Калинина «Коэволюционная парадигма и современная биология.»

Омская Государственная Ордена Трудового Красного Знамени Медицинская Академия имени М. И. Калинина

Реферат

«Коэволюционная парадигма и современная биология.»

г. Омск – 2001

План:
Вступление.
Глава 1

«Идея коэволюции в современном биологическом познании.»

Глава 2

«Органическая и культурная коэволюция.»

Глава 3

«Идея коэволюции в эволюционной биологии.»

Заключение.

Вступление.

Идеи и понятия биологического эволюционизма давно стали достоянием общей культуры, давно используются в самых раз­личных областях научного знания. Теперь на наших глазах происхо­дит проникновение в культуру и такого понятия, как коэволюция. Будучи биологическим по происхождению, связанным с изучением совместной эволюции различных биологических объектов и уровней их организации, понятие коэволюции ныне оказывается включен­ным в обсуждение предельно широких вопросов бытия и судеб чело­вечества. Коэволюция природы и общества — это область исследова­ний, которая уже не является собственно естественнонаучной. Это подтверждают современные концепции глобального эволюциониз­ма, претендующие на то, чтобы дать обобщенную картину всех мыс­лимых эволюционных процессов.

Идея коэволюции в современном биологическом познании.

Термин «коэволюция» был предложен в 1964 г. экологами, для которых коэволюция — взаимное приспособление ви­дов. Они давно обратили вни­мание на взаимодействие видов, среди которых обычно вычленяют:

1) хищничество и паразитизм

2) комменсализм

3) конкуренцию

4) мутуализм (взаимовыгодность).

Виды образуют мутуалистические ассоциации, эволюция которых собственно и называется коэволюцией. Экология имеет дело, прежде всего с взаимоотношением биотических и физических факторов. Любой вид вносит изменения в окружающую среду, но эти изменения не носят характера взаимного приспособления друг к другу, или коэволюции. Воздействие (адапта­ция) идет в одном направлении, обеспечивая повышение уровня при­способляемости вида к условиям среды. Важно обратить внимание на «запаздывание» эволюционного ответа на вызов со стороны среды, поскольку необходимо определенное время («лаг»), чтобы естествен­ный отбор «догнал» происходящие в окружающей среде изменения. Неоднородность среды обитания, генотипическое разнообразие и «лаг» в эволюционном «ответе» на «вызов» среды означает, что жи­вотное не может быть абсолютно приспособлено к жизни в своей нише. Каждый вид оказывает то или иное воздействие на биотиче­ские факторы (на другие виды), что вызывает у других видов адап­тивные реакции. Вид и биотическая среда могут следовать по пути коэволюции.

В этой связи выделяются два вида коэволюции: 1) мутуалистическую (взаимовыгодную) и 2) немутуалистическую, при которой один из факторов обладает пагубным действием (отношение «эксплуатация — защита»). Примером первого типа коэволюции может быть развитие специализированных цветков и их опылителей — живо­тных. Примерами второго типа коэволюции могут быть взаимоотно­шения между хищником и жертвой, хозяином и паразитом, хозяином и патогеном и др. Взаимоотношение между двумя эволюирующими видами также включает определенный «шаг», чтобы один эволюирующий вид «догнал» происходящие в другом виде изменения.

Термодинамика диссипативных структур, развитая И. Пригожиным, фиксирует образова­ние упорядоченных структур (их самоорганизацию) за счет

рассеяния внешней энергии в среду, окружающую систему. Однако этот вариант термодинамики, принципиально отличающийся от классической термодинамики, объединяет с нею трактовка измене­ний как отклонения от состояния равновесия. Иными словами, и в этом варианте термодинамики сохраняется фундаментальность идеи равновесия и анализ процессов ведется под углом зрения отклонения от состояния равновесия. Попытки приложения термодинамики дис­сипативных структур к биологии (а их достаточно много) не могут считаться, как показал Ю.В. Чайковский, удовлетворительными. В этой связи можно напомнить слова И.А. Аршавского о том, что суть живого не в диссипации (рассеянии) внешней энергии, а «в избыточно анаболическом сопротивлении диссипации». Большие перспективы и одновременно большие трудности воз­никают при экстраполяции термодинамики диссипативных структур на изучение биосферы. Дело в том, что новая термодинамика фикси­рует процессы самоорганизации в открытых системах, т.е. системах, которые обмениваются энергией и веществом с окружающей средой. Биосфера является открытой системой, но в связи с планетарным характером деятельности человека возникает вопрос о необходимом соотношении потоков вещества и энергии через диссипативные структуры. Это означает
что замкнутых круговоротов химиче­ских элементов не существует — циклы разомкнуты. Наиболее пер­спективным является не простое приложение термодинамики диссиспективным является не простое приложение термодинамики дисси­пативных структур к эволюции живого, а тот вариант эволюционной термодинамики, который развит Э. Янчем.

Для Янча диссипативные структуры — это «селективное и синх­ронизированное исправление консервативно-записанной (т.е. гене­тической) информации с помощью диссипативного процесса». От­бор — важный фактор-ускоритель процессов самоорганизации в не­зрелых системах, в зрелых системах эту функцию выполняет флуктуация, т.е. образование диссипативных структур. Централь­ными понятиями эволюционной концепции Янча являются первич­ность движения, встреча (динамика сродства), динамическая память и нарушение симметрии на каждом этапе эволюции.

До возникновения коэволюционного подхода биология была со­средоточена на эволюции отдельных видов в определенной, правда, весьма грубой, среде. Даже экологическое понимание коэволюции, ограниченное разнообразными фактами симбиозов, не сформирова­ло еще новый способ мышления в биологии. Включение в эволюцио­низм возникновения диссипативных структур, или процессов само­организации, осуществленное Э. Янчем, означает, что эволюция понимается теперь как возникновение новаций. Они трактуются не просто как продукт действия ранее существовавших факторов, но прежде всего как эмерджентных, качественно новых, невыводимых образований. Поэтому вполне обоснованно Янч трактует эмерджентную эволюцию как открытое обучение, детерминированное откры­той целью, т.е. как творчество новых форм.

Всякая диссипативная система обладает динамической памятью, служащей «затравкой» для нового уровня эволюции. Помимо нее существует консервативная память, которая не участвует в процес­сах обмена, но служит «затравкой» для долговременных информаци­онных процессов. Самопорождение, или переход от одного уровня эволюции к другому, Янч связывает с нарушением симметрии. На­пример, при переходе от механики к термодинамике нарушается симметрия времени. В диссипативных структурах нарушена симмет­рия пространства, а у прокариотов и симметрия времени (возникает наследственность). Ю.В. Чайковский вычленил ряд уровней, на каждом из которых формировалась консервативная структура, служившая «затравкой» для следующего уровня («консервативная память» по Янчу, или «мертвая неравновесная структура»): 1) синтез РНК, служивший затравкой (2) для синтеза пеитидной цепочки; 3) эобионт, где появибран, обеспечивавших устойчивость информации; 6) появление про-кариота, где мембрана замкнута в изолированную плоско ль; 7) и 8) появление ядерной оболочки и объединение ДНК с белком в ком­пактную хромосому. На каждом из этих уровней существуют устой­чивые инвариантные структуры и одновременно биохимические про­цессы, ведущие к усложнению феномена жизни, к усложнению ее разнообразия и системности.

Э. Янч говорил о коэволюции макро- и микроструктур, где важ­ное место занимает возникновение симбиоза и организм — элемент одного микроуровня — становится элементом макроуровня (биогео-ценозом). Возникновение человека означает, что само различение эволюции макро- и микроструктур потеряло смысл. Необходимо вы­работать, как отметил Ю.В. Чайковский, новый язык для понимания коэволюционных процессов. Таким языком, адекватным для описа­ния коэволюции, может быть язык когерентности, т.е. согласованно­сти фаз движения. Он позволяет описать взаимную приспособляе­мость организмов (взаимопомощь по П.А. Кропоткину, спаривание, симбиоз) и их «частей» («сродство частиц» по Мопертюи, «корреля­ция частей» по Кювье и т.д.).

Исходным для книги Э. Янча «Самоорганизующаяся Вселенная» является, как видно из названия, идея самоорганизации, которая включает в себя, во-первых, специфическую макроскопическую ди­намику процессов системы, во-вторых, обмен и коэволюцию со сре­дой, и, в-третьих, самотрансцендирование, эволюцию эволюцион­ных процессов. Рассматривая самоорганизацию естественных сис­тем, он подчеркивает, что биологические и социальные системы представляют собой самоорганизацию динамики когерентных сис­тем. Нелинейная неравновесная термодинамика имеет дело с новым уровнем макроскопического порядка — уровнем кооперации, спон­танного формирования и эволюции структур. Обращаясь к термоди­намике диссипативных структур, он отмечает, что равновесие экви­валентно состоянию стагнации и смерти, а отклонение от равновесия характерно для самоорганизующихся процессов, осуществляющих обмен веществом и энергией со средой, т.е. для процессов метаболиз­ма. Янч обобщает такого рода динамические системы и говорит об автопоэзисе, т.е. о самопроизводстве. Автопоэтические системы, по его словам, выражают фундаментальную дополнительность струк­тур и функций, устойчивости и пластичности, присущую динамиче­ским отношениям, благодаря которым и делается возможным само­организация.

Автопоэтическая система автономна относительно среды. Янч рассматривает процессы коэволюции с разных точек зрения — от коэволюции макро- и микромира до социокультурной коэволюции. Касаясь проблем стандартной космологической модели эволюции Вселенной, он характеризует эволюцию как процесс, нарушающий симметрию (
Symmetry
— breaking
process
),
фиксирует нарушение симметрии между физическими силами — гравитацией, электро­магнетизмом, сильным и слабым ядерными взаимодействиями. «Не­посредственным следствием нарушения симметрии физических сил является симультанность макро- и микроэволюции в универсуме. Макроскопические структуры создают среду для микроскопических структур и оказывают влияние на эволюцию или делают ее возмож­ной. И наоборот, эволюция микроструктур (ядерных, атомных и молекулярных) является решающим фактором в формировании и эволюции макроструктур». Янч специально обсуждает и процессы коэволюции между биохимическими и биосферными структурами. После возникновения органических молекул следующий шаг состо­ит, вероятно, в формировании диссипативных, метаболических структур, которые призваны играть решающую роль в формировании биополимеров и предклеточной эволюции. «Возникновение способ­ности к самопроизводству объясняется моделью гиперцикла, в част­ности, в симбиозе на молекулярном уровне». Разделяя два аспекта генетической коммуникации — горизонтальный, присущий одно­клеточным прокариотам, и вертикальный, связанный с самопроиз­водством, Янч обращает внимание на то, что жизнь, представленная прокариотами, сама создает условия своего существования, форми­руя атмосферу, богатую кислородом. Трансформация макросистемы создает предпосылки для развития более сложных форм жизни. Био­логическая среда и атмосфера, будучи саморегулирующейся, автопо­этической системой, стабилизировалась 1,5 млрд. лет тому назад и создала условия для поддержания сложных форм жизни на Земле, для возникновения эукариотов, или клеток с ядром. Обсуждая вопрос о происхождении эукариотов, Янч отмечает, что эукариоты пред­ставляют собой новый уровень координации, новый уровень автопо­этической системы. Для эукариотов характерны сексуальность, гете-ротрофность (т.е. способность жить за счет других биоорганизмов), смерть или деволюция в онтогенезе. Все эти характеристики идут наряду с развитием многообразия, в частности, с возникновением многоклеточных организмов с присущей им метаболической комму­никацией. «Принцип самовоспроизводства, который имеет решающее значение для жизни, основывается не на передаче вещества, а на передаче информации. Точнее, это — программы, которые передают и которые управляют формированием структур — не только матери­альных структур, но и структур отношений и процессов, другими словами, динамичных пространственно-временных структур

Особый тип коэволюции связан с макро- и микросистемами жиз­ни. Возникновение эукариотов дает начало эпигенетическому разви­тию, избирательной утилизации генетической информации, индиви­дуальному «конструированию» отношений со средой, которая моди­фицируется организмом в экологическую нишу, находящуюся в состоянии коэволюции с изменениями других ниш. Их связь пред­ставлена в понятии экосистема. Эпигенетическое развитие отража­ется в генетических измерениях. Обсуждая проблемы социокультурной эволюции, Янч обращает внимание на процессы генетической и метаболической коммуникации, в частности, на роль нервной систе­мы и мозга. С ними связаны различные формы символического выра­жения — от символической репрезентации организма до символиче­ской реконструкции внешнего мира. Характеризуя сознание как ди­намический принцип, Янч вычленяет различные уровни познания:

организмическое, рефлексивное (в частности, апперцепцию, позво­ляющую сформировать альтернативные модели реальности) и само­рефлексивное сознание (с его решающим компонентом — предвиде­нием). Причем сознание для него это качество самоорганизации ди­намических процессов, характерных для системы и ее отношений со средой.

Системная теория эволюции, или системный эволюционизм, развиваемый Янчем, основывается на ряде фундаментальных прин­ципов: 1) самотрансцендирование, которое объясняет эволюцию (эволюция - это результат самотрансцендирования на всех уров­нях) , творчество и свобода, 2) открытость эволюции; 3) циклическая организация как системная логика диссипативной самоорганизации и особенно жизни; 4) многообразие систем — от автопоэтических, саморегенерирующихся систем до систем, обладающих ростом, причем, коэволюция трансформирует циклическую организацию само­организующихся систем в спираль, которую можно наблюдать за длительное время; 5) такие ультрациклы являются моделью процес­сов обучения, которые можно описать как коэволюцию систем, акку­мулирующих опыт.

Янч вычленяет различные фазы в коэволюции макро- и микро­косма: химическую — биологическую — социобиологическую — экологическую и социокультурную эволюции. Эти фазы характеризуются различными типами акта коммуникации и взаимодействия:

метаболическая коммуникация играет важную роль во второй фазе эволюции. Эволюция саморефлексивного сознания выражается в со­циальных и культурных измерениях. Эволюция сознания связана с передачей и использованием информации опыта, корреспондирующейся с семантическим контекстом или с контекстом смысла. Эволю­цию сложных форм жизни и ментальных способностей Янч описыва­ет как эволюцию эволюционных процессов, или как метаэволюцию. Эволюция человека рассматривается им как многоуровневая реаль­ность, в которой эволюционная цепь автопоэтических уровней суще­ствования появляется в иерархическом порядке. Эта многоуровневая реальность автономная и творческая по своему характеру. Динами­ческими параметрами эволюционного процесса, по Янчу, являются интенсивность, автономия и смысл.

Мы столь подробно остановились на концепции Э. Янча, потому что она представляет собой наиболее обобщенную философскую кон­цепцию самоорганизации природы, причем идея самоорганизации и коэволюции в ней тесным образом взаимосвязаны. Сама идея само­организации, или диссипативных структур, важна в его концепции для анализа структур консервации информации, объясняющих «за­травку», «спусковой механизм», позволяющий перейти к новому уровню эволюции. Взаимоотношение изменчивости и устойчивости, понятое как механизм эволюции, получило в работе Янча значение механизма коэволюции — сопряженной эволюции различных про­цессов и структур, которая развертывается в незамкнутых кругово­ротах, расширяющихся спирально. Подход, развитый Янчем, можно назвать системным эволюционизмом,
сочетающим в себе анализ градаций уровней диссипативных структур с осмыслением эволюци­онных изменений, их дополнительности. Причем, для Янча измен­чивость первична, что находит свое выражение в анализе «встречи» (динамике сродства), динамической памяти и нарушений симмет­рии.

Органическая и культурная коэволюция.

Обычную, широко распростра­ненную точку зрения на отно­шения культурной и биологи­ческой эволюции хорошо выразил американский биолог

В. Грант. Он писал: «Культурная эволюция обладает собственной движущей силой, отличной от движущих сил органической эволю­ции. И культурную эволюцию можно считать совершенно самостоя­тельным процессом, хотя на практике она взаимодействует с эволю­цией органической». Современный человек, по его словам, это «про­дукт совместного действия органической и культурной эволюции». «Культурная эволюция добавляет еще один слой, или, если угодно, ряд слоев, к природе человека. Двойственная конституция — частью биологическая, а частью культурная — закладывается в человечест­во процессом его эволюционного развития». Если до недавнего вре­мени биологическая и культурная эволюции считались разделенны­ми во времени (культурная эволюция касается верхнего слоя страти­фицированной конституции человека и началась тогда, когда закон­чилась биологическая эволюция), то в последние десятилетия начало осознаваться взаимодействие между биологической и культурной эволюцией.

Прежде всего было отмечено, что в ходе культурной эволюции естественный отбор продолжал действовать и биологическая эволю­ция не прекращалась. На следующем этапе эволюционисты стали говорить о непрерывном взаимодействии между биологической и культурной эволюцией, что находит свое выражение в отборе на способность к научению и восприятию культуры. Теперь уже способность к научению связывается не только с размерами мозга, соответственно чему и строилась градация видов, но и сама способ­ность к научению дифференцируется в соответствии с мотива­цией, адаптированностью, видоспецифическим поведением. Спо­собность к использованию орудий и даже их создание (в чем еще недавно антропологи усматривали принципиальное отличие челове­ка от животных) широко распространена в животном мире. Точно так же и преемственность культурных традиций, посредством которых происходит и адаптация к среде, и передача информации от одного поколения к следующему негенетическим путем с помощью импринтинга и подражания, так же наблюдается у многих видов животных.

Если генетики анализируют роль мутаций в эволюции человека, дрейф и поток генов, а антропологи, изучая эволюцию человека обращают преимущественное внимание на филогению антропоидов и на факторы эволюции, то поворот к изучению взаимодействия органической и культурной эволюции позволил рассмотреть не толь­ко роль индивидуального, но и социально-группового отбора, рас­крыть роль генетической компоненты и в индивидуальной изменчи­вости, и в межрасовых различиях в поведении, наметить в социобиологии пути раскрытия «генно-культурной коэволюции». Правда, следует согласиться с выводом Гранта о том, что «наши нынешние взгляды на культурную эволюцию носят столь же общий характер и столь же туманны, как современные представления о роли естествен­ного отбора в эволюции человека, и, подобно последним, нуждаются в критической проверке».

Социобиология, по определе­нию Уилсона,— это «система­тическое исследование биоло­гических основ общественного поведения». Используя дан­ные эволюционной и популяционной биологии, социобиология ана­лизирует прежде всего организацию сообществ и стратегию размно­жения. Сообщества рассматриваются социобиологами как объедине­ния особей, максимизирующие их индивидуальную приспособлен­ность. Для объяснения эволюции форм общественного поведения насекомых были выдвинуты гипотеза отбора родителей (У. Гамиль­тон), кооперации особей (мутуализм Ч.Д. Миченера), родительского контроля (Р.Д. Александер). Различные стратегии размножения — это попытки особей максимизировать свою приспособленность к ок­ружающей среде. Они находят свое выражение в конкуренции между самцами, во вкладе родителей в выращивании потомства, выборе самцов самками, конфликте между родителями и потомками и воз­действии родителей. В рамках социобиологии была выдвинута идея об эволюционной стабильной стратегии, которой следует большая часть популяции и которая не может быть улучшена другой страте­гией. Этот подход, объединяющий понятия теории эволюции и тео­рии игр, позволяет рассмотреть и организацию сообществ, и различ­ные стратегии размножения, и различные формы общественного по­ведения, в частности, альтруизм — от симбиоза до взаимного альт­руизма человека.

Поворот к анализу взаимодействия органической и культурной эволюции связан прежде всего с социобиологией, которая на первых порах была скорее спекулятивной и весьма неконструктивной гипо­тезой. Концепция «генно-культурной эволюции» проводила мысль о том, что существует «усложненное, обворожительное взаимодейст­вие, в котором культура порождена и оформлена биологическими императивами, в то время как биологические черты одновременно изменены генетической эволюцией в ответ на культурные новшест­ва. Мы верим, что генно-культурная коэволюция одна, без посторон­ней помощи, создала человека и что способ работы этого механизма может быть объяснен комбинированием технических приемов из ес­тественных и общественных наук». На первых порах социобиология О. Уилсон, Р. Докинс, Р. Александер ) непосредственно связывала действие генов с социальным поведением (доминирование, альтру­изм, парные узы, родительская забота и др.). Если этот подход был оправдан в исследовании животных, то при изучении человека была совершенно упущена активность человеческого сознания. Как пра­вильно отметили Ч. Ламсден и А. Гушурст, в классической социобиологии была проведена весьма незначительная работа по осмыслению достижений нейробиологии человека, психологии и культурной антропологии на основе подхода, развитого в социобиологии Этот упрек вполне справедлив и сохраняет свою силу и в настоящее время.

С социобиологией связан новый этап в развитии эволюционной эпистемологии, согласно которой познавательные способности явля­ются результатом биологической эволюции. Познание в эволюцион­ной эпистемологии рассматривается как игра субъективных и объективных структур, причем субъективные структуры адекватны миру и формировались в ходе эволюции путем подгонки в ходе приспо­собления к миру. В эволюционной эпистемологии введено понятие «ког­нитивная ниша» разных идов, в том числе и человека. «Когнитивную нишу» человека Г. Фоллмер называет мезокосмом,
т.е. той частью мира, которая генетически обусловлена и сформирована эволюцион­ными структурами восприятия и когнитивным опытом.

Поворот социобиологии к идее коэволюции существенно моди­фицировал и объяснительные схемы эволюционной эпистемологии, которая все более и более обращается к коэволюции как своему концептуальному базису. В исследованиях Ч. Ламсдена, А. Гушурста были введены понятия «культурген» (информационный патерн, со­ответствующий множеству артефактов, поведенческих образцов и ментальных конструкций, выявляемых в культурной антропологии) и «эпигенетические правила», которые характеризуют генетически врожденную часть стратегии индивида по овладению культурой. Са­ми эти правила разделяются на первичные, регулирующие развитие систем от периферических сенсорных фильтров до восприятия, и на вторичные, относящиеся к внутренним ментальным процессам оцен­ки и осуществления выбора. Эпигенетические правила, будучи гене­тически обусловленными, объясняют своеобразие видения цвета, остроту слуха, память, способности к языкам, вычислению, письму, предпочтения ребенка в выборе определенных цветов, невербальной

коммуникации, наличие определенных фобий и др. Механизмы геннокультурной коэволюции не ограничиваются выявлением связей между генами и внешним поведением, а должны включать в себя эмерджентные структуры сознания и проникновение культуры в си­стему эпигенетических правил. Тем самым связь между генами и культурой оказывается весьма опосредованной и включает по край­ней мере два уровня — уровень клеточного развития в нервной сис­теме и уровень когнитивного развития.

Тот факт, что генетические и культурные изменения имеют раз­ную информационную природу, был отмечен С.Н. Родиным. По его словам, «можно вполне исследовать коэволюцию генов внутри генома человека, можно исследовать коэволюцию идей внутри культуры, но замкнуть эти процессы друг на друга в рамках единой количест­венной теории геннокультурной эволюции на данном этапе вряд ли удастся». Для него идея коэволюции становится парадигмой и био­логического, и социального знания. Он говорит о смене эволюцион­ной эпистемологии на коэволюционную, которая позволит преодолеть противоборство линий Гераклитаи Парменида, фиксиро­вать взаимосвязь устойчивости и изменчивости, выявить согласован­ные изменения, сопряженность и взаимную адаптивность изменчивости. Определяя коэволюцию как «красочную вереницу последовательно сменяющих друг друга, взаимно обусловленных, как бы нерасторжимо сопряженных изменений, которые могут про­исходить на самых разных ярусах организации живых систем», он вычленяет внутри- и межгеномные коэволюции. Внутригеномная коэволюция выражается в согласованной эволюции семейств повто­ренных последовательностей, в том числе мультигенных семейств, во внутригенной эволюции, в коэволюции между генами и белками, в коэволюционных регуляторных сайтах генов и соответствующих белков и кофакторов, опознающих эти сайты. Межгеномная коэво­люция выражается в коэволюции одноклеточных, например, генов в системах фаг — бактерия, в молекулярной коэволюции микроорга­низмов-паразитов и многоклеточных макроорганизмов-хозяев. Ве­хами коэволюции С. Родин считает переход от паразитизма к взаимной толерантности и от нее — к симбиозу. Именно здесь био­логия накопила громадный объем данных, которые и стали предме­том исследований С. Родина. Коэволюция, как правильно отмечает он, предполагает своевременное возникновение сопряженных изме­нений и последовательно автоматическую селекцию взаимно адап­тивных вариантов. Даже анализ отношений в системе «человек- природа» оказывается весьма сложным и здесь существуют огромные лакуны. С. Родин связывает с идеен коэволюции трансформацию системы «человек — природа», переход ее в состояние динамически устойчивого симбиоза.

Концепцию, близкую к эволюционной эпистемологии, развива­ют У. Матурана и Ф. Варела в книге «Древо познания. Биологи­ческие пути человеческого познания». По их мнению, дать удовлет­ворительное объяснение феноменам познания означает, во-первых, дать обобщенное объяснение феномену познания как результату де­ятельности живых существ и, во-вторых, показать, что этот процесс может быть осуществлен такими живыми существами, как мы сами, производящими это описание и действующими в поле существова­ния. Они сознают, что биологические пути познания отнюдь не огра­ничиваются их соотнесением с нервной системой организма, что в осуществлении познавательного процесса громадную роль играет де­терминация целью. Для живых существ характерны автотворческис, самодетерминирующиеся процессы, т.е. то, что этими авторами на­звано аутопоэтической организацией. Подчеркивая сложность орга­нических процессов, независимость метаболизма и клеточной струк­туры, многообразные формы корреляций между клеточными и мультиклеточными процессами, наличие различных уровней, в частности, нейрофизиологических структур, межнейрофизиологических сетей, Матурана и Варела проводят мысль о конкретности, сложности и гармонии во взаимодействии многообразных компонен­тов органических систем, а тем более во взаимоотношении живых существ. «Все мы являемся одной из фигур танца в хореографии сосуществования»,— подчеркивают они полифоничность феномена жизни и познания.

В разных гуманитарных нау­ках в начале XX в. возникло тяготение к идеям эволюции. Мы уже говорили об учении о фонетической эволюции

Е.Д. Поливанова, об идеях Ю.Н. Тынянова, развитых в статье «О литературной эволюции». Можно напомнить и о разделении культур на традиционалистские, для которых характерна консервирующая разных гуманитарных нау­ках в начале XX в. возникло тяготение к идеям эволюции. Мы уже говорили об учении о фонетической эволюции

Е.Д. Поливанова, об идеях Ю.Н. Тынянова, развитых в статье «О литературной эволюции». Можно напомнить и о разделении культур на традиционалистские, для которых характерна консервирующая или инерционная установка на воспроизведение существующих об­разцов, и на новационные, которым присуща установка на будущее, вбирание своей истории в качестве действенного фактора развития. Ю.М. Лотман обратил внимание на то, что «эволюция факторов культуры сложно сочетает в себе повторяющиеся (обратимые) про­цессы и процессы необратимые, имеющие исторический, т.е. времен­ной характер»2. Необратимость эволюции культуры он связывает с ролью случайных факторов в истории культуры, что обнаруживается уже в переходе от потенциальной возможности к тексту как ее реа­лизации, в возможности разнообразных интерпретаций текста, во внутренней его диалогичности, в роли текстов как «пусковых уст­ройств», ускорителей (катализаторов) или

замедлителей динамиче­ских процессов культуры.

Интересный и перспективный вариант интерпретации истории культуры и построения теории культуры на основе эволюционизма был предложен М.К. Петровым. Исходным для него была идея соци­альной наследственности, преемственного воспроизведения в смене краткоживущих поколений определенных характеристик, навыков, умений, ориентиров, установок, ролей, ролевых наборов, институтов и то, что существуют особые средства и механизмы социальной на­следственности. Основная посылка М.К. Петрова — разрыв между биологическими и социальными процессами: «Там, где начинается культурный тип, начинается область действия какого-то другого, а именно социального кода»3. У него социальным геном, ответствен­ным за социальную наследственность, является знак, а знаковая реалия культуры представлена в социокоде. Общение представлено в коммуникации, трансляции и трансмутации, т.е. в порождении нового. Культура и есть социальная наследственность в форме обще­ния. В истории культуры Петров выделяет три типа кодирования (лично-именной, профессионально-именной и обобщенно-понятий­ный). Даже не принимая отстаиваемого М.К. Петровым разрыва между биологическими и культурными механизмами наследствен­ности, необходимо отметить, что он впервые обратил внимание на многообразие кодов культуры. Если же учесть многообразие дисцип­линарных языков науки, языков искусства и литературы (устной и письменной), языков техники и средств массовой коммуникации, то будет осознана вся сложность реализации задачи выявления коэво­люции органических и культурных процессов. Выполнение этой за дачи предполагает осознание коэволюции идей, развитых в различ­ных науках (естественных, социальных и гуманитарных), коэволю­ции стилей искусства, их сопряжение с идеями науки и, наконец, анализ коэволюции социальности и ментальности во всей ее сложно­сти. Вся эта огромная по объему и сложности работа — лишь предверие для осмысления коэволюции органических и культурных процес­сов. До осуществления этой задачи еще далеко. Но можно с уверен­ностью сказать, что идея коэволюции станет в XXI веке парадигмой не только биологии, но и социальных, и гуманитарных наук, посколь­ку она задает новый вектор в изучении взаимодействия человека и природы, исследовании бытия человека в мире. Залогом этого явля­ются не только тенденции в эволюционной биологии, но и ряд попы­ток к осознанию взаимодействия двух эволюирующих процессов, уже предпринятых в социальных науках. Если на первых порах обращение историков к генетике было весьма наивным, прямолинейным и далеким от осознания всей слож­ности взаимодействия органической и социокультурной эволюции, то в последние десятилетия эта сложность осознается и осуществля­ется интенсивный поиск механизмов этой коэволюции. В историче­ской науке возник подход, основанный на идее экологического вызо­ва и ответа со стороны человека на вызов природы. В этом смысл философии истории А. Тойнби, которая обращает внимание на раз­нообразие человеческих обществ и связей между ними, видит в при­родном (экологическом) вызове один из важнейших факторов и ге­незиса, и роста, и гибели цивилизаций. Еще одна концепция — кон­цепция Л.Н. Гумилева, который выделил в истории такие природно-географические единицы, как этнос, сопряженный с опре­деленным ландшафтом и выражаемый в иерархической соподчиненности субэтнических групп, в пассионарности, в акматической фазе, в пассионарных надломах, в инерционной фазе цивилизации, разру шающей экосистему и приводящей к ее гибели. В философскоисторичсских концепциях А. Тойнби предметом исследования стали коэволюция природных и социальных систем, а у Л.Н. Гумилева — коэволюция природных и этнических общностей.

Идея коэволюции в эволюционной биологии.

Достойно удивления, как стре­мительно биология XX в. пере­шла от понятия «вид» к поняти­ям «популяция», «биоценоз», «биогеоценоз», «экосистема» и, наконец, «биосфера». При таких темпах возникает опасность по­спешности, когда желаемое выдается за действительное и вместо кропотливой работы по выявлению и формулированию новых нере­шенных проблем совершается канонизация идей и концепций, от­крывающих новые области знания. Так случилось с теоретическим каркасом биосферных наук, заложенным творчеством В.И. Вернад­ского. Когда постоянно говорится о «концепции биосферы и ноосфе­ры» В.И. Вернадского, то предполагается, что эти понятия очевидны для всех. При этом не замечается неоднозначности их понимания в различных текстах самим Вернадским. Это принципиальный вопрос, а не спор о словах. Мы не разберемся ни в «концепции биосферы», ни в роли биологического эволюционизма, если не будем уточнять вся­кий раз, в каком именно срезе знания о биосфере мы ведем обсуждение. Попробуем реконструировать логику Вернадского. Постоянно подчеркивая, что его позиция — это позиция натуралиста, он гово­рил о биосфере как о «естественном теле», как о «монолите», вбира­ющем в себя всю совокупность живого вещества планеты. Очевидно, что и человек, как живое существо, включен в биосферу, понимае­мую в качестве природно-биологического образования. В таком слу­чае антропогенные факторы эволюции биосферы становятся в один ряд с другими природными параметрами. Вместе с тем Вернадский считал, что важнейшее для него понятие «естественное тело» меняет свое содержание в зависимости от кон­текста, от используемого подхода. В этом отношении чрезвычайно существенно, что «начало» ноосферы отсчитывается с того, условно говоря, момента, когда появился разум: «С появлением на нашей планете одаренного разумом живого существа,— писал Вернад­ский,— планета переходит в новую стадию своей истории. Биосфера переходит в ноосферу».

Но ведь это уже другое понятие биосферы. Если прежде, говоря о ней как о «естественном теле», мы были вправе называть ее «моно­литом», то теперь это — двухкомпонентная система, объединенная процессом коэволюции природы и общества. Выражение «человек и биосфера» в данном случае некорректно, поскольку биосфера и есть единство человека и природы. Не может же это единство вновь соот­носиться с одной из своих частей.

Существует еще и третье понимание биосферы как всего живого, исключая человека. Весь внечеловеческий «биос» выступает в виде среды обитания человека. Именно такое понятие широко употребля­ется в социальной экологии, хотя при этом прослеживается и воздей­ствие антропогенных факторов на состояние среды обитания. Отож­дествляя биосферу со средой обитания, мы вправе формулировать проблему «человек и биосфера». Итак, то или иное содержание понятия «биосфера» скорректировано с определенным контекстом. В первом случае это — естествен­но-научное знание, тогда как во втором, где человек выступает не просто как живое, но и как социальное существо, наделенной разу­мом, творчеством, целеполаганием, контекстом может быть некое интеллектуальное образование, стремящееся к воссоединению разнокачественного знания о природе и об обществе. Такого воссоединения естественных и гуманитарных наук еще не достигнуто. Да пока и не ясно, возможно ли оно вообще.

Смешение различных контекстов, различных подходов было присуще и самому Вернадскому. Именно этим можно объяснить та­кое противоречие: с одной стороны, им отрицалась способность био­сферы к эволюции, а с другой — она, безусловно, признавалась, ко­ли, став ноосферой — включив в себя цивилизацию, биосфера, особенно в ХХв., открывает новую эру существования человечества, эру гармонии человека и природы. В этих противоречивых суждениях присутствует апелляция то к биомассе биосферы, то к «геологической силе науки», т.е. совершается подмена одного понимания биосферы («естественное тело») другим (единство природы и цивилизации, коэволюция).

Нельзя оставить без внимания в этом плане и так называемые «законы биосферы», которые некритично восприняты современными авторами. Два основных биогеохимических принципа существова­ния биосферы, сформулированные Вернадским, утверждают возра­стание биогеохимической энергии и выживание тех организмов, ко­торые обладают большим ее запасом. Эти принципы дают представ­ление о том биогеохимическом подходе к изучению биосферы, который был наиболее близок Вернадскому как натуралисту, как создателю новой науки — биогеохимии. Но этот подход не является универсальным и исчерпывающим даже в том случае, если биосфера рассматривается как «естественное тело».

Попробуем в этом разобраться. Позиция эволюционизма отра­жает как возрастание биогеохимической энергии, так и выживание тех организмов, которые способствуют ее повышению. Но это не биологический эволюционизм. Даже если разъяснить смысл биогео­химической энергии, то останется неясным, как эта «энергия» учи­тывается в анализе единства и многообразия живых организмов, путей их эволюции, приспособления и целесообразности, формы и функции, уровней организации и т.д.

Зато, опираясь на методологический опыт биологии, можно по­ставить к биогеохимическим принципам Вернадского, представлен­ным в качестве «законов биосферы», довольно коварные вопросы. Так, совершенно не ясно, каково естественнонаучное содержание утверждения Вернадского о том, что биогеохимическая энергия «стремится к увеличению». Что обуславливает это «стремление», какие именно структуры и процессы наделены этим «стремлением», как и чем его измерить? То же — с выживанием организмов, наде­ленных большей биогеохимической энергией. Каков механизм этого выживания, даже если представить себе рационально выраженную картину биогеохимической «неравноценности» организмов? Во всем этом звучат телеологические мотивы, столь опасные для биологиче­ского эволюционизма. Он всегда сопротивлялся соблазнам телеоло­гического объяснения, а в данном случае эти соблазны сопровожда­ются допущением возможности редуцировать эволюционный про­цесс к его биогеохимическому уровню. Так ведь и получается, если «законы биосферы» исследовать исключительно с позиций биогеохи­мического подхода, не оговорив, что он — один из многих. По отно­шению к целостности биосферы, как уникальной природной систе­мы, биологический эволюционизм, таким образом, способен играть роль своеобразного методологического корректора, предостерегаю­щего исследователя от увлечения заведомо фрагментарным знанием.

Выделив три различных аспекта понятия «биосфера», важно под­черкнуть, что, во-первых, эти аспекты не только сосуществуют, но и «перетекают» друг в друга, а, во-вторых, главным из них остается коэволюционный. Именно он отражает наиболее важные основы ме­тодологии биосферных исследований, их непременную ориентацию на синтез естественнонаучного и гуманитарного знания.

Мы переходим здесь в качест­венно иную сферу научного и культурного движения по срав­нению с описанной выше. Если изучение и даже широкое пуб­личное обсуждение проблем биосферы, экологии, коэволюции ори­ентировано на практику жизни и связано с надеждой на прогресс науки, то идея глобального эволюционизма по сути своей имеет ми­ровоззренческий характер. Та или иная интерпретация этой идеи не может быть проверена экспериментом. Отлична в этом случае и сама манера мышления. Остановимся лишь на одном моменте — метафо­ричности языка. Она была в известной мере присуща и Вернадскому. В современной литературе показано, что его метафоры были плодо­творны, способствовали началу обсуждения важных вопросов. Так, выражение «геологическая сила науки» открывало новые возможно­сти для понимания «геологического мышления», его эволюционного содержания, соотнесения геологических процессов с космическими.

Такие простые вещи приходится говорить только потому, что обсуждение идей глобального эволюционизма сплошь и рядом совер­шается в каком-то состоянии эйфории. Метафоры и образы, самые немыслимые подчас гипотезы и предположения вытесняют научные требования серьезного, проверяемого доказательства, основанного в ко­нечном счете на воспроизводимом эксперименте, отодвигаются в сто­рону под давлением общих рассуждений о новизне, смелости пред­ставлений о космическом Разуме, космичности жизни, существовании таких универсальных законов развития Вселенной, которые фактически доступны лишь вере, но не знанию. Зачастую малообразованные, а то и просто невежественные в вопросах естест­вознания публицисты разжигают у публики интерес к экстрасенсам, проникшим в тайны аргументы, сам стиль научного мышления. Наука, ее исконные тре­природы, ясновидцам, пришельцам из внезем­ных цивилизаций. С экранов телевизоров, страниц газет вещают о человечестве как объекте эксперимента Высшего Разума.

Проще простого сделать вид, что ученые не имеют никакого отношения ко всей этой «паранауке», к вспышке оккультизма и ми­стики. Но, во-первых, это неправда: среди «вешающих», особенно на многочисленных конференциях и симпозиумах, немало кандидатов и даже докторов медицинских, биологических, технических наук. Во-вторых, ученые имеют ко всему этому отношение самим фактом своего невмешательства. Равнодушное или брезгливо-пренебрежи­тельное отношение — тоже позиция. Она способствует в данном слу­чае укреплению уверенности в том, что ничего страшного не проис­ходит, объявленный плюрализм мнений естественно распространя­ется и на важнейшие мировоззренческие вопросы. При этом, коли ученые не встают на защиту науки, не бьют в колокола, оказывается возможным все дальше и дальше продвигать идею о совместимости научных данных с «новым» мифотворчеством и даже выдавать его за «новое слово науки».

Скорее всего возникший мировоззренческий хаос не промельк­нет как эпизод, а будет сопровождать нас длительное время. Именно поэтому глубоко тревожит тот факт, что разгулу ненаучных пред­ставлений о глобальном эволюционизме, о космизме противостоят, как правило, лишь благостные футурологические мечтания о ноосферогенезе, о грядущей гармонии Человека и Природы, о гумани­стичной направленности процесса коэволюции. Реальное место кон­кретных естественных наук в изучении коэволюции почти не рас­сматривается. Засилие предельно широких, общефилософских рассуждений о ноосферогенезе лишь по видимости повышает пре­стиж философии, поскольку при этом игнорируется сложность сов­мещения философского и конкретного научного знания.

Эта сложность несравненно возрастает, если дело касается гло­бального эволюционизма. Возникает потребность более четко опре­делить содержание того или иного подхода х этим проблемам, его возможностям и пределам. В этом отношении нельзя не поддержать позицию Н.Н. Моисеева при обсуждении перспектив синтеза знания, необходимого в исследовании коэволюции: «Будучи по образованию математиком и физиком, я выбрал, естественно, тот путь синтеза, который утвердился физикой, и попытался последовательно прове­сти «физикалистскую» позицию на всех этапах анализа». Подчер­кивая недостаточность лишь такого подхода, автор отмечает, что ряд коренных вопросов «не укладывается» в него и требует новых гипо­тез.

Такая установка ученого на рефлексию над собственными моде­лями эволюционных процессов безусловно способствует созданию атмосферы диалога. Может быть, мы действительно являемся свиде­телями возникновения нового типа знания, которое уже не естество­знание и еще не философия? Как считает Н.Н. Моисеев, «учение о ноосфере выходит далеко за пределы естествознания, оно представ­ляется основой для синтеза естественных и общественных наук». Значит, пришло время сосредоточить внимание на трудностях и про­блемах этого синтеза. По мнению Н.Н. Моисеева, идеология, способ­ная преодолеть традиционный разрыв двух культур; естественнона­учной и гуманитарной, заключена в представлении о едином миро­вом процессе самоорганизации. Именно этот процесс может быть назван универсальным, или глобальным, эволюционизмом. Он охва­тывает все существующие и мыслимые проявления материи и духа. Остается лишь не совсем ясным, какие конкретно универсальные закономерности самоорганизации должны иметь в виду биолог, фи­зик, геолог, историк, философ, культуролог, этнограф и т.д., чтобы добиться взаимопонимания? Не заходя вглубь времен, можно вспомнить, как В.А. Энгельгардт не только теоретически обосновал, но и экспериментально про­верил роль самоорганизации на молекулярно-гснетическом уровне живого и раскрыл механизм «самосборки» молекул РНК. До этого И.И. Шмальгаузен создал интересную концепцию эволюции самоор­ганизации и автономизации индивидуального организма. Целая пле­яда отечественных ученых (Л.С. Берг, А.Г. Гурвич, А.А. Любищев, С.В. Мейсн, Л.В. Белоусов, М.А. Шишкин и др.) придавала огромное значение аспекту организации. Иными словами, для биологии про­блема самоорганизации давно столь же важна, как и проблема эво­люции. Но эти два направления биологических исследований, как правило, конфронтировали. Что же касается необратимости времени как важнейшего положения синергетики, то «возраст» этой идеи в биологии придется отсчитывать, скорее всего, от Аристотеля, создав­шего первую «лестницу существ». До настоящего времени ни одна наука о природе не пронизана идеей необратимости времени так глубоко, как биология. Появление нового качества и случайный ха­рактер сложившейся «канализованности» времени изучаются на раз­ных уровнях организации с достаточно не совпадающими выводами о причинах.

На том же естественнонаучном языке можно обсудить интерес­ное замечание Н.Н. Моисеева о направленности процессов самоорга­низации Вселенной: «...на протяжении всей истории развития Все­ленной непрерывно усложняется организация материи. Природа как бы запасла определенный набор возможных типов более или менее стабильных организационных структур, и по мере развития единого мирового эволюционного процесса в нем «задействуется» все боль­шая доля этого запаса. Растет не только сложность, но и разнообразие существующих форм организации как косного, так и живого вещест­ва и — что очень важно — организационных форм общественного бытия». Против последней фразы возразить нельзя — это эмпирическое обобщение, как любил выражаться в таких случаях Вернадский. Что же касается «набора» запасенных Природой типов организационных структур, то сразу возникает вопрос, откуда они взялись. На биоло­гическом языке такой способ объяснения назывался преформизмом. В нем была своя правда, что и подтвердило бурное развитие генетики в XX в. Но абсолютизация посылок о предзаданности не вызывала вопросов только в одном случае — когда признавался Бог как созда­тель плана строения всех тварей земных. Как же сегодня объяснить «начало порядка», переход от хаоса к порядку, да и был ли он в «чистом виде» во Вселенной? Если да, то откуда взялась самооргани­зация? Если нет, то как быть естествоиспытателю с той «дурной бесконечностью», которая возникает при желании проследить эво­люцию самоорганизации?

Вот мы и перешли незаметно из сферы естествознания в сферу философии. Отметим при этом, что универсализация самоорганиза­ции была предложена естествоиспытателями. Но очередное измене­ние картины мира уже никак не обойдется без наук о жизни, и они призваны быть не простыми комментаторами того или иного фунда­ментального свойства материи. Известно, что понятийный и матема­тический аппарат синергетики используется в молекулярной генети­ке, поскольку эта область биологии наиболее близка к точным наукам. Львиная же доля биологических дисциплин с синергетикой еще не пересекалась. Пока не оправдалось предвидение Вернадского о включении наук о жизни в картину мира.

Ближе к мечте Вернадского и к ожиданиям биологов то «оживле­ние» Космоса, которое содержится в концепции В.П. Казначеева. Буквальное истолкование «космичности жизни», ее «всюдности» ос­новано на выдвинутой им гипотезе о существовании формы жизни, отличной от белково-нуклеиновой. Эта «полевая», «информацион­но-энергетическая» форма пронизывает, как полагает ученый не только земную жизнь, но и безграничные космические пространства, создавая тем самым единое основание для глобально-эволюционных процессов. Но мешает принять эту концепцию, во-первых, недоста­точная научная ее доказательность и, во-вторых, неправомерное смешение научных и философских срезов проблемы и способов аргу­ментации. Нельзя не видеть и постоянного присутствия «убеждения чувств», веры в предзаданные установки.

В научном плане синергетика несравненно доказательнее, но она, можно заметить, безжизненна и внечеловечна. Действительно, человеческое существование встраивается в картину мира так же, как это происходило во времена господства ньютоновского мировоз­зрения. Сохраняется основная логика «встраивания»: если наука до­казала универсальность процессов самоорганизации, если это свой­ство можно считать фундаментальным для всех материальных сис­тем, то это значит, что человек и созданное им общество могут быть поняты на основе концепции самоорганизации.

Точно так же «это значит» звучало в отношении человека в механической картине мира. Преуспела ли наука о человеке, увле­каясь аналогиями то с механизмами, то с кибернетическими систе­мами? Безусловно, каждый раз открывались новые возможности в изучении свойств природно-биологического субстрата человека, но даже как природное существо человек «сопротивлялся» абсолютиза­ции роли физикалистских подходов.

Целостность человеческого организма, как и любого другого жи­вого существа, есть продукт эволюции, а биологическая эволюция не сводится лишь к самоорганизации. Какие бы разумные аргументы против дарвиновских концепций эволюции сегодня не выдвигались, именно Дарвин, как гениальный натуралист, показал далеко не пол­ное совпадение проблем организации со всем объемом общебиологических проблем. Простые примеры «комфортности» жизни (специа­лизации) низкоорганизованных существ не только показывают отно­сительность понятий «простое» и «сложное», «низшее» и «высшее», но и заставляют задумываться над тайной жизни в целом. Как бы жизнь ни была «схожа» с неживой материей по тем или иным пара­метрам, но в ее исследовании точными методами постоянно сохраня­ется «остаток», не объяснимый с их помощью. И почему, кстати, при этом не сопоставляется важнейшая идея В.И. Вернадского о принци­пиальном различии живого и косного вещества с совсем иными идей­ными посылками синергетики?

Очевидно, что некий критический настрой в отношении синерге-тической модели глобального эволюционизма должен быть выражен более определенно. Сформулируем прямой вопрос: вносит ли что-ли­бо новое синергетика в биологию, дает ли какой-то стимул для раз­вития биологического знания концепция глобального эволюциониз­ма, построенная на понятии самоорганизации? Безусловно, да. Не­обходимо признать благотворное влияние новых достижений физико-математических наук и философских их обобщений.

Во-первых, эти обобщения — еще один удар по механистической картине мира, которая, увы, оказалась удивительно живучей в силу соответствия «здравому смыслу».

Во-вторых, выдвижение понятия самоорганизации в качестве основного в идеологии глобального эволюционизма созвучно новым методологическим тенденциям в биологии, связанным с переосмыс­лением роли организации. В настоящее же время системно-структур­ный подход все больше консолидируется с историческим, эволюци­онным, проясняя при этом упущенные эволюционизмом моменты. Но этот процесс не терпит легковесного подхода, замены реальных исследовательских задач общими декларациями. Сохраняются жгу­чие проблемы в теории морфогснеза, теоретических концепциях ин­дивидуального развития, нуждается в прояснении роль формы, структурных закономерностей в эволюции. Это значит, что пробле­мы организации живого составляют заботу самого биологического знания, обращенного, с одной стороны, ко всем общенаучным нова­циям, а с другой — к собственной истории, собственному опыту мно­готрудных попыток совместить организацию и эволюцию. Именно этот опыт, как исторически накопленный, так и современный, спосо­бен, думается, скорректировать обобщающие эволюционные кон­цепции и определить место биологии в их создании.

Главная цель сказанного состоит в том, чтобы разрушить при­вычные представления о способах проникновения идей биологиче­ского эволюционизма я культуру, в обсуждение актуальных общена­учных и даже общечеловеческих проблем. Происходит вовсе не простое «использование» понятий эволюционной биологии, но поистине творческий процесс их переосмысления, в равной мере плодотворный как для биологии, так и для других наук, «подключенных» к пробле­мам коэволюции Человека, Природы и Общества. Область исследо­вания коэволюции, ведущие проблемы этого исследования предстоит обозначить более определенно. Но постановка проблем коэволю­ции стимулирует не только научный, но и общемировоззренческий поиск

Заключение.

Ориентация на идею коэволю­ции как на одну из основных составляющих новой парадиг­мы, формирующейся в совре­менной культуре, дает возмож­ность более четко и системно осознать изменения, происходящие в понимании регулятивов, определяющих характер человеческой дея­тельности.

В цивилизациях древних традиционных обществ среди основных регулятивов, определяющих человеческую деятельность, были ори­ентации на традиции, преемственность, созерцательность в отноше­нии к внешнему миру. Человек в то время выступал, как правило, элементом в строго определенной системе социальных связей. Отсю­да преимущественная ориентация на корпоративность, замедлен­ность темпов изменений, экстенсивность развития.

В сформировавшейся цивилизации техногенных обществ, иду­щих по пути научно-технического развития, все эти регулятивы по­степенно, но неуклонно оказались вытесненными и замененными на диаметрально противоположные. Приоритет традиции сменился признанием безусловной ценности инновации, новизны, оригиналь­ности, нестандартности. Экстенсивное развитие сменилось на интен­сивное. Корпоративность человека была заменена на утверждение полной автономности, независимости личности, полной свободы в выборе человеком своего жизненного пути. Деятельностное отношение к миру стало доминантой нового мировоззрения

Особенности новой парадигмы — стремление найти общий язык с противоположной стороной, достичь взаимопонимания, компро­мисса, согласия воль, мыслей, действий. Выражение этой парадиг­мы — в системе ценностей, для которой характерны подчеркивание признания самоценности Другого и ценности коммуникативного со­трудничества, коммуникативности разума, включающего в себя на­правленность на другого, самооценку и оценку другого, диалогичность ума, предполагающую отношения равноценного партнерства, свободу и ответственность участника коммуникации, тяготение к ненасильственным методам воздействия и разрешения конфликтов. Очевидна связь этой ориентации с трансформацией отношения чело­века к природе, к другому человеку, к самому себе. Новая парадиг­ма — парадигма единства человека и природы. Ее особенности — признание не только целостности природных экосистем, но и их самоценности; осмотрительность вторжения в природу; поиск дина­мичного равновесия между деятельностью человека и природными биогеоценозами.

Используемая литература.

Аршавский И.А.
Некоторые методологические и теоретические аспекты ана­лиза индивидуального развития организмов.— ВФ, 1986, N 11. С. 103.

Вернадский В.И.
Проблемы биохимии // Тр. Гиэдгеохимичесхой лаборлгорч.' Вып. XVI. М., 1980. С. 26С.

Грант В.
Эволюционный процесс.
Критический обзор эволюционной теории.

Гумилев Л.Н.
География этноса в исторический период. Л., 1990

Грант
Д. Эволюционный процесс. Критический обзор эволюционной тео­рии. М., 1991. С. 432.

Иванов Вяч.
Об эволюционном подходе к культуре. // Тыняновский сборник: Вторые тыняновские чтения. Рига, 1986. С. 174.

Казначеев В.П.
Концепция биосферы и ноосферы В.И. Вернадского.
Новоси­бирск, 1989.

Казначеев В.П., Спирин Е.А.
Космопланетарный феномен человека. Новоси­бирск, 1991.

Ламсден Ч., Гушурст А.
Генно-культурная коэволюция: человеческий род в становлении.—
Человек, 1991. N 3. С. 11.

M., 1991. С. 351. N3.

Лотман Ю.М.
Избранные статьи. Т.
1.
Таллин, 1992. С. 472, 478.

Моисеев Н.Н.
Российский
выбор // Человек. 1990. N 1. С. 145; Моисеев Н.Н.
Универсальный эволюционизм
(позиция и следствие). //Вопросы философии. 1У91.

Петров М.К.
Язык, знак, культура, м.,
1991. С. 28—29.

Родин С.Н.
Идея коэволюции.
Новосибирск, 1991. С. 233.

СвирежевЮ.М.
Коэволюция человека и биосфера. Современная глобалистика и концепция русской классической школы.— Онтогенез, эволюция, биосфера. М., 1989. С. 254—264.

Соколов Б.С.
Предсказательная сила идеи // Моисеев Н.Н.
Алгоритмы развитая. М., 1978. С. 4.

Тойнби А.
Понимание истории. М.,
1991.

Чайковский Ю.В.
Элементы эволюционной диатропики. М., 1990. С. 203.

Я. Юэкскюль первый из биологов обратил внимание на своеобразие мира, воспринимаемого органами чувств животных и соотносимого с определенными спосо­бами их поведения: Uexkull J.
Streifzuge durch die Umwelten von Tieren urnd Menschen. Frankfurt. 1934 (2АчП. 1956).

Coevolution of Aminals and Plants. Eds. Gilbert L., Raven P.H. Berkeley. 1975;

Coevolution. Eds. Futuyma LJ., Slatkin M. Sunderland (Mass.), 1983.

Jantsch E.
The Selforganizing Universe: scientific and human implicatory of emerging paradigm of evolution. Oxford. N.Y., 1980. P. 16.

JantschE.
Op.
cit., p. 10.

Jantsch Е.
С. 85.

Jantsch Е.
С. 133.