружается до середины и принимает там форму шара. Чтобы привести ее в движение, в раствор по­мещают картонную шайбу, нанизанную в центре на длин­ную иглу, и осторожно погружают ее в каплю, так, чтобы внешний рант шайбы образовал экватор капли. Эту шайбу начинают вращать, сначала медленно, затем все быстрее и быстрее. Естественно, масляный шар тоже движется, и, вследствие этого, возникает центробежная сила, под дейст­вием которой отделяются те части капли, которые после сво­его отделения еще продолжают некоторое время вращаться. Сначала они представляют собой круг, потом отдельные капельки. Таким образом, возникает картина, удивительно похожая на нашу планетную систему: в середине распола­гается большая капля, соответствующая нашему Солнцу, а вокруг нее вращаются маленькие капли и кольца, кото­рые мы можем рассматривать, как планеты с их лунами». (Лекции во время летнего семестра, девятая лекция, стр. 281 вышеупомянутого сочинения.)

Юлиус Роберт Майер
(1814—1878)— физик

Чарльз Дарвин
(1809—1882).

...в виде совсем короткой статьи
— первое сочинение Ю.Р. Майера «О количественном и качественном определе­нии силы» было им послано 16 июня 1841 г. к Поггендорфу; он ее не опубликовал и не отослал обратно; она нашлась только после смерти Поггендорфа в оставленных им бума­гах и была опубликована сначала Фридрихом Цэллнером в факсимильном издании, а позднее И.Й. Вейраухом в издании: Ю.Р. Майер. «Небольшие заметки и письма. До­полнения к жизнеописанию», Штутгарт, 1893. Эта первая статья малоизвестна. Более известной и более значитель­ной в научном смысле является вторая статья «Замечания о силах неживой природы», которая была опубликована в 1842 г. в издаваемом Вэллером и Либихом журнале «Анна­лы химии и фармацевтики», том 42, май, стр. 233. Только в 1845 г. в статье «Органические движения в связи с обменом веществ», Хайльбронн, 1845, Майер прямо указывает на ранее сделанные им наблюдения над кровью человека.

...Но этот естественнонаучный журнал отослал ему эту статью обратно
— эта формулировка Рудольфа Штайнера, видимо восходит к тому, что написал друг Майера — Густав Рюмелин (напечатано в «Речи и статьи», Г. Рюмелин. «Новые следы», Фрайбург), у которого об этом сказано так: «Этот манускрипт, посланный в «Анналы физики и химии» Пог­гендорфа, в котором он мог бы занять достойное место, был отослан назад, как непригодный к публикации. Затем он попал в Гиссен и был принят в «Анналах химии и фармацев­тики» Веллера и Либиха. Либих взял этот материал несмот­ря на то, что он не имел прямого отношения ни к химии, ни к фармацевтике». Здесь Рюмелин ошибочно принимает первую статью, которую Майер посылал в «Анналы» Погген­дорфа, за вторую, которую он послал в «Анналы» Либиха.

«Лик Земли«
— автор — Эдуард Сюз (1831—1914). Он писал в этом сочинении (изд. 1892, том 1, стр. 778): «Раз­рушение земного шара, при котором мы присутствуем....»

ЦВЕТНЫЕ
Д
ОСКИ

К
ЦИКЛУ
ЛЕКЦИЙ
ЛЛЯ
РАБОЧИХ ГЁТЕАНУМА

ПОЗНАНИЕ
СУЩЕСТВА
ЧЕЛОВЕКА

В
ОТНОШЕНИИ
ЕГО

ТЕЛА
,
ЛУШИ
И
ЛУХА

О
РАННИХ
СОСТОЯНИЯХ
ЗЕАЛЛИ

При расшифровке стенограмм не всегда удава­лось точно восстановить на какой именно фрагмент изображаемого на доске рисунка ссылается доклад­чик. Поэтому текст содержит места, где должна была быть иллюстрация, которая, однако, отсутствует.

Сохранились оригинальные зарисовки и надпи­си, сделанные Рудольфом Штайнером во время этих бесед-лекций: в то время было принято покрывать доски черной бумагой. Репродукции всех сохранив­шихся «досок» приведены в отдельном многотомном издании Rudolf Steiner «Wandtafelzeichnungen zum Vortragswerk» (Rudolf Steiner Verlag, Дорнах, Швей­цария).

Даже при поверхностном сравнении указанных репродукций со стандартными иллюстрациями в изданиях трудов Р. Штайнера становится очевидной определенная бедность и неполнота вторых. Кроме того, учитывая личность лектора, предмет докла­дов и обстоятельства, при которых делались зарисов­ки, можно предположить, что созерцание репродук­ции в целом, а не просто ее черно-белых фрагментов, способно дать читателю нечто большее.

Исходя из указанного, издательство сочло целе­сообразным привести в настоящей публикации и фрагменты (как они даны в оригинале), и подборку репродукций досок.

Рисунки к первой лекции не сохранились.